Curadeus (роман) - Часть 3

[temptator]

3. Превращение

Кураев открыл глаза. Он ожидал, что увидит над собой тёмное небо и сияние молний и услышит шум дождя и раскаты грома. Вместо этого он обнаружил, что лежит в какой-то комнате, в окна которой обильно бил солнечный свет; почти сразу Кураев заметил, что в его рот и ноздри вставлены какие-то трубочки.

— Чёртовы хреноглоты! — пробормотал Кураев, почувствовав, что в его разум возвращаются рассуждения о природе гомосексуальности. Тут же он заметил, что его голос звучит хрипло и очень слабо.

Отворилась дверь. В дверном проеме Кураев увидел женщину в белом халате. Она изумилась и, обернувшись к кому-то стоящему в коридоре, с удивлением сказала:

— Невероятно, но он всё-таки очнулся!

— Мне надо быть сегодня в Сергиевом Посаде! У меня встреча! — сказал Кураев и сделал попытку встать.

Тотчас медсестра подбежала к нему и прижала его к кровати, пытаясь не дать ему подняться.

— Лежите… Ваше Дьячество, лежите! — сказала она. — Вы попали в аварию под Пасху, в пятницу, и долго пробыли в коме. Сегодня уже Троица. Прошло более полутора месяцев как вы были без сознания!

Кураев сильно изумился и несколько минут лежал молча, обдумывая сказанное. После этого в палату зашли двое студентов медицинского института, третьекурсников, которые подрабатывали в больнице на полставки медбратами. Они встали возле кровати Андрея Вячеславовича и стали осматривать его. В голове у Кураева всплыл номер телефона. Кураев вспомнил, что это был телефонный номер настоятеля храма, в котором диаконствовал Андрей Вячеславович. Кураев продиктовал номер телефона студентам и попросил, чтобы они позвонили настоятелю и сообщили, что он очнулся. А дальше произошло нечто для Кураева непонятное.

Одни из студентов взял руку Кураева, чтобы измерить давление. Кураев обернулся и стал всматриваться в глаза, лицо и вообще во всю фигуру молодого человека. И тут Кураеву внезапно захотелось обхватить студента руками, зарыться в его шевелюру и целовать, целовать, целовать…

Кураев встряхнул головой, чтобы избавиться от наваждения и уставился на второго студента, стоящего рядом с первым, и обнаружил, что тот был ещё красивее и привлекательнее первого — если первого можно было сравнить с просто красивой девушкой, то второй выглядел просто как фотомодель. И тут Кураев испытал сильнейшую эрекцию…

— Чёртовы педики! Два чёртовых хреноглота… Развелось вас! — пробормотал Кураев — правда, достаточно тихо — так, что его никто толком не расслышал.

— Что?! Что вы говорите? — переспросил один из студентов.

— Ничего. — ответил, смутившись, Кураев. — Ничего. Какая-то ерунда пришла в голову.

После этого все вышли из палаты, оставив Кураева наедине с самим собой. Андрей Вячеславович лежал и напряженно думал о том, что сейчас произошло. Наконец, он пришёл к той мысли, что «эти чёртовы педики совсем охренели» и что «нигде нет от них покоя». После этого Кураев успокоился.

Через пару часов настало время обеда. Его принесла в палату медсестра. А ещё через пару-тройку часов произошло другое знаменательное событие — из храма Михаила Архангела в Тропарево прибыл священник. Правда, это был не сам настоятель, а второй священник храма. Он исповедал и причастил Андрея Вячеславовича. Кураев весьма оценил это — ведь была Троица, великий праздник, и вот, даже в день такого торжества и сопутствующей ему суматохи, о нём, о Кураеве, не забыли! Правда, Андрей Вячеславович ничего не почувствовал при причастии — ничего трогательного, возвышенного и неземного, ничего из того, что всякий раз он чувствовал ранее. Он словно не причастился, а проглотил в больничной столовой ещё одну ложку супа. Это «бесчувствие» Андрей Вячеславович списал на болезнь и на травму головы. А после причастия Кураев уснул — хотя до вечера было ещё далеко.

Кураеву снилось, что он находится на молодежной вечеринке и пляшет вместе со студентами под «Лебединое озеро» Чайковского. «Лебединое озеро» время от времени прерывалось оглушительной рок-музыкой и неистовыми воплями каких-то певцов — кажется, Шевчука и Кинчева. Рядом с ним плясали двое этих самых студентов-медиков, которые только что к нему приходили. Они были одеты в белые халаты, но каким-то образом Андрей Вячеславович знал, что под белыми халатами у них не было абсолютно ничего. Внезапно эти двое студентов очень близко приблизились к Кураеву, взяли его в свои руки, и, словно балерину, подняли на руках высоко вверх… А дальше у Кураева случилась поллюция.

Кураев немедленно проснулся, вспомнил то, что ему приснилось, и выругался: «Чёртовы гомосеки! Хреноглоты!». А затем Кураев осекся. Он вспомнил, что всего лишь несколько часов назад причастился Святых Таин. «Как возможно, чтобы Диавол так надругался надо мной сразу же после причастия? — изумился Кураев, — Как такое возможно?!».

В подобных размышлениях Кураев пребывал до самого вечера. Вечером по его просьбе ненадолго включили телевизор, стоявший в палате, и Андрей Вячеславович посмотрел новости. Кураев с радостью узнал, что за прошедшие больше чем месяц с половиной ничего важного и заслуживающего его внимания не произошло. Затем Кураеву выключили свет и он попытался заснуть. В голове у отца Андрея всплывали и переплетались друг с другом какие-то обрывки мыслей и воспоминаний. Почему-то он вспомнил, как в детстве читал дневники Толстого и сразу же, словно привет из далекого невозвратного детства, в голове у Кураева зазвучали слова Льва Николаевича:

«Красота всегда имела много влияния в выборе; впрочем, пример Дьякова; но я никогда не забуду ночи, когда мы с ним ехали из Пирогова, и мне хотелось, увернувшись под полостью, его целовать и плакать».

«Чёртов хреноглот!» — инстинктивно пронеслось в голове у Кураева. А затем, немного поразмышляв о гомосексуальных наклонностях Льва Толстого, он спокойно заснул.

Сон или, лучше сказать, сновидения у Кураева в эту ночь были очень тсранными и пугающими. Кураеву привиделось, что он сидит в каком-то небольшом тёмном кабинете за столом; на противоположной стороне стола никого не было. Дверь в кабинет отворилась и в него зашёл худощавый мужчина в чёрном. Он был лыс и носил очки. «Какие большие уши!» — отметил про себя Кураев, окинув взглядом незнакомца.

