temptator: (Default)
"Классическая" католическая триадология и её несостоятельность(несогласованность и противоречивость)

Мой новый трактат.
Можно online посмотреть здесь:
http://samlib.ru/editors/t/temptator/catholictriadology.shtml
или скачать на моём официальном сайте (zipped .doc): http://temptator.ihostfull.com/lectures/catholictriadology.zip

Содержание:


Предисловие
1. Предварительные главы, служащие введением в триадологию Фомы Аквинского ("классическую" католическую триадологию)
1.1 Предикаменты (категории)
1.2 Предикабилии
1.3 Свойства-отношения как extrinsic-свойства вещей и как сущие в уме концепции; о том, в каком смысле свойства-отношения существуют в действительности
1.4 Акциденции. Внутренние (intrinsic) акциденции и внешние (extrinsic) акциденции
1.5 Представления Фомы Аквинского о свойствах-отношениях
1.6 Субстанциальные и акциденциальные формы; индивидуальные субстанциальные формы; телесные формы; материальные субстанции и акциденциальные единства
1.7 Субстанциальное бытие (просто-бытие) и добавочное окачествливающее бытие
1.8 Вытеснение и замещение менее высокоуровневых субстанциальных форм более высокоуровневыми
1.9 Ипостаси (Лица) Троицы как самостоятельно существующие свойства-отношения и как индивидуальные субстанциальные формы
1.10 Активное рождение и пассивное рождение; активное выдыхание (изведение) и пассивное выдыхание; соответствующие им силы и свойства; "ликвидация" Фомой потенции (возможности), связанной с пассивными силами и пассивными действиями
1.11 Аспект бытия индивидуальных субстанциальных форм, сущих в Боге, связанный с абстрагированием и обобщением: почему в Боге лишь один Отец, один Сын и один Святой Дух?
1.12 Специальные понятия для познания лиц в Боге (notiones) и действия, связанные с этими понятиями (actus nationales)
1.13 Абсолютное и относительное (соотнесённое) в Боге; сказываемое о Боге абсолютно (в абсолютном смысле) и относительно (в относительном смысле); Троица и Абсолют
1.14. Простота Бога
1.15 "Почему и Отец -- Бог, и Сын -- Бог, и Святой Дух -- Бог, но не три Бога, а один Бог?"
1.16 Бытие Бога Самого по Себе и отражение бытия Бога в человеческом уме и сознании
1.17 Фома о триадологической терминологии
1.18 Что такое ипостась применительно к Богу
1.19 Подробнее об отношении тождественности и его свойствах
1.20 Тождественность и тожесамость
2. Триадология Фомы Аквинского со слов его "Суммы Теологии"
2.1 Часть I, Вопрос 3 -- "Простота Бога"
2.2 Часть I, Вопрос 13 -- "Имена Бога"; Фома о свойствах-отношениях
2.3 Часть I, Вопрос 14; Различые замечания
2.4 Часть I, Вопрос 18 -- "Жизнь Бога"
2.5 Часть I, Вопрос 19; Различные замечания
2.6 Часть I, Вопрос 25 -- "Сила Бога" и Вопрос 7 -- "Бесконечность Бога"; В каком смысле Бог именуется всемогущим; Божье всемогущество и противоречие; Различные замечания
2.7 Часть I, Вопрос 27; Различные замечания
2.8 Часть I, Вопрос 28 -- "Божественные отношения"; Ипостаси (Лица) Бога как самосущие свойства-отношения
2.9 Часть I, Вопрос 29 -- "Божественные Лица"; Божественное Лицо (Ипостась) есть свойство-отношение
2.10 Часть I, Вопрос 30 -- "Множественность Лиц в Боге"
2.11 Часть I, Вопрос 36 -- "О Лице Святого Духа"
2.12 Часть I, Вопрос 39 -- "О Лицах в отношении к сущности"
2.13 Часть I, Вопрос 40 -- "О Лицах по сравнению с отношениями или свойствами"
2.14 Часть I, Вопрос 41 -- "О лицах в связи с действиям, связанным со [специальными] понятиями [для познания лиц в Боге]"
3. Продвинутые темы "классической" католической триадологии
3.1 Связь католической "теории абсолютного и относительного (соотнесённого) в Боге" с проблемой исхождения Святого Духа: Святой Дух исходит от одного только Отца или от Отца и Сына?
3.2 Проблемы с исхождением Святого Духа при понимании Ипостасей Бога как самосущих свойств-отношений; нарушение католической догматикой закона логики "нельзя одновременно нечто о чём-то и утверждать, и отрицать в одном и том же смысле"; "Девальвация Абсолюта"
3.3 Несостоятельность православной критики католического учения об исхождении Святого Духа от Отца и Сына как от Единого Начала
3.4 Католическое учение об исхождении Святого Духа от Отца и Сына как от Единого Начала с точки зрения учения "неразделённой церкви" в исторической перспективе
3.5 Из Афин в Фивы и из Фив в Афины: попытка Фомы оправдать нарушение свойства транзитивности отношения тождественности ссылками на Аристотеля
3.6 Отрицание Фомой действительности отношений Бога к творениям: наперекор блаженному Августину
3.7 Вопрос о действиях (энергиях) Бога и сущности Бога в католической триадологии
4. Несостоятельность (несогласованность и противоречивость) "классической" католической триадологии, влекущая несуществование Бога-Троицы
4.1 Нарушения законов логики (законов правильного мышления) в "классической" католической триадологии
4.2 Сомнительность и спорность некоторых оснований, на которых покоится "классическая" католическая триадология
4.3 Критика представления об Ипостасях (Лицах) Бога как самостоятельно существующих свойствах-отношениях с точки зрения альтернативного мнения о природе собственно отношений в работе John'а Lamont'а [Lamont2004]
4.4 О превращении богословия (триадологии) в бессмыслицу и о "поэтическом богословии": что происходит, когда пренебрегают строгостью определений и законами логики
4.5 "А нельзя ли "подправить? "классическую? католическую триадологию?"
4.6 "Я дам вам уста и премудрость, которой не возмогут противоречить ни противостоять все, противящиеся вам" (Лук.21:15)
5. Приложение А. Модели вещи; основа и приосновное; сверхвещь, свойство, сила, действие
5.1 Модель вещи "Сверхвещь--свойство--сила--действие"; основа и приосно?вное
5.2 Подробнее о свойствах и силах
5.2.1 Классификация свойств
5.2.2 Реальны ли некаузальные реляционные свойства?
5.2.3. Реальны ли признаковые свойства (1Pb)?
5.2.4. "Чистая сила" и "чистое свойство"
5.2.5. Концепция "свойства как силы"
5.2.6. Концепция сил и свойств Prior, Pargetter'a и Jackson'a
5.2.7. Концепция сил и свойств Heil'а ("теория тождественности")
5.3 Другие, более простые и более странные для разума модели вещи; "связка свойств", "связка сил" и "связка действий"; нормальная и особая основы
5.4 Вещь как "чёрный ящик с ярлыками"
6. Приложение B. Об "аристотелевском боге-Перводвигателе" и "боге Фомы Аквинского" как чистой энергии и чистой форме и как не принадлежащем ни к какому роду и виду
6.1. Аристотелевский бог-Перводвигатель и "бог Фомы Аквинского" как "чистая энергия, лишённая всякой потенции" и чистая форма
6.2. Почему сущее не есть наиболее общий род
6.3. Почему Бог не принадлежит ни как какому роду и ни к какому виду
Литература
temptator: (Default)

О противоречивости и бессмысленности христианского Символа веры и о его словах о рождении Сына «от Отца, то есть из сущности Отца»

 

Свободное распространение приветствуется

Автор: Лорин Патрик МакКевин (Lorin Patrick McKevin) ;

Версия: 1.0 от 21.07(Jul).2019

tepmptator.ihostfull.com (всё в хорошем качестве, официальный сайт)

temptator@protonmail.com ; lorin.patrick.mckevin@protonmail.com

samlib.ru/t/temptator ; temptator.dreamwidth.org

 

Никейский Символ веры, принятый на первом, Никейском, Вселенском соборе в 325 г, утверждает, что Сын «рождён от Отца, то есть из сущности Отца» и что он, Сын, есть «истинный Бог (рождённый) от истинного Бога» — вопреки собственным словам Иисуса Христа о том, что только Его Отец есть истинный Бог, содержащихся в евангелии от Иоанна Иоан.17:3 : «Сия же есть жизнь вечная, да знают Тебя, единого истинного Бога, и посланного Тобою Иисуса Христа» (Иоан.17:3) и вопреки тому, что в том же евангелии от Иоанна, в стихе Иоан.1:1, в словах «И Слово было Бог» (Иоан.1:1) Иисус Христос назван «богом» без употреблением перед словом «бог» определённого артикля — очевидная отсылка к трудам Филона Александрийского, согласно которым такое употребление слова «бог» означает лишь того, кто именуется «богом», но истинным богом, то есть богом в собственном смысле не является, а именно означает Логос (Слово) истинного Бога. (Именно такое толкование Иоан.1:1 сохранял Ориген — годы жизни: ок. 185 – ок. 254 гг. и такое мнение, вследствие этого, не могло быть неизвестным участникам Никейского Вселенского собора).

Такое исповедание, то есть Никейский Символ веры, оставался единственным официальным Символом веры православной церкви вплоть до четвёртого, Халкидонского, Вселенского собора, бывшего в 451 г., на котором в действительности в качестве образца вероисповедания и было утверждено то, что нам известно под именем «Никео-Цареградский Символ веры».

Дело в том, что второй, Константинопольский, Вселенский собор, бывший в 381‑382 гг., не принимал никакого своего Символа, но лишь только подтвердил Никейский Символ веры. То, что нам известно как «Никео-Цареградский Символ веры» — это частный символ веры, предположительно Символ веры Константинопольской епархии, использовавшийся при оглашении и крещении, который постепенно распространился в христианской церкви и который, в конце концов, был, как сказано, утверждён в качестве официального Символа веры всей церкви четвёртым, Халкидонским, Вселенским собором в 451 г. Подробнее об этом смотри книгу А.В. Карташёва «Вселенские соборы» (различные издания), главу «Никео-Цареградский символ» — например, [Карташёв1994].

В новом официальном Символе Церкви, Никео-Цареградском или, вернее, в действительности Халкидонском, слов «то есть из сущности Отца» нет. Однако, повторим, до самой середины в. Символ с этими словами, Никейский Символ, был единственным официальным вероисповедным Символом Церкви. После же четвёртого, Халкидонского, Вселенского собора 451 г., Никейский Символ хотя и отошёл на второй план, но, тем не менее, не потерял своей авторитетности.

Можно предположить, почему слова «то есть из сущности Отца» были убраны из «Никео-Цареградского» Символа: они «слишком уводили в сторону философии», а Никео-Цареградский Символ, созданный на основе Никейского, использовался прежде всего при оглашении и крещении простого народа. Само же слово «сущность» изначально ставило множество вопросов: как, например, понимать эту сущность — в смысле стоической сущности — как у Тертуллиановской Троицы или же в смысле второй аристотелевской сущности — как у «Великих Каппадокийцев»?; как, например, соотносятся Отец, Сын и Дух с божественной сущностью — тождественны ли они ей или в них есть ещё что-то иное, кроме сущности Бога?; и если они тождественны её, то каким образом эти трое могут отличаться друг от друга? (Стоическая сущность делилась на части, а аристотелевская вторая сущность — нет; у Тертуллиана Сын и Дух обладали лишь частично сущностью Отца, причём Дух — в ещё меньшей степени, чем Сын.) Разбор таких вопросов при крещении и оглашении, повторим, «слишком уводил в сторону философии», а это могло вызвать непонимание и распри. По сути христианские катехизаторы и миссионеры попросту отказались сообщать самую противоречивую и запутанную и даже противную здравому уму часть христианского вероучения, чтобы оно не вызывало отторжению.

Тем не менее, повторим, Никейский Символ по-прежнему до сих пор является одним из официальных изложений веры Церковью.

Слова Никейского Символа о том, что Сын «рождён из сущности Отца» требуют подробного разбора и анализа.

Прежде всего надо решить, о какой именно сущности идёт речь. В этом вопросе «Святые Отцы» церкви очень скупы. Они словно специально не хотели внятно и недвусмысленно говорить о сущности языком философов — хотя ко времени первого, Никейского, Вселенского собора про сущность уже достаточно наговорили и стоики, и последователи Аристотеля. Чего, как кажется, проще, чем сказать: «Под „сущностью‟ мы понимаем стоическую сущность, которую отражает первая категория стоиков — ту сущность, которую использовал для своей концепции Троицы Тертуллиан» или: «под „сущностью‟ мы понимаем вторую сущность аристотелевских „Категорий‟, а именно ту её разновидность, которая в „Метафизике‟ Аристотеля называется «формой» и отождествляется Аристотелем с „крайним‟ видом, наименее общим, далее уже не делящимся на подвиды»? Скажи бы так «Святые Отцы» — и всё бы стало значительно яснее. Но они темнят, изворачиваются, «изобретают велосипед» — словом, пытаются представить видимость того, что говорят о какой-то особой, своей, христианской сущностью — хотя и знакомы с эллинской философией.

В действительности, конечно, дело обстоит так: если «Никейская сущность» не есть ни стоическая сущность, ни сущность в виде (чистой) формы аристотелевской «Метафизики», то получается, что «Святые Отцы» церкви говорили о том, сами не знали о чём и все их слова про сущность — просто свист, ибо никаких других, подходящих к их делу, сущностей философия к тому времени попросту не знала, а сами по себе они ничего путного по этому поводу по сути не сказали. И поэтому отказ «Святых Отцов» говорить на привычном философском языке, конечно, выглядит смешно и выставляет их в весьма неприглядном свете — как людей неграмотных и неучёных «человеческому философскому языку». Собственно, это, по-видимому, многие из них и пытались лицемерно изобразить, хотя и учились у лучших учителей своего времени, хотя им и была доступна вся «еллинская философская премудрость» с началами которой они были, конечно же, знакомы.

В действительности, в историческом контексте, «сущность» из Никейского Символа веры нужно понимать никак иначе, как (чистую) форму «Метафизики» Аристотеля (она же — разновидность вторых сущностей аристотелевских «Категорий»). Иначе, как сказано, все слова «Святых Отцов» Церкви о сущности — это разговоры неизвестно о чём — о том, чего они сами не знали и оттого толком сказать не могли.

(«Чистые» формы — это, напомним, формы, изначально, принципиально не предназначенные для соединения с материей.)

 

(i). Что означает, что Сын рождён из сущности Отца применительно к самому Отцу?

Это означает, что Отец обладает этой сущностью — это очевидно. Спросим: есть ли в Отце ещё что-то, кроме этой сущности? Вспомним, что сущность — это чистая форма. Что-либо ещё в Отце, крое его сущности, могло бы появиться, если бы эта форма отпечаталась в материи, произведя индивид — то есть отдельную, единичную вещь, состоящую из формы и материи. Но чистые формы не отпечатываются в материи.

Также: Отец, будучи Богом, прост (несложен) и включает в себя форму; это означает, что в нём нет материи, ибо в противном случае Бог был бы сложен, состоя из формы и материи.

Итак, Отец тождественен собственной сущности; сущность делает Отца Богом по существу, но кроме этой сущности, которая есть чистая форма, в Отце больше ничего нет.

(Должно быть понятно, что Бог чужд всего материального и в нём не может быть никакой материи.)

 (ii). Что означает, что Сын рождён из сущности Отца применительно к самому Сыну?

Это означает, что сущность Отца — это то, из чего, то от чего произведён Сын. Но эта сущность проста, то есть не имеет частей, неделима и неизменна. И поэтому Сын не может получиться из какой-то части этой сущности; будучи произведён от этой сущности, он, Сын получает, наследует эту отцовскую сущность целиком. Итак, после произведения (рождения) Сын становится обладателем божественной сущности и поэтому Сын есть Бог.

Далее следуют те же рассуждения, что и в (i), но уже применительно к Сыну, в результате чего получаем, что в Сыне, как и в Отце, ничего кроме божественной сущности нет и что Сын тождественной собственной сущности, которая есть и сущность Отца.

(iii) Если считать, что Дух — тоже Бог, произведённый Отцом по подобию того, как он произвёл сына, то применительно к Духу можно повторить те же рассуждения, что и к Сыну (ii). В результате получим:

В Духе, как и в Отце, как и в Сыне, нет ничего кроме божественной сущности и что Дух тождественен собственной сущности, которая есть также и сущность Отца, и сущность Сына.

(iv) Поскольку и Отец тождественен божественной сущности, и Сын, и Дух, то можно сказать, что в Боге как совокупности трёх Лиц, Отца, Сына и Духа, нет ничего кроме божественной сущности и что поэтому есть единый Бог, который тождественный собственной сущности, в котором, как сказано, ничего, кроме этой сущности нет.

 

Что получается?

Отец, который тождественен божественной сущности, рождает Сына, но Сын тоже тождественен божественной сущности и поэтому можно сказать, что божественная сущность рождает сама себя, выступая и в роли Отца и в роли Сына; и поэтому в ней, в божественной сущности, между ней и ней же самой возникает отношение «отец – сын», имеющее два аспекта: свойство-отношение отца к сыну, то есть отцовство, и свойство-отношение сына к отцу, то есть сыновство.

Аналогично, Отец, который тождественен божественной сущности, изводит (выдыхает) Духа, но этот Дух тоже тождественен божественной сущности и поэтому можно сказать, что божественная сущность изводит (выдыхает) сама себя, выступая и в роли Изводителя (Выдыхателя) и в роли Изведённого (Выдохнутого); и поэтому в ней, в божественной сущности, между ней и ней же самой возникает отношение «изводитель – изведённое», имеющее два аспекта: свойство-отношение изводителя к изведённому и свойство-отношение изведённого к ивзодителю. Будем называть первое «изводительностью», а второе — «изведённостью».

 

Далее.

Поскольку христиане представили в своём Никейском Символе веры Бога в виде того, что тождественно чистой форме аристотелевской «Метафизики», они фактически опёрлись на авторитет Аристотеля, который тоже представлял своейго бога-Перводвигателя в виде чистой формы. При этом Аристотель считал, что эта форма, бог-Перводвигатель, тождественна своему процессу существования, то есть считал, что эта форма, бог-Перводвигатель, есть «связка действий», состоящая из одного-единственного действия (энергии), а именно процесса собственного мышления. Спрашивается: не держались ли чего-то подобного и христиане, раз уж они сделали заимствование из Аристотеля в своих представлениях о боге как о чистой форме?

Напомним, как Аристотель пришёл к выводу, что бог, будучи формой, должен быть такой формой, которая тождественна процессу собственного мышления, то есть должен быть связкой действий из одного-единственного действия (энергии).

Аристотель считал, что бог должен быть нематериальным и «очень надёжным», а самой надёжной он считал такую форму, которая состоит из одного действия (энергии), которая не зависит ни от силы, благодаря которой действие совершается, ни от каузального свойства, которое дарует эту силу, ни от основы, при которой всё это (действия, силы и каузальные свойства) находятся. Процесс же мышления в качестве такого действия Аристотель выбрал потому, что считал его наиболее возвышенным и важным, а, значит, наиболее подобающим высшему богу.

Следовательно, одним из первых вопросов, касающихся христианского Бога, описываемого Никейским Символом веры, должен быть также вопрос: не является ли этот Бог (как совокупность трёх Лиц) не просто чистой формой, но формой, тождественной какому-либо действию, этой формой совершаемому? То есть: не есть ли этот бог не просто чистая форма, но также чистая форма в виде чистой энергии? Разумеется, христиане в качестве главного действия своего Бога, с которым отождествляется Бог как форма, были вольны выбрать не мышление, а какое-то другое действие — например, «бытие» («процесс существование») как некое особое действие, не сводимое к прочим, «жизнь» и так далее.

Отождествление божественной формы, как ясно, с таким процессом привело бы к тому, что Отец, Сын и Дух были бы тождественны этому процессу.

 

Ясно, что отождествление каждого из лиц Троицы с божественной сущностью несовместимо с представлением об этих лицах как о чем-то отличном друг от друга — ибо это противно правилам логики; в частности, такое представление означало бы нарушение свойства транзитивности отношения тождественности. Две вещи, тождественные третьей, обязательно должны быть и тождественны друг другу. Однако, понятно, что христиане, руководимые Никейским и Никео-Цареградским Символами веры, никогда не пойдут на отождествление лиц Троицы, ибо это означало бы впадение в ересь. Несмотря на то, что христиане отождествляют каждое из лиц Троицы по отдельности с божественной сущностью, они же утверждают, что Отец, Сын и Дух суть объективно разные «вещи» (в широком понимании слова «вещь»), суть нечто объективно, то есть вне и вне зависимости от ума и сознания, разное, суть объективно разные личности.

 

Как видим, слова о том, что Сын «рождён… из сущности Отца» очень важны. Логически далеко и глубоко продуманные согласно философским представлениям своего времени, они показывают невозможность и ложность христианской веры; и неудивительно, что в Никео-Цареградской редакции Символа веры эти слова были убраны: оглашенным и готовящимся ко крещению, а также новоначальным они совсем ни к чему…

 

Разобранное нами выше, кстати, показывает, почему христиане говорят, что Бог один-единственен, хотя и «Отец — Бог», и «Сын — Бог», и «Дух — Бог»; ведь в отличие от обычных отдельных, единичных вещей одного и того же «крайнего» вида, лица Троицы тождественны божественной сущности; но у деревьев, например, у дубов, каждый отдельный дуб вовсе не тождественен сущности (форме) «дубовость» — да, каждый отдельный дуб обладает этой сущностью (формой) и она тождественна одна и та же самая у всех дубов, но каждый отдельный дуб состоит не только из неё, сущности (формы), но из неё и материи, а материя у каждых из дубов разная. Именно она, материя, и образует множественность дубов и делает так, что каждый из дубов не тождественен собственной сущности (форме). А поскольку лица Троицы, каждое из этих лиц, тождественно божественной сущности и при этом, как сказано, в Боге ничего нет, кроме Его сущности, христиане и «имеют право» заявлять, что существует один-единственный Бог.

Естественно, в действительности они имели бы право так заявлять, лишь если бы признали, что лица Троицы тождественны друг другу; поскольку же они этого не делают, то их единый Бог логически невозможен и бессмысленно говорить о существовании такого «единого Бога».

Поскольку же христиане не отказываются от того, что лица Троицы нетождественны, возможен другой подход: ведь можно сказать, что поскольку есть три разных обладателя божественной сущности, постольку есть три Бога. Разумеется, и такой подход логически бессмысленен: такие три Бога логически невозможны, ибо каждый из них отождествляется с божественной сущностью и при этом остаётся отличным от двух других.

Христианская триадология (учение о Троице), как видим, — одна из вершин бессмысленности и противоречивости, которых достигало человечество.

 

Следует также отметить то, в какой вопиюще бессмысленной и противоречивой форме — даже на первый взгляд! — составлены и Никейский, и Никео-Цареградский Символы веры.

За «скелет» для Никейского Символа веры, по-видимому, выбраны слова ап. Павла из 1Кор.8:6 о том, что у верующих во Христа один Бог Отец и один Господь Иисус Христос:

«4 Итак об употреблении в пищу идоложертвенного мы знаем, что идол в мире ничто, и что нет иного Бога, кроме Единого. 5 Ибо хотя и есть так называемые боги, или на небе, или на земле, так как есть много богов и господ много, — 6 но у нас один Бог Отец, из Которого все, и мы для Него, и один Господь Иисус Христос, Которым все, и мы Им» (1Кор.8:4-6)

Со словами 1Кор.8:6 перекликаются также слова 1Тим.2:5: «5 Ибо един Бог, един и посредник между Богом и человеками, человек Христос Иисус».

Никейский Символ, следуя означенному «скелету», начинается так ([ДВС1-1910, Соборное изложение веры, сс. 69‑70]):

«Веруем во единого Бога Отца, Вседержителя, Творца всего видимого и невидимого; — и во единого Господа Иисуса Христа, Сына Божия, единородного, рождённого от Отца, то есть из сущности Отца, Бога от Бога, Света от Света, Бога истинного от Бога истинного…»

Спрашивается, если Иисус Христос есть истинный Бог, то есть такой же Бог, как и Отец, то как можно говорить, что Отец есть единый, то есть единственный Бог? Подчеркнём: речь идёт о перечислении лиц (ипостасей) Бога и вопрос поставлен именно в этом контексте: как можно говорить что есть только одно-единственное лицо Троицы, Отец, обладающее истинным божественным достоинством, если далее говорится, что другое лицо, а именно Сын, тоже обладает истинным божественным достоинством — ибо он назван «истинным Богом»?! Полнейшая бессмыслица.

Слова ап. Павла 1Кор.4:6, конечно, не являются бессмыслицей: в его время Иисус Христос вовсе не считался истинным Богом; да и сам Иисус Христос, как уже сказано, не считал себя истинным Богом: «Сия же есть жизнь вечная, да знают Тебя, единого истинного Бога, и посланного Тобою Иисуса Христа» (Иоан.17:3). Ап. Павел, называя в 1Кор.4:6 Отца Богом, Иисуса Христа называет всего лишь Господом, то есть Господином в том смысле, что он есть Господь всех Господ — кроме Бога Отца, разумеется, который тоже называется Господом.

В  Никео-Цареградском Символе веры бессмыслицы и противоречий ещё больше. Он начинается так ([ДВС1-1910, Символ веры, изложенный Константинопольским собором, сс. 119‑120]):

«Веруем в единого Бога Отца, Вседержителя, Творца неба и земли, всего видимого и невидимого. И в единого Господа Иисуса Христа, Сына Божия, единородного, рождённого от Отца прежде всех веков, света от света, Бога истинного от Бога истинного…»

Здесь опять два единственных истинных Бога в том смысле, что сначала говорится, что единственный истинный Бог — это Отец, а затем, что имеется ещё один единственный истинный Бог — Сын. Но дальше, помимо того, что единым, то есть единственным, Господом уже назван Иисус Христос, Дух святой тоже называется Господом:

«И в Духа Святого, Господа, животворящего, исходящего от Отца…».

Сразу две бессмыслицы, два противоречия, видимых сразу же!

Отметим, что Новый Завет не удостаивает Духа Святого даже именования «Господь»: Бог-Отцец есть единый Бог, Иисус Христос есть единый Господь, а Дух — даже не Господь по сравнению с Иисусом Христом.

Итак, собравшись подражать ап. Павлу, его словам в 1Кор.4:6 и 1Тим2:5, отцы церкви, собравшиеся на первый, Никейский, Вселенский Собор (325 г.) и четвёртый, Халкидонский, Вселенский  собор (451 г.) и приняв соответственно Никейский и «Никео-Цареградский» символы веры в действительности составили противоречивые и бессмысленные тексты, забыв, что ни ап. Павел не считал Иисуса Христа истинным Богом, ни сам Иисус Христос не считал себя истинным Богом.

 

Литература

 

[ДВС1‑1910]             Дeянiя Вселенскихъ Соборовъ, изданные въ русскомъ переводе при казанской духовной академiи. т. 1. — Казань: Центральная типографiя, 1910

 

[Карташёв1994]      А.В. Карташёв. Вселенские соборы. — М.: Республика, 1994

ISBN 5-250-01847-5

 

В качестве справочника по философии для данного текста читайте

[МакКевин2019]     Лорин Патрик МакКевин. Избранные лекции по античной, средневековой и современной философии. — Worcester, MA, USA: Phoenix, 2019

Книгу можно достать в библиотеке GENESIS (gen.lib.rus.ec) или на сайте автора temptator.ihostfull.com

 

temptator: (Default)

Введение в философию Платона и Аристотеля

 

 

Свободное распространение приветствуется

Автор: Лорин Патрик МакКевин (Lorin Patrick McKevin) ;

Версия: 1.0 от 04.07(Jul).2019

tepmptator.ihostfull.com (всё в хорошем качестве, официальный сайт)

temptator@protonmail.com ; lorin.patrick.mckevin@protonmail.com

samlib.ru/t/temptator ; temptator.dreamwidth.org

 

Abstract. Статья содержит введение в философию Платона и Аристотеля начиная от таких простых тем как «модель вещи», «термин, понятие и представление», «абстрагирование и обобщения» и заканчивая платоновскими идеями и аристотелевскими формой «Метафизики» и второй сущностью «Категорий». Рассчитано на начальный уровень.

 

***

 

Содержание

 

1. Модель вещи «Сверхвещь—свойство—сила—действие»; основа и приосно́вное. 2

2. Термин, понятие, представление и сущность. 8

3. Восприятие как примитивное умозрение и примитивный «выход за пределы» — «выход за пределы» ощущений. 10

4. Абстрагирование, обобщение и сущность. 11

5. Суждение: субъект, предикат, квантор, связка. Объект суждения (предиката). Суждения тождественности применительно к католическим представлениям о Боге. 14

6. Разновидности суждений, разновидности объектов предикатов и категории Аристотеля  19

7. Платоновский эйдос (идея). Мир чувственно-воспринимаемых вещей и мир идей как две различных области бытия (действительности). Орган для зрения идей человеком. 24

8. Иносказание о пещере и ее узниках. 28

9. Мир сущий и мир сверхсущий. Сущие идеи и сверхсущая идея Блага (Единого) 31

10. Отношение причастности между идеей и соответствующей ей чувственно-воспринимаемой материальной вещью.. 32

11. Припоминание как основа познания и научения. 33

12. Платоновские теология, космогония, теогония и учение о происхождении жизни и человека согласно диалогам «Тимей» и «Послезаконие». 34

13. Проблема «двоения эйдосов» у Платона и у Филона. 42

14. Одушевлённый разумный космос как платоновский «Зевс». 44

15. Платоновская Триада (Троица) 46

16. Первоматерия Платона и Аристотеля: ничто, нечто бестелесное или нечто телесное с очень малой качественностью?. 50

17. Предшественники Платона. 57

17.1. Учение Гераклита Эфесского. 59

17.2. Учение Парменида. 68

17.3. Ксенофан. 69

18. Учение о вечности (безвременьи) Парменида и Платона. 69

19. Аристотелевские формы, аристотелевские первые и вторые сущности. 72

19.1. Термин «τò τί ἦν εἶναι» («чтойность», «суть вещи», «quiddity», «thinghood») 72

19.2. Первая и вторая аристотелевские сущности «Категорий» и форма «Метафизики»  74

19.3. Подробнее о форме и о вторых сущностях. 77

19.4. Об определении сущности или формы.. 88

19.5. Определение в смысле выразителя сущности и определение в смысле уникального идентификатора  89

20. Альтернативы («развилки») Порфирия в понимании родов и видов (в том числе аристотелевских форм и платоновских идей) 90

21. Аристотель о сущности и субстрате. 92

22. Аристотель о природе. 96

23. Пошагово-итеративное (дискурсивное) мышление и целостное мышление (умосозерцание) 99

Литература. 99

 

 

16. Первоматерия Платона и Аристотеля: ничто, нечто бестелесное или нечто телесное с очень малой качественностью?

 

Образование материальных, чувственно-воспринимаемых, вещей Платон представляет как результат проставления отпечатка с идеи (эйдоса, формы) на материи. Идея при этом выступает в роли вечного и неизменного нематериального, воспринимаемого лишь умом посредством умозрения, образца, шаблона, эталона, первообраза (и модели в этих же смыслах); это первое начало для материальной, чувственно-воспринимаемой вещи. Вторым же её началом выступает материя или, иначе говоря, материал, на котором проставляется отпечаток. На различные «порции» материи может быть проставлено множество таких отпечатков и эта возможность объясняет наличие множества материальных, чувственно-воспринимаемых, вещей одного и того же вида: они суть разные оттиски одной и той же печати, разные слепки с одной и той же фигуры.

Легко понять, что такое материя, то есть материал, когда мы говорим о таких вещах, как кирпичи, изготовленные из глины, скульптуры, изготовленные из мрамора, и так далее; здесь материал — это глина (некая фракция земной стихии) и мрамор (тоже некая фракция земной стихии); но как получился сам материал — вот этот вот кусок глины, вот эта вот глыба мрамора? Ответ такой: был некий материал и для всего этого — такой, что  и вот этот вот кусок глины, и вот эта вот глыба мрамора — и не только они одни, но и вообще вся глина и весь мрамор получились через проставление отпечатков с соответствующих идей — идеи глины и идеи мрамора. Что же это за материал? Может быть, эта некая «предельно-общая земля», не встречаемая, пожалуй, в чистом виде, из которой подобным образом получают не только мрамор и глину, но и, например, все металлы, а также всё прочее, что относится к стихии земли? Но как тогда получилась эта «предельно-общая земля»?

Подобные рассуждения можно продолжить до бесконечности. В результате рассуждающий решит, что, пожалуй, где-то надо остановиться. И он остановится на некоей материи (материале), которая сама по себе лишена всяких отпечатков (то есть непричастна никакой идее), но при этом она такова, что путём проставления различных отпечатков из неё можно получить всё многообразие материй (материалов). Такая материя, лежащая в основе всех прочих материй (материалов), материя, полностью лишённая отпечатков с идей, называется первоматерией.

Платон называет первоматерию, кормилицей и восприемнией всякого рождения, а также воспринимающим началом. Слова «воспринимающее начало» (англ. receptacle) следует понимать в том смысле, что материя воспринимает идеи (формы) в смысле проставления на себе отпечатков с этих форм. В смысле восприятия (воспринимания) идей первоматерию можно уподобить матери и материнской утробе, а идею (форму) — семени.

Итак, из первого — идеи и второго — материи производится, рождается третье — материальная, чувственно-воспринимаемая, вещь; и эти трое — идея, материя, а также матеральная вещь как отпечаток идеи в материи суть главнейшие принципы устройства мироздания.

Но что такое полностью лишённая форм материя? Если логически попытаться мыслить такую материю, то мы придём к чему-то не имеющему формы (в смысле фигуры, очертаний, внешнего вида и внутренней структуры, а не в смысле прчастности платоновской идее или же в смысле соединения с аристотелевской первой формой «Метафизики»), к чему-то не имеющему никаких качеств; нельзя будет говорить ни о частях этого нечто (ведь деление на части означает наличие некоторой качественности), ни о его движении (ведь движение — это движение чего-то в чём-то, что подразумевает некоторую качественность движущегося в смысле отличия от среды, в которой оно двигается); это невозможно ни увидеть, не потрогать. В результате мы приходим к тому, что до конца так домысленная первоматерия есть ничто, ибо она необнаружима: ведь как может существовать нечто материальное необнаружимое, если по самой своей сути материальное есть то, что воспринимается органами чувств (непосредственно или опосредованно) — хотя бы принципиально? Если же всё-таки допустить, что такая первоматерия существует, то тогда придётся придти к тому, что она есть нечто бестелесное, то есть нематериальное! Такое представление о материи совсем не соответствует тому, как мыслили о материи, скажем, материалисты XIX в.

Часто толкователи Платона и Аристотеля допускают ту ошибку, что первоматерию они представляют именно таким образом, а именно как то, что лишено всякой формы и всякой качественности в буквальном смысле и потому как то, что бестелесно. Однако это неверно. Неверность такого представления легко заметить из следующего.

Во-первых, даже чтобы только существовать, первоматерия должна обладать какими-то каузальными свойствами и силами и совершать хоть какие-то действия: невозможно существовать никак не действуя; что не действует, то и не существует.

Во-вторых. Поскольку материя, в том числе перовоматерия, как признавал Аристотель, обладает стремлением к форме, «жаждой» формы, то в (при) ней должны быть какое-то каузальное свойство, какая-то сила, и какое-то действие, стоящие за этой жаждой и стремлением; по-видимому, здесь речь идёт об активной силе.

В-третьих, поскольку материя соединяется с формой (сейчас мы говорим о концепциях Аристотеля — о первой сущности «Метафизики»), у неё должны быть какое-то каузальное свойство, какая-то сила и какое-то действие, стоящие за восприемлением материей формы; и это должны быть пассивные сила и действие. Что касается Платона, то у него первоматерия тоже должна обладать всем этим, чтобы на неё можно было «проставить отпечаток» идеи.

В-четвёртых, первоматерия при соединении с формой (у Аристотеля) или же при «проставлении оттиска» с идеи на неё (у Платона) выполняет «размытие», «искажение», «изменение» «изображения, имеющегося непосредственно на самой печати», в результате чего и получается множество отдельных, единичных вещей. Следовательно, за подобное «размытие» должны быть ответственны ещё какие-то каузальные свойства, силы и действия первоматерии.

Итак, если говорить строго, то из одного только вышеперечисленного видно, что в действительности первоматерия есть не ничто, а, так сказать, «почти ничто», которое всё-таки есть некое нечто, обладающее качественностью, пусть и очень малой. При этом, подчеркнём, эта качественность (каузальные свойства, силы и действия) присущи самой первоматерии как таковой: они от неё неотделимы и не обусловлены соединением этой первоматерии с какой-либо аристотелевской формой или же причастностью этой первоматерии к какой-либо платоновской идее.

Получается, что помимо чувственно-воспринимаемого космоса (то есть созданного Демиургом нашего мира) и умозрительного космоса (мира идей), есть ещё некая «действительность первоматерии». Эту действительность тоже можно назвать своего рода «космосом»: ведь она, эта первоматерия, хоть минимально, но «украшена» если не формами в смысле аристотелевских или платоновских эйдосов, то очень малой, может быть, даже самой минимальной качественностью, присущей ей помимо обладания какой-либо формой и помимо причастности к какой-либо идее; а слово «космос» по происхождению и означает нечто украшенное и красивое.

Но насколько мала качественность первоматерии?

Прежде чем, ответить на этот вопрос, приведём длинную цитату из платоновского «Тимея», в которой ведётся рассуждение о том, как следует мыслить первоматерию ([PlatoR, т. 3, Тимей, 48e – 51b, cc. 451‑454]):

<нц>

Начало же наших новых речей о Вселенной подвергнется на сей раз более полному, чем прежде, различению, ибо тогда мы обособляли два вида, а теперь придется выделить ещё и третий. Прежде достаточно было говорить о двух вещах: во-первых, об основополагающем первообразе, который обладает мыслимым и тождественным бытием, а во-вторых, о подражании этому первообразу, которое имеет рождение и зримо. В то время мы не выделяли третьего вида, найдя, что достанет двух; однако теперь мне сдастся, что сам ход наших рассуждений принуждает нас попытаться пролить свет на тот вид, который тёмен и труден для понимания. Какую же силу и какую природу припишем мы ему? Прежде всего вот какую: это – восприемница и как бы кормилица всякого рождения. Сколь ни верны, однако, эти слова, нужно определить предмет с большей ясностью, а это весьма затруднительно по разным причинам, и особенно потому, что ради этого необходимо наперед разрешить сомнение относительно огня и всего того, что стоит с ним в одном ряду. Нелегко сказать о каждом из них, чтó в самом деле лучше назвать водой, чем огнем, и но правильнее ли к чему-то одному приложить какое-нибудь из наименований, чем все наименования, вместе взятые, к каждому, ведь надо употреблять слова в их надежном и достоверном смысле. Что, собственно, желаем мы этим сказать, чем вызваны и оправданы наши недоумения? Но возьмем для начала хотя бы то, что мы теперь называем водой: когда она сгущается, мы полагаем, что видим рождение камней и земли, когда же она растекается и разрежается, соответственно рождаются ветер и воздух, а последний, возгораясь, становится огнём; затем начинается обратный путь, так что огонь, сгустившись и угаснув, снова приходит к виду воздуха, а воздух опять собирается и сгущается в облака и тучи, из которых при дальнейшем уплотнении изливается вода, чтобы в свой черед дать начало земле и камням. Так рождаются они, переходя по кругу одно в другое. Если, стало быть, ни одно вещество не предстает всякий раз одним и тем же, отважимся ли мы, не испытывая стыда перед самими собой, настойчиво утверждать, что какое-либо из них именно это, а не иное? Конечно, нет, и куда безопаснее будет выражаться так: когда мы видим, как нечто — хотя бы огонь — постоянно являет себя то одним, то другим, надо говорить не об «этом», но о «таком» огне и также воду именовать не «этой», но «такой», да и вообще не надо приписывать всем подобным вещам устойчивости, выражаемой словами «то» и «это», посредством которых мы обозначаем нечто определенное. Не дожидаясь, покуда мы успеем приложить к ним слова «то», «это», «нечто» или любое другое речение, описывающее их как пребывающие на одном и том же месте сущности, они от нас ускользают. Значит, таких слов мы и употреблять не будем, а станем описывать вещи словом «такой», одинаково приложимым ко всем им вместе и к каждой порознь, — говоря, например, об огне как о вечно «таком» и соответственно обо всех вещах, которые имеют рождение. Только сущность, внутри которой они получают рождение и в которую возвращаются, погибая, мы назовем «то» и «это»; но любые качества, будь то теплота, белизна или то, что им противоположно либо из них слагается, ни в коем случае не заслуживают такого наименования.

Надо, однако, постараться сказать о том же самом еще яснее. Положим, некто, отлив из золота всевозможные фигуры, без конца бросает их в переливку, превращая каждую во все остальные; если указать на одну из фигур и спросить, что же это такое, то будет куда осмотрительнее и ближе к истине, если он ответит «золото» и не станет говорить о треугольнике и прочих рождающихся фигурах как о чем-то сущем, ибо в то мгновение, когда их именуют, они уже готовы перейти во что-то иное, и надо быть довольным, если хотя бы с некоторой долей уверенности можно допустить выражение «такое». Вот так обстоит дело и с той природой, которая приемлет все тела. Ее следует всегда именовать тождественной, ибо она никогда не выходит за пределы своих возможностей; всегда воспринимая всё, она никогда и никоим образом не усваивает никакой формы, которая была бы подобна формам входящих в нее вещей. Природа эта по сути своей такова, что принимает любые оттиски, находясь в движении и меняя формы под действием того, что в нее входит, и потому кажется, будто она в разное время бывает разной; а входящие в неё и выходящие из неё вещи — это подражания вечносущему, отпечатки по его образцам, снятые удивительным и неизъяснимым способом, к которому мы ещё вернёмся.

Теперь же нам следует мысленно обособить три рода: то, что рождается, то, внутри чего совершается рождение, и то, по образцу чего возрастает рождающееся. Воспринимающее начало можно уподобить матери, образец — отцу, а промежуточную природу — ребёнку. Помыслим при этом, что, если отпечаток должен явить взору пестрейшее разнообразие, тогда то, что его приемлет, окажется лучше всего подготовленным к своему делу в случае, если оно будет чуждо всех форм, которые ему предстоит воспринять, ведь если бы оно было подобно чему-либо привходящему, то всякий раз, когда на него накладывалась бы противоположная или совершенно иная природа, оно давало бы искаженный отпечаток, через который проглядывали бы собственные черты этой природы. Начало, которому предстояло вобрать в себя все роды вещей, само должно было быть лишено каких-либо форм, как при выделывании благовонных притираний прежде всего заботятся о том, чтобы жидкость, в которой должны растворяться благовония, по возможности не имела своего запаха. Или это можно сравнить с тем, как при вычерчивании фигур на каких-либо мягких поверхностях не допускают, чтобы на них уже заранее виднелась та или иная фигура, но для начала делают все возможно более гладким. Подобно этому и начало, назначение которого состоит в том, чтобы во всем своем объеме хорошо воспринимать отпечатки всех вечно сущих вещей, само должно быть по природе своей чуждо каким бы то ни было формам. А потому мы не скажем, будто мать и восприемница всего, что рождено видимым и вообще чувственным, — это земля, воздух, огонь, вода или какой-либо другой [вид], который родился из этих четырех [стихий] либо из которого сами они родились. Напротив, обозначив его как незримый, бесформенный и всевосприемлющий вид, чрезвычайно странным путём участвующий в мыслимом и до крайности неуловимый, мы не очень ошибемся. Если только предыдущие наши рассуждения помогают нам напасть на след этой природы, справедливее всего было бы, пожалуй, сказать о ней так: огнем всякий раз является ее воспламеняющаяся часть, водой — её увлажняющаяся часть, землей же и воздухом — те её части, которые подражают этим [стихиям].

<кц>

<кп2>

Особо обратим внимание на следующие слова: «Если только предыдущие наши рассуждения помогают нам напасть на след этой природы, справедливее всего было бы, пожалуй, сказать о ней так: огнем всякий раз является ее воспламеняющаяся часть, водой — её увлажняющаяся часть, землей же и воздухом — те её части, которые подражают этим [стихиям]». Что значит «если только предыдущие наши рассуждения помогают нам напасть на след этой природы», то есть этой первоматерии, обладающей описанной выше природой? Они означают, что представление о первоматерии как о том, что полностью лишено всяких качеств, бесформенно в смысле отсутствия фигуры и очертаний, а также структуры, недвижимо, невоспринимаемо чувствами и так далее есть лишь первое приближение, «помогающее напасть на след» того, что есть это первоматерия, то есть составить о ней очень примитивное и несколько смутное представление. Каково же второе приближение? Оно таково: «огнем всякий раз является ее воспламеняющаяся часть, водой — её увлажняющаяся часть, землей же и воздухом — те её части, которые подражают этим [стихиям]». Следовательно, говоря точнее, платоновская первоматерия имеет несколько частей или, вернее говоря, фракций, а именно четыре стихии: землю, воду, воздух и огонь. Следовательно, первоматерия делима на части; и не только на четыре стихии, ибо и сами эти стихии делятся на части; как увидим далее, эти части даже находятся в движении друг относительно друга. Согласно Платону же эти четыре фракции взаимно переходят друг в друга; а это подразумевает наличие, по крайней мере, у некоторых из этих фракций, некоей сложной структуры (что подразумевает составность) перестройка которой обеспечивает такой переход. Итак, первоматерия сама по себе, безо всяких форм, поскольку она делится на фракции в виде четырех стихий, подразумевает то, что ей присуща, пожалуй не некоторая самая минимальная качественность, но и качественность достаточно богатая; она, первоматерия, вовсе не есть в действительности нечто бестелесное и неуловимое чувствами.

Следует заметить, что те четыре фракции-стихии первоматерии, взаимно переходящие друг в друга, о которых сейчас идёт речь — это, скорее, некие протостихии (протоземля, протовода, протовоздух и протоогонь), гораздо более примитивные, нежели известные нам представители стандартных четырёх стихий вроде, намеример, различных металлов или газов, ибо эти четыре протостихии полностью лишены форм, тогда как различные известные нам металлы — это уже нечто оформленное. Это ясно из того, что говорится Платоном несколько далее ([PlatoR, т. 3, Тимей, 52d – 53b, c. 456]):

<нц>

А о Кормилице рождения скажем вот что: поскольку она и растекается влагой, и пламенеет огнем, и принимает формы земли и воздуха, и претерпевает всю чреду подобных состояний,eявляя многообразный лик, и поскольку наполнявшие ее силы не были ни взаимно подобны, ни взаимно уравновешены и сама она ни в одной своей части не имела равновесия, она повсюду была неравномерно сотрясаема и колеблема этими силами и в свою очередь сама колебала их своим движением. То, что приводилось в движение, все время дробилось, и образовавшиеся части неслись в различных направлениях точно так, как это бывает при провеивании зерна и отсеивании мякины: плотное и тяжелое ложится в одном месте, рыхлое и легкое отлетает в сторону и находит для себя иное пристанище. Вот наподобие этого и четыре упомянутых рода [стихии] были тогда колеблемы Восприемницей, которая в движении своем являла собой как бы сито: то, что наименее сходно между собой, она разбрасывала дальше всего друг от друга, а то, что более всего сходно, просеивала ближе всего друг к другу; таким образом, четыре рода обособились в пространстве еще до того, как пришло время рождаться устрояемой из них Вселенной. Ранее в них не было ни разума, ни меры: хотя огонь и вода, земля и воздух являли кое-какие приметы присущей им своеобычности, однако они пребывали всецело в таком состоянии, в котором свойственно находиться всему, чего еще не коснулся бог. Поэтому последний, приступая к построению космоса, начал с того, что упорядочил эти четыре рода с помощью образов и чисел.

<кц>

<кп2>

Что отсюда можно заключить? То, что изначально была некая первоматерия, ещё более первичная, чем четыре её фракции-протостихии, которые также называются первоматерией — и все вместе собирательно, и каждая по отдельности; но эта «истинная» первоматерия была нестабильна: в ней были заключены во множестве силы, раздиравшие её и колебавшие её, отчего она разделилась и разложилась на четыре упомянутые фракции-протостихии, которые, как и она сама, тоже были лишены какой-либо причастности формам в смысле лишенности отпечатков идей. Сперва эти получившиеся из «истинной» первоматерии фракции-протостихий были раздроблены на мелкие части и перемешаны друг с другом; при этом они находились в постоянном движении и постоянном столкновении друг с дургом; а затем в результате движений и потрясений произошло разделение, сепарация, этих четырёх фракций-протостихий в соответствии с их тяжестью: протоземля заняла место внизу, над ней расположилась вода, над той — воздух, а над тем — огонь. Напомним ещё раз, что хотя и возникла некоторая упорядоченность, но всё это ещё было лишено каких-либо отпечатков идей, то есть было лишено причастности идеям. И именно из такой материи Демиург, по Платону, и сотворил чувственно-воспринимаемый космос.

Конечно, первоматерию в состоянии непосредственно до творения можно представлять и несколько отлично от того, как это делал Платон: можно, например, допустить, что четырё фракции-протостихии были раздроблены и хаотично перемешаны друг с другом и при этом не было никакого их движения (например, оно было принесено извне Демиургом и лишь затем из-за этого внесения движения произошла сепарация фракций-протостихий), но, тем не менее, как видим, первоматерию всё равно надо представлять в некоторой степени окачествленной и помимо причастности каким-либо формам или идеям, а также делимой на части, причём окачествленной настолько, что её части способны взаимодействовать друг с другом и с чем-то внешним.

Ещё раз отметим, что платоновская первоматерия настолько окачествленна, что хотя эта окачествленность и мала, эту материю даже трудно назвать «почти ничем». В связи с этим встаёт вопрос: если качественность может быть присуща материи самой по себе и безо всякой причастности идеям и формам, то зачем вводить эти идеи и формы? Может быть, вся качественность в материи — от неё самой и при этом более сложно окачествленные вещи возникли из менее сложно окачествленных в результате движения материи, которое также присуще ей самой по себе, без какой-либо причастности к платоновским идеям или аристотелевским формам? (Такое мнение, подчеркнём, не противоречит существованию богов, если их рассматривать как то, что зародилось каким-то образом в космосе; именно такого мнения придерживается, например, гесиодовская «Теогония».)

Необходимо также сказать несколько слов и о том, как Платон и Аристотель называли первоматерию.

Платон для именования первоматерии использовал слово «хо́ра» — «ἡ χώρα» (именно так, через «», а не через «o»). Однако, несмотря на такое написание, это слово созвучно с «ὁ χορός», причём в обоих случаях одинаково звучит корень.

Наиболее логичный перевод слова «ἡ χώρα» в рассматриваемом контексте — это «пространство, местоположение (в котором нечто размещается или может быть размещено)», то есть по сути «пустое место», «пустое пространство», в котором нечто может находиться.

Перевод же слова «ὁ χορός» — это: «хор», «хоровод», «хороводная пляска с пением», а также «место (площадка) для хора»; последнее значение, кстати, сильно перекликается со значением слова «ἡ χώρα».

Как ясно, слово «ὁ χορός» лучше бы подошло для обозначения платоновской первоматерии: ведь в действительности он есть множество различных по качествам частиц, которые перемешаны друг с другом и находятся друг относительно друга в постоянном беспорядочном движении. Однако вспомним, что такое представление о платоновской первоматерии, согласно «Тимею» — это второе, более точное, приближение; первое же приближение — это представление о первоматерии как о чём-то полностью (вернее, конечно, — почти полностью) бескачественном. Но что может быть приведено в качестве лучшего примера чего-то полностью бескачественного, как не пустота, то есть пустое пространство, которое есть ничто, но в которое можно поместить что угодно окачествленное? Но такое пустое пространство и называется словом «ἡ χώρα».

Таким образом, Платон, называя первоматерию словом «ἡ χώρα» забавляется игрой слов. С одной стороны название «ἡ χώρα» — это указание на то, что в первом приближении первоматерия бескачественна, как пустота и может принять любую форму по подобию того, как в пустое пространство можно поместить вещь, имеющие какие угодно качества; с другой стороны, слово «ἡ χώρα» делает намёк на слово «ὁ χορός» и тем самым указывает на то, что во втором приближении первоматерия есть множество различных по качествам частиц, которые (в естественном состоянии, до того, как началось творение) перемешаны друг с другом и находятся друг относительно друга в постоянном беспорядочном движении.

Как видим, название платоновской первоматерии, «ἡ χώρα», естественным образом делает отсылку к понятию пустоты, пустого пространства.  Но Аристотель отвергал то, что существует такая пустота. И поэтому он использовал для обозначения первоматерии и материи вообще другое слово — «ἡ ὕλη» («у́лэ»).

В рассматриваемом контексте перевод слова «ἡ ὕλη» — это: «древесина (вроде: дрова, строевой лес, лесомаетриалы и так далее) для изготовления из неё различных вещей», то есть «материал для изготовления различных вещей».

Слово «ἡ ὕλη», по крайней мере, когда речь идёт о трудах Аристотеля, в философском смысле можно переводить не только как «материя», но и как «материал» — и, может быть, так будет даже правильнее и яснее.

 

17. Предшественники Платона

 

Предшественники Платона, взгляды которых оказали сильное влияние на его учение, — это Гераклит, Парменид и, в меньшей степени, по-видимому, Ксенофан, который, подобно Гераклиту, учил о космосе как об одушевленном существе божественной природы и, подобно Пармениду, считал этот космос вечным, неизмененным, однородным и не подверженным разрушению.

Учение Гераклита акцентировало внимание на изменчивости мира, в котором, по мнению Гераклита, не было ничего постоянного; в противоположность этому, Парменид учил о том, что сущее по своей природе есть нечто единое, не имеющее частей, однородное и недвижимое, неизменное. Естественно, Парменид вовсе не отрицал, что человек воспринимает чувствами нечто, что он называет движением и множественностью вещей; но такое восприятие Парменид, очевидно, считал только кажимостью, существующей лишь благодаря особенностям человеческого чувственного восприятия; в своей же основе, в своей сути мир открывался как совершенно иной — неподвижный и неизменный; и такой взгляд на мир как на нечто недвижимое, неизменное, согласно Пармениду, давали не чувства, но разум, который способен скорректировать ошибки и заблуждения, вызванные чувственным восприятием.

Гераклит и Парменид, несмотря на несходство и даже противоположность своих учений, прилагали их к одному и тому же — к нашему чувственно-воспринимаемому миру. Платон, основываясь на этих двух, естественно, не мог прилагать их к одному и тому же и поэтому ввел два мира — наш чувственно-воспринимаемый, «гераклитовский» мир или, иначе говоря, космос, и «парменидовский» мир идей.

Основой для конструирования «парменидовского» мира у Платона послужили понятия и соответствующие им представления, сущие в уме. Ведь они, как кажется, если не совсем неизменны, то гораздо более неизменны, чем предметы чувственно-воспринимаемого мира, сущие вне ума. (Понятия, если говорить о понятиях, сущих в уме отдельного человека и человечества вообще, все-таки могут изменяться: вспомним, например, изменение понятий и представлений о пространстве и времени, которыми оперирует наука.) При этом эти понятия и представления по определению имеют обобщенный  характер. Кроме того, именно они, эти понятия и представления, как правило, и есть предмет умозрения в его высшей форме — например, в той же философии, которая в те времена включала в себя и всю науку.

Многие философы считают, что вне ума и сознания человека существует так называемая «объективная реальность» — мир (или миры), от этого ума и сознания не зависящий. В качестве одного из таких миров называется чувственно-воспринимаемый мир; при этом, естественно, возникают споры: чувственно-воспринимаемый мир — он единственный среди этих миров или есть еще какие-то другие миры? При таком подходе, как правило, в качестве аксиомы принимается, что «вещам-в-уме» взаимно соответствуют отдельные, единичные вещи чувственно-воспринимаемого мира и, соответственно, первые рассматриваются как отражения вторых, а вторые — как прообразы или первообразы первых. Платон предположил, что как отдельным, единичным «вещам-в-уме» соответствуют отдельные, единичные вещи чувственно-воспринимаемого мира, так и понятиям и соответствующим им представлениям, сущим в уме, соответствуют некие вещи, но в этом мире, а в особом мире, от него отличном — в «парменидовском» мире идей. Сама неизменность или, по крайней мере, слабая изменяемость, понятий и представлений, сущих в уме, наводила на мысль, что свойства соответствующего им мира должны быть отличны от свойств чувственно-воспринимаемого мира: это должен быть мир вечных, неизменных и недвижимых вещей — «парменидовский» мир.

Должно быть ясным, что когда мы говорим о том, что понятия и представления, сущие в уме человека, могут изменяться, мы не ведем речи о том, что изменениям могут быть подвержены идеи платоновского мира идей; изменение человеческих понятий и представлений при допущении существования такого мира должно рассматриваться лишь как приближение к истинному зрению идей этого мира или, наоборот как удаление от истинного зрения идей этого мира; собственно же сами идеи мира идей все равно должны рассматриваться как вечные и неизменные.

Как ясно из сказанного, учение Платона в основных его чертах можно считать результатом синтеза идей Гераклита и Парменида. Далее мы подробнее коснемся учений этих двух философов, а также учения Ксенофана. Следует отметить, что все эти трое философов были современниками друг друга и что Платон жил несколько позже их — около поколения спустя.

Годы жизни философов:

Гераклит: 544–483 гг. до н.э;

Парменид: ~540/~515–470 гг. до н.э.;

Ксенофан: ~570–475 гг. до н.э.;

(Зенон Элейский: ~490–~430 гг. до н.э., ученик Парменида, автор всех известных апорий, «опровергающих» наличие движения;)

Платон: 428/427–348/347 гг. до н.э.;

Аристотель: 384–322 гг. до н.э.;

(Зенон Китийский: ~334–~262 гг. до н.э., основатель школы стоиков;)

 

17.1. Учение Гераклита Эфесского

 

Гераклит Эфесский (годы жизни: 544 – 483 гг. до н.э.) получил прозвище «Темный» за непонятность и неясность своих писаний. Он учил, что сущее находится в постоянном движении и изменении, которому подвержены не только преходящие вещи, но и вещи вечные (то есть небесные вещи и даже сами боги). Вот его слова об этом непрестанном движении и изменении:

«В потоки те же самые вступаем и не вступаем, есмы да не есмы» ([Гераклит2012, с. 57]) — то есть: «В водные потоки те же самые вступаем и не вступаем, существуем, но не существуем»;

«В одну и ту же реку дважды не вступишь» ([Гераклит2012, с. 59]);

«Всё (/все вещи) в (постоянном) движении» ([Гераклит2012, с. 91]);

«Во Вселенной нет ни покоя, ни остановки: вещам вечным свойственно вечное движение, бренным — бренное» ([Гераклит2012, с. 91]);

«Всё рождается в силу противоположности и всё течет наподобие реки» ([Гераклит2012, с. 101]);

«Вся материя целиком изменчива, подвижна, обратима и текуча» ([Гераклит2012, с. 101]); под обратимостью, вероятно, понимается возможность превращения одной стихии в другую и наоборот, возможность получения одной стихии из другой и наоборот, а также возможность разрушения вещей путем обращения их в некий исходный материал и создание из этого материала других вещей (например, статую из металла можно переплавить и создать другую статую);

Особо следует обратить внимание на первое высказывание. Из него следует, что все-таки в некотором смысле мы «вступаем во второй раз в ту же реку»; поэтому не вступаем мы в нее в некотором другом смысле, отличном от первого. Каковы же эти смыслы?

Ход рассуждения Гераклита касательно слов «одну и ту же реку дважды не вступишь» такой: с каждым новым мгновением в реку (скажем, из озера) втекает новая порция воды и вытекает (скажем, в море), старая порция воды; с каждым новым мгновением положение порций воды в реке меняется, ибо воды в ней движутся; с каждым новым мгновением воды изменяют берега и русло вообще… Как же можно говорить, что при последующем мгновении река остается той же самой?!

Но каков ход рассуждения Гераклита касательно слов «В водные потоки те же самые вступаем» — то есть «в ту же самую реку вступаем во второй раз»? В каком смысле это сказано? Для описания действительности можно договориться, что река — это по самой своей природе то, что подвержено вышеуказанным и другим подобным изменениями; по крайней мере, в неких небольших пределах. То есть, договорится, что река — это не некий «статический объект», «застывший объект», который может существовать как таковой только в конкретное мгновение, ибо с каждым последующим мгновением он меняется, а объект динамический, изменяющийся во времени. Здесь изменчивость и подвижность мы вводим в само определение реки. И в этом смысле, конечно, в одну и ту же реку можно вступать много раз.

Сказанное можно применить и к словам Гераклита про человека «мы существуем, но не существуем». Во-первых, их можно интерпретировать так: «я существую» как статическое «я» лишь в мгновение времени, но уже на протяжении даже двух мгновений как статическое «я» «я не существую», ибо с каждым новым мгновением «я» становится иным подобно тому, как с каждым новым мгновением река — уже не «та самая река». (Вспомним о росте и старении, об обмене веществ и так далее.) Во-вторых, их можно интерпретировать и несколько иначе:  «я существую» как динамическое «я» на протяжении многих мгновений, но как статическое «я» «я не существую» даже на протяжении двух мгновений.

Такое представление об отдельных, единичных вещах чувственно-воспринимаемого мира как о вещах постоянно текучих и изменяющихся естественным образом, по меньшей мере, ставит под сомнение возможность познания этих вещей или, лучше сказать, получения о них знания в некоем высшем смысле. Ведь философия, которая, повторим, в те времена включала в себе и все науки, оперировала понятиями (и представлениями с ними связанными), которые по самому своему определению носили обобщенный и более устойчивый характер, чем «вещи-в-уме», бывшие отражениями отдельных, единичных вещей чувственно-воспринимаемого мира, вещей текучих и изменяющихся; и эти «вещи-в-уме», разумеется,  также были текучи и изменчивы — как и их прообразы, сущие вне ума. Только такие слабо изменчивые или вообще неизменчивые «вещи», как понятия (и представления, с ними связанные), по мнению многих древних философов, и были достойны познания и рассмотрения философией (и, следовательно, также науками); более того — как сказано, по меньшей мере, ставилась под сомнение сама возможность познания текучих и изменяющихся вещей. Эти философы рассуждали примерно так: как может возникнуть неизменное понятие или некий аналог неизменного понятия для того, что постоянно течет и изменяется? Ведь если что-то существует в чувственно-воспринимаемом мире так, что постоянно течет, движется и изменяется, то и отражение в уме этого что-то также должно течь, двигаться и изменяться. А если нет понятия о чем-то или какого-то его аналога, то, спрашивается: как это что-то можно изучать? То есть: как это что-то можно наименовать неким конкретным устойчивым «что?», дабы сделать его предметом умозрения? По этому поводу Гераклит пишет:

«О <всецелом>, которое все время всячески меняется, нельзя высказать истину. Не может быть науки о вечно текущих чувственных вещах» ([Гераклит2012, с. 124];

Как уже говорилось, само понятие можно сделать «динамичным», «текучим» — в смысле: включить динамичность, текучесть в рамки самого понятия, соответствующего некоей вещи. Именно это и сделал Гераклит, вводя понятие «динамической» реки, в которую все-таки можно войти дважды. Но, по-видимому, такие «динамические» понятия рассматривались философами ввиду заключавшегося в них «движения» и «изменения» как второсортные понятия по сравнению с теми понятиями, в которых не было никакого «движения» и «изменения».

Как видим, Гераклит и его последователи абсолютизировали изменчивую сторону вещей; на самом деле, однако, вещи обладают, в большей или меньшей мере и устойчивостью; и как люди, так и сама природа нашли средства поддержания этой устойчивости достаточное для их целей время. Эти средства, например, рассматриваются в теории надежности — резервирование и дублирование; человек находит средства достоверной передачи информации и в том числе коррекции ошибок передачи и на основе достоверной информации воспроизводит копии первоначальных объектов или воссоздает сами эти объекты; природа воспроизводит одни и те же существа, достоверно передавая в поколениях генетическую информацию; наконец, многие процессы и явления в природе цикличны и «вращаются» вокруг некоего равновесного состояния, поддерживая таким образом постоянное возвращение к одному и тому же состоянию и постоянное последовательное прохождение одних и тех же состояний (смена времен года, например) и так далее.

Можно сказать, что абсолютизация изменчивой стороны вещей и явлений Гераклитом и его последователями, постоянное акцентирование внимания на этом, были своеобразной данью моде своего времени.

В качестве первоэлемента (первостихии) Гераклит рассматривал огонь: он лежит в основе всех других стихий; все они получаются в конечном счете из огня как из своего «строительного материала». В конце концов все эти стихии также должны обратиться в огненное состояние, воспламениться, сгореть — то есть, вернуться к истоку, к огню. Это же касается и вещей, созданных из этих стихий.

Косомос или, иначе говоря, мир, или, иначе говоря, «Небо» (которое включает в себя и Землю), согласно Гераклиту, живет циклично; каждый цикл состоит из этапа воспламенения, когда все обращается в огонь, и этапа угасания, в ходе которого из огня образуются другие стихии, а из них — привычные вещи. Можно сказать, что словно птица Феникс, космос Гераклита сгорает со всеми своими стихиями и вещами, а затем возрождается из пепла обновленный, с новыми стихиями и вещами. Эти циклы воспламенения и угасания длились и будут длиться бесконечно. Огонь, первооснова всего мира, согласно Гераклиту, есть бог — в смысле: самый высший бог. Низшие боги, живущие в Космосе, также состоят из огня. Высший бог-огонь обладает «я», что подразумевает наличие у него сознания и самосознания, а также разумен. Этот высший бог-огонь, как лежащий в основе всего, будучи богом, делает божественным и построенное из него единое целое — то есть Космос, состоящий в конечном счете из этого же огня. Иначе говоря, Космос также есть бог и, по-видимому, Гераклит отождествляет бога-огня с Космосом. Космос не создан никем, но был и будет вечно.

 «Огонь — <перво>начало или <перво>элемент вселенной (Всецелого, всех вещей или сущих). Огонь был первым» ([Гераклит2012, с. 92]);

«И огонь — конец» ([Гераклит2012, с. 93]);

«Всё (все сущие <вещи>) возникает (рождается) из (или через превращения) огня» ([Гераклит2012, с. 94]);

«Все <вещи> состоят из огня» ([Гераклит2012, с. 94]);

«И все <вещи> когда-нибудь становятся огнем (снова разрешаются, растворяются) в огонь» ([Гераклит2012, с. 94]);

«Такова единственная природа подлежащей субстанции» ([Гераклит2012, с. 94]); «подлежащей субстанции» — то есть, того вещества, материала, что лежит в самой глубинной основе всех вещей, того, из чего все в конечном счете образовано; для Парменида эта «подлежащая субстанция», естественно, есть огонь, огненная стихия.

«Вечный идущий по кругу огонь есть бог» ([Гераклит2012, с. 94]); «идущий по кругу» — вероятно: беспрестанно, бесконечно  то разгорающийся, то угасающий, то вновь разгорающийся и так далее;

«Огонь способен мыслить (обладает сознанием)» ([Гераклит2012, с. 94]);

«Боги <состоят> из огня» ([Гераклит2012, с. 94]);

«Космос — один из мыслящих существ, боги и люди — его сограждане, он жив, размен, мыслит и божествен» ([Гераклит2012, с. 101]);

Космос этот не создан никем из богов и никем из людей, но был вечно» ([Гераклит2012, с. 59])

Космос «мерами загорается, мерами гаснет» ([Гераклит2012, с. 59]); «мерами» — то есть: время от времени, по прошествии определенного времени.

«Когда огонь угасает, все вещи упорядочиваются (образуют из себя космос). Весь космос воспламеняется, а затем снова упорядочивается» ([Гераклит2012, с. 96]);

«<Когда огонь зажигается> космос снова воспламеняется» ([Гераклит2012, с. 97]);

«Это превращение космоса (воспламенение всех вещей и возрождение их из огня) длится определенное время…» ([Гераклит2012, с. 98]);

«…в соответствии с определенными циклами в течение всей вечности» ([Гераклит2012, с. 98]);

Космос или мир или «Небо» вечен в том смысле, что всегда существовал, существует и будет существовать, все время проходя при этом через сходные циклы возгорания и угасания; но можно сказать, что этот космос бренен, то есть тленен, — в том смысле, что в каждом из циклов возгорания и угасания проходит через рождение и смерть. Гераклит говорит:

«Мир («небо») попеременно в некотором роде вечен, в некотором — бренен, и это чередование продолжается вечно. Хотя он всегда есть, космос одновременно рожден и смертен при том, что он не всегда тот же самый, но становится (возрождается) таким или иным в соответствии со <сменой> определенных оборотов времени» ([Гераклит2012, с. 97]);

По-видимому, Гераклит чужд мысли о том, что каждый последующий космический цикл в точности повторяет предыдущий — здесь царит разнообразие; эти циклы могут отличаться также и по длительности — как суммарной стадии длительности, так и долей периода возгорания и периода угасания в общей длительности цикла.

Космос или, иначе, бог-огонь, имеет тело и душу. По-видимому, Гераклит рассматривает эфир как некую легчайшую и чистейшую фракцию огненной стихии, получившуюся через ее разрежение и очищение. Этот-то эфир, распространенный по всей огненной стихии и всю ее проницающий и пронизывающий, и образует душу Космоса. Прочие фракции огненной стихии образуют тело Космоса. Естественно, что «я» Космоса, его сознание и самосознание, его разум связаны именно с душой. Душа Космоса, как обладающая разумом, сама называется Гераклитом Разумом (с большой буквы, имя собственное). Этот Разум предопределяет для всего Космоса длительность каждого цикла, а также то, сколько в каждом цикле будет занимать период воспламенения и период угасания; он же, этот Разум, по-видимому, определяет и то, что именно будет происходить в каждом периоде каждого цикла — если не досконально, то, по меньшей мере, в общих чертах. Таким образом, Разум делает предначертания и предопределения, решает участь вещей, вершит их судьбы; по этой причине Гераклит Разум называет также Жребием и, вдобавок Необходимостью (с большой буквы, имена собственное). Итак, у Гераклита душа Космоса, Разум, Жребий и Необходимость — это одно и то же; то есть Разум, Жребий и Необходимость — это иные имена той же самой души Космоса, которую образует (которая и есть) эфир, растворенный в огненной стихии. Приведем несколько высказываний Гераклита.

«Не во времени рождён космос, а в мысли» ([Гераклит2012, с. 92]); иначе говоря, первенство в зарождении стихий и вещей в ходе очередного периода угасания очередного космического цикла Гераклит отдает не времени, а разумной душе Космоса, Разуму: именно он, Разум, замышляет все то, что должно свершиться в текущем цикле — в частности, то, как должно быть образовано тело Космоса, какие вещи в нем должны возникнуть и так далее.

«Все (/это = превращение из огня и обратно в огонь) происходит согласно Жребию, каковой является Необходимостью» ([Гераклит2012, с. 100]);

«Весь космос воспламеняется, а затем снова упорядочивается в соответствии с назначенным Жребием периодами» ([Гераклит2012, с. 100]);

«Жребий — Разум из «противобега» <возникший>, творец сущих» ([Гераклит2012, с. 10]);

То есть то ли разумная душа Космоса вообще, то ли разумность (а также сознание и самосознание в ней) возникли из (на основе) каких-то имевшихся в  огненной стихии (и в эфире как ее части) противоположных, «противоречащих», борющихся друг с другом движений (скажем, движений «языков пламени»). Проведем аналогию между движением и «борьбой» языков пламени костра и движением и борьбой мыслей, мнений и взглядов в уме.

«Сущность Жребия — Разум, рассеянный по всей сущности ( = материи?) Вселенной, это эфирное тело, семя рождения всего и мера предписанного цикла» ([Гераклит2012, с. 100]);

Здесь «сущность Вселенной» — это ее первооснова — то есть огненная стихия, огонь. Повторим то, что говорилось выше: этот огонь весь пронизан пребывающим в нем «эфирным телом», которое есть орган разума, сознания и самосознания для огненной стихии, есть ее душа.

Этот Разум, повторим, содержит в себе все замыслы, планы, предначертания и так далее об устроении космоса после воспламенения, в ходе упорядочения. Эти-то замыслы, по-видимому, и названы «семенем рождения всего» и, таким образом, уподоблены некоей сперме, содержащейся в самом высшем боге, вынашиваемой им — той «сперме», которая впоследствии «оплодотворит» мир и породит в нем различные стихии и вещи — включая живые и разумные существа. Здесь можно провести аналогию между этими замыслами и идеями Платона. Кроме того, Разум определяет, задает времена и сроки воспламенения и угасания в ходе текущего космического цикла и поэтому назван также «мерой предписанного цикла».

Этот же самый Разум-Жребий-Необходимость, то есть мыслительный и мыслящий орган огненной стихии, производящий ее сознание и самосознание, зная природу и устроение всех вещей, зная свои замыслы, зная грядущее, может поведать обо всем этом людям и дать им самое различное знание, дать им пророчества и предзнаменования, что и делает. И речь здесь идет не только о языке обстоятельств, языке знамений и видений, а, по-видимому, о чем-то, подобном человеческой речи или, может быть, подобном библейским откровениям Иеговы поророкам. То есть этот Разум буквально говорит с людьми. И поэтому Гераклит этот Раузм-Жребий-Необходимость, эту душу Космоса, называет также «Логосом», то есть «Словом» в смысле: тот, кто произносит речи (слова), обращается со словом к людям. Такое альтернативное название Разуму философ дает в своём сочинении «О природе», фрагмент которого передан Секстом Эмпириком. Слово «Логос», как видно из контекста этого фрагмента, используется Гераклитом в значении: «речь», «изречение», «определение» или «слово». Вот этот фрагмент ([Маковельский1914, т. 1, с. 147]):

«Хотя этот Логос существует вечно, недоступен он пониманию людей ни раньше, чем они услышат его, ни тогда, когда впервые коснется он их слуха. Ведь все совершается по этому Логосу и, теме не менее, они (люди) оказываются незнающими всякий раз, когда они приступают к таким словам и делам, каковы те, которые я излагаю, разъясняя каждую вещь согласно ее природе и показывая, какова она. Остальные же люди (сами) не знают, что они, бодрствуя, делают подобно тому, как они забывают то, что происходит с ними во сне».

Итак, у Гераклита Логос с большой буквы — это, тот, кто произносит эту речь, делает эти изречения, дает эти определения, говорит эти слова (то есть, изрекает логосы с маленькой буквы); именно по причине такой деятельности он, Разум, как сказано, и назван Логосом. Впрочем, можно сказать, что Логос — это не или не только душа Космоса, а сама огненная стихия вместе с ее душой, сам Космос с его душой: ведь мы зачастую говорим, что «мыслит человек», а не «мыслит душа человека» или «мыслит ум человека».

 Логос-Разум-Жребий-Необходимость, будучи разлит по всей огненной стихии, присутствует повсюду и его изречения, то есть логосы, «звучат повсюду». Однако либо вообще не слышат все эти изречения, либо слышат лишь с великим трудом; для последнего им, по-видимому, надо пройти специальное обучение. По-видимому, Гераклит видит в умении слышать Логос признак обретения мудрости и совершенства.

 На основе учения Гераклита о Логосе возникло учение о Логосе стоиков; последнее оказало влияние на учение о Логосе александрийского философа Филона Александрийского, иудея, пытавшегося совместить иудейство с греческой философией. Учение о Логосе Филона Александрийского, значительно разнившееся с учением о Логосе стоиков, по крайней мере, в основных своих чертах, впоследствии было заимствовано христианами времен написания Нового Завета; кроме того, учение Филона Александрийского о Логосе оказало влияние на учение неоплатоников, в том числе основоположника неоплатонизма Плотина, в той части этого учения, которая имеет отношение к эманации Души из Единого и Ума из Души.

Подчеркнем следующее:

Во-первых, собственно гераклитовский Логос в смысле: орган, производящий разум и сознание, создающий «я», вещественен (телесен, материален) и имеет форму («эйдос»), понимаемую как «внешний вид», «очертания». В самом деле: этот Логос ничто иное, как эфир, то есть, в данном случае, некая очищенная и разреженная, «тонкая» фракция огненной стихии. Она имеет вещественность и внешний вид, очертания так же, как их имеет, например, обычный огонь костра.