Незнакомец, не теряя времени даром — сразу же, ещё находясь в дверях, он заговорил с Кураевым — причём безо всяких вступлений:

— Известный сексолог и сексопатолог доктор Кинси задался вопросом: сколько мужчин знакомо с гомосексом? Его исследования показали, что 37%. Причем только 4% из них — открытые, честные гомо…

Тут незнакомец сел за стол напротив Кураева, достал не сигареты, а самую настоящую трубку, набил ее табаком, закурил и продолжил:

— А остальные 33% занимались гомосексом скрытно — несколько лет или год и даже меньше или всего лишь мечтали о гомосексе во сне, но — подчеркнём! — вплоть до оргазма.

Незнакомец пустил несколько колечек дыма, посмотрел на потолок и продолжил:

— Почему этот момент — «вплоть до оргазма» — так важен? Обычно нормальному мужчине по молодости снятся голые женщины. Этакие гурии в раю… Они его окружают и… А когда он просыпается, то обнаруживает, что у него от этих снов была поллюция. Поэтому если вы не хотите бегать по сексопатологам, чтобы узнать про свою ориентацию, то можете устроить себе самопроверку: вспомните — что вам снилось в 14 – 16 лет и позднее? Если вам снились женщины, то благодарите Бога: с вами всё в порядке. Но если вместо этих гурий… хм… вам снились сами понимаете кто… снились голенькие мальчики или голенькие мужчины, то у вас — гомосексуальная ориентация.

Незнакомец поправил лампу, стоявшей на столе, выпустил ещё несколько колечек дыма и спросил Кураева:

— Андрей Вячеславович! Вспомните пожалуйста — что вам снилось на шестом десятке лет несколько часов назад, перед поллюцией?

Кураева объял страх и он проснулся. Затем он оглядел палату. Никакого незнакомца рядом не было. Осознав это, Кураев перевел дух и успокоился. Он взглянул на стену, на мерцавшие зеленым светом электронные часы. Те показывали 00:45.

— Троица прошла, — подумал Кураев, смотря на часы, — и теперь уже Духов День. Все православные праздновали в Троицу сошествие Святого Духа на апостолов. И сейчас, в Духов день, — тоже праздник. Через считанные часы в моем храме Михаила Архангела в Тропарево начнется служба. Вот, все священники сейчас спят спокойным сном; а затем, совсем скоро, они проснутся и, счастливые, начнут готовиться к службе. И только мне уже второй день лезет в голову чёрти что! Тьфу!

Кураев лег на кровати поудобнее. Всякие тяжелые мысли почему-то перестали лезть в его голову и он скоро заснул. Но сон этот был недолгим — в 03:45 Кураев снова проснулся и захотел сходить по-большому. Он вызвал сестру с уткой. К несчастью, Кураев обнаружил, что у него был запор и из-за него ему пришлось долго и тяжело тужится. А когда дело стало совершаться, то Андрей Вячеславович обнаружил, что испытывает что-то похожее на то, что испытывает женщина, забавляющаяся фаллоимитатором. Ощущения были свежи и сильны и Андрей Вячеславович невольно стал услаждаться ими; он хотел, чтобы эти ощущения при дефекации продолжались и продолжались… Кураев поймал себя на этих мыслях и пришёл в неописуемый и ничем не скрываемый ужас. Его зрачки расширились…

— Тысяча дьяволов! — взревел Кураев и стукнул кулаком по кровати.

— Что с вами? — спросила его сестра-сиделка.

Кураев опомнился, осознал, что ведет себя неадекватно и сказал:

— Ничего. Просто приходят в голову какие-то странные мысли…

— Хотите, медсестра вколет вам успокаивающего? — спросила сестра-сиделка.

— Нет, — ответил Кураев, — спасибо. Не надо — как-нибудь справлюсь.

Кураев сделал свое дело и сестра-сиделка ушла. Кураев снова лежал на кровати и думал о том, что с ним только что произошло. Постепенно он стал засыпать. Обрывки различных мыслей и воспоминаний снова полезли в его голову. Одни воспоминания вспыхивали и угасали, другие — переплетались и путались между собой. Кураев вспомнил, как однажды, когда он был на Украине, в Почаевской Лавре ему попалась одна книжка, отпечатанная в типографии Лавры. Эта книга, именовавшаяся «В помощь исповедающимся», помимо различных наставлений в покаянии содержала подробный перечень грехов. Книга была напечатана мелким шрифтом, но всё равно в ней было достаточно много страниц. Перед глазами Кураева всплыла 246-я страница книги, на которой начинался перечень девятой сотницы грехов. Андрей Вячеславович стал читать этот перечень, словно книга была у него не в уме в виде воспоминаний, а перед глазами:

— 901. Долго сидел в туалете.

— 902. Услаждался каканием.

— 903. Специально затягивал какание ради услаждения.

— 904. Слишком долго мыл гениталии и область афедрона

— 905. Услаждался ощущениями при мытье гениталий и области афедрона.

— 906. Специально затягивал мытье гениталий и области афедрона ради услаждения.

— 907. Услаждался при постановке клизмы.

— 908. Ставил сам клизму или просил других, чтобы они сделали это ради услаждения.

— 909. Лечился клизмами сверх необходимого.

— 910. Специально подбирал диету, чтобы образовались запоры, а затем услаждался, испражняясь твердым калом.

— 911. Предавался мечтам, в которых услаждался тем, как испражняюсь твердым калом или как какаю вообще или как мне ставят клизму.

— 912. Подтираясь после испражнения, сверх необходимого раздражал область афедрона.

— 913. Услаждался мочеиспусканием.

— 914. Слишком долго и слишком усиленно придерживал член пли мочеиспускании.

— 915. С услаждением и необоснованно часто использовал свечи для лечения геморроя.

Кураев с трудом оторвал мысли от чтения словно как бы раскрытой перед его глазами книги и неистово встряхнул головой, чтобы отогнать от себя явившееся ему «книжное» наваждение.

— Хм… — подумал Кураев, — вот, раньше я считал подобные книжонки чистой ахинеей и плодом больного возбужденного религиозным фанатизмом ума, а теперь… Теперь я вынужден признать, что в таких книгах есть свое рациональное зерно! И, притом, очень даже большое рациональное зерно!

— Хм… — думал Кураев далее, — подбирать диету, чтобы образовывались запоры и затем испражняться твердым калом… А это ведь идея! И, кстати, — почему никто ещё не выпускает специального мыла для долгого мытья гениталий и области ануса?! Не для быстрого, не для обычного, а именно что для долгого мытья?!

После таких пронёсшихся в голове мыслей Кураев тотчас же осекся, а затем, осекшись, он, бия себя кулаком по голове, взревел:

— Чёрт! Чёрт! Чёрт!