Во-вторых, для описания того, что есть этот Логос как определенная вещь, Гераклит не вводит существующих вне ума бестелесных (невещественных) сущностей вроде второй сущности аристотелевских «Категорий» или первой сущности аристотелевской «Метафизики». Космос Гераклита не нуждается в подобных «ухищрениях», ибо материя у Гераклита и так, лишь в силу присущих ей по своей природе сил, в определенных пределах, хотя и непрочно, но «держит» приданные ей качества и образует из себя под определенными воздействиями соответствующие вещи, не нуждаясь для этого в упомянутых бестелесных сущностях или чем-то подобном. Разумеется, согласно Гераклиту, эти вещи текучи, находятся в постоянном изменении — так, что «и существуют, и не существуют».

В третьих. Как уже говорилось, одно из основных значений слова «логос» в философии Гераклита таково: логос (с малой буквы) — это замысел о каждой имеющей явиться вещи чувственно-воспринимаемого мира, ее план, ее определение — тот замысле, который впоследствии воплотиться в действительность с помощью Логоса (с большой буквы); и в этом смысле эти логосы есть, по слову Гераклита, «семя рождения всего» — то есть они есть, как сказано, сперма, которая впоследствии «оплодотворит» мир и породит в нем различные стихии и вещи. Говоря словами стоиков, эти логосы суть «семенные логосы» или «осеменяющие логосы». То, что содержит в себе эти логосы, то есть Разум или Душа, также называется у Гераклита Логосом. Но что представляют из себя эти логосы, находящиеся в Логосе? И как происходит осеменение ими?

Представьте себе, что логос — это что-то вроде информации, хранящейся на жестком диске или в памяти компьютера (или даже на восковой табличке) — например, проектной документации на дом. Эта информация может быть перезаписана: на месте проектной документации на дом может появиться проектная документация автомобиля или вообще фильм. То есть, одно и то же место (набор ячеек памяти, определенная область на жестком диске или на восковой табличке) в таком случае могут хранить разные логосы и даже не логосы вообще. А теперь представьте, что логос — это что-то вроде оттиска или печати или литейной формы, с помощью которой изготавливаются прессовкой или литьем отдельные, единичные изображения или вещи — такого оттиска или печати или литейной формы, которая не может быть изменена. В первом случае трудно обосновать, почему бы логосу надо было непосредственно вступать в тесное соединение с веществом, из которого изготавливается вещь или даже становится каким-то образом частью этой вещи или, говоря вообще, входить, включаться в эту вещь. Во втором же случае подобные вещи выглядят достаточно естественно: чтобы текучее вещество приняло надлежащую форму (очертания), необходимо, чтобы извне его подпирало, придавало ему эту форму (очертания) литейная форма. В первом случае мы получим логосы, более похожие на идеи Платона (но содержащиеся в уме Бога), а во втором — логосы, более похожее на первую аристотелевскую сущность «Метафизики» или вторую аристотелевскую сущность «Категорий». Если слова Гераклита о том, что логосы есть семя понимать буквально, то тогда получается, что это семя должно «падать в материю как в утробу» и придавать материи формы через взаимодействие с нею. А это более похоже на второй случай, чем на первый. (Помните: у Гераклита сам Логос как орган, порождающий разум и сознание, порождающий «я», тоже вполне материален (вещественен, телесен): это эфир — самая чистая и самая разреженная фракция огненной стихии.)

Касательно гераклитовского Логоса и Логоса стоиков порой возникает вопрос: «Да, Логос обладает разумом, но обладает ли он «я»?» — то есть: обладает ли он сознанием и самосознанием? В самом деле: какого-нибудь робота с искусственным интеллектом мы можем назвать разумным  (ведь его поведение разумно с нашей точки зрения), но никто не скажет, что этот робот обладает «я».

Прежде чем ответить на этот вопрос, надо сказать, что в древности люди, говоря о разумности чего-то, вкладывали в смысл слова «разумный» больше смысла, чем содержат слова «способный к интеллектуальной деятельности» (к такой деятельности способны и шахматные программы). Слово «разумный» означало: «обладающий «я», которое обладает разумом (интеллектом)». То есть, здесь подразумевается, что интеллектуальная деятельность разворачивается на фоне «я», то есть на фоне процессов сознания и самосознания». Вспомним, что христианская церковь называет ангелов «бесплотными умами», то есть «бесплотными разумами». Аналогично, существовало понятие «словесного» существа, то есть обладающего даром слова — в отличие от бессловесных животных. Понятно, что когда говорили о словесном существе, например о человеке или ангеле, то при этом всегда подразумевалось, что это словесное существо обладало «я» и разумом. Поэтому глупо было бы, встретив в древней книге упоминание о словесном существе, задаваться вопросом: «Считал ли написавший это, что словесное существо разумно и обладает «я»? Может быть, речь идет всего лишь о каком-то роботе, автомате, который не то что не обладал «я», но не обладал даже искусственным интеллектом, но лишь воспроизводил записанные звуки?». Гераклит, как мы видели, называл Логос также и Разумом; и этим было все сказано: да, гераклитовский Логос обладает «я», обладает сознанием и самосознанием.

Отвечая на поставленный вопрос, следует также помнить, что гераклитовкий Логос обладает божественной природой; то есть, Логос, понимаемый не как лишь душа Космоса, но как Космос целиком, есть бог и, притом, самый высший бог. Отрицать же наличие «я», наличие сознания и самосознания у бога нелепо.

Это же самое можно сказать и о Логосе стоиков: ведь и для них Логос разумен и божественен.

Достаточно очевидно, что Гераклит выбрал огненную стихию в качестве первостихии из-за ее высокой подвижности и быстрой изменчивости; таков, например, огонь костра с его языками пламени. Огонь стал для Геркалита также тем, чье поведение непредсказуемо и случайно:

«Огонь есть случай и спонтанность» ([Гераклит2012, с. 95]);

Однако, как мы видели, огонь, огненная стихия, «доросла» у Гераклита до уровня верховного бога Логоса, тождественного Космосу. Но ведь боги — это те, кто предвидят и даже предопределяют… Гераклит не отрицает этого — он, как мы видели, называет Логос Жребием и Необходимостью: то есть Логос — это тот, кто предопределяет грядущее, тот, кто предначертывает, указывает судьбу, тот, кто предрешает участь… Таким образом, мы видим противоречие: с одной стороны огненная стихия ведет себя случайно и непредсказуемо, с другой стороны она же есть то, что предопределяет, предначертывает и предрешает собственное поведение в будущем!

Порождает и управдяет случаем и спонтанностью, но при этом и управляет ими так, что свершаются преднарчетания? Но как случаем можно управлять? Лишь в определённой мере.

Еще высказывание Гераклита об огне:

«Огонь есть душа, источник жизни, движения, питания и роста» ([Гераклит2012, с. 95]);

«Душа огнеподобна» ([Гераклит2012, с. 114]);

Как мы говорили, огонь очень подвижен и изменчив; поэтому неудивительно, что именно его Гераклит выбрал в качестве источника движения и жизни, которая неразрывно связана с движением. Огонь «пожирает» вещи и «растет» от этого; поэтому его Гераклит и выбрал в качестве того, что обеспечивает питание и рост и служит основой (источником) всего этого. Душа есть то, что можно назвать живым в первую очередь; и, взяв огонь в качестве источника и движения и жизнь, Гераклит саму огненную стихию, а именно такую ее часть как эфир, отождествляет с душой Космоса.

В другом месте, однако, Гераклит учит, что душа Космоса (как и души людей) — это воспарение (то есть испарение), полученное из воды (или, может быть, чего-то вроде тумана или пара):

«Душа космоса — воспарение от влажных его частей. Душа всецелого» ([Гераклит2012, с. 116]);

Согласно тому, как превращаются через разрежение или же уплотнение друг в друга стихии, воспарением (испарением) из воды является воздух, а не, как этом можно подумать, туман или пар. Воздух — это, так сказать, «сухое» испарение из воды, в то время как туман или пар — «влажное».

«Душа — (сухое) воспарение [/пар]; она — самое бестелесное тело и пребывает в постоянном течении» ([Гераклит2012, с. 115]);

Слова о душе, состоящей из воздуха, как о «самом бестелесном теле» (то есть хотя в наименьшей степени, но все-таки телесном) нелогичны: ведь таким телом логичнее считать то, что составлено из огня и, в частности, из эфира как самой тонкой, самой разреженной и самой чистой части огненной стихии.

«Вещество души — воздух. Душа — пневма. Душа есть дух» ([Гераклит2012, с. 115]); Это довольно традиционный взгляд на душу. Слово «душа» или «дух» в том же значении в русском языке произведено от слова «дух» в таких его смыслах, как «дыхание» и «ветер». Слово же «воздух» буквально означает: «восходящий вверх (дующий вверх) ветер» или «верхний ветер»). Аналогично, греческое слово «пневма» («πνεῦμα») в значении «душа» (то есть «дух») также означает: «дыхание», «ветер» — то есть движущийся воздух.

Как ясно, взгляд Гераклита на душу как на движущийся воздух противоречит его же взгляду на душу как на эфир — то есть как на самую чистую и самую разреженную фракцию огненной стихии. Вероятно, в разные времена Гераклит придерживался разных мнений.

Огонь, огненная стихия, выступает у Гераклита в качестве судии и воздаятеля, а также очистителя, который после завершения очередного космического цикла и в ходе начала нового, в ходе воспламенения, устраивает всем и всему своеобразный «страшный суд», «день погибели»:

«Очищающий и наказующий огонь (воспламенения) — судья космоса и кара за <совершение> нечестивых обрядов» ([Гераклит2012, с. 98]);

«Дурные люди будут вычищены огнем (воспламенения). Их индивидуальность воскреснет. Воскресение плоти, в которой мы рождены» ([Гераклит2012, с. 123]);

Как видим, ещё Гераклит учил о воскрешении людей во плоти, которое должно произойти в начале следующего космического цикла. Слово «вычищены» следует понимать не в смысле уничтожения, а в смысле очищения: огонь есть очистительное средство от всего дурного, порочного и злого, что есть в человеке. Все это будет сожжено в человеческой личности после ее воскресения огнем подобно тому, как огнем сжигается мусор; и после этого человек снова станет хорошим и чистым.

Гераклит называет человеческую душу бессмертной. Следовательно, по мысли Гераклита, души людей и боги не разрушаются в ходе воспламенения при переходе от одного космического цикла к другому. Тело, согласно Гераклиту, — темница для души. Обитель и родина для души — «небесные выси», «небо», «сфера неподвижных звезд» — то есть, то место, где обитают боги. Можно предположить, что, по мнению Гераклита, —хотя этого он и не говорил, — душа, достигшая своей небесной родины, в последующих космических циклах не покидала этого места и более не воплощалась; то есть, достигнув неба, она, говоря языком буддистов, «выходила из круга перерождений».

«Бессмертная, душа устремится в небесные выси, где ее примут лучезарные жилища... Она предчувствует свое скорое освобождение из этой темницы. И в то время как тело трясется <от недугов>, она смотрит вовне и вспоминает родину…» ([Гераклит2012, с. 122]);

«Когда мы живы, наши души мертвы и в нас погребены (как в могилах), а когда мы умираем, они воскресают и живут (свойственной им жизнью)» ([Гераклит2012, с. 119]);

 «Поколение золотого века — среди богов, что на небе и на сфере неподвижных звезд» ([Гераклит2012, с. 123]);

Здесь же отметим, что Гераклит учил о «тождестве противоположностей» а также о «борьбе и вражде противоположностей», которая порождает гармонию. Поэтому он рассматривается если как основоположник как философского учения и метода.

Легко заметить, что во всех приведенных выше изречениях Гераклита, в которых вроде бы имеет место противоречие в виде «тождества противоположностей», на самом деле не нарушаются законы формальной логики. Так, говоря, что мы и существуем, и не существуем, Гераклит вовсе не приравнивает существование некоей вещи к несуществованию этой же вещи во всех их, существования и несуществования, аспектах. Действительно — он лишь говорит о существовании «статического «я»» сейчас, в настоящий момент времени (то есть в одном смысле), и о его несуществовании на протяжении многих моментов времени (то есть в другом смысле). Возьмем другое изречение Гераклита: «Боги — да смертны, люди бессмертны, живут тех смертью, умирают тех жизнью» ([Гераклит2012, с. 57]) — то есть что-то вроде: «Люди есть боги, но смертные; и, вместе с тем, люди — бессмертные; люди живут через смерть людей и умирают через жизнь людей». Ясно, что имеет в виду Гераклит: каждый отдельный человек смертен, но человек как вид — бессмертен через появление новых поколений; при этом новые поколения получают место для жизни через уход прежних поколений, и, соответственно, прежние поколения, умирая, дают место для жизни новых поколений.

Должно быть ясно, что по своей сути подобные противоречивые изречения Гераклита с «тождеством противоположностей» на самом деле есть изуродованные формально-логические изречения; причем изуродованные так, чтобы получилась загадка, ребус, который надо разгадать так, чтобы достигнуть непротиворечивого понимания того, о чем в действительности говорит Гераклит. Подобное уродование, «шифровку» Гераклит делал, по-видимому, потому, что хотел заинтриговать своего слушателя и заставить его задуматься. Именно это и принесло Гераклиту прозвище «Темный». Иначе говоря, Гераклит вовсе не имеет в виду, что вне ума существует что-то противоречивое в подлинном смысле, что вне ума существует «истинное» «тождество противоположностей» — в том смысле, какой этому придает сторонник формальной логики. Если, следуя Гераклиту, говорить о тождественности ночи и дня, то, следуя смыслам слов и словоупотреблению, ее можно увидеть  в том, что ночь, как и день, «тоже время суток». Но такая «тождественность» — вовсе не та тождественность, которую имеет в виду формальный логик: это не есть совпадение во всех аспектах бытия, а есть совпадение только лишь в некоторых аспектах бытия. В то же время Гегель учил о том, что «истинные противоречия» существуют вне ума — то есть, что в объективной реальности есть нечто, бытие чего несет в себе «истинное противоречие».

17.2. Учение Парменида

 

Учение Парменида основывается на двух положениях: «бытие есть, а небытия нет» и: «возникновение возможно только из небытия, уничтожение возможно только через уход в небытие». Первое положение Парменид рассматривает как полученное умом и, следовательно, по его мнению, как достовернейшее. По-видимому, это же следует сказать и о втором положении.

Соединяя первое положение со вторым, получаем, что в действительности в бытии  (то есть во всём сущем) нет ни возникновения, не исчезновения, а то, что мы так называем — лишь кажимость и заблуждение. Отсутствие же возникновения и исчезновения означает отсутствие всякого изменения а, значит, и движения.

Далее. Парменид утверждает, что сущее может рассматриваться как нечто многое, то есть состоящее из множества вещей или частей, лишь тогда, когда эти вещи или части отделены друг от друга небытием. Но ведь небытия нет! Значит, в действительности в мире нет множественности вещей, а то, что мы так называем — лишь кажимость и заблуждение.

Подчеркнем, что отсутствие изменения означает неизменность как во времени, так и в пространстве. То есть бытие, мир, согласно Пармениду, есть нечто в абсолютно однородное. Отсюда можно попытаться вывести следующее: разделение времени на прошлое, настоящее и будущее, по-видимому, тоже можно рассматривать как неоднородность, а, значит, разделения на прошлое, настоящее и будущее в действительности нет. И Парменид считает, что, действительно, нет ни прошлого, ни будущего (ни настоящего, как того, что противопоставлено прошлому и будущему), а есть только настоящее, не противопоставленное ни прошлому, ни будущему, есть только (вечное и неизменное) «сейчас».

Такую разновидность времени, в которой есть только настоящее, но нет ни прошлого, ни будущего, Парменид называет «безвременьем». Платоновская вечность есть аналог «безвременья» Парменида;  таким образом, Парменид был предшественником Платона в изобретении вечности.

Скорее всего, Парменид пришёл к идее безвременья не из соображений однородности времени, а основываясь на том, что время тесно связано с движением и изменением: поскольку в мире Парменида нет движения и изменения, то Парменид мог заключить, что это означает отсутствие времени в смысле отсутствия прошлого и будущего.

Итак, согласно Пармениду бытие, мир, есть нечто единое и абсолютно однородное, в котором нет ни множественности вещей, ни движения, ни изменения; он, мир, есть нечто всегда тождественное самому себе, нечто однородное как во времени, так и в пространстве — а, значит, и лишенное всякого количественного и качественного разнообразия. Мир погружён в «безвременье», в котором нет ни прошлого, ни будущего, а есть только лишь настоящее, есть только «сейчас».

Поскольку наши чувства говорят иное, Парменид разрешает противоречие таким образом: он считает, что чувства могут обманывать, но мнения, полученные на основе применения разума суть мнения достовернейшие и поэтому необходимо следовать разуму несмотря на то, что выводы разума противоречат чувствам.

Таким образом, Парменид выказывал высочайшее недоверие к знанию, к опыту, полученному с помощью чувств; только ум с помощью рассуждений, по его мнению, может составить истинное представление о бытии, о его действительной сути, преодолев «наваждение» чувственного восприятия.

Отметим также, что Парменид считал, что мир имеет форму шара как наиболее совершенную форму.

 

17.3. Ксенофан

 

Ксенофан был монотеистом-пантеистом: он учил, что есть только один бог, состоящий из тела и души; телом этого бога был космос или, иначе говоря, Небо, которое включало в себя и Землю. Этот бог правил миром, то есть своим телом, космосом, с помощью силы своего ума, а не телесной силы, нисколько при этом не напрягаясь. Ум этого бога всемогущ. Бог-космос у Ксенофана един и, как и у Парменида, вечен, неизменен, однороден, не подвержен разрушению и имеет форму шара как наиболее  совершенной трехмерной геометрической фигуры.

Представления о космосе (Небе, Вселенной) как о теле существа божественной природы, которое обладает также разумной и сознающей душой, соединённой с этим телом, свойственны также Гераклиту и Платону.

 

18. Учение о вечности (безвременьи) Парменида и Платона

 

Учение о вечности Платона (429‑427  – 347 гг. до н.э.)

Платон различает две разновидности времени: время нашего мира, космоса, и время мира идей. Последнее время он и называет вечностью.

Чем будущее отличается от «сейчас»? Тем, что в будущем что-то будет иным, чем «сейчас». Но если бытие-в-будущем — то же самое, что и бытие-сейчас, то разве «сейчас» — это уже не будущее? Аналогично: чем прошлое отличается от «сейчас»? Тем, что в прошлом что-то было иным, чем «сейчас». Но если бытие-в-прошлом — то же самое, что и бытие-сейчас, то разве «сейчас» — это не все еще прошлое? И тогда, при отсутствии разницы в бытии, живя «сейчас», разве не живёт человек, вместе с тем, и в прошлом, и в будущем?

Можно сказать, что слова «то же самое» могут не означать тождественность (одинаковость во всех сторонах бытия), а означать одинаковость только лишь в определенных сторонах бытия. Ведь мы говорим, что Петр — то же самое, что и Иван, например, в том случае, когда они оба одинаково ловкие стрелки или когда они одинаково реагируют в схожих ситуациях. При этом, однако, мы точно знаем, что Петр не тождественен Ивану — это разные люди. Следовательно, кто-то может возразить: да, бытие-завтра может быть то же самое, что и бытие-сейчас за исключением того, что завтра время будет другое, более позднее! А, следовательно, бытие-завтра никогда не будет тождественно бытию-сейчас — оно только будет похоже, оно будет тем же самым, за исключением временного аспекта. Такой ответ предполагает ньютоновскую концепцию времени: «абсолютное» время течет независимо от пространства и находящихся в нем вещей, течет даже тогда, когда «ничего не происходит» — то есть, когда вещи в пространстве «заморожены». Однако теория относительности показала тесную связь движения и массы объектов с одной стороны и течения времени с другой. По-видимому, даже вопрос о том, может ли существовать само пространство и само время без существования материальных объектов, находящихся в пространственно-временном континууме — вовсе не праздный. Время теснейшим образом связано с движением, с изменением — то есть с движущимися и с изменяющимися объектами. И предположение о том, что отсутствие движения и изменения означает «заморозку» времени или отсутствие времени (существование без времени) — не такой уж нелепый.

Да, время связано с движением и изменением, но, скорее всего, не столь «прямолинейно»; тем не менее, повторим, предположение о том, что отсутствие движения и изменения означает заморозку времени, отсутствие времени, существование без или вне времени или что-то подобное — не такой уж нелепый.

У Платона идеи в мире идей и сам мир идей существует вечно и неизменно; все в нем всегда тождественно самому себе. В нем все находится «на пике совершенства»; изменение в этом мире означает скатывание с этого пика — то есть потерю совершенства, сдвиг к несовершенству, деградацию. Если «спроектировать» бытие идеи в наш мир мы получим бытие проекции идеи, неизменное во всех отношениях — за исключением того, что эта проекция перемещается во времени от прошлого к будущему.

Руководствуясь вышеприведенными или похожими рассуждениями о тождественности «сейчас» прошлому и будущему при отсутствии изменений и движения, Платон считает, что в мире идей нет ни прошлого, ни будущего, а есть только настоящее, есть только «сейчас», в котором всё существует «на пике совершенства», вечно и неизменно.

Для описания существования идей в «сейчас» Платон использует термин «вечность». Платоновская вечность, подчеркнем и повторим, — это не мера времени, а именно не бесконечно длящийся его промежуток, а разновидность, тип времени. В нашем чувственно-воспринимаемом мире время одного типа — с прошлым, настоящим и будущим, а в мире идей — другого — время, именуемое «вечность»; оно без прошлого и будущего, а только лишь с настоящим. Будучи «погружены» в эту вечность, идеи пребывают неизменными, всегда тождественными самим себе.

Рассуждения, приведшие Платона к идее вечности достаточно прозрачны — как и отправные точки этих рассуждений. Однако одно дело — выдвинуть гипотезу, будучи увлеченным идеей, а другое дело — обосновать эту гипотезу хотя бы разработкой непротиворечивой и согласованной математической модели «вечности» и времени вообще.

Позже учение Платона о вечности заимствуют иудейские философы, увлекающиеся греческой философией, — прежде всего сейчас речь идёт о Филоне Александрийском — и, вместе с ними, христиане. Именно так, в платоновской «вечности», они будут мыслить бытие Бога. Они возведут платоновскую «вечность» чуть ли не в догмат, но не озаботятся построением математической модели этой самой «вечности». Да и вряд ли такая модель могла появится до Лобачевского, Лоренца, Пуанкаре и Эйнштейна с Минковским — хоть у языческих философов, хоть у христиан.

Но что касается Платона — то как бы ни был уверен он в своей правоте, как бы ни говорил он в «пророческом стиле» — Платон всегда оставался философом, слово которого по определению всегда может оспорить другой философ.

Предшественником Платона в изобретении вечности был Парменид.

Учение о вечности (безвременьи) Парменида (ок. 540 или ок. 515 – ок. 470 гг. до н.э.)

Учение Парменида основывается на двух положениях: «бытие есть, а небытия нет» и: «возникновение возможно только из небытия, уничтожение возможно только через уход в небытие». Первое положение Парменид рассматривает как полученное умом и, следовательно, по его мнению, как достовернейшее. По-видимому, это же следует сказать и о втором положении.

Соединяя первое положение со вторым, получаем, что в действительности в бытии  (то есть во всём сущем) нет ни возникновения, не исчезновения, а то, что мы так называем — лишь кажимость и заблуждение. Отсутствие же возникновения и исчезновения означает отсутствие всякого изменения а, значит, и движения.

Далее. Парменид утверждает, что сущее может рассматриваться как нечто многое, то есть состоящее из множества вещей или частей, лишь тогда, когда эти вещи или части отделены друг от друга небытием. Но ведь небытия нет! Значит, в действительности в мире нет множественности вещей, а то, что мы так называем — лишь кажимость и заблуждение.

Подчеркнем, что отсутствие изменения означает неизменность как во времени, так и в пространстве. То есть бытие, мир, согласно Пармениду, есть нечто в абсолютно однородное. Отсюда можно попытаться вывести следующее: разделение времени на прошлое, настоящее и будущее, по-видимому, тоже можно рассматривать как неоднородность, а, значит, разделения на прошлое, настоящее и будущее в действительности нет. И Парменид считает, что, действительно, нет ни прошлого, ни будущего (ни настоящего, как того, что противопоставлено прошлому и будущему), а есть только настоящее, не противопоставленное ни прошлому, ни будущему, есть только (вечное и неизменное) «сейчас».

Такую разновидность времени, в которой есть только настоящее, но нет ни прошлого, ни будущего, Парменид называет «безвременьем». Платоновская вечность есть аналог «безвременья» Парменида;  таким образом, Парменид был предшественником Платона в изобретении вечности.

Скорее всего, Парменид пришёл к идее безвременья не из соображений однородности времени, а основываясь на том, что время тесно связано с движением и изменением: поскольку в мире Парменида нет движения и изменения, то Парменид мог заключить, что это означает отсутствие времени в смысле отсутствия прошлого и будущего.

Итак, согласно Пармениду бытие, мир, есть нечто единое и абсолютно однородное, в котором нет ни множественности вещей, ни движения, ни изменения; он, мир, есть нечто всегда тождественное самому себе, нечто однородное как во времени, так и в пространстве — а, значит, и лишенное всякого количественного и качественного разнообразия. Мир погружён в «безвременье», в котором нет ни прошлого, ни будущего, а есть только лишь настоящее, есть только «сейчас».

Поскольку наши чувства говорят иное, Парменид разрешает противоречие таким образом: он считает, что чувства могут обманывать, но мнения, полученные на основе применения разума суть мнения достовернейшие и поэтому необходимо следовать разуму несмотря на то, что выводы разума противоречат чувствам.

Таким образом, Парменид выказывал высочайшее недоверие к знанию, к опыту, полученному с помощью чувств; только ум с помощью рассуждений, по его мнению, может составить истинное представление о бытии, о его действительной сути, преодолев «наваждение» чувственного восприятия.

 

19. Аристотелевские формы, аристотелевские первые и вторые сущности

 

 

19.1. Термин «τò τί ἦν εἶναι» («чтойность», «суть вещи», «quiddity», «thinghood»)

 

Для обозначения сущности Аристотель использовал также выражение (термин) «τò τί ἦν εναι».

Термин «τò τί ἦν εναι» изобретен Аристотелем и, по-видимому, представляет собой не очень грамматически правильное выражение, которое, к тому же несколько туманно. Разберем, как оно было произведено и что оно обозначает.

Слова «τò εἶναι» — это артикль (sg., neut., nom.) и глагол (pres., inf., act.) от инфинитива «εἰμί», означающего: «быть», «существовать». Артикль, приставленный к глаголу, субстантивирует его, то есть превращает в нечто, подобное существительному (одновременно при этом сохраняются и свойства глагола). Таким образом, «τò εἶναι» — это «существующее» («сущность»), «существование» или, может быть, даже «придающее существование» (последнее, как кажется, должно быть маловероятным). Вариант значения «придающее существование» основан, собственно, не столько на буквальном следовании грамматике, не столько на буквальном переводе, сколько на соображениях о том, как могло бы быть названо то, что придает существование. Ведь придающее существование при изобретении для его именования нового слова вполне может быть само названо «существованием» (при этом к значениям слова «существование» прибавилось бы еще одно значение). Именно такой вариант значения, как это ни маловероятно, по-видимому, и использует Аристотель. Собственно, к такому заключению ведет то, что в «Метафизике» «τò τί ἦν εναι» отождествляется с формой, которая, в свою очередь, там же отождествляется с «крайним» видом в том смысле, в каком это определение подразумевает «Метафизика». А «крайний» вид, то есть форма, это и есть то, что делает «определенным „что?‟», придает существование «определенным „что?‟» (подробнее см. ниже). О последнем отождествлении «τò τί ἦν εναι» с формой и с «крайним» видом далее будет сказано подробнее.

Перейдем к словам «τί ἦν». Следует предполагать, что в этой фразе из двух слов, а именно местоимения плюс глагола, Аристотелем для простоты опущен артикль, относящийся к глаголу и поставленный в дательном падеже, а именно артикль «τῷ» (sg., neut., dat.). То есть, на самом деле должно быть не «τί ἦν», а «τῷ τί ἦν». Здесь «ἦν» (3rd, sg., imperf., ind., act.) — глагол от того же инфинитива «εἰμί». При этом, вероятно, «ἦν» использовано в значении «ἐστί» (3rd, sg., pres., ind., act., enclitic.) — снова глагола от инфинитива «εἰμί». Глагол «εἰμί», как сказано, означает: «быть», «существовать». Так как здесь должно подразумевать субстантивирующий артикль, относящийся к глаголу и стоящий в дательном падеже, то «τῷ ἦν» означает: «существующему» («сущности»), «существованию» или «придающему существование». Слово «τί» — это вопросительное местоимение «что?».

Если собрать все вместе, то получим, что «τò τί ἦν εναι», то есть «τò τῷ τί ἦν εναι» или, выражаясь яснее, «τò εναι τῷ τί ἦν» («τò εναι τῷ τί ἐστί») означает: «придающее существование существующему „что?‟» или, говоря понятнее, «то, что придает чему-то существование как тому, что существует как определённое „что?‟». Это можно перефразировать следующим образом: «то, что в силу обладания им делает нечто существующее определенным „что?‟ и только им, а не чем-то иным, не каким-то другим „что?‟», «то, что делает нечто (вещь) именно тем, что она есть, а не чем-то иным в смысле ответа на вопрос: „Что есть это нечто (вещь)?‟».

Пример: «τò τί ἦν εναι» вот в этом вот нечто (вещи), скажем, вот в этом вот коте — это то, что делает его (её, вещь) именно котом, а не собакой, именно котом, а не дубом, именно котом, а не звездой или, скажем, частью такой стихии, как земля в том смысле, в каком подобными частями являются камни или куски металла, данные в естественном виде.

Если попытаться более-менее буквально перевести «τò τί ἦν εναι» на русский, пытаясь при этом сохранить краткость, то получится что-то вроде: «обытийствующее сущим „что?‟» — достаточно туманная фраза; впрочем, исходная аристотелевская фраза тоже достаточно туманна.

На другие языки термин «τò τί ἦν εναι», как правило, переводили не так длинно, как, например, было приведено выше («обытийствующее сущим „что?‟»), а, наоборот, кратко. Наиболее известный перевод «τò τί ἦν εναι» — это перевод на латинский словом «quiddity», что по-русски значит: «чтойность». Перевод «τò τί ἦν εναι» на английский — это «thinghood» или, по-русски, «вещность»: «то, что делает вещь именно той вещью, которой она является в смысле ответа на вопрос „Что есть эта вещь?‟». На русский «τò τί ἦν εναι» обычно переводится как уже упомянутая «чтойность», а также как «суть вещи» — то есть: «то, что делает эту вещь именно этой вещью по своей сути» или, иначе говоря, по своей сущности.

В труде «Метафизика» Аристотель, в частности, занимается поиском того, чем может быть и чем является в действительности это самое «τò τί ἦν εναι», «чтойность» и приходит к выводу, что «τò τί ἦν εναι» — это ничто иное, как то, что мы здесь называем «первая аристотелевская сущность («усия», «οὐσία») „Метафизики‟», то есть форма «Метафизики». Эта форма, в свою очередь, в той же «Метафизике» отождествляется с с «крайним» видом («последним» видом), то есть самым младшим, наименее общим, далее уже не делящемся на подвиды. Аристотелевская форма «Метафизики» по-гречески называется «μορφή» («морфэ»), а также «εἶδος» («эйдос»).

Подчеркнём, что форма «Метафизики» — это и есть разновидность, пример второй аристотелевской сущности «Категорий»; разница между ними в том, что если форма «Метафизики» отождествляется с сущим вне и вне зависимости от ума и сознания, сущим объективно, «крайним», самым младшим, видом то вторая аристотелевская сущность «Категорий» в принципе может быть любым видом или родом: Аристотель при написании «Категорий» делал о том, чем же в действительности может быть объективно сущая вторая сущность лишь наиболее вероятные предположения.

Логично считать (это как бы напрашивается само собой), что «τò τί ἦν εναι» может быть не только первой аристотелевской сущностью «Метафизики», то есть формой, но и вторыми аристотелевскими сущностями «Категорий», причем как видами различной степени общности, так и родами различной степени общности. При этом, естественно, когда речь идет о «τò τί ἦν εναι» в контексте «Категорий», то используется то определение видов и родов, которое подразумевается самими «Категориями», а не «Метафизикой». О разнице в определениях было сказано выше. Сам Аристотель не использует данного термина в «Категориях», однако, повторим, перенести этот термин на вторые аристотелевские сущности «Категорий», на виды и роды «Категорий», достаточно логично. При этом, еще раз подчеркнем, всегда следует помнить, что в «Категориях» с одной стороны и в «Метафизике» с другой подразумевается свое, особое определение для «τò τί ἦν εναι», ибо подразумевается различное определение того, что есть виды и роды. О разнице в этих последних определениях, повторим, было сказано выше.

Может быть, можно сказать даже так: у Аристотеля были разные концепции касательно того, что есть «τò τί ἦν εναι» на протяжении его жизни и разность в определении того, что есть вид и род в «Категориях» и в «Метафизике» выражает эволюцию взглядов Аристотеля на «τò τί ἦν εναι».

Подробнее о происхождении выражения «τò τί ἦν εναι» — смотри [Moore2013].

 

 

19.2. Первая и вторая аристотелевские сущности «Категорий» и форма «Метафизики»

 

Через рассматривание и изучение множества отдельных, единичных вещи, мы приходим к понятиям о различных видах и родах вещей. Виды суть менее общее, роды суть более общее. Виды и роды делятся на старшие и младшие; старшие суть более общее, младшие суть менее общее. Более младшие виды называются также подвидами. Самый младший подвид (или вид), как ясно, далее уже не делится на подвиды; он называется «последним» или «крайним» подвидом (или видом); менее общее для него — это уже отдельные, единичные вещи.

Все это можно представить в виде древа: ствол и его главнейшие ответвления, а также крупные сучья суть роды; мелкие сучья и ветки суть виды; а отдельные, единичные вещи суть листья, висящие на оконечных, самых далеких от ствола, ветках; эти оконечные ветки с листьями суть последние или, иначе говоря, крайние виды (подвиды). (Здесь предполагается, что листья растут только на ветках, соответствующих крайним видам.) Часто такое древо рисуют перевернутым — то есть растущим сверху.

Через рассматривание и изучение множества отдельных, единичных вещей одного и того же крайнего вида, то есть наименее общего, — например, множества людей — мы приходим к интуитивно достаточно ясным понятиям вроде «человек вообще», «дуб вообще», «кот вообще» и так далее.

Эти «человек вообще», «дуб вообще», «кот вообще» и тому подобные объекты (или вещи в широком смысле этого слова) суть ничто иное, как упоминавшиеся выше «крайние» или «последние», то есть наименее общие виды.

При этом  возникает вопрос: как они существуют? Суть ли эти «крайние» виды только лишь наши умопредставления (и тогда они существуют лишь в нашем уме и сознании или, говоря вообще, в уме и сознании познающего мир) или же они существуют вне и вне зависимости от ума и сознания, то есть объективно, и наши умопредставления «крайних» видов лишь отражают эти объективно-сущие «крайние» виды по подобию того, как наши ум и сознание отражают отдельные, единичные чувственно-воспринимаемые вещи этих видов и отдельные, единичные чувственно-воспринимаемые вещи вообще.

Аристотель в «Метафизике» и «Физике» считает, что «крайние» виды существуют объективно и отождествляет эти «крайние» виды с формами. У Платона подобные «крайние» виды суть идеи, обитающие в мире идей, то есть тоже нечто существующее объективно.

Разумеется, если отдельные, единичные вещи являются телесными объектами, то есть материальными, то «крайние» виды суть нематериальные объекты.

Между младшим и старшим видом, между старшим видом и младшим родом и между младшим видом и старшим видом существует такая же связь и такое же отношение, как между отдельной, единичной вещью и крайним видом. Так, например, рассматривая и изучая множество крайних видов одного более общего вида, мы приходим к понятию этого самого более общего вида; рассматривая и изучая множество видов одного и того же рода мы приходим к понятию этого рода и так далее.

Разумеется, все виды и роды, которым приписывается объективное существование, рассматриваются согласно философии Аристотеля как бестелесные объекты — в отличие от телесных, материальных, отдельных, единичных чувственно-воспринимаемых вещей.

В «Категориях» виды и роды Аристотель называет «вторыми сущностями» или «вторичными сущностями» и колеблется в приписывании им объективного существования, а также с рассматривает вопрос о том, что из этих видов и родов может существовать объективно с наибольшей вероятностью. В «Метафизике» же Аристотель, не колеблясь, ясно говорит об объективном существовании форм, то есть «крайних» видов; и эти «крайние» виды в «Метафизике» суть единственные из видов и родов, которые существуют объективно.

Сокращенно вторые аристотелевские сущности «Категории» мы будем обозначать как «2АСК».

Отдельная, единичная вещь, являющаяся определенным «что?» (например: вот этим вот дубом, вот этим вот человеком, вот это вот пчелой и так далее) называется Аристотелем в его труде «Категории» первой или первичной сущностью.

Вместо слов «первая аристотелевская сущность «Категорий» мы будем использовать сокращение «1ACK».

Форма, которой обладает вещь, или лучше сказать, форма, которая образует вещь из материи, отождествляется Аристотелем также с сущностью, то есть с сущностью вещи.

Слово «сущность» буквально по-русски означает: «то, что есть», «то, что существует». Этим словом обычно переводится на русский язык греческое слово «усия» («οὐσία»). Слова «сущность» и «усия», рассматриваемые как философские термины, обозначают одно и то же — то есть соответствуют тождественным понятиям и представлениям.

Греческое слово «усия» («οὐσία») произошло от причастия настоящего времени (женского рода) «οὖσα», образованного от инфинитива «εἰμί», означающего «быть», «существовать», путем добавления суффикса «-ίᾱ», свойственного именам существительными. Таким образом, буквально «οὐσία» означает: «то, что существует», «сущность» — то же, что и по-русски или же «существование» в смысле: «то, что обладает существованием».

Существование вне ума первых аристотелевских сущностей «Категорий» у Аристотеля не вызывает сомнений; что касается вторых сущностей, то об их существовании вне ума в «Категориях» Аристотель, как уже говорилось, явно не говорит ни за, ни против; по-видимому, он оставляет решение этого вопроса на усмотрение своих слушателей. Тем не менее, из слов Аристотеля можно заключить следующее: если вторые сущности существуют вне ума, то первыми кандидатами в такие существующие вне ума вторые сущности служат менее общие вторые сущности. И чем менее они общи, тем больше вероятность того, что они существуют вне ума, то есть объективно. Иначе говоря, может оказаться, например, так, что вторые сущности, являющиеся видами существуют, а вторые сущности, являющиеся родами — нет или наоборот, но первый случай представляется Аристотелю более вероятным, чем второй.

Таким образом, главный кандидат в существующие вне ума вторые сущности согласно «Категориям» — это «крайний» вид, тождественный форме «Метафизике».

По-видимому, Аристотель считает, что вторые сущности «Категорий» существуют вне ума с тем большей вероятностью, чем больше они «информативны» — то есть, чем больше в них сведений для составления представления и понятия о том, что из себя представляет соответствующая данной второй сущности первая сущность.

Скорее всего, Аристотель при написании «Категорий» не сомневался в существовании вне ума «крайних» видов, но вот по отношению к более старшим, более общим, видам и родам у него были сомнения. (Согласно Платону для каждого рода и каждого вида должна быть своя идея.) Впоследствии эти сомнения привели к тому, что в «Метафизике» Аристотель ограничился лишь сущей вне ума формой.

Сомнения Аристотеля касательно того, какие вторые сущности «Категорий» существуют вне ума, а какие — нет, отражены в «Топике». Здесь Аристотель пишет (Внимание! В оригинале здесь термина «τò τί ἦν εναι» нет!): «… для указания сути вещи более подходит род, чем видовое отличие. В самом деле, тот, кто говорит, что человек — живое существо, больше выявляет суть человека, чем тот, кто говорит, что он живущее на суше» ([Аристотель1976, т. 2, Топика, кн. 4., гл. 6, с. 429; Топика 12823‑26]). Иначе говоря, согласно «Топике» наибольшей информативностью обладает не указание того, к какому виду принадлежит вещь, а того, к какому роду она принадлежит. И, следовательно, согласно «Топике» (скажем так: если смотреть на «Категории» «с высоты» «Топики») надо полагать, что вне ума некий род вещи должен существовать с большей вероятностью, чем не только «крайний» вид, но и более старшие виды.

Как видно из той же «Топики», «некоторые» считали, что видовое отличие, которым один вид отличается от других видов в рамках одного и того же рода, выражает суть этого вида («Что есть этот вид?») вместе с родом (определение вида дается в виде «род плюс видовое отличие»). Аристотель отмежевывается от этих «некоторых» так (Внимание! В оригинале здесь термина «τò τί ἦν εναι» нет!): «Так как некоторые полагают, что и видовое отличие сказывается о видах в их сути, то следует отграничить род от видового отличия» ([Аристотель1976, т. 2, Топика, кн. 4., гл. 6, с. 428; Топика 128a 20‑21). Здесь, очевидно, Аристотель считает, что для выражения того, что есть вид видовое отличие малосущественно по сравнению с родом, к которому принадлежит этот вид, и поэтому видовое отличие при выражении сути вида никоим случаем нельзя ставить на один уровень с родом.

Приведём цитату из работы Чанышева:

[Чанышев1987, гл. III, с. 59]

<нц>

В «Топике» Аристотель отдает предпочтение роду не только перед индивидом, но и видом. Сказав, что «всякое положение и всякая проблема указывает или на собственное, или на род, или на привходящее»1, Аристотель указывает, что «видовое... отличие, как относящееся к роду, нужно ставить вместе с родом»1 (35, 2, 352). Он подчеркивает, что «для указания сути вещи более подходит род, чем видовое отличие»2 (там же, 429), так что для квадрата оказывается существеннее то, что он прямоугольник, а не то, что у него равные стороны. Сам же Аристотель приводит такой пример: «... тот, кто говорит, что человек – живое существо, больше выявляет суть человека, чем тот, кто говорит, что он живущее на суше»2 (там же). В «Топике» о тех, кто делает упор на виде, а не на роде, говорится как о людях из иного лагеря: «...некоторые полагают, что и видовое отличие сказывается о видах в их сути...»3 (там же, 428).

<кц>

1. «Но всякое положение и всякая проблема указывает или на собственное, или на род, или на привходящее, видовое же отличие, как  относящееся к роду, нужно ставить вместе с родом» ([AristotleR, т. 2, Топика 101b 17‑19, кн. 1, гл. 4, с. 352]).

2. «… для указания сути вещи более подходит род,  чем видовое отличие. В самом деле, тот, кто говорит, что человек – живое существо, больше выявляет суть человека, чем тот, кто говорит, что он живущее на суше» ([AristotleR, т. 2, Топика 128a 23‑26, кн. 4., гл. 6, с. 429]).

3. «Так как некоторые полагают, что и видовое отличие сказывается о видах в их сути, то следует отграничить род от видового отличия» ([AristotleR, т. 2, Топика 128a 20‑21, кн. 4., гл. 6, с. 428]).

<кп2>

 

19.3. Подробнее о форме и о вторых сущностях

 

Форма, то есть первая  сущность «Метафизики», — это то, что нематериально, то есть бестелесно, принципиально одно числом (количеством) и недвижимо. Всякая телесность, множественность числом, хотя бы принципиальная, и подвижность есть признаки телесности (материальности).

Форма проста, то есть не имеет составных частей — даже принципиально. Всякая сложность есть признак телесности (материальности).

Формы, согласно Аристотелю, существуют только лишь для природных, то есть естественных вещей; так существует форма для дуба, для кота, для человека, для пчелы, для почвы, но не существует формы для стола и стула, для дома, поостренного человеком и так далее — словом, для всего, что создано искусственно.

Форму человека принято называть «человечность» или «человековость», форму дуба — «дубовость» иди «дубность», форму пчелы — «пчелиность» и так далее.

Остановимся подробнее на нематериальности, то есть бестелесности формы.

У отдельных, единичных вещей есть «общее в материи», но это общее полностью нематериально, бестелесно — это такие вещи, как, например, структурная организованность, «химический состав вообще» и  тому подобные вещи; это «общее в материи» несёт в материю форма, то есть мы усматриваем это общее в отдельных, единичных вещах потому, что они образовались через соединение с разными порциями материи одной и той же самой формы.

Это же самое, сказанное выше о форме,  можно сказать и о  всех вторых сущностях «Категорий», для которых признаётся объективное, вне и вне зависимости от ума и сознания, существование.

В «Метафизике» нет явного упоминания о «второй сущности», а упоминается только лишь «первая сущность», которой в «Метафизике» является форма, а не отдельная, единичная вещь; она же, первая сущность, отождествляется там, в «Метафизике», с «крайним» видом, который далее не делится на виды (подвиды), а также с «сутью бытия (тò τί ν εναι) вещи», формой (μορφή) и эйдосом (εδός). (Смотри: [Чанышев1987, с. 66‑68], [Чанышев1999, с. 379‑380])

Как ясно из вышесказанных слов, выражения «первая сущность», «суть бытия», «„крайний‟ вид», «форма» и «эйдос» означают в «Метафизике» одно и то же.

Итак, форму Аристотель отождествлял с «крайним» видом, сутью вещи, сущностью; кроме того, он отождествлял форму с природой.

 

По мысли Аристотеля ([Категории 2a 11-19]) первая сущность «Категорий», то есть отдельная, единичная вещь данного «крайнего» вида, не может быть объектом в предикатах высказываний, но может встречаться в них в виде субъекта («Иоанн есть человек»). Здесь Аристотель «забывает» о тавтологических высказывания вроде «Иоанн есть Иоанн». Вторая же сущность «Категорий», то есть в том числе и форма, ибо она тождественна «крайнему» виду, наименее общему, может выступать в качестве объекта предикатов в суждениях; это же касается и всех других вторых сущностей, то есть всех видов и родов.

[Аристотель1976, т. 2, Категории 2a 11‑19, гл. 5, с. 55‑56]

<нц>

Сущность, называемая так в самом основном, первичном и безусловном смысле, — это та, которая не говорится ни о каком подлежащем и не находится ни в каком подлежащем, как, например, отдельный человек или отдельная лошадь. А вторыми сущностями называются те, к которым как к видам принадлежат сущности, называемые так в первичном смысле, — и эти виды, и их роды; например, отдельный человек принадлежит к виду «человек», а род для этого вида — «живое существо». Поэтому о них говорят как о  вторых сущностях, например «человек» и «живое  существо».

<кц>

<кп2>

Как ясно, по мысли Аристотеля, форма «находится в подлежащем» («может быть обнаружена в подлежащем» — см. ниже перевод с английского), то есть в субъекте высказывания. Речь идёт о том, что форма входит в каждую отдельную, единичную вещь соответствующего «крайнего» вида, который она, форма, учреждает и которым и является, как составная часть этой вещи: так, форма «человечность» находится в каждом отдельном человеке, — например, в Иоанне, в Петре и так далее, как их составная часть; аналогично, форма «дубовость» входит как составная часть в каждый отдельный, единичный дуб.

Приведём этот же фрагмент в переводе с английского.

[Aristotole1962, Categories 2a 11‑19, pp. 18‑21]

<нц>

Substance in the truest and strictest, the primary sense of that term, is that which is neither asserted of nor can be found in a subject. We take as examples of this a particular man or a horse. But we do speak of secondary substances — those within which, being species, the primary or first are included, and those within which, being genera, the species themselves are contained. For instance, a particular man we include in the species called “man” and the species itself in its turn is included in the genus called “animal”. These, then, are secondary substances, that is to say, man and animal — otherwise, species and genus.

Сущность в истиннейшем и строжайшем, первичном смысле этого понятия есть та, что не высказывается о подлежащем и что не может быть обнаружена в нём. Мы берем в качестве её примеров отдельного человека или отдельную лошадь. А о вторичных сущностях мы говорим: это те, в которые, то есть, в существующие виды, эти первичные или первые включены, и: это те, в которых, то есть, в существующих родах, эти виды содержатся сами. Например, отдельного человека мы включаем в вид, называемый «человек», и этот вид сам, в свою очередь, включен в род, называемый «животное». Эти, следовательно, суть вторичные сущности — то есть, человек и животное — или, иначе, виды и роды.

<кц>

<кп2>

 

Аристотель критиковал Платона, в частности, критиковал его учение об идеях — за то, что тот удалял идеи от чувственно-воспринимаемых вещей. По мнению Аристотеля формы или сущности должны существовать вместе с чувственно-воспринимаемыми вещами как их части:

[AristotleR, т. 1, Метафизика 991b 1‑3, кн. I, гл. 9, с. 183]: «Далее, следует, по-видимому, считать невозможным, чтобы отдельно друг от друга существовали сущность и то, сущность чего она есть; как могут поэтому идеи, если они сущности вещей, существовать отдельно от них?»;

[Аристотель2002, Метафизика 991b 1‑3, кн. I, гл. 9, с. 62]: «Далее, покажется, пожалуй, невозможным, чтобы врозь находились сущность и то, чего она есть сущность; поэтому, как могут идеи, будучи сущностями вещей, существовать отдельно <от них>?»;

[AristotleR, т. 1, Метафизика 1079b 35 – 1080a 2, кн. XIII, гл. 5, с. 330]: «Далее,  следует, по-видимому, считать невозможным, чтобы  отдельно друг от друга существовали сущность и то, сущность чего она есть; как могут поэтому идеи, если они сущности вещей, существовать отдельно от них?»;

[Аристотель2002, Метафизика 107935 – 10802, кн. XIII, гл. 5, с. 219)]: «Далее, покажется, пожалуй, невозможным, чтобы врозь находились сущность и то, чего она есть сущность; поэтому как могут идеи, будучи сущностями вещей, существовать отдельно <от них>?».

Если идеи Платона существуют в своём особом мире идей, то формы Аристотеля существуют в этом мире, как его незримая, то есть невоспринимаемая чувствами часть, и, как сказано, входят в вещи как их части.

Однако эти формы и сущности могут существовать, строго говоря, и без соответствующих им отдельных, единичных вещей — ведь можно например, представить такую ситуацию, когда все растения или животные данного вида вымерли, но при этом соответствующая форма, как вечная, продолжает существовать. Кроме того, у Аристотеля есть особые «чистые» формы, которые изначально принципиально не предназначены для соединения с материей.

Отметим, что категория сущности — совершенно особая категория. И речь идёт как о первой сущности «Категорий», так и о второй сущности «Категорий». Дадим слово Чанышеву. Внимательно прочитайте примечания с цитатами из Аристотеля.

[Чанышев1987, с. 64‑65]

<нц>

Поскольку мы исследуем проблему сущности, то для нас важно здесь подчеркнуть принципиальное отличие первой категории от девяти остальных. Категория сущности (т. е. исследуемая нами сущность выступает здесь как категория) может быть названа категорией лишь условно — она не есть признак, она сама носитель всех признаков, качеств, отношений и т. д. и т. п. Все, что подпадает под вторую — десятую категории, не существует отдельно: «...ни одна из прочих [категорий], кроме сущности, не существует в отдельности, все они высказываются о подлежащем, [каковым является] «сущность»», – читаем в «Физике»; «и количество, и качество, и отношение к другому, и «когда», и «где» возникают лишь при наличии некоего субстрата, так как одна только сущность не сказывается о другом подлежащем, а все прочие [категории сказываются] о сущности»1 (35, 3, 63; 76). И в «Метафизике» сказано, что «оно (сущее. — А. Ч.) означает, с одной стороны, суть вещи и определенное нечто, а с другой – качество или количество или любое из других подобных родов сказываемого. Хотя о сущем говорится в стольких значениях, но ясно, что первое из них – это значение сущего как сути вещи, которая выражает её сущность... а все остальное называется сущим, поскольку в одних случаях — это относящееся к сущему в первом значении количество, или состояние, или еще что-то другое тому подобное»2 (35, 1, 187). Аристотель допускает, что и относительно обозначаемого другими категориями можно поставить вопрос: «Что это такое?» Например, что такое цвет? что такое отцовство? что такое величина? что такое философствование? Что такое сегодня? что такое здесь? И так далее. Но это будет суть не в прямом смысле, не первично: «...суть бытия, так же как суть, присуща первично и прямо сущности, а затем всему остальному...»3 (там же, 193). Бытие, или сущее, присуще первично только тому, что подпадает под категорию сущности, тому же, что подпадает под другие девять категорий, бытие присуще вторично, все остальное существует лишь постольку, поскольку существуют сущности, ведь «качества и количества не существуют отдельно (от сущности. — А. Ч.)...»4 (там же, 356).

<кц>

1. «Ибо ни одна из прочих  [категорий], кроме сущности, не существует в отдельности, все они высказываются о подлежащем, [каковым  является] „сущность‟» ([AristotleR, т. 3, Физика 185а 31‑32, гл. 2, с. 63]).

2. «О сущем говорится в различных смыслах, как мы то установили раньше в разделе о многозначности [каждого выражения]: оно означает, с одной стороны, суть вещи и определенное нечто, а с другой — качество или количество или любое из других подобных родов сказываемого. Хотя о сущем говорится в стольких  значениях, но ясно, что первое из них — это значение  сущего как сути вещи, которая выражает се сущность (когда мы хотим сказать, какова эта вещь, мы говорим, что она хороша или плоха, но не что она величиною в три локтя или что она человек; когда же мы  хотим сказать, что она есть, мы не говорим, что она белая или теплая или величиною в три локтя, а что она человек или бог), а все остальное называется сущим,  поскольку в одних случаях — это относящееся к сущему в первом значении количество, или качество, или  состояние, или еще что-то другое тому подобное.» ([AristotleR, т. 1, Метафизика 1028а 10‑20, кн. VII, гл. 2, с. 187]);

«О сущем говорится в нескольких значениях, как мы это различили раньше в рассуждениях о количестве значений <каждого термина>: в одних случаях оно означает суть вещи и эту вот вещь, в других — качество или количество, или любое из других подобных определений. Поскольку о сущем говорится в столь многих значениях, ясно, что среди них на первом месте стоит суть вещи, которая указывает на сущность (когда мы хотим сказать, какова эта вещь, мы говорим, что она хорошая или плохая, но не что она величиною в три локтя или что она — человек; когда же <мы хотим указать>, что она есть, мы не говорим, что она белая или теплая, или величиною в три локтя, но что это – человек или бог), а все остальное называется сущим, поскольку в одних случаях это — количественные определения того, что существует подобным образом, в других — качественные, или состояния, или еще что-нибудь.» ([Аристотель2002, Метафизика 1028а 10‑20, кн. VII, гл. 2, с. 207]).

3. «А может быть, и об определении говорится  по-разному, так же как о сути вещи? Ведь суть вещи в одном смысле означает сущность и определенное нечто, в другом — каждый из остальных родов сущего: количество, качество и тому подобное. В самом деле, так же как бытие присуще всему, но не одинаковым образом, а одному первично, другим вторично, так и суть прямо присуща сущности, а всему остальному — лишь в некотором отношении: ведь и о качестве мы можем  спросить, „что оно такое?‟, так что и качество есть  некоторого рода суть, только не в прямом смысле» ([AristotleR, т. 1, Метафизика 1030а 17‑23, кн. VII гл. 4, сс. 192‑193]);

«А может быть, [и] об определении, как и на вопрос о существе определяемого предмета, можно говорить несколькими путями: ведь когда задается вопрос о существе (τ τ στι) чего-нибудь, в одних случаях имеется в виду сущность и вот эта вещь, в других — каждое из высказываний: о количестве, о качестве и все другие такого рода. В самом деле, как бытие присуще всему, но не одинаковым образом, а у одного оно дано как первичное, у другого — как производное, так и о существе <чего-нибудь> можно говорить непосредственно по отношению к сущности, а в некотором специальном смысле  при всех других обозначениях; ведь и про качественную определенность мы могли бы спросить:   «в чем <здесь> существо?», так что и она принадлежит к своего рода существу (сути), только не в непосредственном смысле» ([Аристотель2002, Метафизика 1030а 17‑23, кн. VII гл. 4, с. 216]).

4. «...ведь одно сущее — это  сущности, другое — свойства, третье — соотнесенное. Относительно прочих категорий есть еще другое затруднение: как они образуют множество (поскольку качества и количества не существуют отдельно, они суть множество оттого, что субстрат становится  множеством и есть множество, во всяком случае необходима какая-то материя для каждого рода, только  невозможно, чтобы она существовала отдельно от сущностей)» ([AristotleR, т. 1, Метафизика 1089b 23‑28, кн. XIV гл. 2, с. 356]);

«Ведь в одних случаях это сущности, в других — состояния, в третьих — отношения. Если мы возьмем все прочие категории, там есть еще и другое затруднение <в вопросе>, как они составляют множество (не имея отдельного существования, качества и количества создают множество благодаря тому, что субстрат становится множеством и являет собой таковое; во всяком случае должна существовать какая-то материя для каждого рода, только невозможно, чтобы она обладала отдельным от сущностей бытием)» ([Аристотель2002, т. 1, Метафизика 1089b 23‑28, кн. XIV гл. 2, с. 456]).

<кп2>

 

Приведем ещё цитату из Чанышева, о поисках Аристотеля того, что есть суть бытия и форма.

 

[Чанышев1999, разд. «Афинская философия», гл. «Аристотель», с. 380]

<нц>

Понимание сути бытия, а тем самым и формы как минимально общего, такого общего, которое почти сливается с единичным, <…>, но все же не сливаться с ним до неразличимости, довольно драматично выражено  в VII книге «Метафизики», где автор, говоря о сущности и сути бытия, как раз и колеблется между общим (лишь минимально общим) и единичным.

С одной стороны, он говорит, что «суть бытия и сама вещь — одно  и то1 же» (VII, 6), что «суть бытия есть основным образом вот эта отдельная вещь»2 (VII, 4). С другой же стороны, он оговаривается, что суть бытия и сама вещь – одно и то же лишь некоторым образом и что, как сказано выше, суть бытия является сутью вот этой отдельной  вещью лишь «основным образом»3. Или более ясно4 : «Суть бытия признается за сущность отдельной вещи»5 (VII, 6), а сущность вещи — это последнее видовое отличие и определение вещи6 (VII, 12).  Определение же вещи – «формулировка, состоящая из видовых отличий, и притом – из последнего из них»7 (там же). Окончательный вывод Аристотеля таков: «суть бытия не будет находиться ни в чем, что не есть вид рода»8 (VII, 4). Поэтому, когда Аристотель заявляет, что «суть бытия для тебя состоит в том, чем ты являешься сам по себе»9 (VII), то это надо понимать лишь в том смысле, что ты человек, т.е. нечто видовое, а вовсе не в том, что ты неповторимая уникальная личность10.

<кц>

1. «На основании этих вот рассуждений ясно, что отдельная вещь сама по себе и <ее> суть бытия представляют собою одно и то же не случайным образом; и кроме того — потому, что знать отдельную вещь, это значит — знать <у нее> суть бытия, так что и из рассмотрения отдельных случаев с необходимостью следует, что обе они представляют собою [что-то] одно» ([Аристотель2002, Метафизика 1031b 18‑22, кн. VII, гл. 6, с. 222]).

2. «Ведь суть бытия есть основным образом эта вот отдельная вещь» ([Аристотель2002, Метафизика 1030a 3, кн. VII, гл. 4, с. 214]). В [AristotleG, Метафизика, 1030a 3]: «περ γρ τι ν εναι στι  τ τ ν εναι»; более буквальный перевод: «Ведь суть бытия (чтойность) вещи — это „Что (именно) есть?‟ этой вещи», «Ведь суть бытия (чтойность) вещи – это „Что (именно) она есть?‟» вещи, существующей как нечто определенное сущее». В аристотелевском употреблении в подобном контексте слова «что (именно) есть» (которым в оригинале соответствует выражение «ὅπερ ἔστι» или только «ὅπερ») имеют смысл, однако, не «Что (именно) есть данная единичная, индивидуальная вещь как таковая?», а «Что есть данная вещь по существу, по своей природе, существенным (то есть, главным, основным) образом, что есть данная вещь „вообще говоря‟, „говоря обобщенно‟)?», а это предполагает абстрагирование от несущественных черт. Отсюда и имеем: «Ведь суть бытия вещи есть то, что есть эта отдельная, индивидуальная вещь по существу, главным, основным образом».

3. См. Прим. 2.

4. Предыдущее высказывание Аристотеля, переведённое как «суть бытия есть основным образом эта вот отдельная вещь», толкуется в том смысле, что у Аристотеля имеются особенности употребления выражений «ὅπερ ἔστι», «ὅπερ», которые нуждаются в пояснении — см. Прим. 2.

5. «Ведь и отдельная вещь не представляется чем-либо отличным от своей сущности, и суть бытия признается сущностью отдельной вещи» ([Аристотель2002, Метафизика 1031a 17‑18, кн. VII, гл. 6, с. 220])

6. «…последнее видовое отличие — это будет сущность вещи и <ее> определение» ([Аристотель2002, Метафизика 1031a 19‑20, кн. VII, гл. 12, с. 245); то есть, определение вещи, данное с помощью последнего видового отличия и будет тем, что выражает сущность вещи, а сущность вещи — это и есть то (вне ума), что выражается определением вещи, данным с помощью последнего видового отличия.

7. «…определение <вещи> — это формулировка, состоящая из видовых отличий и притом — из последнего из них» ([Аристотель2002, Метафизика 1031a 29‑30, кн. VII, гл. 12, с. 246]).

8. «Поэтому суть бытия не будет находиться ни в чем, что не есть вид рода, но только в них одних» ([Аристотель2002, Метафизика 1030a 12‑13, кн. VII, гл. 4, с. 215]).

9. «Бытие для тебя не в том, в чем оно для образованного <в искусстве>, так как ты не сам по себе (не в силу своей природы) являешься образованным <в искусстве>. Таким образом, суть бытия для тебя состоит в том, чем ты являешься сам по себе. И даже это последнее не все <относится сюда>: к сути бытия не принадлежит то, что присуще предмету само по себе в том смысле, как плоскости присущ белый цвет, так как суть бытия для поверхности не в том же, в чем она для белого цвета.» ([Аристотель2002, Метафизика 1029b 14‑18, кн. VII, гл. 4, с. 213]).

10. В данной работе А.Н. Чанышев цитирует «Метафизику» Аристотеля по [Аристотель1934].

<кп2>

 

Ещё цитата из Чанышева:

 

[Чанышев1987, гл. III, с. 62]

<нц>

Отдельная вещь и суть ее бытия одно и то же только тогда, когда отдельная вещь берется без ее привходящихI свойств; «сама отдельная вещь и суть ее бытия есть одно и то же не привходящим образом...»1 (там же, 196). Но ведь отдельная вещь не может существовать без тех или иных привходящих свойств, качеств, количественных особенностей, отношений, вне места и времени, она оказывает различные воздействия на другие вещи и сама испытывает то одно, то другое …

<кц>

I (Примечание Чанышева). Согласно определению Аристотеля, «приводящим, или случайным, называется... то, что чему-то присуще и о чем может быть правильно сказано, но присуще не по необходимости и не большей частью...»2 (35, 1, 178). Он говорит, что «невозможно перечислить все привходящие свойства, поскольку их имеется бесчисленное множество...»3 (там же, 129). Для Аристотеля привходящее – почти что несуществующее: «...привходящее есть нечто близкое к несущему»4,5 (там же, 183).

<кп1>

1. «Сама отдельная вещь и суть ее бытия есть одно и то же не привходящим образом» ([AristotleR, т. 1, Метафизика 1031b 19‑20, кн. VII, гл. 6, с. 196]); «отдельная вещь сама по себе и <ее> суть бытия представляют собою одно и то же не случайным образом» ([Аристотель2002, Метафизика 1031b 19‑20, кн. VII, гл. 6, с. 222]); при этом в последнем издании после слов «сама по себе», на той же с. 222, стоит примечание: «Без случайных предикатов», а после слов «не случайным образом», на той же с. 222, — примечание: «Но — по существу».

2.  «Привходящим, или случайным, называется то, что чему-то присуще и о чем может быть правильно сказано, но присуще не по необходимости и не большой частью, как, например, если кто, копая яму для  растения, нашел клад.» ([AristotleR, т. 1, Метафизика 1025a 14‑16, кн. V, гл. 30, с. 178]); «Случайно (акцидентально) присущим называется то, что находится в вещи и может быть правильно сказано <про нее>, но <не принадлежит ей> ни по необходимости, ни в преобладающем большинстве случаев, как, например, если кто, роя яму для растения, нашел бы клад.»  ([Аристотель2002, Метафизика 1025a 14‑16, кн. V, гл. 30, с. 195]).

3. «Конечно, ничто не мешает, чтобы одно и то же было и человеком и бледным и имело еще бесчисленное множество других свойств, однако в ответ  на вопрос, правильно ли, что вот это есть человек или нет, надо сказать нечто такое, что имеет одно  значение, и не нужно прибавлять, что оно также бледно и велико: невозможно перечислить все привходящие свойства, поскольку их имеется бесчисленное  множество; так пусть спорящий или перечислит все эти свойства, или не указывает ни одного.» ([AristotleR, т. 1, Метафизика 1025a 14‑16, кн. IV, гл. 4, с. 129]); «Конечно, одно и то же вполне может быть человеком и белым и иметь еще огромное множество других определений, однако же на вопрос, правильно ли сказать, что это вот есть человек, или нет, надо давать ответ, имеющий одно значение, и не нужно прибавлять, что оно также бело и велико; ведь нет никакой возможности перечислить все случайные свойства, количество которых беспредельно; так пусть противник или перечислит все эти свойства, или <не указывает> ни одного.» ([Аристотель2002, Метафизика 1025a 14‑16, кн. IV, гл. 4, с. 119]).

4. «А ведь очевидно, что привходящее есть нечто близкое к не-сущему» ([AristotleR, т. 1, Метафизика 1026b 21, кн. VI, гл. 2, с. 183]); «А очевидно ведь, что случайно данное есть нечто близкое к не-бытию.» ([Аристотель2002, Метафизика 1026b 21, кн. VI, гл. 2, с. 201]).

5. В данной работе А.Н. Чанышев цитирует Аристотеля по [AristotleR].

<кп2>

 

Отдельную, единичную чувственно-воспринимаемую вещь определённого вида Аристотель представлял как соединение формы и материи.

Ранее мы изучали модели вещи и выделили среди этих моделей основную или главную модель, согласно которой вещь состоит из нормальной основы и просно́вного. Именно в рамках данной главной модели Аристотель мыслил и форму и, материю — включая первоматерию; ибо первоматерия, как это мы выяснили в другом месте, всё-таки обладает некоей малой качественностью.

Итак, и материя, и форма представляют из себя совокупность нормальной основы и приосновного. Например, растение — скажем, вот этот вот дуб — представляет из себя ничто и иное как материю в виде стихии земли, соединённую с формой, а именно с «дубовостью»; аналогично можно сказать и о прочих растениях, и о животных.

Таким образом, суммарные, итоговые каузальные свойства, силы и действия вещи данного рода определяются каузальными свойствами, силами и действиями формы и той материи, в которую была внесена форма.

При таком внесении формы в материю, то есть при соединении формы с материей, происходит индивидуализация вещи; индивидуальность вещи обусловлена именно материей, ибо форма во всех отдельных, единичных вещах одного и того же «крайнего» вида тождественно одна и та же.

Это, то есть внесение формы в материю, подобно проставлению отпечатка печатью — скажем, на воске или на бумаге чернилами. Различие в материи (материале), различие в  условиях нанесения отпечатка обуславливает то, что один отпечаток разнится от другого.

Форма, как сказано, есть часть чувственно-воспринимаемой вещи, а именно её зримая лишь умом, в процессе умозрения, часть, не воспринимаемая чувствами.

Отсюда должно быть ясно, что каждая вещь данного «крайнего» вида обладает «двойными» каузальными свойствами, силами и действиями: и индивидуальными, присущими её и только ей, этой вещи, и присущими форме; последние, то есть присущие форме каузальные свойства, силы и действия, присущи также и всем остальным отдельным, единичным вещам данного «крайнего» вида.

Подчеркнём: те, каузальные свойства, силы и действия, которыми наделяет отдельную, единичную вещь форма, тождественны, как и сама форма, у всех отдельных, единичных вещей данного «крайнего» вида, который учреждает эта форма и который и есть сама эта форма.

Таким образом, человек, например, обладает волей дважды: и индивидуальной волей, присущей только ему лично как отдельному, единичному человеку, и волей (способностью изволять), которой наделяет его форма «человечность», то есть существенной или природной волей, которая тождественно одна и та же самая у всякого человека в силу обладания каждым человеком формой «человечность».

Аналогично, вот этот вот дуб растёт и как данный индивидуальный дуб, и как «дуб вообще» в силу обладания им формой «дубовость», которая тождественно одна и та же у всех дубов.

Подчеркнём, что, по представлениям Аристотеля, форма проста, то есть не имеет частей. Казалось бы, должно быть наоборот: человек имеет глаза, уши, нос и прочие части; поэтому логично было бы думать, что и форма человека, то есть «человек вообще» имеет части, составен; однако, повторим, по представлениям Аристотеля это не так: все составное, сложное, могло возникнуть из частей хотя бы потенциально или хотя бы потенциально может разрушиться, разъединившись на эти части, что противоречит, по мысли Аристотеля, тому, что формы вечны и неизменны.

Саму идею формы Аристотель, как говорят, заимствовал у ремесленников с их отливочными формами, шаблонами и тому подобными вещами.

По-видимому, действие формы на материю при соединении её с материей при создании отдельной, единичной чувственно-воспринимаемой вещью можно описать следующим образом. Представим, что мы опускаем руку в чан с расплавленной резиной (температура не слишком высокая); затем мы вынимаем руку и резина на ней застывает. Резина примет форму руки. Мы можем двигать рукой, ладонью, пальцами — и резина на нашей руке, будто какая-то вторая рука будет повторять эти движения. Расплавленную резину можно уподобить материи, а нашу руку — форме.

Отметим, что ни форма, ни её действия не обнаруживаются чувствами до того, как произойдёт соединение формы с материей, и пока, соответственно, не возникнет отдельная, единичная чувственно-воспринимаемая вещь. Поэтому соединение формы с материей ответственно за то, чтобы действия, которые совершает форма, доходили до чувственно-воспринимаемого мира, каким-то образом преобразовывались из лишь умозримых действий в чувственно-воспринимаемых действий. Однако, как ясно, при таком преобразовании мы получаем не действия формы сами по себе, а индивидуальные действия отдельной, единичной чувственно-воспринимаемой вещи, которые (индивидуальные действия) лишь основываются на действиях формы и которые модифицирваны действиями, исходящими со стороны материи, с которой соединилась эта форма.

 

Далее мы прведём ряд цитат из Аристотеля, касающихся формы, без комментариев.

 

[AristotleR, т. 1, Метафизика 1034a 5‑8, кн. VII, гл. 8, с. 202]: «А целое — это уже такая-то форма в этой вот плоти и кости, Каллий и Сократ; и они различны по материи (ведь она у них различная), но одно и то же по виду, ибо вид неделим»;

[Аристотель2002, Метафизика 1034a 5‑8, кн. VII, гл. 8, с. 230]:

«А целое – это уже такая-то форма в этих вот костях и мясе, Каллий и Сократ: и это – различные вещи благодаря материи (она <в обоих случаях> различная), а вместе с тем – одно и то же по виду (ибо вид неделим)».

 

[AristotleR, т. 1, Метафизика 1074a 33‑34, кн. XII, гл. 8, с. 314]:

«Но все то, что по числу есть множество, имеет материю»;

[Аристотель2002, Метафизика 1074a 33‑34, кн. XII, гл. 8, с. 397]

«Но то, что по числу образует множество, имеет материю».

 

[AristotleR, т. 1, Метафизика 1069b 24‑26, кн. XII, гл. 2, сс. 301‑302]:

«Все, что изменяется, имеет материю, но разную; а те вечные вещи,  которые не возникают, а движутся в пространстве, также имеют материю, но не для возникновения, а для перемещения»;

[Аристотель 2002, Метафизика1069b 24‑26, кн. XII, гл. 2, с. 377]

«И все, что изменяется, имеет материю, но — другую; а также из числа вечных вещей она есть у тех, которые не подвергаются возникновению, но движутся в пространстве, только у них это – не материя, реализуемая через возникновение, но материя для перехода с места на место».

«Вечных вещей» — то есть небесных вещей — планет, небосовода…

 

[AristotleR, т. 1, Метафизика 1032b 14, кн. VII, гл. 7, с. 199]

«…а под сущностью без материи я разумею суть бытия вещи»;

[Аристотель2002, Метафизика 1032b 14, кн. VII, гл. 7, с. 215]

«…а сущностью, не имеющей материи, я называю суть бытия <создаваемой вещи>».

 

Аристотель также предполагал, что существуют «чистые» формы, то есть формы изначально принципиально не предназначенные для соединения с материей. Такой формой является, например, аристотелевский бог-Перводвигатель.

 

[AristotleG, т. 1, Метафизика 1037a 34 – 1037b 5, кн. VII, гл. 11, сс. 210‑211]:

«Кроме того, было сказано, что в некоторых случаях суть бытия вещи и сама вещь – одно и то же, как у чистых… сущностей… (чистой я называю такую сущность, о которой сказывают не поскольку она находится в чем-то другом, отличном от нее, т. е. в материальном субстрате); у того же, что дано как материя или как соединенное с материей, тождества [между вещью и сутью ее бытия] нет…»;

[Аристотель2002, Метафизика 1037a 34 – 1037b 5, кн. VII, гл. 11, сс. 242‑243]

«Кроме того, мы указали, что в некоторых случаях суть бытия и отдельная вещь одно и то же, как, например, у первых сущностей… (первичным я называю такое, о котором говорится не потому, что оно находится в чем-нибудь другом, отличном от него, т. е. в материальном субстрате); а если нам что-нибудь дается как материя или как вещь, связанная с материей, здесь тождества <между вещью и ее сутью бытия> нет…».

 

Аристотель полагал, что, возможно, некоторые вечные, то есть небесные, вещи могут являться такими чистыми формами (ибо он полагал, что эти вещи могут не иметь материи).

 

[AristotleR, т. 1, Метафизика 1044b 6‑8, кн. VIII, гл. 4, с. 230]

«А что касается сущностей естественных, но вечных, то дело здесь обстоит иначе. Ведь некоторые из них, пожалуй, не имеют материи, или [во всяком случае] не такую, а лишь допускающую пространственное движение»;

[Аристотель2002, Метафизика 1044b 6‑8, кн. VIII, гл. 4, с. 270]

«Что же касается сущностей естественных, но вечных, то о них надо говорить иначе. Некоторые из них, пожалуй, или не имеют материи, или <имеют во всяком случае> не такую, но лишь ту, которая допускает <только> пространственное движение».

 

Отметим также: как бы ни рассматривались «вечные» небесные вещи – как материальные, но имеющие свою, особую, «небесную» материю, непохожую на материю «земную» и допускающую лишь пространственное перемещение «по кругу», или же как «чистые» формы, – такое событие, как взрыв сверхновой звезды (кометы рассматривались как «достаточно низкие» объекты, подверженные возникновению и уничтожению) наносит тяжелый удар по подобным представлениям и их опровергает; должно быть понятно, какое замешательство вызывали среди средневековых астрономов и физиков взрывы сверхновых, видимые невооруженным глазом – например, SN 1006, SN 1054, а также более поздние SN 1572, SN 1604 (цифры после «SN» означают год взрыва).

 

 

[Аристотель2002, Метафизика 1045b 23, кн. VIII, гл. 6, с. 275]

«А то, что не имеет материи, есть нечто единое по самому существу»;

[AristotleR, т. 1, Метафизика 1045b 23, кн. VIII, гл. 6, с. 233]

«А все, что не имеет материи, есть нечто безусловно единое».