Наконец, Кураев успокоился и уснул. Ему приснилось, что уже известные ему студенты-медики, в белых халатах на голое тело, угощают его в баре изысканными коктейлями где-то на Багамах и что при этом он сидит на коленях одного из этих студентов. В баре звучала волнующая душу музыка — какие-то испанцы неподалеку играли на гитарах и вовсю били в барабаны. Закончился этот сон тем, что Кураев проснулся и обнаружил, что у него произошла ещё одна поллюция. Кураев чертыхнулся и посмотрел на часы. Они показывали 04:43, а, значит, можно было поспать немного ещё. И Кураев опять заснул.

На сей раз Кураеву приснилось, что он всё ещё был референтом у Патриарха Алексия Второго и сидел в особой комнате, располагавшейся перед кабинетом, в котором Его Святейшество вел официальные приемы различных лиц. Кураев принёс Алексию Второму какие-то бумаги со своими соображениями, но не обнаружил его на рабочем месте и был вынужден ждать прибытия своего шефа. Шеф надолго опаздывал. В это время в комнату зашёл какой-то незнакомец. Кураев подумал, что тот тоже пришёл на встречу с Алексием Вторым и сказал ему:

— Его Святейшества ещё нет. Можете сесть и подождать. Но уже поздно и я думаю, что сегодня он вообще не придёт.

— А я не к Его Святейшеству, я — к вам, Андрей Вячеславович! — молвил незнакомец. И тотчас Кураев в незнакомце узнал того, кого он уже видел в предыдущем сне.

Незнакомец достал трубку, снова набил ее табаком и закурил. А затем он начал ходить по комнате, время от времени пускать колечки дыма, и говорить:

— Так на чем мы остановились, Андрей Вячеславович? Ага. Вот. Вроде бы, остается 63% нормальных мужчин. Но и из них доктор Кинси выделяет 13% тех, кто иногда эротически реагирует на мужчин — без сопутствующих физических контактов. Таким образом, абсолютно нормальны лишь 50% мужчин. Это, очевидно, и есть те мужчины, которые не занимаются ни оральным, ни анальным сексом со своими женами и женщинами. Ведь, как известно, анальный и оральный секс с женщинами означает наличие у мужчин гомосексуальности.

— Итак, — продолжал незнакомец, — имеем: 4% открытых, явных гомосексуалистов и 37% или даже 50% гомосексуалистов скрытых — всех цветов и оттенков: гомосексуалистов латентных, гомосексуалистов подавленных, и гомосексуалистов «действующих», подавляющая часть из которых скрывает свою активную сексуальную жизнь. И вот что интересно: как говорят психиатры, не так опасны 4% открытых гомосексуалистов, как опасны прочие. Хотя бы из-за того, что их, скрытых, в десять раз больше… Хотя бы из-за того, что всем ясно, чего можно ожидать от открытых гомосексуалистов и поэтому всегда можно подготовиться к их действиям.

Затем незнакомец пристально посмотрел на Кураева и спросил его:

— Так вы, Андрей Вячеславович, из каких будете?

— Пошёл вон отсюда, ушастый! Я не звал тебя! — вскричал Кураев и запустил в незнакомца чернильницей, стоявшей на столе. Кураев даже удивился: откуда на столе вдруг оказалась чернильница? — ведь этот письменный прибор относился ко дням, давно уже минувшим.

Чернильница пролетела сквозь незнакомца, не причинив ему вреда, а затем ударилась о стену и разбилась. По стене, по обоям, стало расплываться огромное чернильное пятно. А незнакомец тотчас исчез.

— Какое огромное пятно! — Подумал Кураев, взирая на стену. — Надо же! Его Святейшество будет очень недоволен этим пятном!

Кураев представил, как Алексий Второй отреагирует на чернильное пятно и как он заставит его, Кураева, на собственные скромные референтские деньги делать ремонт. Затем Кураев испугался этому и тотчас проснулся. Было уже утро и солнце давно взошло. Пора было завтракать. А затем, как и положено, в понедельник должен был состояться врачебный обход.

На обходе врач весьма изумился тому, что Кураеву удалось выйти из длительной комы. Удивился он и тому, что Кураев мог рассуждать здраво и долго.

Поговорив с лечащим врачом, Кураев подробно выяснил о том, что с ним произошло в тот несчастливый день:

Во-первых, у него был перелом ноги, руки и пяти ребер, а также пролом головы в трех местах.

Во-вторых, в его мозг через проломы проникло пять инородных тел — веток кустарников и деревьев. Они проникли на достаточную глубину, пронзив кору головного мозга, и двинулись далее. Над их извлечением долго работала бригада нейрохирургов.

В-третьих, в мозгу у Кураева произошло четыре крупных кровоизлияния и три мелких; они были подобны инсультам и затронули достаточно обширные участки мозга.

В-четвертых, у Кураева было сильное сотрясение мозга.

В-пятых, в Кураева ударила молния, следы которой остались у него на теле. Как полагал доктор, молния поразила Кураева в голову и заряд прошёл через головной мозг, затронув его глубинные структуры. От удара молнии на лбу у Кураева остались таинственные отметины, походящие на руны; среди них даже можно было отчётливо разобрать руну «Одал». И действительно — Кураев припомнил, что перед потерей сознания в его голову ударила молния; он припомнил также и то, что, оставаясь в сознании достаточно долгое время, он ощущал и наблюдал, как электрический заряд молнии протекал по его телу. Правда, в тот понедельник Кураев ещё не вспомнил тех самых воинов-рыцарей и их легионы.

В-шестых, оказалось, что медики, прибывшие к месту несчастного случая, обнаружили Кураева уже бездыханным, в состоянии клинической смерти. И никто не знал того, сколько Кураев пробыл в этом состоянии ко времени прибытия врачей — несколько минут, несколько десятков минут или, может быть, час или более. Попытка реанимации была предпринята наудачу и увенчалась успехом, хотя этого никто и не ожидал. Однако он, Кураев, после реанимации не очнулся, а впал в кому. Поскольку было неизвестно точно о том, сколько времени Кураев пробыл в состоянии клинической смерти, никто не мог дать гарантии того, что, выйдя из комы, Кураев окажется в здравом уме. Почти все полагали, что после выхода из комы Кураев станет полубезумным или совсем безумным «овощем».

Наконец, следует сказать, что не было уверенности и в том, что Кураев вообще выйдет из комы и что его не придется отключать в ближайшие месяц-два от системы жизнеобеспечения.

Далее выяснилось, что Кураеву несколько раз делали компьютерную томографию и обнаружили существенные нарушения в работе его мозга. Кроме того, таинственные, непонятные и непредсказуемые изменения в работе головного мозга Кураева, как выяснилось, привели к изменению гормонального фона и к различным изменениям состава крови.