 

[Аристотель2002, Метафизика 1088b 14‑28, кн. XIV, гл. 2, с. 452]

<нц>

И вообще надо рассмотреть, возможно ли, чтобы вечные вещи слагались из элементов. Ведь тогда <у этих вещей> будет материя, ибо все, что состоит из элементов, сложно. Таким образом, если все, состоящее из элементов, вечное ли оно, или преходящее, должно [из них] возникнуть1, а все возникающее возникает из существующего в возможности (ведь из невозможного оно не возникло бы и не могло бы из него состоять), существующее же в возможности может как стать, так и не стать существующим в действительности: тогда, сколь бы ни было вечно число или что угодно другое, у чего есть материя, оно могло бы и не существовать, подобно тому, как это возможно и для того, что существует один день, и для того, что имеет любое число лет; а в таком случае2 то же самое получается и для вещи, время <существования> которой не имеет конца. Значит, такие вещи нельзя считать вечными, раз не является вечным то, что может не существовать, как мы это разъяснили в других сочинения3. Если же то, что мы говорим сейчас, истинно в общей форме, а именно, что ни одна сущность не является вечной, если она не обладает актуальной действительностью, между тем элементы – это материя сущности, в таком случае ни у одной вечной сущности нет элементов, из которых она бы слагалась, как из своих составных частей.

<кц>

1. О вечном, пожалуй, трудно сказать, что оно возникло из элементов, но скорее – просто состоит из них.

2. Т. е. если такие вещи могут не существовать.

3. В частности, «О небе», I, 12.

<кп1>

<кп2>

[Аристотель 1983, т. 1, Метафизика 1088b 14‑28, кн. XIV, гл. 2, сс. 352‑254]

<нц>

И вообще надо рассмотреть, может ли вечное складываться из элементов. Если может, оно будет иметь материю, ибо все, что состоит из элементов, сложно. Стало быть, если все состоящее из элементов необходимо должно возникнуть из них (вечно ли оно или оно возникшее), а все возникающее возникает из сущего в возможности (ведь из невозможного оно не возникло бы и не могло бы из него состоять), сущее же в возможности может и стать и не стать действительным, то, сколь бы ни было вечно число или что угодно другое, имеющее материю, оно может и не быть, так же как может и не быть то, что существует один день, и то, что существует сколько угодно лет; а если это так, то может не быть и то, время существования чего не имеет предела. Значит, оно не будет вечным, раз не вечно то, что может не быть, как нам довелось это показать в других рассуждениях. Если же то, что мы утверждаем сейчас, истинно в общем смысле, а именно что ни одна сущность не вечна, если она не есть [чистая] действительность, а элементы суть материя сущности, то, надо полагать, ни для одной вечной сущности нет элементов, которые были бы ее составные части.

<кц>

<кп2>

 

19.4. Об определении сущности или формы

 

Аристотель говорит о том, что сущность или, иначе говоря, форма может быть определена двумя «параллельными» способами.

Первый способ — это определение сущности через род и видовое отличие. Видовое отличие также называется «видовой разницей» или «видовым различием»; иногда её называют просто «разницей» или «различием».

Пример такого определения — это «человек есть разумное животное»; здесь «животное» — это род, а свойство «разумность» — видовое отличие.

Второй способ — это системный или структурный.

В «Метафизике» Аристотель говорит о возможности дать иное определение вида, нежели чем через род и видовую разницу, а именно определение через составные части: «Однако нельзя, конечно, говорить о началах и в том и в другом смысле:  обозначение (logos) сущности одно; а между тем определение через роды и определение, указывающее составные части [вещи], разные» ([AristotleR, т. 1, Метаф. 998b 11‑14, кн. 3, гл. 3, с. 107]) — то есть: и одно, и другое определение определяют тождественно одно и то же — сущность вещи; «Кроме того, и в отношении других вещей, например, ложе, если кто хочет усмотреть его природу, то, узнав, из каких частей оно создано и как эти части составлены, он в этом случае узнает его природу» (ristoleR, т. 1, Метаф. 99832 – 9983 , кн.3, гл. 3, с. 107]).

Говоря современными словами, аристотелевское определение сущности «через составные части и через то, как они составлены» — это есть описание и определение вида через его системность и структурность, описание и определение вида как того, представители чего состоят из системы частей, каждая из которых определённым образом действует для поддержания системы как целого, а именно взаимодействует сама с собой, с другими частями и с внешней средой.

Разумеется, один способ может дополнять другой. По сути о том, что определяющий сущность или форму может пользоваться обеими способами, Аристотель говорит в трактате «О душе» в цитируемом ниже фрагменте:

[AristotleR, т. 1, О душе 403b 1‑9, кн. I, глΙ, с. 374]

<нц>

Последний приводит в объяснение материю, первый — форму и сущность, выраженную в определении (logos). Ведь сущность вещи, выраженная в определении, есть ее форма, и если вещь имеется, то форма необходимо должна находиться в определенной материи; например, сущность дома, выраженная в определении, такова: дом есть укрытие, защищающее от разрушительных действий ветров, дождей и жары; другой же скажет, что дом состоит из камней, кирпичей и бревен, а третий будет говорить о форме в них, имеющей такие-то цели. Итак, кто из них есть рассуждающий о природе? Тот ли, кто касается лишь материи, не обращая внимания на выраженную в определении сущность, или тот, кто касается только ее? Или же скорее тот, кто исходит из того и другого?

<кц>

<кп2>

Разумеется, когда определяют сущность системно или структурно, то всегда абстрагиуются от материи, ибо сущность — это то, в чём нет материи никоим образом.

Повторим: у отдельных, единичных вещей — например, вещей одного и того же «крайнего» вида — есть «общее в материи», но это общее полностью нематериально, бестелесно — это такие вещи, как, например, структурная организованность, «химический состав вообще» и  тому подобные вещи; и это общее несёт в материю форма, то есть мы усматриваем это общее в отдельных, единичных вещах потому, что они образовались через соединение с разными порциями материи одной и той же самой формы.

 

19.5. Определение в смысле выразителя сущности и определение в смысле уникального идентификатора

 

Следует отличать определение как выразителя сущности самого по себе от определения в смысле уникального идентификатора.

Возьмём то же определение человека: «человек есть разумное животное». Но что если есть (были бы) какие-то другие разумные животные — например, обезьяны или слоны? Ведь существование другого разумного животного, нежели человек, вполне возможно. Явно, что в этом случае определение надо бы было менять. Тогда получается, что определение «человек есть разумное животное» — это не выразитель сущности сам по себе, а лишь уникальный идентификатор, который позволяет, не вполне понимая из него то, что есть такое чевловек, идентифицировать, выделить, человека из прочих животных применительно к конкретным условиям. Этот идентификатор позволяет в данных конкретных условиях чётко провести границу между видом «человек» и прочими видами животных, но по сути не позволяет понять, что есть такое человек.

Очевидно, желательно, чтобы определение выражало сущность того, что оно определяет само по себе, а не в связи с конкретными условиями или в связи с чем-то иным; однако в действительности добиться этого нелегко и зачастую, говоря об определении, мы имеем дело лишь с уникальным идентификатором, требующим уточнения для того, чтобы в полной мере познать то, что есть такое идентифицируемое им.

 

20. Альтернативы («развилки») Порфирия в понимании родов и видов (в том числе аристотелевских форм и платоновских идей)

 

Известно три ключевых алтернативы («развилки»), которые надо разрешить перед тем, как говорить о том, как вы мыслите существование видов и родов. Эти альтернативы называют «альтернативами Порфирия» потому, что он первый достаточно ясно и недвусмысленно их озвучил в своём труде «Исагогика» («Введение»), также известном как «Введение к „Категориям‟ Аристотеля». Вот то место «Исагогики», в котором говорится про эти три альтернативы:

 

[АристотельПорфирий1939, Введение к «Категориям» Аристотеля Порфирия, гл. 1, с. 53 (с. 1a)]

<нц>

Сказать тут же — я буду избегать говорить относительно родов и видов, — существуют ли сии самостоятельно, или же находятся в одни только мыслях, и если они существуют, то тела ли это, или бестелесные вещи, и обладают ли они отдельным бытием, или же существуют в чувственных предметах и опираясь на них: ведь такая постановка вопроса заводит очень глубоко и требует другого, более обширного исследования.

<кц>

<кп2>

 

[AristotlePorphyry1853, vol. ΙΙ, ch. 1, pp. 609‑610 (p. 1a)], греческие слова согласно [PorfiriusG]

<нц>

For instance, I shall omit to speak about genera and species, as to whether they subsist (in the nature of things1) or in mere conceptions only; whether also if subsistent, they are bodies or incorporeal, and whether they are separate from, or in, sensibles, and subsist about2 περὶ these, for such a treatise is most profound, and requires another more extensive investigation.

Например, говоря про роды и виды, я буду умалчивать относительно следующего: существуют ли они (в том смысле, в каком обычная вещь существует согласно своей природе) или всего лишь единственно в умопредставлениях; также: если они существуют, то суть ли они тела или бестелесны; и: суть ли они отдельны от воспринимаемых чувствами вещей или же в них суть и существуют на основе3 περὶ их, — ибо подобный труд есть труд глубочайший и требует другого, более обширного исследования.

<кц>

1. Слова в скобках — вставка переводчика на английский для пояснения смысла.

2. Слово «περὶ», по-видимому, лучше бы было перевести не как «about», а как «on account of»; это английское выражение имеет смысл «на основании», то есть «на основе»; «on account of» — один из переводов «περὶ» на английский.

3. «На основе» — взят перевод греческого «» в значении «on account of», а не «about» — см. Прим. 2.

<кп2>

 

Итак, перед нами три альтенативы в виде вопросов, на которые нужно ответить в первую очередь, когда мы желаем говорить о какой-либо концепции видов и родов:

 

(i). Роды и виды существуют вне и вне зависимости от ума, объективно, или лишь как умопредставления?

(ii). Если роды и виды существуют объективно, то что такое они суть — тела или бестелесные объекты (вещи в широком смысле этого слова)?

(iii). Если роды и виды существуют объективно, то существуют ли они отдельно от чувственно-воспринимаемых вещей или же пребывают в них и  существуют на их основе?

 

Первая развилка ясна и не нуждается в пояснениях. Скажем лишь для примера, что Платон и Аристотель рассматривали роды и виды как существующие объективно, а стоики — лишь как умопредставления, то есть, говоря стоическим языком, лишь как лекту.

Перейдём ко второй развилке.

Поясним, что тела, по представлению древних греков, обладают формой (в смысле внешних очертаний, структуры, внешнего вида и тому подобного), положением в пространстве, притом ограниченным, и весом.

Тела — это то, что принципиально доступно чувственному восприятию.

(Хотя здесь следует отметить, что Аристотель вводил особую материю для математический, в том числе геометрических, объектов вроде кругов и треугольников — эта особая материя, по мнению Аристотеля, недоступна для чувственного восприятия, но доступна для восприятия разумом; но здесь мы не будем вдаваться в такие тонкости.)

Бестелесные объекты (вещи) — вроде аристотелевских форм и платоновских идей — не обладают ограниченным положением в пространстве (идеи Платона — вообще находятся вне чувственно-воспринимаемого мира) и недоступны чувственному восприятию, но могут восприниматься только лишь через умозрение. Бестелесные объекты также не имеют веса.

Аристотелевские формы «Метафизики» и вторые сущности «Категорий» (напомним, что форма «Метафизики» есть одна из разновидностей вторых сущностей «Категорий»), то есть виды и роды, находятся в этом мире как его незримая часть; они, как сказано, не воспринимаются чувствами, но могут быть восприняты посредством умозрения и присутствуют везде и не ограничиваются пространством. Такие объекты (вещи) можно уподобить времени: как, например, девять часов сразу присутствует повсюду на Земле (и наступает сразу повсюду на Земле, не нуждаясь в том, чтобы его доставляли из одного места в другие места за какое-то конечное ненулевое время) — так и формы «Метафизики», так и вторые сущности «Категорий».

Чтобы выросло дерево там, где его не было, например, вот этот вот дуб, нет нужды доставлять форму «дубность» к тому месту, ибо она повсюду, она есть объект (вещь в широком смысле этого слова), неограниченная пространством подобно времени «между девятью и десятью часами».

Перейдём к третьей развилке.

Идеи Платона, а также формы «Метафизики» и вторые сущности «Категорий» Аристотеля существуют независимо и отдельно от чувственно-воспринимаемых вещей. Когда же эти вещи создаются формами этими объектами, то не они, идеи, формы и вторые сущности, существуют на основе этих чувственно-воспринимаемых вещей, но сами эти чувственно-воспринимаемые вещи существуют на основе идей, форм и вторых сущностей, ибо без них возможно лишь существование бескачественной материи, а именно первоматерии.

Идеи, формы и вторые сущности не пребывают в чувственно-воспринимаемых вещах в том смысле, что эти вещи не являются некими своего рода «сосудами» для идей, форм и вторых сущностей, вне которых («сосудов») этих идей, форм и вторых сущностей нет. Если признать такое пребывание, то выйдет, что идеи, формы и вторые сущности суть нечто ограниченное в пространстве, что можно рассматривать как признак их материальности.

Отметим, что вторая развилка или альтернатива тесно связана с третьей: если признать телесность, то есть материальность, видов и родов (вторая развилка), то очень логично признать, что виды и роды пребывают в чувственно-воспринимаемых вещах и каким-то образом их существование основывается на существовании этих чувственно-воспринимаемых вещах.

Таковы три знаменитые «развилки» или альтернативы Порфирия.

 

К этим трём альтернативам надо для ясности добавить четвёртую:

(iv). Если роды и виды существуют объективно, то входит ли «крайний», «последний», то есть наименее общий, вид в соответствующую ему вещь как её часть или нет?

Формы «Метафизики» Аристотеля, являющиеся такими «крайними» видами, входят в соответствующие образуемые ими вещи как части их вещей; платоновские идеи — нет.

Порфирий не говори об этой четвёртой альтернативе потому, что то, о чём сейчас сказано было вещью достаточно широко известной и явной.

Заметьте: форма «Метафизики» входит в соответствующую чувственно-воспринимаемую вещь как её часть (воспринимаемая исключительно умозрением), но при этом «не пребывает в ней» (третья альтернатива Порфирия) в смысле пребывания в ней как в некоем сосуде — ведь форма существует сразу повсюду и всегда, она не ограничена пространством.

Поэтому когда вас спросят: «Находится ли форма в вещи:», то уточните — что имеет в виду спрашивающий, то есть: спрашивает ли он вас в действительности: «Является ли форма частью вещи?» или: «Пребывает ли форма в вещи как в некоем сосуде для формы?». Ведь о части вещи, конечно же, можно сказать, что она, эта часть, находится в соответствующей вещи, которой она есть часть.

 

21. Аристотель о сущности и субстрате

 

Одни из ключевых терминов в философии Аристотеля — это «сущность» («οσία») и субстрат («ποκείμενον»).

О сущности мы говорили выше; «в основном смысле», если следовать трудам Аристотеля, когда говорится о сущности, то под сущностью следует понимать: первую и вторую сущности «Категорий», первую сущность «Метафизики» (имеются в виду как формы материальных вещей, а также «чистые» формы), а также, добавим, «субстрат» (забегая вперед, скажем, что само аристотелевское понятие «субстрата», в свою очередь, включает в себя все перечисленное выше! – смотри далее);

Возникновение термина «сущность» (то есть, «нечто, что существует», «то, что существует») связано с размышлениями над вопросом: «Что вообще существует неким первичным, основным, главным способом как определённое нечто?»

Греческое слово, используемое для обозначения понятия «субстрат» — «ποκείμενον» — букально имеет смысл: «то, что лежит под», «подлежащее», «подложка» «подкладка»; именно этим словом также обозначается и «подлежащее» как часть предложения, а также «субъект» – то, о чем нечто высказывают (предицируют). (Перечисленные значения слова – не единственные). Смысл слова «ποκείμενον» тесно связан с представлением о чем-то, лежащим в основе чего-то (как, например, подлежащее, выражающееся, как правило, именем существительным, «лежит в основе» целого предложения) или стоящим впереди чего-то.

Словом, «ποκείμενον» — это основа, фундамент, то что лежит в основе, то, что является своего рода «фундаментом», основанием.

Термин «субстрат» связан с размышлением над вопросом «Что вообще существует неким первичным, основным, главным способом?», «Что существует как основа, фундамент для всего прочего?»; а этот вопрос очень похож на тот, который приводился выше, когда речь шла о сущности.

 

Во фрагменте О душе 412a 6‑9 Аристотель причисляет к тому, что обозначает сущности материю («которая сама по себе не есть определенное нечто»), в том числе и первоматерию, форму и отдельные, единичные вещи, которые состоят из материи и формы.

 

[AristotleR, т. 1, О душе 412a 6‑9, кн. II, гл. 1, с. 394]

<нц>

Итак, под сущностью мы разумеем один из родов сущего; к сущности относится, во-первых, материя, которая сама по себе не есть определенное нечто; во-вторых, форма или образ, благодаря которым она уже называется определенным нечто, и, в-третьих, то, что состоит из материи и формы.

<кц>

<кп2>

 

В одном месте — Метафизика 1029а 26‑33 — Аристотель, однако, говорит, что материя (и первоматерия) не может быть принята за некую первичную сущность и за сущность вообще (да, она, первоматерия, есть начало, но не есть сущность):

 

 

([AristotleR, т. 1, Метафизика 1029а 26‑33, кн. VII, гл. 3, с. 190])

<нц>

Так вот, для тех, кто исходит из этих соображений,  сущностью оказывается материя. Но это невозможно: ведь считается, что существовать отдельно и быть   определенным нечто больше всего свойственно сущности, а потому форму и то, что состоит из того и другого, скорее можно бы было считать сущностью, нежели материю. Однако сущность, состоящую из того и другого, т. е. из материи и формы, надо оставить без внимания: она нечто последующее и очевидное; в  некотором смысле очевидна и материя; третий же вид сущности следует рассмотреть, ибо она больше всего доставляет затруднения.

<кц>

<кп2>

([Аристотель2002, Метафизика 1029а 26‑33, кн. VII, гл. 3, с. 212])

<нц>

Так вот, для тех, кто рассматривает вопрос, опираясь на эти соображения, оказывается, что сущностью является материя. Но это невозможно: ведь и способность к отдельному существованию, и данность в качество вот этого данного определенного предмета считаются главным образом отличительными чертами сущности; а потому форму и то, что состоит из обоих начал, скорее можно было бы признать за сущность, нежели материю. Однако же сущность, состоящую из обоих начал — я имею в виду ту, которая слагается из материи и формы – надо оставить в стороне: она идет позже и <вполне> понятна; в известном смысле ясна <нам> и материя; а третья <названная здесь>

подлежит рассмотрению, ибо она представляет больше всего затруднений.

<кц>

<кп2>

 

В другом фрагменте, однако, Аристотель признает, что первоматерия есть сущность – правда, есть сущность в возможности:

 

([AristotleR, т. 1, Метафизика 1042а 26 – 1421, кн. VII, гл. 1, с. 224])

<нц>

И субстрат есть сущность; в одном смысле это материя (я разумею здесь под материей  то, что, не будучи определенным нечто в действительности, таково в возможности), в другом – существо (logos), или форма — то, что как определенное сущее  может быть отделено [только] мысленно, а третье это то, что состоит из материи и формы, что одно только подвержено возникновению и уничтожению и  безусловно существует отдельно.

Что и материя есть сущность, это ясно: ведь при  всех противоположных друг другу изменениях имеется их субстрат, например: при изменении в пространстве – то, что сейчас здесь, а затем в другом месте, при росте — то, что сейчас такого-то размера, а затем меньшего или большего размера, при превращениях – то, что сейчас здорово, а затем поражено болезнью

<кц>

<кп2>

([Аристотель 2002, Метафизика 1042а 26 – 1421, кн. VII, гл. 1, с. 261])

<нц>

И сущностью является то, что лежит в основе; в одном смысле – это материя (я говорю здесь о материи, поскольку эта последняя, не будучи отдельно данною вещью в действительности, является таковою в возможности), в другом — понятие и форма — то, что как отдельная вещь может обособляться <только> мысленно, а на третьем месте — то, что состоит из материи и формы, что одно только подлежит возникновению и уничтожению и безусловно обладает самостоятельным существованием, ибо из тех сущностей, которые соответствуют понятию, одни могут существовать отдельно, а другие – нет. Что материя также есть сущность, это ясно: при всех противолежащих друг другу изменениях есть нечто, что лежит у них в основе, например, <при изменении> в пространстве — то, что сейчас — здесь, а затем — в другом месте; при увеличении — то, что сейчас имеет такую-то величину, а затем <оказывается> меньше или больше; при качественном изменении — то, что сейчас является здоровым, а затем  больным

<кц>

<кп2>

 

В каком смысле следует понимать слова о том, что материя есть сущность в возможности? В том, что из первоматерии можно сделать вещь — «составную сущность» — через внесение в первоматерию формы или форм.

 

Представления Аристотеля о том, что есть субстрат, а что не есть противоречивы и запутаны — тем более, если рассматривать сказанное о субстрате в «Метафизике» в рамках как «Метафизики», так и «Категорий» (а также «Топики»).

Следовательно, ввиду такой запутанности, не остается ничего лучшего, как перечислить то, что Аристотель понимал под субстратом или даже, вернее, то что, оставаясь в рамках аристотелевских представлений, достаточно логично подходит на роль аристотелевского субстрата, а именно: первоматерию, уже оформленную материю, первую сущность «Метафизики», то есть, форму, — причем как форму материальной вещи, так и «чистую» форму, — первую сущность «Категорий», то есть, индивидуальную, единичную вещь, которая, согласно «Метафизике», получается через внесение формы в материю, а также вторую сущность «Категорий» (имеется в виду как «крайний» вид, так и прочие виды, а также роды).

Если посмотреть на тот список, который приведен выше, то, как видим, можно предположить, что термин «субстрат» связан с размышлением над вопросом «Что вообще существует неким первичным, основным, главным способом?», «Что существует как основа, фундамент для всего прочего?»; а этот вопрос очень похож на тот, который приводился выше, когда речь шла о сущности.

 

 

[AristotleR, т. 1, Метафизика 1028b 33 – 1029a 3, кн. VII, гл. 3, с. 189]

<нц>

О сущности говорится если не в большем числе значений, то, по крайней мере, в четырех основных, ибо и  суть бытия вещи, и общее, и род считают сущностью всякой вещи, и наряду с ними четвертое — субстрат; а субстрат — это то, о чем сказывается все остальное, в то время как сам он уже не сказывается о другом. Поэтому прежде всего надо точно определить его, ибо в наибольшей мере считается сущностью первый субстрат. А как такой субстрат в одном смысле  обозначается материя, в другом – форма… и в третьем — то, что из них состоит.

<кц>

<кп2>

 

Также приведём уже приводившийся выше фрагмент.

 

([AristotleR, т. 1, Метафизика 1042а 26 – 1421, кн. VII, гл. 1, с. 224])

<нц>

И субстрат есть сущность; в одном смысле это материя (я разумею здесь под материей  то, что, не будучи определенным нечто в действительности, таково в возможности), в другом – существо (logos), или форма — то, что как определенное сущее  может быть отделено [только] мысленно, а третье это то, что состоит из материи и формы, что одно только подвержено возникновению и уничтожению и  безусловно существует отдельно.

Что и материя есть сущность, это ясно: ведь при  всех противоположных друг другу изменениях имеется их субстрат, например: при изменении в пространстве – то, что сейчас здесь, а затем в другом месте, при росте — то, что сейчас такого-то размера, а затем меньшего или большего размера, при превращениях – то, что сейчас здорово, а затем поражено болезнью

<кц>

<кп2>

([Аристотель 2002, Метафизика 1042а 26 – 1421, кн. VII, гл. 1, с. 261])

<нц>

И сущностью является то, что лежит в основе; в одном смысле – это материя (я говорю здесь о материи, поскольку эта последняя, не будучи отдельно данною вещью в действительности, является таковою в возможности), в другом — понятие и форма — то, что как отдельная вещь может обособляться <только> мысленно, а на третьем месте — то, что состоит из материи и формы, что одно только подлежит возникновению и уничтожению и безусловно обладает самостоятельным существованием, ибо из тех сущностей, которые соответствуют понятию, одни могут существовать отдельно, а другие – нет. Что материя также есть сущность, это ясно: при всех противолежащих друг другу изменениях есть нечто, что лежит у них в основе, например, <при изменении> в пространстве — то, что сейчас — здесь, а затем — в другом месте; при увеличении — то, что сейчас имеет такую-то величину, а затем <оказывается> меньше или больше; при качественном изменении — то, что сейчас является здоровым, а затем  больным

<кц>

<кп2>

 

Подробнее об аристотелевских понятиях «сущности» и субстрата – смотри  [Чанышев 1987, стр. 40-42].

 

22. Аристотель о природе

 

В своих трудах «Физика» ([Физика, кн. II, гл. 1, 193а 28 – 19319]) и «Метафизика» ([Метафизика, кн. V, гл. 4, 101416 – 101519]) Аристотель рассматривает значения слова и термина «природа» («естество»). Здесь, конечно, имеется в виду соответствующее греческое слово, а именно «фюзис» («φύσις»).

Это слово, как видно из слов Аристотеля, многозначно и, следовательно, когда речь идёт о термине «природа», то на самом деле речь идёт о нескольких терминах, а не об одном. Мы остановимся лишь на двух значения термина.

Одно из значений слова и термина «природа» — это форма «Метафизики»; по аналогии «природой» можно назвать и вторую аристотелевскую сущность «Категорий», если рассматривать её в смысле формы «Метафизики» (то есть если считать её «крайним» видом, объективно-сущим и входящим в состав вещи).

Другое значение термина «природа» — это процесс зарождения и роста, процесс возникновения и становления, в ходе которого происходит наиболее полное и совершенное обретение, воплощение, проявление формы в вещи в том смысле, в каком об этом сказано в Прим. 3..

«Природа как форма» и «природа как процесс» — это разные термины; «звучат» они одинаково лишь из-за особенностей греческого языка.

Просторечное слово «φύσις» среди своих значений имеет: «происхождение», «рождение» — то есть «процесс происхождения», «процесс рождения»; и именно это и отображено в терминологии Аристотеля. «Природа как процесс» существует в (при) «природе как форме»; эта форма есть «источник» данного процесса. Если правильно и ясно выражаться по-русски, то на самом деле «природа как процесс» есть не «природа», а «приприродное», а именно «приприродное действие» причём не всякое, а только лишь «совершаемое при возникновении и становлении (зарождении и развитии) и направленное на полное обретение формы».

 

[Метафизика, кн. V, гл. 4, 101416 – 101519]

<нц>

Природой, или естеством (physis) называется [1] возникновение того, что растет (как если бы звук «у» в слове physis произносился протяжно); [2] первооснова растущего, из которой оно растет; [3] то, откуда первое движение, присущее каждой из природных вещей как таковой. А о естественном росте говорится относительно того, что увеличивается через иное посредством соприкосновения и сращения или прирастания, как это бывает у зародышей. Сращение же отличается от соприкосновения; в последнем случае не необходимо, чтобы было нечто другое, помимо соприкосновения, у сросшихся же вещей есть нечто одно, тождественное в них обеих, что сращивает их, вместо того чтобы они только соприкасались, и делает их чем-то единым по непрерывности и количеству, но не по качеству. [4] Естеством называется и то, из чего как первого или состоит, или возникает любая вещь, существующая не от природы, и что лишено определенных очертаний и не способно изменяться собственной силой, например: медь изваяния и медных изделий называется их естеством, а естеством деревянных — дерево (и так же у других вещей, ибо из таких [материалов] состоит всякая вещь, причем <149/150>

первая материя сохраняется): ведь именно в этом смысле и элементы природных вещей именуют естеством, причем одни называют так огонь, другие — землю, и иные — воздух, пли воду, или еще что-нибудь в этом роде, иные — некоторые из этих элементов,

иные — все их. [5] Естеством называют и сущность природных вещей, например те, кто утверждает, что естество —это первичная связь [составных частей], а как говорит Эмпедокл:

[Стойкой] природы ни у одной из вещей не бывает,

Есть лишь смешение и разделенье того, что смешалось,

А у людей оно получает названье природы.

Поэтому и о том, что существует или возникает естественным путем, хотя уже налицо то, из чего оно естественным образом возникает или на основе чего оно существует, мы еще не говорим, что оно имеет естество, если у него еще нет формы, или образа. Естественным путем, стало быть, существует то, что состоит из материи и формы, например живые существа и части их тела; а естество — это, с одной стороны, первая материя (притом в двояком смысле — или как первая в отношении самой вещи, или как первая вообще; например, если взять медные изделия, то в отношении их самих первое — это медь, а вообще, может быть, вода, если все, что плавится, есть вода), с другой стороны, форма, или сущность; а сущность есть цель возникновения. [6] В переносном же смысле естеством называется — по сходству с сущностью природных вещей — и всякая сущность вообще, так как и сущность [искусственных вещей] есть в некотором отношении естество.

Как видно из сказанного, природа, или естество, в первичном и собственном смысле есть сущность, а именно сущность того, что имеет начало движения в самом себе как таковом: материя называется естеством потому, что она способна принимать эту сущность, а возникновение разного рода и рост именуются естеством потому, что они движения, исходящие от этой сущности. И начало движения природных вещей — именно эта сущность, поскольку оно так или иначе находится в них — либо в возможности, либо в действтиельности.

<кц>

<кп2>

 

[AristotoleR, т. 3, Физика, кн. II, гл. 1, 193а 28 – 19319, с. 84]

<нц>

Таков один способ определения природы: она есть первая материя, лежащая в основе каждого из [предметов], имеющих в себе самом начало движения и изменения. По другому же способу она есть форма (morphe) и вид (eidos) соответственно определению

[вещи] А именно, как искусством называется соответствующее искусству и искусственное, так и природой — соответствующее природе и природное. И как мы никогда не скажем, что предмет соответствует искусству, если ложе существует только в возможности, но еще не имеет вида ложа, так и относительно предметов, созданных природой. Ибо мясо и кость в возможности еще не имеют собственной природы и не существуют по природе, пока не примут вида соответственно определению, с помощью которого мы и называем это мясом, а это костью. Таким образом, в другом значении природа будет для [предметов], имеющих в себе начало движения, формой и видом, отделимым от них только логически, а то, что состоит из материи и формы, не есть природа, а только существует по природе, например человек. И форма скорее, чем материал, есть природа: ведь каждая вещь скорее тогда называется своим именем, когда она есть в действительности, чем когда [она имеется] только в возможности.

Далее, человек рождается от человека, но не ложе от ложа — потому-то и говорят, что не фигура ложа есть природа, а дерево, ибо если [ложе] прорастет, то возникнет не ложе, а дерево. Но если это, [т. е. созданная человеком внешняя фигура], есть искусство, то форма [порождающих друг друга предметов] — природа: ведь от человека рождается человек.

Далее, природа, рассматриваемая как возникновение, есть путь к природе. Не так, как врачевание, о котором никогда не говорится, что оно есть путь к врачебному искусству, а к здоровью: необходимо ведь, чтобы врачевание шло от врачебного искусства, а не к нему; [порождающая] природа относится к природе не так, но порождаемое переходит из чего-нибудь во что-нибудь, поскольку оно порождается.

<кц>

<кп2>

 

При слиянии сперматозоида с яйцеклеткой с получившимся материалом (материей) соединятся эйдос, то есть форма (например, форма кошки). Может быть, лучше сказать, что при этом материал «подсоединяется», «подключается» к форме соответствующего вида (в данном случае — кошки). В результате получается вещь определённого вида (например, кошка в виде зародыша). Форма вида — «источник» сил и действий (в том числе движений) вещи именно как вещи данного вида (например, вот этой вот кошки как «кошки вообще»). Эта форма входит в состав вещи и наделяет её силами и действиями — но силами и действиями не как именно вот этой вот кошки, а как «кошки вообще». Такая форма «ведёт» данную вещь на протяжении всей её жизни, то есть обеспечивает её рост, поддерживает её в период зрелости и обеспечивает её угасание.

В период зрелости форма проявляется в вещи в наиболее полном и совершенном виде и поэтому об этом периоде говорят как о периоде, в котором вещь пребывает в состоянии наиболее полного и совершенного обладания формой. О движении же к этому периоду, то есть, например, о росте и становлении, говорят как о движении к полноте обретения формы.

 

23. Пошагово-итеративное (дискурсивное) мышление и целостное мышление (умосозерцание)

 

Следует отличать рациональное мышление от умозрения или, иначе говоря, умосозерцания (умозрительного или умосозерцательного мышления).

Другое название рационального мышления — дискурсивное или пошагово-итеративное.

Другое название умозрительного мышления — целостное или, например, в философии Прокла — интеллигибельное или интеллективное (интеллектуальное) или интеллигибельно-интеллективное. (В философии Прокла это не одно и то же, а три разных вида мышления умозрительного характера.)

Дискурсивное мышление осуществляется постепенно, шаг за шагом. Это. например, обычный ход человеческой мысли, когда человек решает какую-нибудь задачу.

Умосозерцание же — это когда человек охватывает взором ума сразу всё, весь предмет мышления, целиком. Такое часто происходит в расслабленном состоянии в виде неких «озарений».

Самое совершенное умосозерцание — это умосозерцание «всего и сразу».

Возьмём пример с картиной в тёмной комнате. Можно фонариком высвечивать её часть за частью, а затем попытаться «собрать» в голове целое на основе увиденных частей; а можно включить свет, немного отойти от картины и, охватив её взглядом целиком, воспринять её сразу как единое целое. Первое подобно дискурсивному мышлению, второе — умосозерцанию.

Интересно, что Прокл отказывал человеку даже в рациональном мышлении — он считал, что человек столь слаб, то есть силы его ума столь слабы, что он только лишь подражает рациональному мышлению высших существ.

 

Литература

 

[AristotleG] ([Аристотель1831])   Aristoteles. Аristoteles graece. In 5 vols. Ex recensione Immanuelis Bekkeri. Edidit Acadeima Regia Borussica. Vols. I, II. — Berolini: apud Georgium Reimerum, 1831

(Первый и второй томы данного издания имеют сквозную нумерацию листов)

 

[AristotlePorphyry1853]      Aristotle, Porphyry. The Organon, or Logical Treatises, of Aristotle with The Introduction of Porphyry. Translated by Octavius Freire Owen. In 2 volumes. — London: Henry G. Gohn, York Street, Govent Gareden, MDCCCLIII (1853)

 

[AristotleR] ([Аристотель1976])   Аристотель. Сочинения в четырех томах. В 4 т. — М.: Мысль, 1976‑1983 (т. 1 — 1976, т. 2 — 1978, т. 3 —1981, т. 4 — 1983)

Т. 1: Метафизика, О душе;1976

Т. 2: Категории и др.;1978

Т. 3: Физика и др.; 1981

Т. 4: Политика и др.;1983

 

[Aristotle1962]          Aristotle. The Categories. On Interpretation. Prior Analytics. — London: Willam Heinemann Ltd.; Cambridge, Massachusetts: Harvard University Press, MCMLXII (1962)

 

[Moore2013] M.A.D. Moore. Aristotle’s Essence: τὸ τί ἦν εἶναι. Posted on July 23, 2013 at

URL: http://www.ancientgreekphilosopher.com/2013/07/23/aristotles-essence-τὸ-τί-ἦν-εἶναι/

Accessed: 11 July, 2019

[PlatoG]         Plato. Plationis opera. In 5 vols. Oxonii: e typographeo Clarendoniano, Londini et Novi Eboraci, apud Humphredum Milford

 

[PlatoR] ([Платон1990])     Платон. Собрание сочинений в четырёх томах. В 4 т. — М.: Мысль, 1990‑1994

ISBN 5-244-00385-2

T.1: 1990 г.; ISBN 5-244-00451-4

T.2: 1993 г.; ISBN 5-244-00471-9

T.3: Тимей, Государство и др.; 1994 г.; ISBN 5-244-00577-4

Т.4: Послезаконие и др.; 1994 г.; ISBN 5-244-00633-9

 

[PorfiriusG]   Porfirius, Adolfus Busse (ed.). Porfirii Isagoge et in Aristotelis Categoria commentarium. — Berolini: Typis et impensis Georgii Reimer, MDCCCLXXXVII (1887)

 

[АристотельПорфирий1939]        Аристотель, Порфирий. «Категории» с приложением «Введения» Порфирия к «Категориям» Аристотеля. — М.: Государственное социально-экономическое издательство, 1939

 

[Аристотель1934] Аристотель. Метафизика. — М.‑Л.: Соцэкгиз, 1934

 

[Аристотель2002] Аристотель. Метафизика. Переводы. Комментарии. Толкования. — СПб.: Алетейя, 2002

 

[Гераклит2012]       Гераклит Эфесский. Гераклит Эфесский: все наследие на языках оригинала и в русском переводе. — М.: ООО «Ад Маргинем Пресс», 2012

ISBN 978-5-91103-112-1

 

[Маковельский1914]         А. Маковельский. Досократики. Первые греческие мыслители в их творениях, в свидетельствах древности и в свете новейших исследований. В 2 т. — Казань: Издание книжного магазина М.А. Голубева, 1914

 

[Чанышев1987] А.Н. Чанышев. Аристотель. — М.: Мысль, 1987

 

[Чанышев1999] А.Н. Чанышев. Философия древнего мира. — М.: Высшая школа, 1999

temptator: (Default)

Введение в философию Платона и Аристотеля

 

 

Свободное распространение приветствуется

Автор: Лорин Патрик МакКевин (Lorin Patrick McKevin) ;

Версия: 1.0 от 04.07(Jul).2019

tepmptator.ihostfull.com (всё в хорошем качестве, официальный сайт)

temptator@protonmail.com ; lorin.patrick.mckevin@protonmail.com

samlib.ru/t/temptator ; temptator.dreamwidth.org

 

Abstract. Статья содержит введение в философию Платона и Аристотеля начиная от таких простых тем как «модель вещи», «термин, понятие и представление», «абстрагирование и обобщения» и заканчивая платоновскими идеями и аристотелевскими формой «Метафизики» и второй сущностью «Категорий». Рассчитано на начальный уровень.

 

***

 

Содержание

 

1. Модель вещи «Сверхвещь—свойство—сила—действие»; основа и приосно́вное. 2

2. Термин, понятие, представление и сущность. 8

3. Восприятие как примитивное умозрение и примитивный «выход за пределы» — «выход за пределы» ощущений. 10

4. Абстрагирование, обобщение и сущность. 11

5. Суждение: субъект, предикат, квантор, связка. Объект суждения (предиката). Суждения тождественности применительно к католическим представлениям о Боге. 14

6. Разновидности суждений, разновидности объектов предикатов и категории Аристотеля  19

7. Платоновский эйдос (идея). Мир чувственно-воспринимаемых вещей и мир идей как две различных области бытия (действительности). Орган для зрения идей человеком. 24

8. Иносказание о пещере и ее узниках. 28

9. Мир сущий и мир сверхсущий. Сущие идеи и сверхсущая идея Блага (Единого) 31

10. Отношение причастности между идеей и соответствующей ей чувственно-воспринимаемой материальной вещью.. 32

11. Припоминание как основа познания и научения. 33

12. Платоновские теология, космогония, теогония и учение о происхождении жизни и человека согласно диалогам «Тимей» и «Послезаконие». 34

13. Проблема «двоения эйдосов» у Платона и у Филона. 42

14. Одушевлённый разумный космос как платоновский «Зевс». 44

15. Платоновская Триада (Троица) 46

16. Первоматерия Платона и Аристотеля: ничто, нечто бестелесное или нечто телесное с очень малой качественностью?. 50

17. Предшественники Платона. 57

17.1. Учение Гераклита Эфесского. 59

17.2. Учение Парменида. 68

17.3. Ксенофан. 69

18. Учение о вечности (безвременьи) Парменида и Платона. 69

19. Аристотелевские формы, аристотелевские первые и вторые сущности. 72

19.1. Термин «τò τί ἦν εἶναι» («чтойность», «суть вещи», «quiddity», «thinghood») 72

19.2. Первая и вторая аристотелевские сущности «Категорий» и форма «Метафизики»  74

19.3. Подробнее о форме и о вторых сущностях. 77

19.4. Об определении сущности или формы.. 88

19.5. Определение в смысле выразителя сущности и определение в смысле уникального идентификатора  89

20. Альтернативы («развилки») Порфирия в понимании родов и видов (в том числе аристотелевских форм и платоновских идей) 90

21. Аристотель о сущности и субстрате. 92

22. Аристотель о природе. 96

23. Пошагово-итеративное (дискурсивное) мышление и целостное мышление (умосозерцание) 99

Литература. 99

 

1. Модель вещи «Сверхвещь—свойство—сила—действие»; основа и приосно́вное

 

В данной работе понятия «вещь» и «предмет» означают одно и то же. (Соответственно, их можно использовать взаимозаменямо.)

Когда мы говорим о вещи, о предмете, то употребляем выражения вроде «эта вещь обладает таким-то свойством», «эта вещь имеет такую-то силу (способность)», «это — действие такой-то вещи». Во всех подобных выражениях, если подходить чисто грамматически, вещь представлена как обладатель свойств, сил и действий; то есть вещь, предмет — это как бы человек, а свойства, силы и действия — это как бы его «владения» вроде одежды, различных предметов, разложенных по карманам одежды и так далее.

Когда используют подобное представление о взаимоотношении вещи с одной стороны и ее сил, свойств и действий — с другой, то часто говорят, что свойства и действия находятся или существуют «при», «окрест», «возле», «у» (в смысле: «при» или «вблизи») вещи.

Однако, можно сказать и то, что эти самые свойства, силы и действия не существуют где-то вне вещи, то есть они не существуют буквально вне вещи в том смысле, в каком, например, рубашка существует вне тела. Поэтому о свойствах, силах и действиях также говорят, что они существуют в вещи.

Итак, свойства, силы и действия существуют «в (при)» вещи.

Аристотель, выражая приведенные выше мысли, говорил, что свойства, силы и действия существуют в вещи, используя предлог «ν».

Православные богословы, такие, например, как Григорий Палама, выражая приведенные выше мысли, предпочитали говорить о свойствах, силах и действиях как о том, что существует «при», «окрест», «возле», «у» (= «при» или «вблизи») вещи, используя предлог «περ» (буквально: «около», «вокруг», «кругом», «окрест»).

Как ясно, можно говорить и так, и так.

Итак, мы различаем «собственно вещь» и «свойства, силы и действия вещи», мы абстрагируем одно от другого. Такая абстракция, отделение возможна лишь в уме, поскольку одного без другого не бывает, одно невозможно отделить от другого вне ума: нет «собственно вещи» «в чистом виде», то есть без свойств, сил и действий и нет свойств, сил и действий «в чистом виде», то есть без «собственно вещи», в (при) которой они суть.

Что главнее, что важнее и в этом смысле первичнее? Сам язык нам подсказывает, что не свойства, силы и действия обладают вещью, но вещь обладает ими: ведь мы говорим, например, о свойстве вещи, но не говорим о вещи свойства. Поэтому логично принять, что «собственно вещь» главнее и важнее своих свойств, сил и действий — ведь то, что обладает обычно принимается за более главное и более важное по сравнению с тем, чем оно обладает.

Но если «собственно вещь» есть более главное, более важное, есть первичное по сравнению со свойствами, силами и действиями, то тогда логично пойти далее и принять, что свойства, силы и действия нуждаются в «собственно вещи» для своего существования, тогда как она сама для своего существования ни в чём не нуждается. В этом смысле о «собственно вещи» говорят как об основе — то есть основе для существования свойств, сил и действий, в которой они нуждаются.

Далее о свойствах, силах и действиях, сущих в (при) основе будет для краткости говориться как о приосно́вном. То есть «присоно́вное» — это собирательное название для всех свойств, сил и действий, сущих в (при) основе.

Очевидно, основа и приосно́вное имеют различные, свои собственные, способы существования; при этом, что касается различных разновидностей приосно́вного — то есть свойств, сил и действий — то каждая такая разновидность также имеет свой собственный способ существования, отличный от способов существований приосно́вного других разновидностей.

Действовать — значит создавать причинно-следственные связи. Чтобы действовать, необходима соответствующая сила или, иначе говоря, способность. Эта способность «даруется» соответствующим свойством. Например, свойство твёрдого тела «быть круглым» «дарует» ему силу (способность) «катиться по поверхности». Другой пример: свойство «иметь такое-то взаимное расположение атомов» «дарует» алмазу его чрезвычайную твёрдость по сравнению с углём, который имеет те же самые атомы, но взаимно расположенные иначе.

Поскольку действие происходит благодаря соответствующей силе и при этом действие создаёт причинно-следственные связи, об этой силе говорят как о «каузальной силе». Вообще говоря, все силы каузальны, ибо предполагают совершение благодаря им действий; поэтому слово «каузальная» при упоминании силы можно и опустить. Аналогично, свойства, «дарующие» силы называют «каузальными свойствами». В соответствии с различными концепциями сил свойства могут быть как каузальными, так и некаузальными.

Мы используем концепцию свойств, согласно которой все нереляционные свойства, то есть свойства-отношения, каузальны и согласно которой некаузальных нереляционных свойств попросту нет. Поэтому если ясно, что речь не идёт о свойствах-отношениях, то слово «каузальное», когда речь идёт о свойстве, тоже можно опустить. Например, так можно поступать, если из контекста ясно, что речь идёт о свойствах, дарующих силы, ибо реляционные свойства, то есть свойства-отношения, ничему не «даруют» никакой каузальной силы.

Вещь действует тогда, когда соответствующая сила находится в задействованном или, иначе говоря, в проявленном состоянии. Соответственно, о действии говорят как о проявлении соответствующей силы (действие есть проявление силы; проявление силы есть действие).

Те свойства, которые даруют силы для действий, то есть для создания причинно-следственных связей, как уже говорилось, называют каузальными. Прочие свойства, соответственно, суть некаузальные свойства. В силу того, что именно благодаря каузальным свойствам вещь действует, эти свойства можно назвать «главными», «важнейшими», «первостепенными». Некоторые их даже называют «подлинными» или «истинными» («genuine»).

Когда мы выше говорили о свойствах как об одной из разновидностей приосно́вного, то имели в виду именно каузальные свойства, а не какие-то иные.

Итак, наша концепция вещи такова: «собственно вещь» — это основа; в (при) основе существует приосно́вное, а именно, каузальные свойства, силы и действия. При этом выстраивается такая «иерархическая цепочка»: «каузальное свойство-сила-действие», в которой каузальное свойство «дарует» силу, а действие является проявлением силы; это проявление происходит тогда, когда сила находится в задействованном состоянии.

Можно сказать, что подобно тому, как всякое приосновно́е существует при основе, так и сила находится при соответствующем каузальном свойстве, а действие — при соответствующей силе. Однако при этом следует упомянуть, что всякое приосно́вное существует в (при) основе неким главным, основным образом; поэтому сила при каузальном свойстве и действие при силе существуют лишь неким побочным, второстепенным образом.

Из сказанного должно быть ясно, что основа есть начало для всего приосно́вного, и что каузальное свойство есть начало для соответствующей силы, а она, в свою очередь, есть начало для соответствующего действия.

Можно говорить не только о свойствах основы, но и о свойствах приосно́вного: ведь мы говорим, например, что такие-то свойства — важные, а такие-то нет; мы говорим, что эта вот сила — полезная, а эта — вредная; мы говорим, что это действие — очень интенсивное, а вот это вот — малой интенсивности.

Но, говоря так, следует помнить, что все эти свойства суть некаузальные: они ничему не добавляют никакой каузальной силы и в строгом смысле они не существуют ни в (при) основе, ни при том приосновном, о котором говорилось выше, то есть при том, что «достаточно близко» связано с каузальными свойствами — ни при них самих, ни при даруемых ими силах, при действиях, являющихся проявлениями этих сил.

Когда мы, например, говорим, что свойства действия «находятся при действии», то говорим о «чисто грамматическом явлении», говорим в нестрогом смысле: ведь эти свойства некаузальны.

Ни каузальные свойства, ни силы, ни действия, словом, ничто из приосно́вного, не обладают собственными каузальными свойствами.

Всегда помните: в нашей модели вещи каузальное свойство — это то, что дарует силу, то, что в иерархии приосно́вного идет прежде силы, а не то, чем обладает сила.

 

Вернёмся к тому, что было сказано выше, а именно к утвреждению о том, что основа является началом для всего приосно́вного, каузальное свойство является началом для силы, а сила является началом для действия. Можно сказать также (как это делают богословы): основа является истоком или источником для всего приосно́вного, каузальное свойство является истоком или источником для силы, а сила является истоком или источником для действия.

Однако, говоря так, всегда следует помнить, что эти слова — «начало» и «источник» — в данном контексте нельзя понимать в причинно-следственном, то есть в каузальном, смысле.

Так, например, основа есть начало и источник для действия. Но основа не совершать какого-то другого действия, чтобы совершить это действие, дабы «извести его из себя», «источить его из себя» и стать таким образом началом для него в причинно-следственном смысле. В самом деле: если такое другое действие существует, то оно тоже должно быть приосно́вным; и тогда чтобы объяснить его наличие нам надо будет ввести третье действие, которое будет порождать это второе действие в цепочке причинно-следственных связей… Ясно, что так рассуждать можно продолжать до бесконечности и мы получим бесконечную цепочку причинно-следственных связей и бесконечное число действий, порождающих действия через создание причинно-следственных связей. Но это ещё не всё; чтобы это другое действие существовало, необходима соответствующая сила и соответствующее каузальное свойство! И так для каждого действия в получающейся бесконечной цепочке порождающих друг друга действий!

Аналогично, должно быть ясно, что основа, являющаяся началом и источником свойств и сила, а не только действий, не совершает никаких действия и для того, чтобы создавать силы и свойства.

(Мы сейчас говорим  грубо, чтобы читатель мог понять самую суть проблемы; конечно, могут существовать какие-нибудь самомодифицирующиеся автоматы, которые изменяют себя; могут существовать такие живые существа, как бабочки, возникающие из гусеницы и так далее; но речь сейчас, как ясно интуитивно, идёт не о таких случаях).

Так в каком же смысле говорится, что основа есть начало и источник для всего приосно́вного, что каузальное свойство есть начало и источник для соответствующей силы, и что сила есть начало и источник для соответствующего действия?

Очевидно, так говорится только лишь в смысле того, что чего главнее и важнее, в смысле того, что при чём находится и в этом смысле что чего «выше» или «ниже».

 

Часто, говоря о вещи, мы не отделяем «собственно вещи», то есть основы, от приосно́вного; поэтому такая вещь, то есть вещь в таком понимании, для нас есть совокупность основы и приосно́вного, сущего в (при) основе. Но, как ясно, такое отделение можно и производить. Таким образом, следует различать «вещь» как совокупность основы и приосно́вного и «собственно вещь», то есть основу вещи. Часто «собственно вещь» называют просто «вещью» и это затрудняет такое различение.

«Собственно вещь» или, иначе говоря, основу вещи в первом понимании слова «вещь», мы также будем называть «сверхвещью».

Как уже говорилось, отделить основу от приосно́вного можно только мысленно, умозрительно, то есть такое абстрагирование может быть приозведено лишь в мышлении и сознании, ибо в действительности основа неотделима от приосно́вного, «одного без другого не бывает».

 

Мы используем концепцию сил и свойств, согласно которой все нереляционные свойства каузальны (об этом уже говорилось); согласно такой концепции нет низкоуровневых нереляционных свойств, которые непосредсвенно некаузальны (но каузальны опосредованно) и выскокуровневых нереляционных свойств, которые каузальны непосредственно. Скажем более определённо: мы используем концепцию свойств и сил Heil’а с её утвреждением о том, что и силовые, и признаковые свойства суть те же самые свойства в том смысле, что одно и то же самое нереляционное свойство является одновременно и силовым, и признаковым и потому непосредственно каузальным. Но некоторые философы — далее мы рассматриваем эту концепцию подробнее, —  считают, что существуют упомянутые «низкоуровневые» и «высокоуровневые» свойства и что одно и то же нереляционное свойство не может быть одновременно и силовым, и признаковым (см. об этом подробнее ниже).

Рассмотрим примеры. О вазе мы можем сказать, что она имеет определённый химический состав и микроструктуру и что она хрупка; о бильярдном шаре мы можем сказать, что он круглый и способен катиться по ровной поверхности.

В рассматриваемом примере с вазой первым, низкоуровневым, следует отнести свойства, описывающие химический состав и микроструктуру и подобные, ко вторым, высокоуровневым — свойства типа «быть хрупким». Аналогично, при таком подходе у бильярдного шара «быть круглым» — низкоуровневое свойство, «быть способным катиться по ровной поверхности» — высокоуровневое. При этом считается, что только высокоуровневые свойства непосредственно связаны с каузальными силами, то есть «даруют» каузальные силы. Низкоуровневые же свойства рассматриваются как нечто вроде «почвы», на которой «произрастают» высокоуровневые свойства, которая (почва) собственных, непосредственно с ней связанных, каузальных сил не имеет.

Иначе говоря, с каузальными силами низкоуровневые свойства связаны опосредованно — через соответствующие высокоуровневые свойства. Непосредственно же с низкоуровневым свойством в такой концепции сил и свойств, как сказано, не связано никакой каузальной силы.

Разумеется, как сказано, существуют и иные мнения. Так, далее будет подробнее рассмотрена иная концепция сил и свойств, согласно которой в рассматриваемом примере, грубо говоря, со всеми свойствами связаны каузальные силы, а деление на уровни отсутствует.

Из указанных примеров видно, что проявления бытия объектом с точки зрения наличия признаков (свойств) и сточки зрения наличия сил — вообще говоря, не одно и то же хотя бы потому, что все здесь зависит от того, какую «философскую (метафизическую) подкладку» под это подложить, какую «философию» мы используем, изучая бытие объекта. Если стать на одну точку зрения, то получается, что не всякий признак (свойство) «дарует» силу непосредственно, то есть не всякий признак (свойство) обладает каузальной силой непосредственно; если встать на другую точку зрения, то получается наоборот.

(Мы сейчас для простоты не рассматриваем таких нереляционных свойств, которые, хотя и существуют, но не даруют никакую силу ни прямо, ни косвенно — это особый случай и вообще само существование таких свойство с легкостью можно отвергнуть — ибо они принципиально необнаружимы.)

 

Логично думать, что описание проявлений объектом своего бытия с точки зрения наличия основы (сверхвещи), свойств, сил и действий — это некие первичные, примитивные действия, которые выполняет наш разум. И поэтому логично также считать, что разобранная выше модель вещи «Сверхвещь-свойства-силы-действия» является наиболее подходящей для нашего разума.

Возможно, разум не обманывает нас (как и во многих других случаях) и вещи действительно устроены так, как их отражает в нашем сознании наш разум.

Разобранная выше модель вещи (назовем ее главной моделью), хотя она и наиболее распространена, тем, не менее, не являются единственной; не является она также и самой простой — хотя она и является, как сказано, по-видимому наиболее  подходящей для нашего разума. Среди её достоинств также и то достоинство, что она наиболее соответствует человеческому языку.

Простейшая попытка упросить эту модель — это убрать из неё основу. В этом случае вещь рассматривается как система или, иначе говоря, связка (bundle) свойств, в (при) которых существуют силы и действия по образу того, как приосно́вное существует в (при) основе в случае главной модели.

Дальнейшая попытка упрощения предполагает убирание не только основы, но и свойств. В этом случае вещь рассматривается как система или, иначе говоря, связка (bundle) сил, в (при) которых находятся действия.

Наконец, предельная попытка упрощения предполагает убирание не только основы и свойств, но и сил. В этом случае вещь рассматривается как система или, иначе говоря, связка (bundle) действий, в (при) которых уже не находится ничего.

Легко заметить, что при переходе от главной модели вещи к модели в виде связки свойств, свойства начинают играть ту роль, которую в главной модели играла основа. То есть, в модели в виде связки свойств эти свойства можно рассматривать как некую основу. Это же самое можно сказать и относительно модели в виде связки сил, и относительно модели в виде связки действий.

Основу в главной модели будем называть нормальной.

Основы в модели в виде связки свойств, в модели в виде связки сил и в модели в виде связки действий будем называть особыми основами. То есть в первой из упомянутых моделей основа состоит как из частей из множества каузальных свойств, во второй — из множества сил, а в третьей — из множества действий.

Основу можно понимать не только как основу для существования приосно́вного в (при) ней, основе, но и как некую основу для существования вещи вообще, без которой это существование невозможно.

Сказанное можно также интерпретировать таким образом: для своего существования всякая вещь нуждается в основе и применительно к различным моделям вещи эта основа может быть либо нормальной, либо особой. В последнем случае имеются различные варианты — особая основа в виде множества каузальных свойств, особая основа в виде множества сил и особая основа в виде множества действий.

Если вещь рассматривается как «связка свойств», то эти свойства называют ещё «чистыми свойствами»; аналогично, если вещь рассматривается как «связка сил», то эти силы называют «чистыми силами»; а если вещь рассматривается как «связка действий», то эти действия называются «чистыми действиями».

(Вы можете встретить также термин «чистые формы» в философии Аристотеля; «чистые формы» — это формы, принципиально не предназначенные для соединения с материей; такой «чистой формой» является, например, аристотелевский бог-Перводвигателей; здесь же заметим, что Фома Аквинский рассматривал ангелов как «чистые формы».)

 

Основа, сверхвещь, субстанция, — это, образно говоря, «чёрный ящик», в котором неизвестно что. Собственно говоря, её даже нельзя представлять как «чёрный ящик», ибо тот всё-таки обладает свойствами, силами и действиями — потому мы его и можем представить; основа же, взятая сама по себе, понимается как то, что лишено всяких свойств, сил и действий. Трудно представить что-то подобное; все наши представления такой основы — лишь слабое подобие того, что должно быть. В этом смысле основа, сверхвещь, субстанция, «в её собственном виде» «неуловима» для нашего разума, ибо мы, по-видимому, не можем представлять себе чего-то, лишенного свойств, сил и действий.

Тем не менее, основу можно приближенно попытаться представить в виде подобного чёрного ящика или чёрной шкатулки. Тогда силы, свойства и действия вещи с этой основой можно представить в виде трёх слоёв стикеров или ярлыков, которыми обклеена эта чёрная шкатулка (чёрный ящик).

Спрашивается: можно ли изменить сущность вещи переклеиванием этих ярлыков? Например, возьмём кота, отклеим от него всё стикеры и получим субстанцию кота в чистом виде, а затем возьмём стикеры, соответствующие льву и приклеим их к получившейся «свободной» субстанции. Что мы в результате получим? Если такое «переклеивание» возможно, то мы получим льва. Таким образом, произойдёт транссубстанцинация или пресуществление кота в льва, то есть изменение сущности кота в сущность льва. («Сущность» — другое занчение философского термина «субстанция».) При этом субстанция останется той же самой, не претерпев никаких изменений — просто она сменит владельца, став из субстанции кота субстанцией льва.

Мы, как уже говорилось, приняли, что отделить основу от приосно́вного можно только мысленно и, таким образом, согласно такому положению, транссубстанация невозможна. Но это одно из возможных философских положений — другие философы могут принять, что подобная транссубстанцинация вполне возможна.

На чём мы основывали своё мнение? На том, что приосно́вное корениться (имеет свой корень) в основе; приосно́вное — это, образно говоря, лишь ветви, выросшие из корня и «отображающие корень». Следовательно, «нельзя изменить ветви, не изменив корня», а «изменение корня приводит и к изменению ветвей». Таким образом, описанная выше транссубстанцинация кота во льва, когда сверхвещь, основа, субстанция, остаётся одной и той же и не изменяется, невозможна: потому и изменяется приосно́вное, что изменяется основа и никак невозможно изменить это приосно́вное, не изменив основы.

Но что изменяется в основе? Ведь мы не можем сказать, что изменяются свойства, силы или действия основы — потому, что всё это относится к приосно́вному; у основы нет каких-то своих собственных «внутреннейших» свойств, сил и действий, которые не принадлежат приосно́вному. Поэтому можно сказать только следующее: каким-то непонятным и непредставимым образом изменяется то, что является корнём, из которого «произрастают» свойства, силы и действия вещи — словом, всё приосно́вное вещи.

 

2. Термин, понятие, представление и сущность

 

Когда мы мыслим или говорим о чем-то вообще вроде: о человеке вообще, о белизне вообще, о процессе рождения вообще и так далее, а не об отдельном, единичном вроде: о вот этом вот человеке, Иоанне, о вот этой вот белизне, о вот этих вот лепестках вот этого вот цветка, о вот этом вот рождении вот этого вот животного с такой-то кличкой, то делаем это так, что используем три «вещи»: термин, понятие и представление.

Термин также называется именем или названием; что это такое — понятно интуитивно. Думайте о термине как о некотором ярлыке, бирке, инвентарном номере, привязанном к понятию и представлению. Термин может быть как словом, так и словосочетанием.

Понятие также называется определением; это мысль или система мыслей, которая может быть записана, и которая, используя соответствующий термин, дает ответ на вопрос: «Что есть «это» — то, что обозначается соответствующим ему термином — по существу?», то есть: «Каково существо, сущность «этого»?».

Имеется несколько видов определений. Например, определение может быть дано в форме: «Человек — это разумное смертное животное» (так обычно определяли человека христианские богословы древности), «Ромб — это равносторонний параллелепипед» — то есть, через указание рода («животное») и видовых признаков («разумное»). Когда речь идет о предельно-общем и когда подобная форма невозможна, определение дается в «круговой» форме через соотнесение терминов, через указание связи между ними. При этом термин A, например, определяется через термин B, а термин B — через термин A и, соответственно, имеются выражения вроде: «Причина есть то, что порождает следствие, а следствие есть то, что порождается причиной».

Итак, понятие (определение), отвечая на вопрос «Что есть «это» по существу?» отражает и выражает сущность «этого». Ответ на данный вопрос подразумевает отражение и выражение существенных свойств «этого», а также существенных связей и отношений «этого» с другими «этими» и игнорирование несущественных свойств, связей и отношений.

Под сущностью или, иначе говоря, существом понимают то, в силу обладания чем отдельное, единичное «это» есть именно то, что оно есть и не есть нечто иное в смысле принадлежности к соответствующему «этому» ближайшему (то есть наименее общему) виду или роду. Иначе говоря, сущность, существо есть то, обладание чем делает отдельное, единичное «это» принадлежащим к соответствующему ему ближайшему виду или роду.

Например, под существом вот этого вот дерева, вот этого вот растущего здесь дуба, понимают то, в силу обладания чем этот отдельный, единичный дуб есть именно дуб (представитель вида деревьев «дуб»), а не осина, есть именно дуб, а не шиповник, есть именно дуб, а не заяц.

Понятие строится посредством операций абстрагирования (отвлечения) и обобщения; последнее — обобщение — предполагает выделение важного, главного, первостепенного (и в этом смысле «существенного») и игнорирование неважного, неглавного, второстепенного.

Наконец, прейдем к представлению.

Представление — это наглядный образ, воспринимаемый «зрением» («глазами») ума — то есть наглядный образ, доступный для умозрения, — носящий обобщенный характер, а именно такой, что имеется связанное с ним понятие, которое по определению отражает и выражает некоторую сущность.

Хотя можно сказать, что понятие также воспринимается «зрением» ума, но, тем не менее, его восприятие не связано с непосредственным восприятием наглядного образа того, о чем говорит понятие. Конечно, когда мы уразумеваем понятие, рассматриваем его в уме, то у нас, как правило, в уме возникают некоторые образы, некоторые представления, связанные со словами, используемыми в понятии, и связями между этими словами — например, образы и представления, связанные с другими понятиями, используемыми в этом понятии, и связями между этими понятиями. Однако все эти образы и представления не суть непосредственный наглядный образ, который здесь имеется в виду.

Подчеркнем, что представление, о котором здесь говорится, а именно, представление, связанное с понятием и соответствующим ему термином имеет именно обобщенный характер и, при том, такой что отражает и выражает соответствующую ему сущность. То есть это представление есть некоторое обобщение. Разумеется, могут быть и представления об отдельном, единичном — ведь можно поставить не только вопрос «Что есть «человек вообще»?», но и вопрос «Что есть вот этот вот отдельный, единичный человек, Иоанн?». Однако когда мы говорим о представлении в контексте соответствующих ему термина и понятия, то речь идет о представлении, имеющем обобщенный характер в указанном выше смысле — то есть такое, которое само отражает и выражает некоторую сущность, и которому соответствует определение, отражающее и выражающее эту же сущность.

Неверно думать, что невозможно четко дать определение в интуитивном и «бытовом» смысле этого слова отдельному, единичному — то есть, например, ответить на вопрос: «Что есть вот этот вот человек, Иоанн?». Ведь люди, пусть, может быть, порой и неявно, основываясь на таком определении, узнают среди множества людей своего отца, мать, детей, друзей и не путают их между собой.

Подобно тому, как определение виду дается через указание рода и видовые признаки («Ромб есть равносторонний параллелограмм»), определение отдельной, единичной вещи, например, можно дать через указание вида и набора признаков этой вещи, который уникален и делает эту вещь единственной среди других вещей этого же вида. Однако как только мы сделаем такое определение, то окажется, что некоторые из этих признаков, «текут», «изменяются» — как и сама текучая и изменяющаяся вещь. Это изменение признаков отражает изменения, происходящие в самой вещи. Так, например, у человека при жизни изменяется рост, вес, внешний вид, здоровье и многое другое. И в результате получится не «постоянное определение», а «текучее определение», не носящее обобщенного характера, притом такого, что получается определение сущности. А имеется что-то вроде неявной договоренности «определением» называть именно то, что выше названо «постоянным определением».

Тому, что выше названо «текучим определением», соответствует сущее в привычном чувственно-воспринимаемом мире — как и ощущениям и восприятиям; а «постоянному определению» соответствует сущее в платоновском мире идей.

 

3. Восприятие как примитивное умозрение и примитивный «выход за пределы» — «выход за пределы» ощущений

 

Строго говоря, восприятие отдельной, единичной вещи тоже можно рассматривать как то, что получено через умозрение. То есть: процесс построения восприятия умом на основе многих ощущений тоже есть некое умозрение, пусть и примитивное. Ведь непосредственно в чувственном опыте, поступающем в ум, в сознание, то есть в ощущениях, даны лишь множество отдельных друг от друга сторон существования вещи. Так, зрение дает нам зрительный образ дерева; осязание дает нам тактильный образ коры дерева; обоняние дает нам аромат («ароматический образ»); слух дает нам слуховой образ. После получения всех этих образов наш ум «сводит» их вместе и порождает целостный образ отдельного, единичного дерева, а именно восприятие отдельного, единичного дерева. Однако порождение умом такого восприятия настолько автоматизировано, настолько привычно и незаметно и, к тому же, настолько рассматривается многими как нечто, отличное от «истинного умозрения», что за умозрение никем или почти никем не считается.

Создание умом восприятия вещи (которое по определению имеет целостный характер) на основе информации, поступающей от органов чувств, то есть на основе ощущений, — это некая «метафизическая» операция, совершаемая умом. «Метафизика» заключается в следующем: ум делает «выход за пределы» ощущений и принимает в качестве постулата утверждение о существовании какой-то целостной отдельной, единичной вещи, лежащей в основе многих разрозненных ощущений — вещи, которая служит источником этих ощущений, создает их или каким-то образом участвует в их создании. «Есть отдельная, единичная вещь, которая «стоит» за всеми этими многими различными ощущениями и лежит в их основе» — утверждает, «работая на автомате», ум. Но что если это не так? Какие основания у нас есть, чтобы так полагать? Как это можно доказать? Не обманывает ли нас ум? — вот первые же вопросы, который должен задать себе философ-метафизик. Собственно, еще до этого он же должен задать такие вопросы, как: «А какие основания есть для того, чтобы предполагать наличие какого-то внешнего по отношению к сознанию мира? Не существуют ли ощущения исключительно в моем сознании? И что они есть такое и что есть такое само сознание? Может быть ощущения — это элементы сознания, которые его хотя бы отчасти и конструируют — подобно тому, как из квадратиков строится картинка пазла?».

Ну и, наконец, зададим такой вопрос — специально для любознательного читателя: не является ли «метафизическим постулатом», «выходом за пределы», подобным тому, что описан выше, утверждение о том, что существует некто, смотрящий на «картинку пазла», отличный от самой этой картинки или ее части? Не есть ли то, что мы называем здесь «смотрящим» лишь еще одно ощущение или еще одна группа ощущений — ощущение смотрения, ощущение сознания, ощущение самосознания и так далее… ? Представьте, что лист с пазлом может согнуться так, что часть пазла на одном конце листа видит другую половину листа пазла, но не видит, что она, как и та часть, на которую она смотрит, принадлежит к одному и тому листу пазла и, соответственно, не понимает, что в этом листе пазла она существует на равных условиях с другими частями пазла… Не решит ли такая часть пазла, что она и есть «смотрящий», отличный от пазла на листе?

 

4. Абстрагирование, обобщение и сущность

 

Абстрагирование или, иначе, говоря по-русски, отвлечение, — это совершаемо умом и в уме выделение в чем-то и последующее отделение, отвлечение от этого чего-то каких-либо свойств, сил, действий или самой той основы, в (при) которой они существуют таким образом, что абстрагированное представляется (в уме) чем-то существующим самим по себе, отдельно от того, от чего оно было абстрагировано.

Так, мы можем выделить в уме, скажем, белизну вот этого вот листа бумаги (из соответствующего восприятия) и в уме же «отделить» ее от самого листа бумаги, представив ее как то, что существует само по себе, не нуждаясь в основе, каковой для неё является лист бумаги; мы можем также выделить и отделить в уме о всех его свойств, сил и действий сам лист бумаги, понимаемый как та основа, при которой существуют соответствующие ей свойства, силы и действия, и которая сама по себе лишена всяких свойств, сил и действий. Подчеркнем, что все эти операции являются операциями чисто умственными, ибо в действительности отделить свойства, силы и действия от основы невозможно: одно не существует без другого.

Наконец, когда в сложной системе мы выделяем умственно какую-то ее часть, мысленно отделяем ее от системы и рассматриваем ее как существующую саму по себе, вне связи с системой, то это — тоже абстрагирование.

Обобщение — это выделение важного, главного, первостепенного в множестве чего-то, которому сопутствует игнорирование неважного, неглавного второстепенного, совершаемое «под определенным углом зрения», «с определенной точки зрения», с определенной целью, совершаемое ради ответа на определенный вопрос, причем такое выделение, результаты которого всеобщи для всех элементов этого множества.

Так, можно задаться вопросами: «Какова сущность белизны всех листов бумаги?»; «Какова сущность всех процессов испарения?»; «Что есть сущность силы роста растений?»; «Что есть сущность человека  (в смысле: всех людей)?». При попытке ответить на все эти вопросы будет происходить абстрагирование и обобщение.

При ответе на вопрос о сущности человека («Что есть сущность человека?», «Чем таким обладает человек, что делает его именно человеком, а не, скажем, представителем иного вида?») мы вынуждены говорить о «человеке вообще». Если ориентироваться на «Категории» Аристотеля, то «человек вообще», который и есть человеческая сущность, — это основа, в (при) которой существуют свойства, силы и действия этой сущности. Они понимаются как «свойства вообще», «силы вообще» и «действия вообще». То есть: отдельный, единичный человек имеет глаза коричневого или голубого или зеленого цвета, а «человек вообще» имеет «глаза вообще», которые имеют «окраску вообще».

При «построении» представления о «человеке вообще» сперва надо абстрагировать отдельные, единичные свойства отдельных, единичных людей — то есть «отделить» в уме их, эти свойства, от тех, кого они суть свойства. Затем на основании этих абстракций через обобщение надо «построить» в уме соответствующие «свойства вообще». При этом подобный переход от отдельных, единичных свойств к «свойствам вообще» может быть невозможен: ведь нечто может быть свойственно лишь ограниченному кругу людей, а то и вовсе лишь одному человеку, а не всем людям. После этого необходимо оставить лишь важные, главные, первостепенные с точки зрения ответа на вопрос свойства и отбросить иные. Такая «выбраковка» свойств является частью процесса обобщения. В результате мы получим представление и определение сущности человека: ведь его можно дать через оставшиеся свойства, которые будут являться существенными — то есть, относящимися к, находящимися в (при) сущности человека. В самом деле — ведь можно сказать: «Человек — это что обладает сущностью (понимаемой как основа), в (при) которой находятся следующие существенные свойства…». Так, например, определение «Человек есть разумное животное» подразумевает именно это: «Человек есть то, что обладает сущностью (понимаемой как основа), в (при) которой имеются свойства «быть животным» и «быть разумным»».

Следует помнить, что в видовых определениях через род и видовое отличие («Человек есть разумное животное») перечисляется лишь минимальный набор видовых отличий, делающий возможным идентификацию представителей этого вида среди представителей этого же рода. Если бы обезьяны или тигры были разумными, то упомянутое определение человека не работало бы. Давая это определение человеку, поступают очень упрощенно; оно, это определение, в большой степени не основывается только лишь на виде «человек» самом по себе и соответствующем роде «самом по себе».

Не все, что есть общее для всех людей, «входит» в сущность: все люди могут обладать неким одним и тем же свойством, в результате чего получится так, что существует и соответствующее «свойство вообще»; но это «свойство вообще» может быть неважным при ответе на поставленный вопрос.

Отметим, что, говоря, что что-то разумно, что что-то обладает умом, в древности в эти слова вкладывали несколько иной смысл, чем тот, который мы вкладываем в них сейчас. Ныне, говоря про разумность, мы, скорее, подразумеваем наличие интеллекта, который может быть и искусственным; так, робот может быть в этом смысле разумным, но он, конечно же, не обладает «я», не обладает сознанием и самосознанием. В древности же, говоря, что нечто обладает умом, что нечто разумно, скорее, в первую очередь подразумевали, что это нечто есть «я», что оно обладает сознанием и самосознанием и лишь во вторую очередь имели в виду то, что этому «я» присущ интеллект (мышление). Таким образом, для древних «быть разумным» — это: «обладать «я», «на фоне» которого «разворачивается» процесс мышления».

В зависимости от преследуемых при абстрагировании и обобщении целей, в зависимости от того, с какой точки зрения мы смотрим на «исходный материал» для проведения этих операций, «на выходе» получается различный результат. И этим результатом может быть вовсе не сущность, существо отдельного, единичного (по крайней мере, в привычном понимании сущности — «сущность вот этого вот человека», «сущность вот этой вот книги», «сущность вот этого вот процесса» и так далее).

Понятие и представление о сущности чего-то отдельного, единичного возникает не при всяком абстрагировании и обобщении, связанном с этим чем-то, а только лишь при таком, когда ищут ответа на вопрос «Что есть это по существу?». При этом под существом понимают то, в силу обладания чем отдельное, единичное «это» есть именно то, что оно есть и не есть нечто иное в смысле принадлежности к соответствующему «этому» ближайшему виду или роду. Иначе говоря, сущность, существо есть то, обладание чем делает отдельное, единичное «это» принадлежащим к соответствующему ему ближайшему виду или роду.

Например, под существом вот этого вот дерева, вот этого вот растущего здесь дуба, понимают то, в силу обладания чем этот отдельный, единичный дуб есть именно дуб (представитель вида  деревьев «дуб»), а не осина, есть именно дуб, а не шиповник, есть именно дуб, а не заяц. Назовем сущность отдельного, единичного дуба, скажем, «дубовостью» или «дубностью».

Аналогично, под существом вида деревьев «дуб» понимают то, в силу обладания чем вид «дуб», рассматриваемый как нечто отдельное, единичное, является представителем рода растений под названием «дерево». Здесь вид «дуб» выступает по отношению к роду «дерево» так же, как отдельный, единичный дуб выступает по отношению к виду «дуб» — то есть как нечто отдельное, единичное, существующее наряду с прочим отдельным, единичным. «Прочим» в данном случае являются такие виды деревьев, как «сосна», «клен», «береза» и так далее.

Сущность есть то общее во многих отдельных, единичных, что делает их именно тем, что они есть, а не иным в означенном выше смысле.

Отметим следующее: выражение «сущность дуба» (например, в таких вопросах, как «В чем сущность дуба?») можно понимать двояко: (i) сущность отдельного, единичного дуба или сущность многих или даже всех отдельных, единичных дубов или, иначе говоря, сущность растений, называемых дубами. (ii) Сущность дуба как вида, сущность вида «дуб» в смысле: то, что делает виды «дуб», «осина», «береза» и так далее представителями рода «дерево». Очевидно, в первом смысле ответ на поставленный вопрос — «дубовость» («дубность»), а во втором — «деревянность» («деревчатость»). Что именно имеется в виду, когда говорят о «сущности дуба», надо отслеживать по контексту.

Как ближайший к отдельной, единичной вещи вид (подвид) «находится» в ней, так и ближайший к виду рода «находится» в нем.