Таким образом, то, что Кураев очнулся и оказался в здравом уме, оказалось самым настоящим чудом. Более того — выяснилось, что заживление ран и восстановление организма у Кураева идет очень быстрыми темпами — такими, которых никто из врачей не мог ожидать.

Далее все складывалось для Кураева как нельзя лучше: спустя несколько дней он уже ходил с костылями по больнице; поскольку заживление переломов шло быстро, через месяц после выхода из комы Андрей Вячеславович мог ходил не с помощью костылей, а с помощью обычной палки. Раны на голове зажили. После повреждения мозга Кураеву даже не пришлось восстанавливать подвижность конечностей или способность ясно говорить. И за несколько дней до Преображения Кураев был выписан из больницы. В это время он уже вполне нормально, без всяких палок, мог ходить по улице.

Единственным ужасом для Кураева, когда он находился в больнице, было влечение к мужчинам — в особенности же к молодым студентам-медикам, подрабатывавшим медбратьями. При этом Андрей Вячеславович стал совершенно равнодушен к женщинам: он ничего не испытывал при их виде. Однажды у Кураева заболел зуб и его отвели к зубному врачу. Это была молодая и красивая дантистка. Во время лечения зуба ей почему-то пришлось навалиться всей своей грудью на грудь Кураева. И Андрей Вячеславович не почувствовал совсем ничего. Влечение же к мужчинам у Кураева постепенно всё усиливалось и усиливалось и, наконец, приобрело характер неисцелимой страсти: Кураев постоянно думал «обо всём этом» и его тело постоянно было возбуждено неистовой страстью и неистовым вожделением.

Кураев не знал, как укротить свои страсти: находясь в больнице, он причастился ещё несколько раз; каждый день он пил крещенскую воду и ел антидор; он постоянно окроплял себя крещенской водой; он мазал себя освященным маслом от различных мощей и чудотворных икон; он постоянно молился — в частности, он постоянно, день и ночь, повторял молитву Иисусову — но всё это было напрасно: окаянная мужеложественная страсть никак не хотела оставлять Андрея Вячеславовича. Под конец пребывания в больнице у него от этой страсти даже начал мутиться разум. Что же касается причастия — то, как и в первый раз после несчастного случая, Кураев, причащаясь, не чувствовал ничего. Абсолютно ничего — как будто он и вовсе не причащался Крови и Плоти Бога, а лишь проглатывал в столовой ложку супа или съедал фрикадельку из консервной банки на кухне, желая по-быстрому «перехватить». И постепенно над Кураевым возобладала не только страсть мужеложественная, но также уныние и отчаяние. «Когда же всё это закончится?» — непрестанно думал про себя Кураев. Но конца «всему этому» не было видно.

Итак, Кураев, в конце концов, оказался дома. Его больничная эпопея завершилась. Близилось Преображение. Кураев решил сходить на Преображение в свой храм — в храм Михаила Архангела в Тропарево. Правда, он не решился участвовать в богослужении как диакон, сославшись на болезнь, но всё равно отстоял всю службу. Наступил вечер. Кураев решил отпраздновать не только Преображение, но и свое возвращение из больницы. Он накупил всякой всячины из еды и выпивки в ближайшем супермаркете и отправился домой. Андрей Вячеславович решил никого не приглашать к себе — даже старшего брата. Отец Андрей по-быстрому наготовил себе еды и, прихватив с собой выпивку, решил послушать любимой музыки и посмотреть любимые фильмы.

Андрей Вячеславович знал, что на его электронной почте скопилось множество непросмотренной корреспонденции, в которой, несомненно, была куча писем, в которых обличались дела высокопоставленных (и не очень) церковных мужеложников. В самое время было взяться за разбор этих писем и опубликовать их в своем живом журнале. Несомненно, если бы Кураев остался прежним, то именно так он и поступил бы. Но теперь в душе Андрея Вячеславовича завёлся червь, постоянно точивший её вопросом: «Андрюша! Вот, ты обличаешь мужеложников. А сам подумай: ты-то кто?». И каждый раз, слыша этот вопрос в своей душе, Андрей Вячеславович вспоминал являвшегося ему два раза во сне таинственного незнакомца, по-старомодному дымившего трубкой.

Какие же фильмы собирался посмотреть Кураев? Во-первых, несколько только что вышедших фильмов про сверхгероев, а именно про людей «икс» и среди них — про Росомаху. Во-вторых, ещё до того, как попасть в больницу, Андрей Вячеславович собирался посмотреть новый фильм про Айронмена — то есть Железного Человека. В-третьих, наверняка уже где-то в сети валялся (пусть и с плохой русской озвучкой) новый фильм про Бэтмена. Да мало ли ещё чего можно было посмотреть или пересмотреть заново! Гораздо интереснее было то, какую музыку собирался послушать Кураев.

Да, Кураев часто появлялся на всяких рок-концертах и проповедовал там под рев гитар и грохот барабанов; да, он дружил со многими рок-музыкантами; и вообще весь из себя он был молодёжный-премолодёжный. Но на самом деле всё это было лишь видимостью. А ещё Кураев всем давал понять, что он очень любит футбол, что он не прочь посетить футбольный матч и что он — самый что ни на есть заядлый футбольный болельщик. Но это тоже было неправдой и только лишь видимостью. И эти две видимости создавались для того, чтобы его считала своим «российская молодежь» и «русский мужик». А ещё Кураев ходил по всяким рок-концертам и трепался про футбол для того, чтобы никто ничего не заподозрил о его истинной страсти, которой были опера и балет, а также симфоническая музыка вообще.

К опере и балету Кураев был неравнодушен с детства; бывало, крадучись тайком, чтобы никто из мальчишек, игравших возле дома, не заметил этого, Кураев отправлялся в театр, купив билет на сэкономленные им деньги. Словно разведчик, идущий через вражескую территорию, пробирался он через московские дворы к автобусной остановке, с отвращением глядя на своих сверстников, пинавших презренный футбольный мяч. Скривив лицо и плюясь, смотрел Кураев на афиши с анонсами концертов различных рок-групп, творчество которых он считал пощёчиной здоровому вкусу. От одного вида Кинчева или Шевчука у повзрослевшего Кураева начиналась головная боль; что же говорить о реакции Кураева на них, когда они брались за микрофон и издавали звуки?! Но Андрей Кураев не подавал вида, что всё это ему противно — ибо он не хотел, чтобы его засмеяли те, к кому была обращена его проповедь, те, перед кем он хотел выглядеть сначала «обычным, нормальным русским парнем», а затем — «обычным нормальным русским мужиком».

Дом Кураева был забит не только книгами. В столах и шкафах и вообще повсюду в квартире Кураева валялись виниловые диски, магнитофонные ленты, видеокассеты, DVD и жесткие диски, на которых были записаны любимые Кураевым оперы, балеты, симфонии и прочие произведения, собранные им за десятилетия — начиная с тех пор, когда он ещё был простым советским пионером. Словом, Кураев был одним из самых заядлых меломанов «от классики». Но никто не знал этого — разве только что его покойные родители и его старший брат; но родители у Кураева уже давно умерли, а старший брат хранил обещание молчать об этой страсти Кураева — хранил ещё с тех времен, когда Кураев учился в школе.

Итак, было Преображение. Кураев вернулся со службы в храме, приготовил себе побольше еды, откупорил бутылки с вином и поставил на стол банки с пивом. Затем он включил компьютер и стал смотреть фильмы про сверхгероев на широком экране. Сначала Андрей Вячеславович посмотрел два американских фильма про людей «икс» и начал смотреть новый фильм про Халка, но вскоре бросил. Затем он прослушал симфонии №№ 26, 27 и 30 Гайдна и решил просмотреть новую зарубежную постановку «Лебединого озера». Где-то в середине «Лебединого озера» Андрей Вячеславович сделал музыку почти максимально громкой. Была уже ночь, соседи могли спать, но Кураев наплевал на это. И вот, вскоре после этого Кураев почувствовал, что его объяла мужеложественная страсть. Объятый этой страстью, он не знал, что делать и желал только одного — как бы поскорее с кем-нибудь совокупиться. Страсть полностью поглотила сознание и разум Кураева. В таком-то состоянии он и пошёл на кухню, чтобы слегка подкрепиться. Кураев открыл холодильник в поисках припасов съестно́го и, помимо всяких прочих снедей и питий, обнаружил в нём целую палку копченой колбасы; и, обуянный неистовой страстью, находясь в крайнем исступлении, диакон РПЦ Андрей Вячеславович Кураев взял эту палку колбасы в руки и засунул её себе в задницу. Целиком.

Уже через минуту Кураев обнаружил, что вынуть эту палку колбасы обратно он никак не может. И тогда Кураев запаниковал. «Что делать? Звать на помощь? Но как открыть врачам то, что было сделано?! Какой стыд! И не засмеют ли они? И что если всё это станет известно другим? Верно говорят: «Не делай того, что не сможешь потом объяснить врачам «скорой помощи»!» — носились тревожные мысли в голове Кураева. Но ему очень сильно повезло. Практически рядом с Кураевым — этажом или двумя выше — жила старушка, ветеран войны, которая в последнее время часто страдала сердечными приступами и поэтому почти каждый день вызывала «скорую помощь». Вот и сейчас, выглянув в окно на кухне, Кураев заметил, что к его подъезду подъехала «скорая помощь» и что из неё вышел доктор.

Доктор — это была женщина — подошла к двери и позвонила в домофон. Вскоре ей открыли дверь подъезда; она вошла в него и стала быстро подниматься наверх. Кураев подошёл к двери и, внимательно вслушиваясь, определил, что докторша поднялась вверх на этаж выше того этажа, на котором жил он. По-видимому, она действительно приехала к той самой старушке, страдавшей сердечными приступами. Кураев подождал, пока докторша не закончит свои дела у старушки, а затем, когда докторша спускалась вниз и проходила мимо квартиры Кураева, он открыл свою дверь и тихо и деликатно сказал: «Товарищ доктор… Извините… Можно на вас на минутку? Зайдите пожалуйста…».

Докторша зашла в коридор квартиры; затем Кураев пригласил её пройти дальше, в свою комнату. Там громко звучала музыка Чайковского — шли последние минуты «Лебединого озера». Докторша прошла в комнату, оглянулась, увидела широкий экран монитора и невольно всмотрелась в него. На озере бушевала буря; волны, вызванные магическим искусством Ротбарта, вздымались ввысь и пытались поглотить плывущего по озеру Зигфрида, стремившегося сразиться со злодеем. Наконец, Злой Гений сделал последние взмахи руками и пучина вод поглотила несчастного влюбленного почти возле самого берега.

Кураев досмотрел этот момент вместе с доктором и, наконец, узнал то, что его больше всего интересовало в этой постановке «Лебединого озера» — да, здесь конец был несчастливым: злой волшебник Ротбарт торжествовал, а влюбленные герои гибли. А после того, как отец Андрей удовлетворил это свое любопытство, он с превеликим трудом решился заговорить с докторшей на столь постыдную для него тему:

— Извините, доктор… — немного заикаясь и смущаясь сказал Кураев. — Извините, доктор… со мной случилась одна неприятность, о которой мне стыдно и говорить…

— Рассказывайте и не стесняйтесь… — попросила докторша. — Нас чем-то удивить трудно.

Вобщем, и докторша в домашних условиях не смогла сделать, то, что пытался сделать Кураев сам, один. И посему Андрей Вячеславович был госпитализирован в больницу на машине «скорой помощи». Ему повезло: нужный специалист по странному стечению обстоятельств почему-то присутствовал в больнице — прямо среди ночи! Сначала Кураеву была сделана рентгенограмма и поставлен диагноз: «инородное тело прямой кишки», а затем это инородное тело было с успехом извлечено. Уже в 3 часа пополуночи Кураев, довольный и счастливый, вышел из больницы, поймал такси и отправился домой. Дома, намучившись этой тревожной ночью, он быстро и крепко уснул и проснулся лишь в 9 часов утра. Идти в храм было поздновато, но ещё можно было сходить и простоять там бо́льшую часть службы. А ещё можно было сходить на исповедь и покаяться в грехах. Именно это и захотел сделать Андрей Вячеславович.