Заметим, что когда мы здесь говорим о виде как о «находящемся» в отдельной, единичной вещи, принадлежащей к этому виду, а о роде — как о «находящемся» в виде, который к нему, этому роду, принадлежит, мы вовсе не утверждаем, что вид и род есть не только соответствующие представления и определения, существующие в уме, но и нечто сущее вне ума наподобие чувственно-воспринимаемых вещей или платоновских идей. Равно, мы этого и не отрицаем.

Употребляя слово «находится» в данной ситуации мы подразумеваем интуитивно-ясный смысл этого слова. По крайней мере, можно сказать, что представление о виде и его определение «находятся» соответственно в представлениях об отдельных, единичных вещах этого вида и их «текучих определениях»; представление о роде и его определение «находится» соответственно в представлениях об отдельных, единичных видах этого рода и их определениях. Это же можно сказать и о высших родах. В самом деле: когда мы говорим, что «Человек есть разумное животное», то подразумеваем, что понятие «человек» включает в себя понятие «животное»; а когда мы говорим, что «Ромб есть равносторонний параллелограмм», то подразумеваем, что понятие «параллелограмм» включает в себя понятие «ромб».

Как было сказано, в зависимости от преследуемых при абстрагировании и обобщении целей получается различный результат и им может быть вовсе не сущность, существо отдельного, единичного (по крайней мере, в привычном понимании этого слова). Так, можно задаться вопросом: «В чем сущность вещей, годных к пересылке почтовыми посылками?». Ответом быть должно быть что-то вроде: «Вещь должна быть не более таких-то размеров, не тяжелее, скажем, тридцати килограммов и не должна быть чем-то горючим или взрывоопасным или же скоропортящимся продуктом». Обычная книга будет удовлетворять этим требованиям и в этом смысле будет обладать сущностью вещи, годной к пересылке по почте («почтововпересыльностью»); но вряд ли кто-то назовет такую сущность сущностью книги, сущностью в собственном смысле. Упомянутый выше вопрос может быть поставлен вообще без употребления слова «сущность»: «Каковы должны быть свойства вещи, пересылаемой по почте?». И так перефразированный вопрос по смыслу очень далеко отстоит от вопроса: «Что есть по своей сущности вот эта вот вещь, которую мы собираемся переслать по почте?».

 

5. Суждение: субъект, предикат, квантор, связка. Объект суждения (предиката). Суждения тождественности применительно к католическим представлениям о Боге.

 

Суждение — это простейшая мысль, выражающая наличие или отсутствие у чего-то какого-то свойства или же утверждающая, что есть или что не есть это что-то. В первом случае суждение говорит (отвечает на вопрос) о том, каково (какое) есть или не есть нечто. Будем называть такие суждения «каково-суждениями». Во втором случае суждение говорит (отвечает на вопрос) о том, что есть или не есть это нечто. Будем называть такие суждения «что-суждениями».

Примеры суждений: «Это животное есть (какое?) рыжее», «Это животное есть (кто?) кот».

Заметьте: «что-суждение» может быть преобразовано в «каково-суждение» с использованием термина «сущность». Так, например, вместо суждения «Это животное есть (кто?) кот» можно высказать суждение «Это  животное есть (какое?) обладающее сущностью кота».

Здесь, говоря о суждениях, мы используем термин «сущность» в самом широком смысле, то есть как в основном, так и в неосновном: можно говорить не только о сущности человека, кота и так далее, но и о сущности белизны (сущности белого), сущности силы гравитации, сущности действия электромагнитного экрана, сущности процесса роста зерна…

В общем случае суждение имеет четыре части: квантор, субъект (S), связку и предикат (P); при этом квантора может не быть, а связка может быть только лишь подразумеваема, но не выражена словом.

Если суждение выражено на конкретном языке с использованием конкретных знаков и при этом внимание акцентируется именно на этом языке и этих знаках, то о так выраженном суждении говорят как о высказывании. Термин «высказывание» обычно используется в математической логике. Под конкретным языком здесь понимается некий искусственный язык вроде того, что используется в упомянутой математической логике, а под конкретными знаками — знаки, разработанные для этого языка. (Ясно, что мышление, будучи облечено в языковую форму, всегда осуществляется на некоем вполне определенном языке — даже если нет никаких искусственных языков.) Впрочем, многие используют слова «суждение» и «высказывание» как синонимы и, соответственно, суждение в означенном выше смысле называют также и высказыванием, а высказывание в означенном выше смысле — также и суждением.

Суждению и высказыванию грамматически соответствует повествовательное предложение — то есть они сами по себе и есть такое предложение.

Субъект (S) — это то, о чем или тот, о ком высказывают.

Латинское слово «субъект», «subjectum», буквально означает: «брошенное, метнутое под (нечто)» или «положенное в (как) основание под (нечто)». Русское слово «подлежащее» является калькой с латинского «subjectum». Ранее субъект суждения по-русски так и называли: «подлежащее» (не путать с «подлежащим» как частью предложения!). Как ясно из названия, субъект есть основание, фундамент суждения — то, на чем все в суждении покоится, то от чего строится все суждение; кроме того —«субъект», «подлежащее» в высказывании — это то, что «брошено», «метнуто» под рассмотрение нашим умственным взором.

Предикат (P) — это высказываемое, которое выражает свойство («каковность») или сущность («чтойность») субъекта. «Предикат» по-латыни означает: «высказываемое» или, говоря по-русски несколько архаично, «сказуемое» — «то, что сказывается». Ранее предикат суждения по-русски так и называли: «сказуемое» (не путать со сказуемым как частью предложения!).

Связка — это глагол, возможно, с отрицанием, выражающий связь субъекта с предикатом, вроде: «(не) есть», «(не) является». Если связка пропущена, но подразумевается, то при записи суждения на русском языке в соответствующем месте, как правило, ставится тире. Подчеркнем, что под отрицанием здесь имеется в виду отрицание, относящееся именно к связке. (В суждении «кит есть не рыба» отрицание относится не к «есть», а к «рыбе»; в суждении же «кит не есть рыба» отрицание относится к «есть».)

Субъект и предикат также называются терминами (терминами суждения).

Квантор — это слово (или слова), выражающее степень общности суждения, вроде: «все», «некоторые», «ни один»… Квантор относится к субъекту и ставится перед ним;

В предложении (например, записанном на бумаге), являющимся суждением, субъекту грамматически соответствует подлежащее с зависимыми (то есть, управляемыми им) словами. Например, имя существительное, стоящее в именительном падеже, и зависящее от этого существительного прилагательное.

 Поскольку субъект суждения в предложении выражается с помощью подлежащего и зависимых от него слов, а, зачастую, только лишь с помощью одного подлежащего, сам этот субъект также нередко называли в прошлом «подлежащим».

Впрочем, такое название субъекта высказывания подлежащим можно объяснить не только так, но и еще двумя способами. Во-первых, можно сказать, что «подлежащее» в высказывании — это то главное, основное, что представлено нашему умственному взору в высказывании, то, что «лежит под» этим взором и рассматривается нами. Во-вторых, можно сказать, что «подлежащие» — это основание, фундамент высказывания и в этом смысле «подлежащее» есть то, что «лежит под» всем остальным в высказывании, есть то, на чем покоится, основывается это высказывание. Подобным же образом можно объяснить и именование подлежащим подлежащего как части предложения.

Высказывание для ясности его понимания и оперирования им должно быть правильно оформленным. Речь идет вот о чем. Рассмотрим высказывание или, лучше сказать, предложение «У кота есть хвост». Грамматически «хвост» — подлежащее (стоит в именительном падеже); таким образом, грамматически мысль сконцентрирована на хвосте, устремлена на хвост, а не на кота или котов («у кота» — родительный падеж, это обстоятельство). Отсюда, то есть из грамматики, можно попытаться заключить, что, если рассматривать это предложение как высказывание, то субъект данного суждения — это хвост, а слово «кот» относится к предикату. Но когда мы говорим «У кота есть хвост», то логически и по смыслу мы говорим так не в том смысле, что «Хвост, например, есть у кота», а в том, что «Вот этот вот кот имеет хвост» или что «Все коты имеют хвосты» («Кот как вид таков, что все его представители имеют хвост»). Здесь существительные «кот» или «коты» стоят в именительном падеже и играют роль подлежащих, а «хвост» или «хвосты» стоят в винительном падеже и играют роль прямых дополнений. Что мы сделали, когда переформулировали предложение подобным образом? Мы подчинили грамматику логике и смыслу. И такое предложение, в котором грамматика подчинена логике и смыслу, более подходит на роль «правильно оформленного высказывания».

Далее. Вернемся к предложению «Вот этот вот кот имеет хвост». В этом предложении, если его рассматривать как высказывание, нет связки в явном виде. Кроме того, слова «имеет хвост» не отвечают, по крайней мере грамматически, на вопрос «какой?» — а ведь в высказывании должно утверждаться или отрицаться наличие у чего-то какого-то свойства, а это лучше делать, используя словосочетания, имеющие в своем составе прилагательные или другие части речи, имеющие признаки прилагательного (например, причастие). Поэтому предложение «Вот этот вот кот имеет хвост» надо переформулировать во что-то вроде: «Вот этот вот кот есть имеющий хвост» или «Вот этот вот кот есть хвостатый». Такие предложения «режут ухо»; всякий скажет, что так выражаться — это, по меньшей мере, использовать дурной стиль, если вообще не знать хорошо русского языка. Тем не менее, составленные в подобном стиле предложения и есть «правильно оформленные высказывания» — то есть, наиболее правильно оформленные высказывания с точки логики, четкие и ясные, недвусмысленные. Как ясно, такие высказывания суть наиболее подходящие для машинной обработки.

Итак, чтобы из предложения, которое по сути есть суждение, сделать «правильно оформленное суждение», его надо (при необходимости) переформулировать так, чтобы во вновь полученном предложении грамматика и стилистика были подчинены логике и смыслу, а также принципу четкости и ясности, исключающей двусмысленность.

Примеры правильно оформленных суждений:

«Этот рыжий кот не есть любящий питаться хлебом»;

«Представители вида «кот домашний» суть имеющие четыре ноги».

По-бытовому, просто, вместо таких высказываний люди, скорее всего, сказали бы что-то вроде: «Этот рыжий кот не любит хлеб» или «У кота четыре ноги».

Наконец, скажем о том, что такое объект суждения или, иначе говоря, объект предиката суждения.

Объект суждения — это тот главный предмет, вещь (в самом широком смысле), который по смыслу и по сути подразумевается предикатом и который по смыслу и по сути представлен пред нами, пред нашим умственным взором как нечто главное в предикате. Если субъект есть основание, фундамент суждения, то объект по аналогии можно назвать фундаментом и основанием предиката. Объект может быть выражен как в явной, так и в неявной форме — то есть, он может только лишь подразумеваться.

Если объект выражен в явной форме (явно наименован), то в предикате ему соответствует дополнение (прямое или косвенное) или же именная часть составного именного сказуемого в виде имени существительного или другой части речи в значении имени существительного — вместе с управляемыми словами.

Напомним, что в значении имени существительного может выступать не только само имя существительное, но и местоимение, субстантивированное прилагательное (например, когда: «большой» = «большой человек»), а также субстантивированное причастие (например, когда: «пришедший» = «пришедший гость»).

В английском языке дополнение называется «object»; соответственно, «direct object» — прямое дополнение, а «indirect object» — косвенное дополнение. Английское «object» образовано от латинского слова «оbjectum» («объект»), имеющего смысл: «вещь, представленная уму (умственному взору)» и буквально означающего: «метнутое, брошенное пред» — то есть: «метнутое, брошенное пред нами, пред нашим взором» — в том числе умственным взором. Русское слово «предмет» является калькой с латинского «objectum».

Приведем примеры. В суждении «Этот кот есть рыжий» объект предиката — свойство «рыжесть»; в суждении «Этот дом есть высокий» объект предиката — свойство «высокость» и так далее. Впрочем, в этих двух суждениях предикат задан неявно, ибо здесь нет дополнения. Но эти же суждения могут быть переформулированы так, что предикаты суждений предстанут перед нами явно, как дополнения: «Этот кот есть обладающий свойством «рыжесть»», «Этот дом есть  обладающий свойством «высокость»». Общее у всех подобных объектов предикатов то, что все эти объекты предикатов, очевидно, принадлежат к такой их разновидности, как «свойство».

Вспомним, что мы говорили выше про значение слова «субъект» («subjectum»). Если бы оно имело только лишь значение «метнутое под (нечто)», то, скорее всего, лишь случай выбрал бы из слов «объект» («метнутое пред») и «субъект» («метнутое под») названия для каждого из терминов суждения. Тогда, возможно, субъект назывался бы объектом, а объект — субъектом.

Как сказано, не следует путать подлежащее в смысле субъекта суждения со сказуемым в смысле части предложения; аналогично, не следует путать сказуемое в смысле предиката суждения со сказуемым в смысле части предложения.

Среди суждений можно выделить такие, в которых субъект совпадает с объектом или, иначе говоря, такие в которых субъект тождественен объекту.

Самое простые из таких суждений — это суждения тожественности вроде «Кот Васька есть тождественный коту Ваське» («Кот Васька есть кот Васька»). Немного более сложные (по крайней мере, для осознания) суждения подобного рода — это суждения вроде «Действующий председатель шахматного клуба есть тождественный Петру Васильевичу Иванову» («Действующий председатель клуба есть Петр Васильевич Иванов»).

Однако подобные суждения тождественности наиболее интересны применительно к католическому представлению о Боге. Здесь имеется в виду та концепция, которая наиболее полно изложена Фомой Аквинским.

Рассмотрим высказывание «Бог есть высочайше благой». Бог, по христианским представлениям, есть благой в силу того, что обладает таким свойством, как «благость». Причем обладает в самой высшей степени. Поэтому это свойство Бога можно назвать «Высшей Благостью». Сам по себе предикат высказывания «Бог есть высочайше благой» не содержит частей предложения, означающих предмет, вещь («что?»), однако ясно, что речь идет об обладании таким свойством, как Высшая Благость. То есть, объект предиката, выраженный неявно, — это Высшая Благость, некоторое свойства Бога. Данное высказывание можно переформулировать так, чтобы объект в нем был выражен явно следующим образом: «Бог есть обладающий Высшей Благостью». (В силу этого Бога и называют «благим», причем в высшей степени.)

Как соотносятся Бог и такое Его свойство, как Высшая Благость? Католики, исходя из своих представлений о Боге, учат, что Бог — не только высочайше благой, но что Он есть сама Высшая Благость. То есть, учат что Бог тождественен Высшей Благости или, иначе говоря, что Бог тождественен такому Своему свойству, как Высшая Благость.

Вообще говоря, католики учат, что Бог тождественен не только Высшей Благости, но и вообще всякому Своему каузальному свойству, всякой Своей силе и всякому Своему действию. И при этом они же учат, что все каузальные свойства, все силы и все действия Бога попарно отличаются друг от друга вопреки тому очевидному факту и правилу логики, что отношение тождественности транзитивно и, следовательно, если одна вещь тождественна другой, а другая — третьей, то первая и третья вещь тоже тождественны.

Фома Аквинский принимает, что Бог всецело состоит лишь из Своей сущности; для него Бог есть лишь Своя сущность, понимаемая как основа, и ничего более. Значит, если допустить у Бога наличие чего-то приосно́вного, например, какого-то свойства, то получается, что это свойство должно быть тождественно сущности. (Эта же сущность отождествляется Фомой также с первой аристотелевской формой «Метафизики», причем «чистой» формой.) Но тогда, как ясно, подобное приосно́вное, тождественное сущности, перестаёт быть приосно́вным в собственном смысле, а  становится лишь чем-то похожим на приосно́вное. (Мы сейчас не обсуждаем то, насколько логично, насколько непротиворечиво так считать — мы просто констатируем факт, относящийся к сфере католической триадологии.)

Итак, католик, вслед за Фомой, может сказать не только «Бог есть высочайше благой», но и: «Бог есть тождественный Высшей Благости» («Бог есть Высшая Благость») в буквальном смысле. В последнем суждении субъект — «Бог», объект — «Высшая Благость»; и согласно этому суждению, его субъект и объект тождественны.

Вместо «Согласно суждениям  о Боге вроде „Бог есть Высшая Благость‟ их субъект (Бог) и их объект (каузальное свойство Бога) тождественны (совпадают)» часто говорят по-простому что-то вроде малопонятных фраз: «У Бога субъект и объект совпадают» или «У Бога субъект тождественен объекту».

Согласно католическому богословию, Бог есть единственный предмет, обладающий подобным свойством. И, следовательно, если у чего-то имеется такое свойство, то это есть достаточный признак того, что это что-то есть Бог. Часто об этом же говорят малопонятными «эзотерическими» фразами вроде «Совпадение субъекта и объекта говорит о том, что перед нами — Абсолют», «Тождественность субъекта и объекта есть (достаточный) признак Абсолюта».

Отметьте, что согласно принятой здесь терминологии субъект и объект суждения — это то, что находится вне ума, в «объективной реальности», а не некие понятия и представления, сущие в уме, за которыми закреплены слова-идентификаторы внутренней речи (термины). Иначе говоря, субъект и объект суть не отражения в уме вещей как частей «объективной реальности», а суть сами эти вещи как части «объективной реальности».

 

6. Разновидности суждений, разновидности объектов предикатов и категории Аристотеля

 

Выше мы говорили о «что-суждениях» и «каково-суждениях». Это две разновидности или, иначе говоря, вида простых суждений, которые только что ввели мы сами без оглядки на то, как это делают современные логики. Если вы откроете современный учебник по логике, то вместо такой классификации увидите следующее деление простых суждений:

 — по содержанию предиката на атрибутивные, суждения отношения, экзистенциальные и модальные;

— по объему (количеству, общности) субъекта на единичные, частные и общие;

— по качеству связки на утвердительные и отрицательные;

Мы не будем подробно останавливаться на этом — желающий может ознакомиться с этим в стандартных учебниках логики.

Используя вышеприведенные деления суждений можно построить максимум двадцать четыре их разновидности или вида. Но, в зависимости от необходимости, можно и меньше: так, например, если игнорировать (то есть принять за несущественное) деление суждений на утвердительные и отрицательные, то всего получим не двадцать четыре, а двенадцать разновидностей суждений; а если считать существенным только объем (общность) суждения, то разновидностей суждений будет три. Мы, деля суждения лишь на «что-суждения» и «каково-суждения», ввели всего лишь две разновидности суждений. Или, лучше сказать, две главных разновидности суждений. Как ясно эти две разновидности, в свою очередь могут быть подразделены на подразновидности.

Перейдем к Аристотелю. В «Категориях» Аристотель непосредственно делит на разновидности не суждения, а только лишь предикаты суждений. Причем предикаты эти рассматриваются не в контексте конкретных суждений, каких-то обобщенных разновидностей суждений или всех суждений вообще, а только лишь сами по себе, в отрыве от суждения вцелом ([Аристотель1976, т. 2, Категории, гл. 2, сс. 53‑54; Категории 115‑19], [Аристотель1976, т. 2, Категории, гл. 4, с. 55; Категории 225  110]). Хотя, конечно, можно сказать, что через введение разновидностей предикатов суждений фактически вводится деление на разновидности и самих суждений в зависимости от разновидностей их предикатов — смотри вышеприведенное деление суждений по содержанию предиката, используемое в современной логике.

Аристотель строит свои разновидности (виды или роды) предикатов на основании их смысла и значения — того, что они означают и подразумевают; он делает это, по сути, путем постановки вопроса, на который соответствующий вопросу предикат должен служить ответом. Всего в «Категориях» Аристотель говорит о десяти разновидностях (видах или родах) предикатов (или, может быть, лучше сказать о десяти высших, наиболее общих разновидностях предикатов):

1. Предикат, означающий сущность («οὐσία») — отвечает на вопрос: «Что?» («Что есть это?»). Например: «Васька есть кот», «Петр есть человек», «кот (кот вообще, как вид) и человек (человек вообще, как вид) суть живые существа», «белизна есть свойство», «сила есть непосредственный источник и начало действия», «действие есть проявление силы» и так далее.

2. Предикат, означающий количество — отвечает на вопрос: «Сколько?»;

3. Предикат, означающий свойство (качество) — отвечает на вопрос: «Какой?»;

4. Предикат, означающий отношение — отвечает на вопрос: «По отношению к чему?». Вероятно, точнее было бы сказать: «Какой по отношению к чему?»: «Этот камень в два раза тяжелее того», «Это дерево выше относительно того (по сравнению с тем)»;

5. Предикат, означающий место — отвечает на вопрос: «Где?»;

6. Предикат, означающий время — отвечает на вопрос: «Когда?»;

7. Предикат, означающий положение — отвечает на вопрос: «В каком положении находится?»;

8. Предикат, означающий обладание — отвечает на вопрос: «Чем обладает?»;

9. Предикат, означающий активное действие — отвечает на вопрос: «Что активно делает?»;

10. Предикат, означающий пассивное действие иди, иначе говоря, претерпевание — отвечает на вопрос: «Что пассивно делает?».

То, что означают предикаты, Аристотель называет категориями. Таким образом, аристотелевская категория — это то, что означают и подразумевают все предикаты, относящихся к определенной их разновидности, смысл и значение всех этих предикатов; при этом разновидности предикатов вводятся описанным выше образом.

Итак, в «Категориях» вводится десять категорий: сущность, количество, свойство, отношение, место, время, положение, обладание, активное действие и пассивное действие.

Можно заметить, что аристотелевские категории суть разновидности, на которые делятся объекты предикатов. Так, например, в суждении «Этот кот есть рыжий» объект предиката — свойство кота «рыжесть»; в суждении «Этот дом есть высокий» объект предиката — свойство дома «высокость» и так далее; а общее у всех подобных объектов предикатов то, что все эти объекты предикатов принадлежат к такой их разновидности, как «свойство» («качество»).

Часто категории Аристотеля называют «высшими родами сущего» — то есть высшими, наиболее общими разновидностями, на которые делится все сущее: каждый элемент действительности, «объективной реальности», можно отнести к тому или иному «высшему роду сущего». Но понимание категорий Аристотеля как «высших родов сущего» не вполне верно: эти категории суть не «высшие разновидности сущего», а «высшие разновидности того, что означают и подразумевают предикаты» или, говоря иначе, «высшие разновидности объектов предикатов».  Здесь важно понимать следующее: если один и тот же элемент действительности («объективной реальности») можно равноценно описать («отразить в уме в словесно») с помощью нескольких суждений с предикатами, относящимися к различным категориям, то этому элементу и, соответственно, тому «высшему роду сущего», к которому он принадлежит, соответствует не одна, а несколько категорий; аналогично, если несколько разных элементов действительности, относящихся к разным «высшим родам сущего», можно описать («отразить в уме») с помощью суждений с предикатами, относящимися лишь к одной и той же категории, то нескольким «высшим родам сущего» соответствует только одна категория. При этом вполне может оказаться так, что какому-то «высшему роду сущего» не достанется в некотором смысле «своей» категории и говорить о том, что к этому роду относится, придется с использованием предикатов, относящимся к «чужим» категориям.

Поясним сказанное на примере. Но сначала для большей  ясности  ответим на вопрос: «Что есть «высший род сущего?»». Логично считать, что в свой, отдельный род сущего входит и его образует то, что обладает своим, уникальным «способом существования». Есть способ существования основы (сущности в смысле сверхсущности) и есть отличные от него способы существования приосно́вного — каузальных свойств, сил и действий. Эти последние три способа отличны также и друг от друга. (Условимся, что сейчас мы рассматриваем только лишь первые сущности аристотелевских «Категорий» и при этом полагаем, что никакая из вторых аристотелевских сущностей «Категорий» не существует вне ума.) Соответственно, можно положить, что основа, каузальное свойство, сила и действие суть четверо особых «высших родов сущего». Далее можно ввести еще больше «высших родов сущего» — например, «количество», «отношение» и так далее, но мы этого делать не будем, ибо достаточно рассмотреть сказанное выше на первых четырех примерах, касающихся, повторим, только лишь первых сущностей «Категорий» — то есть отдельных, единичных вещей.

Перейдем к собственно примерам.

Возьмем такой «высший род сущего», как каузальное свойство. Ему соответствует категория «свойство» — ведь мы, например, говорим: «Этот шар есть белый». Но мы можем «отразить в уме» этот «высший род сущего» равноценным образом и иначе: «Этот шар обладает свойством «белости» («белизны»)». Следовательно, данному высшему роду соответствует не только категория «свойство», но и категория «обладание».

Возьмем такой «высший род сущего», как основа (сущность в смысле сверхсущность). Ему соответствует категория «сущность» — ведь мы, например, говорим: «Эта вещь есть дуб». Но мы можем «отразить в уме» этот «высший род сущего» равноценным образом и иначе: «Эта вещь обладает сущностью «дубовость» («дубность»)». Следовательно, данному высшему роду соответствует не только категория «сущность», но и категория «обладание». Но ведь можно сказать и так: «Эта вещь есть обладающая сущностью «дубовость» («дубность»); следовательно, данному высшему роду соответствует также и категория «свойство».

Возьмем такой «высший род сущего», как сила. Какая категория или категории ему соответствуют? Мы говорим, например, что «Этот человек есть сильный» (= «Этот человек есть очень сильный или, по крайней мере, сильнее обычного человека»). Из этого ясно, что данному высшему роду соответствует категория свойства. Но мы говорим и иначе: «Этот человек обладает большой силой». Из этого ясно, что данному высшему роду соответствует также и категория обладания. Больше никаких категорий данному высшему роду сущности не соответствует. И здесь мы обнаруживаем, что среди аристотелевских категорий попросту нет категории «сила» — то есть, категории, которая была бы «своей» для такого «высшего рода сущего», как сила! И, отражая в уме такой род сущего, как сила мы, используя средства языка, вынуждены задействовать такие предикаты, которые относятся к «чужим» категориям «свойство» или «обладание», но не к категории «сила» — ибо ее, этой категории, повторим, попросту нет.

Обратим внимание, что в вышеприведенных примерах  категории «свойство» («качество») соответствуют три типа «высших рода сущего» — «сущность», «каузальное свойство» и «сила»; и категории «обладание» также соответствует целых три «высших рода сущего» — «сущность», «каузальное свойство» и «сила».

Итак, следует понимать и помнить, что категории Аристотеля непосредственно и в первую очередь отражают язык и мышление и основываются на них, на их особенностях, а «высшие роды сущего» эти категории отражают лишь опосредованно, а именно через язык и мышление. Отсюда и возникают вышеуказанные особенности сопоставления категорий Аристотеля собственно «высшим родам сущего».

Всегда помните, что следует различать одноименные (или похожие по названию или смыслу) категории с одной стороны и «высшие роды сущего» с другой. Категория «сущность» — это одно, а первая аристотелевская сущность «Категорий», вторая аристотелевская сущность «Категорий» и первая аристотелевская сущность  «Метафизики» — это, строго говоря, другое, это «высшие роды сущего». С помощью предикатов, относящихся к категории «сущность» строятся суждения, «отражающие в уме» эти «высшие роды сущего», но, как мы видели, равноценное «отражение в уме» можно сделать и с помощью суждений, в которых предикаты относятся у другой категории.

Надо сказать, что сам Аристотель в «Категориях» путает «(высшие) разновидности значений предикатов» с «высшими родами сущего». Так, говоря о том, что такое сущность (то есть категория «сущность») подробнее, он замечает [Аристотель1976, т. 2, Категории, гл. 5, cc. 55‑56; Категории 2a 11‑19]:

<нц>

Сущность, называемая так в самом основном, первичном и безусловном смысле, — это та, которая не говорится ни о каком подлежащем и не находится ни в каком подлежащем, как, например, отдельный человек или отдельная лошадь. А вторыми сущностями называются те, к которым как к видам принадлежат сущности, называемые так в первичном смысле, — и эти виды, и их роды; например, отдельный человек принадлежит к виду «человек», а род для этого вида — «живое существо». Поэтому о них говорят как о вторых сущностях, например «человек» и «живое существо».

<кц>

То есть, по мнению Аристотеля, к категории «сущность» относятся такие «высшие разновидности (роды) сущего», как отдельные, единичные вещи (это суть первые аристотелевские сущности «Категорий»), а также их виды и роды (это суть вторые аристотелевские сущности «Категорий»). Причем относятся «в самом основном, первичном и безусловном смысле». Но что же относится к этой же категории, так сказать, «в побочном, вторичном и условном смысле»? Очевидно, это и каузальное свойство, и сила, и действие и еще много чего — включая, например, количество, место и положение. Ведь для всего этого можно задать вопрос «Что есть вот это вот?» и ответить на этот вопрос суждением, в котором предикат является ответом на это «что?», который и выразит сущность «вот этого вот», благодаря обладанию которой «вот это вот» и есть то, что оно есть как определенное «что?».

Итак, что же делает в рассмотренном месте Аристотель? Он, по сути, пытается сузить категорию «сущность», изначально ориентированную на язык и мышление и первичным образом отражающую именно язык и мышление, скажем так, до несколько другой категории, которая ориентирована на объективную реальность, на действительность, а не на язык и мышление, и первичным образом отражает именно ее, действительность. Аристотель фактически «выкидывает» из категории сущность все, кроме первых и вторых аристотелевских сущностей «Категорий», заявляя, что выкинутое относится к категории «сущность» не «в самом основном, первичном и безусловном смысле». И тем самым фактически получает из исходной категории нечто несколько иное — по сути, другую, более узкую, категорию, которая ориентирована в первую очередь на отражение действительности, а на язык — лишь во вторую очередь.

Из сказанного должно быть понятно, что говорящие об аристотелевских категориях как о «высших родах сущего» не так уж и неправы. В действительности представление об этих категориях как о «высших родах сущего», а не как о «(высших) разновидностях значений предикатов», «(высших) разновидностях объектов предикатов», настолько распространено и укоренено в сознании, что, пожалуй, является основным.

Отметим, что еще в древности полагали, будто бы Аристотель основывался при введении своих категорий на языке, а именно на том, какие части речи в нем есть. И в самом деле: очевидно, что имени существительному соответствует категория «сущность», числительному — «количество», прилагательному и причастию — «свойство», глаголу — категория «активное действие» и категория «пассивное претерпевание». Далее, если перейти от частей речи к частям предложения, то можно заметить, что обстоятельству места соответствует категория «место», обстоятельству времени — категория «время», а обстоятельству положения — категория «положение». Вероятно, категории «обладание» следует сопоставить такую часть речи, как глагол — как и категориям «активное действие» и «пассивное претерпевание».

Наконец, скажем о происхождении слова «категория» и его первичном значении. Первичное значение этого слова — это «обвинение» — то обвинение, которое, например, выдвигается против кого-то в суде частным лицом или государственным обвинителем вроде: «Я обвиняю такого-то в том-то и в том-то (в таких-то преступлениях)». В древней Греции центральным местом города, на котором и вокруг которого кипела жизнь, была агора или, говоря по-латински, форум. Это была центральная городская площадь, на которой проводились народные собрания и вокруг которой располагались рынок, суд, храмы, здания органов городского самоуправления и прочее. Обвинявший кого-то в преступлении приходил на агору в судебное учреждение, а затем прилюдно, громко, «на всю агору» выдвигал свое обвинение против подозреваемого. Это обвинение, совершенное в описанных условиях, и называлось словом «категория» («κατηγορία») — от «κᾰτά» («по», «на протяжении») и «ἀγορά» («агора»). То есть буквально «категория» — это «то, что оглашалось по (всей) агоре», «то, что заявлялось на (всю) агору».

В каком же смысле Аристотель «обвинял» предикаты? Очевидно, в следующем: «Я обвиняю этот предикат в том, что он принадлежит к такой разновидности значений предикатов, как такая-то». Таким образом, получалось, что эти разновидности были как бы «обвинениями» в смысле «статей обвинения». Поэтому-то разновидности значений предикатов Аристотель и назвал «категориями» — «обвинениями», «статьями обвинения».

Десять категорий, о которых говорится в «Категориях» являются «самым стандартным» набором аристотелевских категорий. Однако в «Метафизике» Аристотель вводит еще одну категорию, о которой не говорится в «Категориях» — категорию «движение», которую мы будем называть одиннадцатой категорией. Очевидно, движение — это разновидность действия (в одном из значений данного понятия, о чем подробнее будет говориться далее) и поэтому, в принципе, можно было не создавать еще одну категорию для движения, а ограничиться теми категориями, которые уже есть — девятой («активное действие» или, иначе говоря, просто «действие») и десятой («пассивное действие» или, иначе говоря, «страдание» или «претерпевание»). Но, как сказано, Аристотель в «Метафизике» выделил из всего множества того, о чем мы говорим как о действии, движение в особую категорию. Что это означает? По-видимому, то, что, по мнению Аристотеля, не всякое действие есть движение и, следовательно, есть такие действия, которые не являются движениями.

Что следует понимать под тем, когда мы говорим, что не всякое действие есть движение в рассматриваемом контексте? Обычно или, по меньшей мере, зачастую, совершение действия связано с изменением или изменениями. В случае механического движения это очевидно. Но, спрашивается: лежит ли механическое движение в основе всякого изменения? Даже применительно к чувственно-воспринимаемому миру вопрос о том, лежит ли в основе всякого изменения движение сложен и труден. Возьмем, например, спеющее яблоко или желтеющий лист. Для нас, знающих биологию, достаточно очевидно, что в основе изменения цвета яблока и листа лежит движение атомов и молекул; но для древнего грека это было совсем неочевидно. А как быть с «движением умозрения», с «движением вглубь и вширь в познании мира», когда, например, от одной научной теории мы переходим к другой, более общей, более точной и «более сильной», которая включает предыдущую теорию в качестве частного случая? Что здесь движется и как?

Другой пример, отличный от первого. Пусть два человека тянут к себе, в противоположные стороны, один и тот же предмет так, что их усилия одинаковы. Из-за одинаковости усилий этот предмет двигаться не будет. Здесь, очевидно, действия по отношению к этому предмету есть, но движения предмета нет. Более того, и прилагающие усилия, то есть действующие, стоят неподвижно. Если в данном случае и можно говорить о движении предмета, то лишь о движении во времени.

Остановимся подробнее на последнем примере. Стоит одному из этих людей ослабить усилия — и предмет начнет двигаться. Отсюда можно попытаться заключить, что в основе движения (или покоя) может лежать множество действий в смысле проявлений сил; и если при этом называть движение действием, то, очевидно, что в основе такого действия-движения лежит, вообще говоря, множество действий, понимаемых как проявления сил. Поэтому следует отличать действие как проявление силы от действия как движения; хотя и о том, и о другом говорится как о действии, но по сути это — разные понятия, которым «выпала участь» звучать одинаково, то есть это в действительности не одно понятие, а разные, хотя и омонимичные, понятия.

Подобные соображения, по-видимому, и привели к тому, что Аристотель в «Метафизике» решил выделить движение в особую категорию из категорий «действие» и «страдание».

 

7. Платоновский эйдос (идея). Мир чувственно-воспринимаемых вещей и мир идей как две различных области бытия (действительности). Орган для зрения идей человеком.

 

Сделаем замечание. В этой главе, говоря о представлении, мы будем использовать это слово в интуитивном, «бытовом» смысле. То, что здесь называется «представлением о «вещи вообще»» грамотнее разделить на две части — на понятие и представление в собственном смысле, то есть на просто «представление». Это то представление, которое соответствует тому, что было названо «постоянным определением». То же, что здесь будет называться «представлением об отдельной, единичной вещи» есть представление, которое соответствует тому, что было названо «текучим определением».

Вернемся к основной теме.

Платон признает три начала: идеи (эйдосы), материю и бога-демиурга, который воплощает идеи в материи так, как ремесленник вроде горшечника или человек искусства вроде скульптора делает или творит что-то, взирая на находящийся перед ним образец — делает и творит соответственно из куска глины или из куска мрамора или из расплавленного металла, вливая его в предварительно созданную им литейную форму. О материи упрощенно можно думать как о материале, из которого изготавливаются вещи: например, как о древесине и глине, из которых строят дом. Как правило, говорят не о трех, а о двух началах, которые признавал Аристотель, не учитывая при этом бога-демиурга.

Слово «демиург» означает ремесленника, изготавливающего различные вещи для народа — даже не человека искусства вроде скульптора; такими ремесленниками, например, являются гончары, столяры и другие. То есть демиург изготавливает самые что ни на есть обычные, повседневные предметы вроде чашек или тарелок.

 Зачастую говорят, что Платон учил о двух началах — идеях и материи, но, как видим, это упрощенный взгляд: без третьего начала, бога-демиурга, «область бытия материи» так и не имела бы ничего, что можно было бы назвать определенным «что?». Она не имела бы не живых существ, ни растений, ни стихий (химических элементов) и так далее — присутствовал бы только лишь бесформенный (безвидный, то есть не имеющий «внешнего вида» определенного «что?») материал — так называемая «первичная материя».

Идеи суть образцы, по которым созданы вещи в нашем мире; они суть первообразы, прототипы этих вещей, которые суть всего лишь своего рода отражения, тени, проекции идей, — причём первообразы и прототипы совершенные, «идеализированные». Вещи же нашего мира не таковы — им неизбежно свойственно несовершенство. Они таковы, что, как сказано, суть лишь тени идей, таковы, что лишь с трудом могут в малой части запечатлеть в себе свои первообразы. Кроме того, идеи существуют вечно и неизменно, они никем и ничем не созданы, а вещи нашего мира созданы из материи; они, будучи материальны, суть вещи преходящие, быстро разрушающиеся.

Идеи обитают в своём особом мире, находящемся вне чьего-либо ума или сознания, они не есть элементы или произведение этого ума или сознания. Возможно, что они, идеи, сами же и образуют свой мир целиком — то есть, они суть вместилища себя самих и кроме них в мире идей ничего больше нет.

Философский термин «идея» или, вернее, «эйдос» («εἶδος»), используемый Платоном, произошел от довольно обыденного слова «эйдос» («εἶδος»), которое в первую очередь означает: «вид» в смысле: «внешний вид»; внешность; образ в смысле: образ чего-то, который мы видим, когда смотрим на это что-то; облик.

Слово «эйдос» также означает: вид, разновидность, род чего-то в бытовом понимании этих слов: «соль есть вид (разновидность) сыпучих тел», «сегодняшнее происшествие — иного рода, чем вчерашнее» и так далее. В таком понимании слова «эйдос» «эйдос» есть не внешний вид, внешность, воспринимаемый образ или облик, а то, что обладает определенным внешним видом, внешностью, воспринимаемым образом или обликом, причем в обобщенном смысле: ведь в вышеприведенном примере речь идет не об отдельной, единичной порции соли, насыпанной, например, вот эту вот солонку, а о соли вообще, соли как виде сыпучих тел.