Андрей Вячеславович вышел из дома и отправился в храм, на покаяние. Но он не намеревался идти в тот храм, в котором служил диаконом, — ибо не хотел, чтобы служащий вместе с ним в храме священник знал о совершённом им постыдном блудном грехе. Кураев пошёл в другой храм. По пути у него неожиданно возникла очень сильная эрекция — этакий приступ приапизма. И вместе с этим приступом его вновь, как и ночью, обуяла неистовая мужеложественная страсть. Андрей Вячеславович смутился и пришёл в крайнее отчаяние. Он не знал, что делать. Кураев не решился идти в храм с эрегированным членом и бесцельно пробродил по улицам Москвы целых два с половиной часа. Но приступ всё равно не проходил. Кураев всё ходил и ходил по улицам, стремясь из последних сил сохранить серьезность и невозмутимость, но, тем не менее, иногда сквозь эту серьезность то и дело пробивался смешок. Дело было в том, что в голове у Кураева всё время вертелись строки из его же собственной, весьма давней, статьи «Грязная тема», в которой речь шла об эротических похождениях греческих богов:

«По слову Климента Александрийского, Гигин в «Астрономических рассказах» повествует о том, как Дионис хотел спуститься в царство Аида, чтобы вывести оттуда свою мать Семелу. Человек по имени Просимн показал ему путь, попросив, однако, у прекрасного мальчика вознаграждение. Дионис, желая увидеть мать, поклялся, что исполнит по возвращении то, что от него хотят. Плата же, будучи постыдной, устраивает Диониса. Любовным было вознаграждение, платой был сам Дионис. Возвратившись назад, он не застает Просимна — ведь тот умер. Исполняя «священный» долг перед любовником, Дионис спешит к могиле и предается там противоестественной страсти: срезав кое-как ветвь смоковницы, он придает ей форму мужского члена и садится на неё, исполняя своё обязательство перед усопшим. Как мистическое воспоминание о сей страсти по городам воздвигаются фаллосы Дионису. А ещё Климент Александрийский в другом месте говорит: «Мне кажется, что следует объяснить происхождение слова «мистерия» от «мисос» («μύσος») — позора, выпавшего на долю Диониса».

Наконец, побродив ещё какое-то время, Кураев обнаружил, что острейший приступ приапизма прошёл. Взглянув на часы, Кураев обнаружил, что уже 12 часов дня и, следовательно, что церковные службы повсюду уже закончились; и поэтому на исповедь ему идти стало некуда. Тогда Кураев решил отправиться домой — пешком же. Спустя полчаса или час он испытал новый сильнейший и неистовейший приступ блудной противоестественной страсти. Кровь бешено стучала в висках. Разум испытывал помутнение. Неожиданно для себя Кураев вспомнил несколько московских адресов, по которым собирались гомосексуалисты; эти адреса словно сами всплыли в голове Андрея Вячеславовича. По всем этим адресам располагались вовсе не гей-клубы (куда он идти не хотел), а парки или памятники. Адреса нужных ему парков и памятников Кураев узнал совершенно случайно: не так давно Андрей Вячеславович разыскивал в Интернете информацию о сексуальных похождениях церковных геев и в ходе этих изысканий набрел на статью, в которой говорилось о местах встреч московских гомосексуалистов. Не раздумывая, Кураев направился в одно из подобных мест — в ближайший парк. По мере того, как Кураев приближался к месту встречи геев, в его голове стали появляться вполне разумные мысли, которые отговаривали его от затеянного им предприятия:

— Не по любви, а потому, что «хочется»?! И из-за этого-то «хочется» взять и пойти в какое-то грязное место, где обитают непонятно и неизвестно какие геи, являющиеся «сточными канавами» и рассадниками всякой заразы от гепатита и СПИДа до мандавошек? Тьфу! Стоит ли туда идти?

Думая так, Кураев остановился — хотя уже был почти возле нужного ему парка. Кураев подумал ещё немного и решил туда не идти. К тому же неистовая страсть слегка отступила от него. Кураев сел на лавочку и снова задумался. В его голову постучалась цитата из дневников и писем Чайковского, которые он читал когда-то. Эта цитата находилась в письме Петра Ильича к брату Модесту и звучала так (в голове Кураева она воспроизвелась дословно):

«Представь себе! Я даже совершил на днях поездку в деревню к Булатову, дом которого есть не что иное как педерастическая бордель. Мало того, что я там был, но я влюбился как кошка в его кучера!!! Итак, ты совершенно прав, говоря в своём письме, что нет возможности удержаться, несмотря ни на какие клятвы, от своих слабостей».

— Да… — подумал Кураев, — я правильно сделал, что не пошёл в это место. Но что же мне теперь делать?!

Кураев встал и снова стал бесцельно бродить по городу. Через полчаса он остановился на какой-то площади, огляделся и увидел «Макдональдс». «Пойду, перекушу чего-нибудь!» — решил Кураев и направился в эту забегайловку.

Андрей Вячеславович не знал, что это был как раз тот самый «Макдональдс», в котором некогда во время поста был застукан маститый протоиерей Всеволод Чаплин — застукан с пищей, сильно походившей на непостную, которую сам Чаплин, правда, идентифицировал как «филе‑о‑фиш». Но, впрочем, сейчас это было неважно. Андрей Вячеславович купил себе в этой забегайловке поесть и попить. И вот, когда он сидел и спокойно поедал свой биг-мак и запивал его кока-колой, в это-то самое время, недалеко от его стола начал уборку полов один из сотрудников «Макдональдса» — красивый молодой человек. По старой миссионерской привычке, из-за любви общаться с молодежью, без всякого сексуального подтекста, Кураев спросил его:

— Молодой человек! Не всю же жизнь вы планируете работать здесь? Кто вы и откуда? Учитесь и подрабатываете?

Молодой человек перестал мыть пол и разговорился с Кураевым. Оказалось, он был студентом консерватории четвёртого курса, взявшим академический отпуск по болезни. В начале зимы он был на операции, которая прошла успешно. Теперь, до сентября, он вынужден подрабатывать. А вообще он подрабатывает либо скрипачом по различным группам и оркестрам, либо, когда в группу попасть не удаётся, по подобным забегайловкам.

Кто-то из менеджеров проходил мимо и сделал молодому человеку замечание: надо мыть полы, делать работу, а не разговаривать с клиентами. На это ему молодой человек ответил, что на днях он всё равно уходит из этого гадючника, ибо нашёл временную работку в каком-то оркестре. И тут…

И тут Кураев поднял свои глаза и взглянул в лицо молодого человека, в самые его глаза. Это же сделал и молодой человек. Словно искра пробежала между ними. Кураев сразу же, без слов, понял, что молодой человек — гей; и тот тоже понял, что Кураев — гей. И эта искра мгновенно вспыхнула сильнейшей любовью. Молодой человек бросил швабру, взял за руку Кураева и сказал, что они могут уединиться здесь же, в «Макдональдсе», в какой-то подсобке. И тотчас же они пошли туда… И в этот же день молодой человек, студент консерватории, переехал к Андрею Вячеславовичу Кураеву жить. Было Преображение, один из двунадесятых праздников. Но, встретив молодого человека, Кураев забыл об этом — он забыл обо всём и ему было наплевать на то, что скажут соседи, узнав, что в его квартире поселился новый постоялец.

В это же день, вечером, Илларион Алфеев ужинал в VIP-номере гостиницы Даниловского монастыря и наблюдал за закатом солнца. День праздника Преображения заканчивался. Илларион подошёл к шкафу, открыл его и достал скрипку. Он настроил её и попробовал сыграть что-то из Паганини, но вышло довольно скверно. Получилась какая-то дрянь, которую засмеял бы даже ирландский фидлер, развлекающий людей на ярмарках и свадьбах и умеющий играть только в первой позиции.

— В конце концов, — вслух произнёс митрополит Илларион, — я — не скрипач, а композитор!

Зазвонил телефон. Илларион положил скрипку и смычок, поднял трубку и обнаружил, что на другом конце говорила давняя знакомая — старая ведьма.

— Всё, с ним покончено, — сказал ведьма, — переводите третью часть оговоренной нами суммы. Надеюсь, что задержек не будет. И ещё: демон сказал мне, что вам следует наведаться в больницу, «скорая помощь» которой обслуживает его дом, и узнать поподробнее о болезни, с которой он был госпитализирован и почти сразу же выпущен. И ещё: он уже живет со своим любовником в своей квартире. Дело сделано…

Ведьма положила трубку. Разговор был окончен.

Илларион тут же позвонил Патриарху и сообщил ему о том, что сказала ведьма.

Уже на следующий день благодаря сотрудникам органов госбезопасности на руках у Кирилла и Иллариона были снимки медицинских документов, касавшихся «болезни» Кураева. Это был снимки истории болезни, содержавшей диагноз «инородное тело прямой кишки», переснятая рентгенограмма с этим инородным телом и снимок из журнала вызовов «скорой помощи». Кроме того, Кирилл и Илларион заполучили и ту самую злополучную палку копчёной колбасы, которая стала причиной госпитализации Кураева. По предложению Иллариона эта палка была немедленно заспиртована. А ещё Кириллу были переданы записи доверительных бесед сотрудника органов госбезопасности с докторшей, пришедшей на вызов Кураева, и с доктором, извлекавшим из кишечника Кураева оказавшееся там инородное тело.

Впрочем, в действительности «людьми из органов» был всего один человек — отставной майор госбезопасности на пенсии, который по старой дружбе был пристроен Кириллом на должность настоятеля одного из доходных московских храмов. Этот-то настоятель и «тряхнул стариной», посетив больницу и выпытав у докторов всё, что интересовало Кирилла — разумеется, щедро заплатив при этом за полученную информацию.

На следующий день — на второй день после Преображения — все эти документы и аудиозаписи — с измененными голосами, разумеется, — были выставлены в Интернете — сначала в блогах церковных ревнителей, патриотов и искателей враждебных либеральных происков, а затем и во многих других местах. Эти документы быстро расползлись по всему русскоязычному Интернету. Впрочем, многие ставили под сомнение действительность документов и держались того мнения, что высокопоставленные геи и члены гей-лобби провели против Кураева, своего врага, психологическую операцию и оклеветали его. Вскоре в Интернете также появилась фотография Кураева, заходящего в подъезд своего дома вместе с каким-то молодым человеком; но, впрочем, эта фотография ещё ничего не доказывала.

Кураев несколько дней пребывал в «подвешенном» состоянии, ни на что не реагируя; ему писали письма и звонили по телефону, пытаясь выведать: всё то, что про него говорят — это правда или клевета? Но Кураев ничего не отвечал ни на письма, ни на звонки. Наконец, события церковной жизни всё-таки заставили его выйти из режима молчания и появиться на публике.

Как известно, в Успенском соборе Кремля хранятся мощи четырёх московских святителей — митрополитов Петра, Филиппа, Ионы и Гермогена. Но доступ к этим мощам затруднен даже для москвичей. Поэтому Его Святейшество придумал вот что: он решил, что надо провезти частицы всех этих мощей по всей России, совершив при этом несколько заходов в соседние государства. По приказу Кирилла из рак были изъяты частицы мощей этих святителей — у кого десница, у кого — челюсть, у кого — часть ноги, у кого — часть позвоночника с ребрами — и затем эти частицы были помещены в особые серебряные ковчежцы. Но перед тем, как отправить мощи в «гастроли» по всей России, Кирилл решил испытать свою затею в пределах Москвы. По решению Патриарха четыре ковчежца сначала должны были побывать в двух десятках московских храмов. Для того же, чтобы определить порядок пребывания мощей в избранных храмах, был брошен жребий. И вот, согласно жребию, первым на очереди оказался храм Михаила Архангела в Тропарево — тот храм, в котором Андрей Кураев служил заштатным диаконом.

Пребывание мощей в храме Михаила Архангела должно было широко освещаться в церковной и светской прессе репортерами центрального и московского телевидения, православных телеканалов «Спас» и «Союз», радио «Радонеж», «Журнала Московской Патриархии», «Московского церковного вестника», «Русского вестника», «Русской линии», а также многих других СМИ — даже оппозиционных. Кроме того, выяснилось, что в ту субботу, в которую начиналось пребывание мощей в храме Михаила Архангела, на вечернее богослужение в этот храм должен был прибыть сам Патриарх. Поэтому настоятель храма заранее обзвонил всех подвластных ему священнослужителей — в том числе и заштатного дьяка Андрея Кураева — и строго-настрого приказал всем им быть на месте в положенный срок. И Кураев был вынужден явиться в свой храм.

Наконец, наступила суббота. Диакон Андрей вышел из дома и направился в храм. По пути у него зазвонил телефон. Кураев взял трубку и услышал, что на том конце говорил кто-то незнакомый; Кураев даже заметил, что голос незнакомца был сильно изменен техническими средствами.

— Андрей Вячеславович! — сказал этот голос. — Как вы могли понять из того касающегося вас материала, который циркулирует в последние дни в Интернете, кому-то стало много известно о вашей личной жизни. И этот кто-то — мы. Это мы добыли документы и свидетельства, а затем пустили их в оборот, сделав их достоянием всех. А ещё у нас есть фотографии, на которых вы изображены вместе с вашим любовником. Кроме того, у нас есть заспиртованная палка колбасы с остатками кала из вашего кишечника. А в кале, как известно, содержатся остатки отмерших клеток кишечника, из которых можно извлечь ДНК и установить, что эти клетки принадлежали именно вашему телу. Итак, мы предлагаем вам следующее: вы прекращаете бороться с геями и гей-лобби в церкви, каетесь в её очернении, а также в злобствовании против многих важных высокопоставленных церковных лиц и в клевете на них. Каетесь публично, в своем блоге и в СМИ. А затем начинаете писать про церковь и про её князей, епископов, различные «светлые» материалы, критикуя только лишь «отдельные недостатки» на низах и вообще никак не касаясь «голубой» темы. И ваше покаяние, уверяю вас, будет принято. Взамен мы берем на себя обязательство провести в СМИ кампанию по восстановлению вашей пошатнувшейся репутации: все обвинения против вас, касающиеся вашей гомосексуальности, будут объявлены происками ваших врагов и врагов православия. Если же вы не согласитесь на это, то вы взвоете — уверяю вас. Всё, что про вас говорилось, вдруг окажется чистой правдой. Ибо это и есть сущая правда. Поэтому будьте благоразумны. Мой номер вы теперь знаете. Жду ответа до понедельника. До свидания.

И незнакомец положил трубку.

Кураев ожидал подобного удара; но, несмотря на готовность к нему, этот удар всё же ошеломил его. Кураев занервничал и очень сильно расстроился; а затем он обозлился. Когда Андрей Вячеславович подошёл к храму, то весь он был как на иголках. До телефонного звонка Кураев думал о том стыде, который он испытает, выйдя на глаза многочисленных людей и корреспондентов, собравшихся в храме и вне храма; но когда он подошёл к храму, то не испытывал ничего, кроме гнева, злобы и досады.

Подходя к храму, Кураев заметил, что перед ступенями храма стоял большой стол, на котором стояло четыре серебряных ковчежца с мощами московских святителей. Стол был окружен толпой народа, среди которого маячили с камерами и микрофонами репортеры. Некоторые люди, стоявшие в толпе, держали хоругви. Возле стола стоял настоятель храма с пономарями. Все ждали приезда Его Святейшества. Кураев решил незаметно прошмыгнуть в храм мимо толпы. Это ему почти удалось. Но, только лишь вступил он на ступени храма, как сразу же был замечен корреспондентом «Радио Радонеж». Тот быстро подбежал к нему, ткнул ему в лицо микрофон и спросил его:

— Ваше Дьячество отец Андрей! Скажите — а то, что про вас говорят в последние дни в Интернете — это правда или клевета? И если клевета — то почему вы никак на неё не отвечаете?

Кураев покраснел и на мгновенье закрыл глаза. Когда он открыл их, то увидел, что рядом с корреспондентом «Радио Радонеж», устремив на него, Кураева, свои микрофоны и телекамеры, уже стояли репортеры «Спаса», «Союза» и Первого канала центрального телевидения. А к ним всё подбегали и подбегали другие их собратья и просто заинтересовавшиеся лица, оставив стол с ковчежцами стоять совсем одиноким. Кураев заметил, что в последних рядах собравшегося вокруг него народа, устремив на него свой взор, с нетерпением и жаждой ответа стояли настоятель храма и пономари…

Кураев покраснел ещё сильнее и снова прикрыл глаза. И тут он ощутил, как в его голове произошёл взрыв; а после этого взрыва, Кураев почувствовал, что пришёл в исступление… Это было какое-то светлое и смешливое исступление. Кураев громко захохотал и почти крича — словно он был воскресший Ленин на трибуне Мавзолея, грозящий мировой буржуазии, — проглаголал:

— Да, я гей, гомосек, хреноглот! По-вашему — пидор! И мне нравится, когда в моей жопе — большой член! И во рту тоже! О-огромный, толстый и длинный! И я сам люблю засовывать его мужчинам в рот и в жопу! Да! И я давно живу с любовником! А ещё я люблю глубоко засовывать в свою жопу палки копчёной колбасы, дилдо, велонасосы, скалки и много чего ещё! И у меня отличный стояк — как у молодого! И с самого детства я помню себя пидором и хреноглотом! Что вы хотите от меня услышать?! Чего вам всем от меня надо?! Хотите, чтобы я вам здесь же, прямо сейчас, показал член и жопу и засунул в неё ваш микрофон?! Или кадило?! Хотите — да?! Я вам покажу! Давайте!!! Я вам устрою сенсацию!

Честно говоря, Кураев говорил много неправды и наговаривал на себя. Он вовсе не был в обалдении от огромных, толстых и длинных членов, а, скорее, наоборот; и он не считал, что член — это главное в том, кого он полюбил; главным привлекательным в человеке Кураев, вопреки всяким ученым и экспертами, он считал лицо и глаза… Да и фанатом введения в кишечник инородных тел он тоже не был. И про свое детство Кураев тоже наврал — гомосексуальное влечение в себе он обнаружил только лишь после аварии. До этого же он был из тех самых «хороших 50%» доктора Кинси. Но Кураеву сильно хотелось побыстрее всё закончить. Ему так хотелось, чтобы все эти люди поскорее от него, наконец, отвязались «получив брошенную им кость» — то есть желанное для них признание, — что он специально подыграл публике. Он подыгрывал ей так, чтобы его действия она восприняла как можно скандальнее, возмутительнее и ярче; чтобы она восприняла их как действия шута, как яркую и дерзкую буффонаду, в которой не зрители смеются над шутом, но шут — над зрителями. А ещё Кураев почему-то вдруг захотел сказать свою речь так, чтобы многие ему втайне позавидовали. И всё это ему вполне удалось.

Хотя Кураев говорил громко сам и хотя толпа тоже громко вздыхала в изумлении с каждым новым его словом, но он смог разобрать, как какая-то старушка в платочке, стоявшая рядом с ним, сказала:

— Отец Андрей! Что вы говорите? И эти уста целуют Чашу с животворящей Плотью и Кровью? И эти руки держат Христа-Царя?!

Кураев обернулся и увидел, что этой старушкой была никто иная, как Жанна Бичевская, известная православная певица-патриотка и монархистка.

— И эти ноги смеют ходить по земле, и эти лёгкие смеют дышать воздухом, и эти глаза смеют смотреть на Божий мир? — передразнил её Кураев, а затем поправил свои развивавшиеся на ветру волосы и пошёл прочь от храма.

Уже ночью с субботы на воскресенье это интервью Кураева стало достоянием русскоязычного Интернета; в воскресный день оно разлетелось по тысячам блогов и самых различных интернет-изданий; во вторник, с неизбежным опозданием, об этом интервью написали многие газеты. А с понедельника по пятницу «Радио Радонеж» и телеканалы «Спас» и «Союз» не раз передавали интервью Кураева «на бис» по многочисленным просьбам радиослушателей и телезрителей. И комментарии к этому медийному событию всё множились и множились...

Вобщем, с церковной карьерой Кураева и с его авторитетом в церкви было покончено. Спустя считанные дни, в ближайшую среду, он был обвинен в мужеложестве и, согласно канонам Православной Церкви, лишен священного сана. На церковный суд Кураев не явился и был осужден заочно. А на следующий день, в ближайший четверг, по представлению какого-то ученого совета РПЦ, в котором заседали всякие разные доктора богословия, преподававшие в духовных академиях, Патриарх Кирилл лишил Кураева церковного ученого звания «профессор».