Еще одно значение слова «эйдос» — это «вид» в строгом понимании этого слова, используемом в логике при классификации чего-то, подразумевающей деление на роды и виды. Примеры такого деления на роды и виды — это, например, деление на роды и виды растений и животных, которое использовалось древними. Современные классификации растений и животных также делят их на роды и виды, но не только; так, например, современная классификация растений делит их в порядке возрастания общности на виды, роды, семейства, классы и отделы. Древние то, что сейчас называют семействами классами и отделами назвали бы тоже родами (а именно старшими родами).

Как ясно из приведенных значений слова «эйдос» и примеров, Платон вкладывает в свое слово «эйдос» следующий смысл (мы сейчас не говорим о строгом определении философского термина «идея»): «эйдос» — это то, что обладает определенным внешним видом, обликом, воспринимаемым образом, причем таким, который созерцается умом, то есть не обычными глазами, а «глазами» ума; при этом это «то, что», как и сам его внешний вид, имеют обобщенный характер в следующих смыслах: (i) это «то, что» есть первообраз, общий для многих отдельных, единичных предметов чувственно-воспринимаемого мира; (ii) это «то, что» непосредственно соответствует не многим отдельным, единичным предметам чувственно-воспринимаемого мира определенного вида, а самому этому виду — то есть, например, не вот этим вот людям, а «человеку вообще», не процессу роста вот этих вот зерен пшеницы, а «процессу роста зерна пшеницы вообще» и так далее; иначе говоря, «эйдос» — это то, что созерцается умом как виды и роды, а не как отдельные, единичные вещи.

Итак, есть наш мир, мир чувственно-воспринимаемых вещей, и мир идей как две различные области бытия (действительности). «Обитатели» мира идей — то есть идеи — постигаются не посредством чувственного восприятия, а посредством умозрения. Они созерцаются не обычными глазами, а умом, «глазами» ума. То есть можно сказать, что для их восприятия у человека есть специальный орган — ум или некие «глаза» ума.

Следует понимать, что эти «глаза» ума для зрения идей не есть то же, что обычно в религии (например, в христианстве) называют «глазами для духовного зрения» или «глазами для зрения духовного мира (мира духов)», о которых говорят, что они принадлежат душе или тому же уму. Ведь «глаза для зрения духовного мира» тоже зрят некий чувственно-воспринимаемый мир, только иной — духовный; и этот духовный мир вовсе не есть мир идей Платона. Увидеть этими глазами доброго или злого духа или человеческую душу — совсем не то же, чем задаться вопросом: «Что есть этот дух по своему существу» и ответить на него, составив некое представление об этом духе, о его сущности.

Как Платон пришел к мысли о том, что есть ещё какие-то идеи существующие вне ума — то есть вне сознания и мышления, помимо тех, что существуют в уме людей, духов или богов? Давайте сейчас ответим на этот вопрос логически, а не исторически. Как известно, исторически на учение Платона об идеях оказали влияние воззрения Гераклита и Парменида, о чем буде говориться далее.

Почти все (кроме некоторых философов) согласны с тем, что вне ума существует то, что материалисты называют «объективной реальностью» — мир и вещи в нём, которые независимы от ума в том смысле, что, например, их бытие «сейчас» не порождается умом; эти вещи лишь отражаются в нашем уме, сознании а не порождаются ими.

Итак, наши представления о вещах, содержащиеся в уме, есть отражение, производная от существующих вне ума вещей, полученная в результате чувственного восприятия. Однако вместе с подобными представлениями об отдельных, единичных вещах в нашем уме есть и представления о «вещах вообще»: о «человеке вообще», о «дереве вообще» и тому подобном. Эти и подобные им представления, как сказал бы материалист, получены из представлений об отдельных, единичных вещах чувственно-воспринимаемого мира работой ума, а именно абстракцией (отвлечением) и обобщением, которое подразумевает выделение существенного и игнорирование или отбрасывание несущественного. Идеалист, похожий по взглядам на Платона или Аристотеля, вполне может согласиться с этим; и, как правило, так и обстоит дело. Что касается самого Платона, то он, однако, сказал бы, что представление о «дереве вообще» не получается (то есть, производится) умом из представлений об отдельных, единичных вещах чувственно-воспринимаемого мира, а только лишь «припоминается» с их помощью; о платоновском «припоминании» далее мы будем говорить подробнее отдельно. Но вернемся к нашему идеалисту. Соглашаясь с вышеупомянутым высказыванием, он при этом он добавляет, что помимо «человека вообще» и «дерева вообще», существующих в уме, есть «человек вообще» (то есть идея человека) и «дерево вообще» (то есть идея дерева), существующие также и вне ума. Как восприятию отдельного, единичного человека, а также представлению и понятию о нём, сущим в уме, соответствует отдельный, единичный человек, сущий вне ума в чувственно-воспринимаемом мире, так и понятию и представлению о «человеке вообще», сущим в уме, соответствует своя отдельная, единичная идея, сущая вне ума в мире идей.

Представления об отдельных, единичных вещах базируются на работе органов чувств: получив ощущения (то есть информацию) от органов чувств об отдельной, единичной вещи ум сводит их вместе и создает нечто целостное, «интегральное», а именно восприятие вещи, в котором сливаются все отдельные ощущения, связанные с этой вещью. Далее на основании представлений о многих отдельных, единичных вещах данного вида ум, проводя операции абстрагирования и обобщения, строит представление о «вещи (данного вида) вообще». Например, человек видит глазами множество отдельных, единичных деревьев; он щупает их кору и листья; он обоняет запах их цветов; он слышит шелест их листьев и треск их сучьев. В результате его ум производит восприятия многих отдельных, единичных деревьев. Затем на основе полученных восприятий деревьев через абстрагирование и обобщение получается представление о «дереве (например, данного вида — дуба) вообще».

Спросим: отдельное дерево человек ощущает (в том числе и видит) органами чувств; но чем человек «видит» «дерево вообще»? То есть чем он «созерцает» некое представление, образ в своем уме, который отражает это «дерево вообще»? Очевидно, он видит его своим умом, «глазами своего ума». Соответственно, о подобном «зрении» того, что непосредственно не дано в чувственном опыте, говорят как об умозрении.

Отдельные, единичные вещи чувственно-воспринимаемого мира вроде вот этого вот дерева, вот этого вот цветка, как все согласятся, есть нечто подверженное возникновению и исчезновению, есть нечто быстро преходящее — по крайней мере, по сравнению с вечностью. Но, как кажется, представление о дереве вообще, о цветке вообще более устойчиво — не правда ли? Может быть, даже есть некое эталонное, образцовое представление о цветке вообще и о дереве вообще, неизменное? Может быть, человек не способен заполучить его себе в ум во всей полноте, а способен иметь только лишь некое его приближение, причем весьма грубое?

Итак, Платон, по-видимому, рассуждал так: представлениям ума об отдельных, единичных вещах, основанным на чувственном восприятии, соответствует один мир, а именно мир чувственно-воспринимаемых вещей; а представлениям ума о «вещах вообще», основанных не на чувственном восприятии, а на умозрении, соответствует другой мир, отличный от мира чувственно-воспринимаемы вещей, а именно мир идей. И как мы «зрим чувствами» то, что суть в чувственно-воспринимаемом мире, то есть привычные вещи, так же мы «зрим умом» то, что суть в мире идей, то есть идеи, которые суть для их мира то же, что и вещи для чувственно-воспринимаемого мира. Другими словами: как вещи чувственно-воспринимаемого мира порождают ощущения и восприятия в нашем уме и основанные на них представления об отдельных, единичных вещах, также и «вещи» мира идей, идеи, порождают в нашем уме представления о «вещах вообще» — вроде «цветка вообще», «белизны вообще», «процесса испарения вообще» и так далее.

Умозрительные представления «о чём-то вообще» многообразны. Это не только представления о «цветке вообще», «дереве вообще» и подобном: ведь есть и представления о «белизне лепестков вот этого вот цветка» (а не отдельного, единичного его лепестка), о «белизне бумаги вообще» и, наконец, о «белизне чего бы то ни было вообще». Далее, есть представления о «силе вот этого вот вида животных» (а не отдельного, единичного животного этого вида); есть представления о свойствах, силах и действиях вещей различных видов и родов; есть представление о «свойстве вообще», о «силе вообще» и о «действии вообще» в самом широком смысле. А ещё есть подобные «представления вообще» о добре и зле, любви и ненависти, о справедливости, о различных геометрических фигурах, о числах и о многом другом. Подчеркнём, что «представления вообще» включают в себя и представления о действиях и процессах — например, представление о «рождении вообще», представление о «процессе испарения вообще» и тому подобных вещах. И каждому из подобных представлений соответствует своя идея в платоновском мире идей. Таким образом, платоновский мир идей чрезвычайно богат.

(Когда мы действие, силу или свойство называем «вещью», то мы делаем это во вторичном смысле; в первичном смысле «вещь» — это то, что обладает действиями, силами и свойствами; то есть в первичном смысле «вещь» — это цветок, а не его белизна или его способность образовывать семена или его процесс роста и тому подобные вещи.)

Современные теоретические построения физиков и математиков, обладающие наибольшей абстракцией и наибольшим обобщением — это та вершина умозрения, на которую смог подняться современный человек, проникая в сущность вещей. Собственно, «теория» и означает «зрение» в смысле «умозрения». Те образы, которые предстают в уме ученых, те определения, которыми оперирует их ум — это, собственно, и есть зрение платоновского мира идей.

 

8. Иносказание о пещере и ее узниках

 

В диалоге «Государство», в седьмой книге, содержится знаменитое иносказание или притча Платона об узниках пещеры, живущих в мире теней от настоящих вещей и почитающих эти тени за истинные вещи. Это иносказание символически отображает отношение чувственно-воспринимаемого мира к миру идей, который постигается человеком не с помощью чувств, а с помощью умозрения.

Положение человека в чувственно-воспринимаемом мире есть положение узника пещеры. В эту пещеру сквозь узкую щель поступает немного солнечного света; этот свет проектирует предметы, проносимые за спиной узника, на стену пещеры; узник обращен к стене и видит только тени, а не сами предметы; весь воспринимаемый и постигаемый им мир — это мир теней. Здесь надо добавить, что восприятие предметов искажается еще и тем, что стена неровная; кроме того, в роли проекционного фонаря может выступать не Солнце, а костер, который находится за спиной узника в самой пещере; в этом случае будут еще и искажения в виде размытия тени.

Тени на стене пещеры суть предметы чувственно-воспринимаемого мира, а вещи, которые эти тени отбрасывают, суть идеи мира идей. Солнце же есть самая высшая идея — идея блага. Если вывести человека из пещеры на Солнце и показать при ярком свете настоящие вещи, а не то, что он за них почитал в пещере, то человек просто не узнает их и не поймет, что это такое; на Солнце же он вообще не сможет смотреть. От яркого света этот человек, вероятно, может даже предпочесть скрыться опять в пещере.

Как видим, по мысли Платона, идеи мира идей суть нечто совершенное, превосходное, изумительное, блистательное и сиятельное по сравнению с чувственно-воспринимаемыми вещами и в силу это умосозерцание их есть нечто несравненно превосходнейшее по сравнению с рассматриванием чувственно-воспринимаемых вещей.

Ниже приводится упомянутое иносказание Платона об узниках пещеры ([Государство 514 a1  517 d2; Платон1990, т. 3, Государство, кн. 7, сс. 295‑298]).

 <нц>

— После этого, — сказал я, — ты можешь уподобить нашу человеческую природу в отношении просвещенности и непросвещенности вот какому состоянию... посмотри-ка: ведь люди как бы находятся в подземном жилище наподобие пещеры, где во всю ее длину тянется широкий просвет. С малых лет у них там на ногах и на шее оковы, так что людям не двинуться с места, и видят они только то, что у них прямо перед глазами, ибо повернуть голову они не могут из-за этих оков. Люди обращены спиной к свету, исходящему от огня, который горит далеко в вышине, а между огнем и узниками проходит верхняя дорога, огражденная — глянь-ка — невысокой стеной вроде той ширмы, за которой фокусники помещают своих помощников, когда поверх ширмы показывают кукол.

— Это я себе представляю.

— Так представь же себе и то, что за этой стеной другие люди несут различную утварь, держа ее так, что она видна поверх стены; проносят они и статуи, и всяческие изображения живых существ, сделанные из камня и дерева. При этом, как водится, одни из несущих разговаривают, другие молчат.

— Странный ты рисуешь образ и странных узников!

— Подобных нам. Прежде всего разве ты думаешь, что, находясь в таком положении, люди что-нибудь видят, свое ли или чужое, кроме теней, отбрасываемых огнем на расположенную перед ними стену пещеры?

— Как же им видеть что-то иное, раз всю свою жизнь они вынуждены держать голову неподвижно?

— А предметы, которые проносят там, за стеной; Не то же ли самое происходит и с ними?

— То есть?

— Если бы узники были в состоянии друг с другом беседовать, разве, думаешь ты, не считали бы они, что дают названия именно тому, что видят?

— Непременно так.

— Далее. Если бы в их темнице отдавалось эхом все, что бы ни произнес любой из проходящих мимо, думаешь ты, они приписали бы эти звуки чему-нибудь иному, а не проходящей тени?

— Клянусь Зевсом, я этого не думаю.

— Такие узники целиком и полностью принимали бы за истину тени проносимых мимо предметов.

— Это совершенно неизбежно.

— Понаблюдай же их освобождение от оков неразумия и исцеление от него, иначе говоря, как бы это все у них происходило, если бы с ними естественным путем случилось нечто подобное. Когда с кого-нибудь из них снимут оковы, заставят его вдруг встать, повернуть шею, пройтись, взглянуть вверх – в сторону света, ему будет мучительно выполнять все это, он не в силах будет смотреть при ярком сиянии на те вещи, тень от которых он видел раньше. И как ты думаешь, что он скажет, когда ему начнут говорить, что раньше он видел пустяки, а теперь, приблизившись к бытию и обратившись к более подлинному, он мог бы обрести правильный взгляд? Да еще если станут указывать на ту или иную мелькающую перед ним вещь и задавать вопрос, что это такое, и вдобавок заставят его отвечать! Не считаешь ли ты, что это крайне его затруднит и он подумает, будто гораздо больше правды в том, что он видел раньше, чем в том, что ему показывают теперь?

— Конечно, он так подумает.

— А если заставить его смотреть прямо на самый свет, разве не заболят у него глаза, и не вернется он бегом к тому, что он в силах видеть, считая, что это действительно достовернее тех вещей, которые ему показывают?

— Да, это так.

— Если же кто станет насильно тащить его по крутизне вверх, в гору и не отпустит, пока не извлечет его на солнечный свет, разве он не будет страдать и не возмутится таким насилием? А когда бы он вышел на свет, глаза его настолько были бы поражены сиянием, что он не мог бы разглядеть ни одного предмета из тех, о подлинности которых ему теперь говорят.

— Да, так сразу он этого бы не смог.

— Тут нужна привычка, раз ему предстоит увидеть все то, что там, наверху. Начинать надо с самого легкого: сперва смотреть на тени, затем — на отражения в воде людей и различных предметов, а уж потом — на самые вещи; при этом то, что на небе, и самое небо ему легче было бы видеть не днем, а ночью, то есть смотреть на звездный свет и Луну, а не на Солнце и, его свет.

— Несомненно.

— И наконец, думаю я, этот человек был бы в состоянии смотреть уже на самое Солнце, находящееся в его собственной области, и усматривать его свойства, не ограничиваясь наблюдением его обманчивого отражения в воде или в других, ему чуждых средах.

— Конечно, ему это станет доступно.

— И тогда уж он сделает вывод, что от Солнца зависят и времена года, и течение лет, и что оно ведает всем в видимом пространстве и оно же каким-то образом есть причина всего того, что этот человек и другие узники видели раньше в пещере.

— Ясно, что он придет к такому выводу после тех наблюдений.

— Так как же? Вспомнив свое прежнее жилище, тамошнюю премудрость и сотоварищей по заключению, разве не сочтет он блаженством перемену своего положения и разве не пожалеет своих друзей?

— И даже очень.

— А если они воздавали там какие-нибудь почести и хвалу друг другу, награждая того, кто отличался наиболее острым зрением при наблюдении текущих мимо предметов и лучше других запоминал, что обычно появлялось сперва, что после, а что и одновременно, и на этом основании предсказывал грядущее, то, как ты думаешь, жаждал бы всего этого тот, кто уже освободился от уз, и разве завидовал бы он тем, кого почитают узники и кто среди них влиятелен? Или он испытывал бы то, о чем говорит Гомер, то есть сильнейшим образом желал бы

как поденщик, работая в поле,

службой у бедного пахаря хлеб добывать свой насущный

и скорее терпеть что угодно, только бы не разделять представлений узников и не жить так, как они?

— Я-то думаю, он предпочтет вытерпеть все что угодно, чем жить так.

— Обдумай еще и вот что: если бы такой человек опять спустился туда и сел бы на то же самое место, разве не были бы его глаза охвачены мраком при таком внезапном уходе от света Солнца?

— Конечно.

— А если бы ему снова пришлось состязаться с этими вечными узниками, разбирая значение тех теней? Пока его зрение не притупится и глаза не привыкнут – а на это потребовалось бы немалое время, – разве не казался бы он смешон? О нем стали бы говорить, что из своего восхождения он вернулся с испорченным зрением, а значит, не стоит даже и пытаться идти ввысь. А кто принялся бы освобождать узников, чтобы повести их ввысь, того разве они не убили бы, попадись он им в руки?

— Непременно убили бы.

— Так вот, дорогой мой Главкон, это уподобление следует применить ко всему, что было сказано ранее: область, охватываемая зрением, подобна тюремному жилищу, а свет от огня уподобляется в ней мощи Солнца. Восхождение и созерцание вещей, находящихся в вышине, – это подъем души в область умопостигаемого. Если ты все это допустишь, то постигнешь мою заветную мысль – коль скоро ты стремишься ее узнать, — а уж богу ведомо, верна ли она. Итак, вот что мне видится: в том, что познаваемо, идея блага — это предел, и она с трудом различима, но стоит только ее там различить, как отсюда напрашивается вывод, что именно она – причина всего правильного и прекрасного. В области видимого она порождает свет и его владыку, а в области умопостигаемого она сама — владычица, от которой зависят истина и разумение, и на нее должен взирать тот, кто хочет сознательно действовать как в частной, так и в общественной жизни.

— Я согласен с тобой, насколько мне это доступно.

— Тогда будь со мной заодно еще вот в чем: не удивляйся, что пришедшие ко всему этому не хотят заниматься человеческими делами; их души всегда стремятся ввысь. Да это и естественно, поскольку соответствует нарисованной выше картине.

— Да, естественно.

<кц>

 

9. Мир сущий и мир сверхсущий. Сущие идеи и сверхсущая идея Блага (Единого)

 

Отдельные, единичные чувственно-воспринимаемые вещи данного вида находятся с соответствующей этому виду идеей в отношении «многое — к одному», а идея к ним, соответственно, — в отношение «одно — ко многим». Идеи у Платона также могут быть причастны друг другу и, соответственно, находится в подобных же отношениях. Например, идеи самых младших видов и рода, к которому принадлежат эти младшие виды. Платон предполагает, что есть некая универсальная идея, одна-единственная, которую он называет Единое, которая находится в отношении «единое — ко многими» со всеми остальными идеями и со всеми чувственно-воспринимаемыми вещами; при этом все идеи причастны идее Единого.

Причастность одной идее к другой обуславливает существование второй идеи благодаря первой идее. Таким образом, все другие идеи существуют благодаря тому, что причастны идее Единого.

Единое у Платона — это то, что не нуждается ни в чём другом, то, что содержит в себе некое «единство само по себе».

(Платон считает, что каждая идея несёт в себе начало единства; в диалоге «Филеб» он, Платон, поэтому называет идеи «монадами» или «генадами».)

Аналогично Платон рассуждает и о благе: все существует в силу того, что причастно благу, все идеи существуют потому, что причастны некоей идее Блага, которая есть «благо само по себе», не нуждающееся ни в чём ином для своего существования.

Платон отождествляет идею Единого и идею Блага: в платоновской философии Благо и Единое — это одно и то же.

Для идеи Единого Платон вводит свой особый мир — мир сверхсущего. Если обычные идеи, как чувственно-воспринимаемые вещи, относятся к миру сущего, то Единое (оно же — Благо) — это то, что учреждает собой мир сверхсущего.

Единое обладает не бытием, а сверхбытием, о котором ничего нельзя сказать, как и о самом Едином. То есть, строго говоря, о Едином нельзя сказать даже то, что оно существует.

Так, в диалоге «Парменид» Платон говорит, что утверждение «единое существует» приписывает Единому существование (предикат бытия) и при этом, говоря это утверждение, человек начинает мыслить Единое вместе с бытием, то есть уже не нечто одно-единственное, а двоицу — Единое и его бытие. Но Единое — это нечто единое, единственное, по самому своему существу и поэтому мыслить эту двоицу, то есть мыслить Единое через множество, — значит иметь неверное представление о Едином.

 

10. Отношение причастности между идеей и соответствующей ей чувственно-воспринимаемой материальной вещью

 

Отдельные, единичные вещи материального мира и соответствующие им идеи мира идей связаны друг с другом отношением причастности; попросту говоря, идеи неким образом причастны соответствующим им вещам. Но что есть эта причастность — это вещь достаточно тёмная (неясная, нераскрытая) по сравнению с тем, как, согласно Аристотелю, вторая аристотелевская сущность «Категорий» связана с первой аристотелевской сущностью «Категорий» или же с тем, как форма (первая сущность) аристотелевской «Метафизики» связана с отдельной, единичной вещью, понимаемой в «Метафизике» как соединение формы и материи.

Судя по тому, что говорит об идеях как первообразах и вещах как их отражениях, проекциях в материальный, мир Платон, наиболее логично заключить, что идея и отдельная, единичная вещь, ей соответствующая, связаны примерно так, как, например, проектная документация, хранящаяся в конструкторском бюро автозавода, связана с выпускаемыми по этой документации заводом автомобилями или же как отдельный, единичный человек связан со своим портретом, скульптурой или даже роботом-макетом. То есть идея в буквальном, непосредственном смысле не входит в отдельную, единичную вещь как её часть.

Из сказанного ясно, что идея буквально, непосредственно никак не воздействует на вещь и не помогает ей поддерживать себя в бытии и осуществлять свои действия.

Платон думал, что материя не есть нечто бескачественное, но обладает некими свойствами, силами и действиями, заключенными в самой ней и неотъемлемыми от неё. Дальнейший ход мысли примерно ясен: благодаря ним «порции» материи могут быть организованы в сложные структуры — в том числе в привычные вещи. И такие структуры могут достаточно долго поддерживаться в стабильном состоянии за счет упомянутых сил, заключённых, как сказано, непосредственно в самой материи. Подчеркнём: именно благодаря таким силам упомянутые материальные структуры (вещи) не нуждаются в каком-то более тесном, чем об этом сказано, единении с идеями для обеспечения своего существования и осуществления своих прочих действий; равно и самим идеям нет нужды иметь что-либо, что обеспечивало бы всё это материальные вещи через более тесное единение с ними, с идеями.

В противоположность этому форма у Аристотеля — это то, что входит в отдельную, единичную вещь как её часть в буквальном смысле и при этом наделяет эту вещь способностью существовать и действовать именно как вещь данного «последнего» вида, как определенное «что?»: как человека, как дерево и так далее.

Отметим также: материя, соединяемая с формой, у Аристотеля — это, из-за чего существует разнообразие и различие отдельных, единичных вещей одного и того же вида. Когда форма соединяется с материей для образования новой вещи, то каждый раз материя вносит нечто, что делает новую вещь отличную и от предыдущих, и от последующих вещей того же с ней вида. Это можно сравнить с тем, как каждый раз при постановке печати её оттиск на листе отличается от её же оттисков на других листах. Это происходит из-за различия в силе надавливания, из-за различий в микроструктуре листов бумаги и различий в толщине этих листов и наличия на них малых углублений и возвышенностей, индивидуальных для каждого листа, из-за отличия в используемых чернилах и из-за множества других подобных вещей, которые трудно и даже невозможно учесть.

Отметим, что одна и та же вещь у Платона может быть причастна множеству идей: так, вот этот вот кот причастен идее кота, идее животного, идее живого существа, идее рождения, идее роста, идее пищеварения, идее зрения, идее шерстистости, идее полосатости, идее усатости и так далее. Тут, конечно, можно спорить: причастен ли вот этот вот кот напрямую всем этим идеям сразу или же напрямую он причастен только лишь идее кота, а всем прочим идеям он причастен косвенно — каким-то образом через идею кота. Но это уже частности. Аналогично, идея у Платона может быть причастна другим идеям.

 

11. Припоминание как основа познания и научения

 

Как ясно из иносказания о пещере, человек должен стремиться к созерцанию идей; это должно доставлять ему блаженство — ведь начать созерцать идеи, «выйдя из пещеры невежества» — это все равно, что перейти от мрака к свету; правда, как говорит Платон, к такому созерцанию надо привыкать постепенно (чтобы не «повредить глаза ума»). Платон считает, что в то время, когда душа еще находилась в своей небесной обители, она созерцала эти идеи; этим же душа занимается и между перерождениями. Это же созерцание идей ждёт душу и тогда, когда она вернется в свою небесную обитель. Но если душа знакома с миром идей, видела этот мир, в своей жизни между перерождениями, то почему она ничего не помнит при рождении?

Платон считает, что при рождении душа забывает весь опыт созерцания идей. Однако, по мнению Платона, душа может вспомнить, хотя бы отчасти, то, что она видела путем умственной деятельности — путем научения, размышления и тому подобных занятий. И когда душа в ходе этой деятельности открывает для себя какую-то идею, постигает её, созерцает ее, когда в ходе этой деятельности на душу «нисходит озарение», то происходит ничто иное, как «припоминание» идеи, которая душа знала раньше по своему внетелесному опыту, накопленному ещё до рождения.

Таким образом, упомянутые умственные занятия, согласно Платону,  действительности, строго говоря, не производят идею в уме человека, а лишь помогают её «припомнить»; все они служат лишь «мостиком» к припоминанию. При этом, вообще говоря, такое «припоминание» («ἀνάμνησις») может произойти и непроизвольно, случайно, безо всяких к тому умственных усилий.

Итак, согласно Платону нет образования, производства, приоретения нового знания, новых идей, концепций и так далее, а есть лишь их «припоминание» — разумеется, с различной степенью точности и достоверности.

Учение Платона о «припоминании» содержится в его диалоге «Менон», а также на эту тему говориться в диалоге «Федон».

Иногда говорят, что согласно Платону душа до рождения живет в мире идей (в умопостигаемом мире); однако это не так: она, как говорилась, живет в космосе же, а не в мире идей; просто когда душа находится вне тела, у нее имеется несравненно более высокая способность и возможность созерцать мир идей, нежели когда она соединена с телом. Может быть даже «глаза ума» могут созерцать мир идей из материального мира, из космоса аналогично тому, как человек, стоя на одном берегу реки, созерцает то, что происходит на другом — по крайней мере тогда, когда душа человека находится в своей небесной звёздной обители.

 

12. Платоновские теология, космогония, теогония и учение о происхождении жизни и человека согласно диалогам «Тимей» и «Послезаконие»

 

Теология, космогония, теогония и учение о происхождении жизни и человека излагаются Платоном в одном из его наиболее известных диалогов — «Тимей», в котором между собой беседуют Сократ, Тимей, Критий и Гермократ. Все упомянутые темы проясняет собеседникам Тимей.

Интересно, что в разбираемом диалоге Платон отступает от диалектического метода изложения, при котором собеседники спорят друг с другом и в споре, в столкновении самых различных, порой противоположных, мнений либо рождают истину, либо оставляют вопрос нерешенным, заставляя читателя задуматься и принять наиболее близкую ему точку зрения. В «Тимее» дело обстоит противоположным образом: Платон, скрывшись за Тимеем, по большому счету, влагает в его уста пророческие или почти пророческие слова, которые все слушают с почтением и изумлением, не думая их оспаривать и требовать доказательств.

Итак, в «Тимее» Платон занимает не философскую, а, скорее, пророческую позицию: он словно превращается в Моисея, излагающего историю творения мира. Тем не менее, всегда следует помнить, что Платон всегда, даже при таком «пророчествовании» остается философом — в отличие от Моисея; и поэтому Платон, будучи философом, всегда готов к тому, что его мнение будет оспорено и даже осмеяно.

Чувственно-воспринимаемую Вселенную Тимей называет космосом, а также Небом. Это Небо, как ясно после его отождествления с космосом, не есть противоположность Земли, а есть то, что объемлет собою все и все в себя включает — в том числе и Землю. То есть Земля — часть Неба, часть космоса.

Вселенная, космос есть совершенное и благое творение доброго, благого и совершенного бога-демиурга, которого далее мы будем называть просто «Демиург».

Этот Демиург не есть какое-то третье начало наряду с идеями и первоматерией, а есть ни что иное, идея же.

Образцом, эталоном, шаблоном, архетипом для творения космоса Демиургу служила тоже идея — идея космоса, а именно Парадигма. Демиург взирал на Парадигму и по её образу творил космос из первоматерии.

Парадигма, как и Демиург, тоже есть бог.

Таким образом, Парадигма и Демиург суть боги, принадлежащие к миру идей. Таких богов ещё называют надкосмическими или внекосмическими богами.

Помимо надкосмических богов, богов-идей, имеются ещё космические или внутрикосмические боги; эти боги суть тварные боги — то есть «боги второго ранга».

Во-первых, космос или мир обладает душой — Душой Мира (Мировой Душой); и эта Душа есть бог. И если уж называть Душу Мира богом, то, по-видимому, и космос как целое вместе со своей душой, Душой Мира, можно тоже назвать Богом: ведь чувственно-воспринимаемый космос есть некое тело для мировой души, Тело Мира.

Душа Мира крепится к Телу Мира в его центре и оттуда распространяется по всем Телу, до его пределов и даже немного далее — так, что душа находится не только в Теле, но и немного обволакивает его.

После Мировой Души идут космические боги второго ранга ещё более низкого уровня; в частности, такими богами являются всем известные олимпийские боги кроме Зевса.

В диалоге «Филеб» Платон по сути называет Мировую Душу душой Зевса, а ум, который присущ этой душе, содержится в ней, — умом Зевса. Но отсюда следует (если считать, что и боги имеют тела, а не только лишь души), что чувственно-воспринимаемый космос есть тело Зевса. Таким образом, чувственно-воспринимаемый мир, космос, вместе с его душой, с Душой Мира, Платон называет Зевсом, то есть высшим космическим (внутрикосмическим) богом, высшим «богом второго ранга». Естественно, такой «философский» Зевс, царь богов, имеет мало общего с мифическим Зевсом.

Отметим, что комические боги у Платона не лишены тел: эти тела, как и души таких богов, сделаны, состоят из стихий, то есть из материальных стихий.

Из сказанного Платоном о космическом Зевсе следует, что Парадигму можно назвать эйдетическим или надкосмическим Зевсом, то есть идеей космического Зевса. И вот почему Парадигму надо считать более высшим богом, чем Демиурга: ведь Зевс — это царь богов.

Итак, вселенная, космос как целое, есть живое и разумное существо, содержащее прочие живые существа (как разумные, так и неразумные, как людей, так и богов) в качестве своих составных частей. Это как если бы не только человек был разумен, но и все или множество отдельных клеток его тела сами по себе обладали разумом.

До того, как Демиург создал космос, в мире материи была лишь относительная беспорядочность и бескачественность. Первоматерия, будучи нестабильной, распалась на четыре протостихии (которые совокупно Платон также рассматривает как первоматерию); эти протостихии были разделены на частицы, которые пребывали в хаотическом движении. Из-за этого движения произошла сепарация частиц: частицы протоземли заняли самое низкое место; над ними оказались частицы воды, на ними — частицы воздуха и, наконец, над последними — частицы огня. Все эти частицы уже обладали некоей малой качественностью помимо причастности каким-либо идеям, сущим в мире идей. 

Помимо упомянутых четырёх протостихий в мире были ещё две особых протостихии, из которых впоследствии были созданы души богов, духов и людей.

Приступив к созданию космоса, вначале Демиург создал его душу, а затем — тело. При этом из протостихий получились обычные стихии. Эти слова надо понимать в следующем смысле: протоземля, например, была лишена всякой причастности идеям из мира идей, но Демиург «причастил» её различным идеям из протоземли получились привычные всем различные фракции земли как стихии: различные металлы, различные кристаллы, различные горные породы и так далее; аналогично, из протоводы получились различные жидкости, из протовоздуха — различные газы, и протоогня — различные виды огня.

При создании тела космоса важнейшую роль играли воздух и огонь.

Душа космоса была сотворена ранее его тела.

Демиург создал душу космоса, Мировую Душу, «душу Зевса», и поместил её в центре его тела. В этом месте он связал душу космоса с телом космоса. Затем он распространил оттуда душу по всему телу и даже несколько за его пределы — так, что душа космоса стала обволакивать тело, выступая за его границы.

Душа космоса был создана  (в конечном счете) из двух особых упоминавшихся выше стихий. Их надо рассматривать как особые виды материи — то есть наряду с прочими стихиями — землей, водой, воздухом и огнем. То, что мы здесь называем «особыми стихиями», сам Платон называет в «Тимее» просто «сущностями»; но, судя по описанию, это именно особые стихии: ведь упомянутые две «сущности» — это то, что отлично и друг от друга, и от обычных четырех стихий и не сводимо ни одно к другому, ни к этим стихиям; и, наконец, это то, что не принадлежит к миру идей, то есть материя.

Первоначально, до вмешательства в мир материи, в нем были только две духовных стихии (протостихии): одна — неделимая и вечно тождественная себе самой (то есть неизменная), а другая — которая может претерпевать разделение в телах людей и, следовательно, изменчивая. 

Вторая особая, «духовная» стихия — это, как кажется, то, что больше всего подходит по описанию для творения душ людей: деля её на части, можно сотворить много людских душ и эти части-души будут переселяться со временем из тела в тело и изменяться во время жизни в теле к дурному или к хорошему. Первая особая, «духовная» стихия — это, как кажется, то, что наиболее подходит для творения души богов, в особенности же — «души Зевса», Души Мира. Но, по словам Платона, из двух упомянутых сущностей Демиург создал нечто среднее — третью, промежуточную, среднюю сущность, которая причастна и первой, и второй. (Спрашивается: как? Раздробив на части, а затем смешав и соединив эти части? Но ведь первая сущность неделима и неизменна!) Так была произведена третья особая, «духовная» стихия.

Далее Демиург слил, соединил три особых, «духовных» стихии в нечто единое, «сделал из трёх одно». Затем это одно было разделено на части. Эти части и были душами или, вернее, исходным материалом для создания душ. Одной из душ (очевидно, самой крупной и той, в которой было больше всего от первой стихии) и была Душа Мира. Платон не говорит об этом явно, но, надо думать, остальные части этого раздробленного единого суть души других разумных существ (людей, духов и богов).

Отметим одну важную вещь: мир материи (мир стихий) представляется как нечто изменчивое и подверженное разрушению; однако, как видим, Платон говорит о наличии в этом мире некоей неделимой и неизменной духовной стихии. Правда, эта стихия, первая духовная стихия, каким-то образом слилась с третьей и второй духовной стихиями так, что образовавшееся целое стало можно делить на части; кроме того, она же каким-то образом соединилась со второй духовной стихией так, что образовалась третья духовная стихия… а это ставит под сомнение то, что первая духовная стихия действительно неизменна и неделим и заставляет задуматься о том, в каком смысле Платон называет её неизменной и вечно тождественной себе самой.

Тело космоса, по мнению Платона, имеет форму сферы. Эта сфера пребывает во вращении, что видно из «вращения небосвода», то есть видимого вращения звезд вокруг земли, которые, по мнению древних, был прикреплены к небесному своду.

Демиург создал из материи только один космос. В этом он подражал миру идей — ведь в мире идей существует только одна идея, по образу которой Демиург творил космос.

Поскольку космос составлен из стихий, то логично поставить вопрос: не осталось ли каких-то частей этих стихий вне космоса как некоего «неизрасходованного строительного материала»? Платон отвечает на этот вопрос отрицательно: все стихии целиком вошли в космос как его части.

Космос Платона — не только целостное и совершеннейшее живое существо; он, даже будучи изменчив, как целое не подвержен дряхлению и недугам, то есть разрушению. Но ведь, как кажется, вопреки этому, мы видим множество процессов старения и разрушения, протекающих в нашем мире! Платон не опровергает этого — ведь это вполне очевидно; он, очевидно, имеет в виду лишь то, что космос не стареет и не разрушается как целое, в котором поддерживается некоторое равновесное состояние с колебаниями вокруг точки равновесия. При этом в отдельных частях космоса в определённое время может быть старение и разрушение, но зато в других его частях в это  же время или в тех же частях, но в другое время будут протекать противоположные процессы зарождения, развития и созидания, уравновешивающие старение и разрушение. При этом процессы старения и разрушения являются залогом будущих и настоящих процессов зарождения, развития и созидания, которые как бы «питаются» старением и разрушением.

Например, человек или животное умирают и тело разлагается; но разложившееся тело служит удобрением для растений; например, человек умирает, но при этом оставляет после себя детей, которые тоже умрут и тоже оставят после себя детей; зерно «умирает в земле», но при этом рождает колос с многими зернами; зима побеждает жизнь растений, но затем приходят весна и лето и жизнь возрождается, а затем вновь следуют осень и зима… И такое равновесное состояние с некоторыми колебаниями вокруг точки равновесия будет, по мысли Платона, поддерживаться в космосе вечно.

Платон пишет: «[Тело космоса] было искусно устроено так, чтобы получать пищу от своего собственного тления, осуществляя все свои действия и состояния в себе самом и само через себя. Ибо построявший его нашёл, что пребывать самодовлеющим много лучше, нежели нуждаться в чем-либо» ([Тимей 33 с6‑d3; Платон1990, т. 3, Тимей, с. 436]).

Здесь слово «самодовлеющим» переводит греческое слово «αὔταρκες». Космос, по-Платону, есть автаркия — то, что существует за счет себя самого и что не зависит от чего‑то другого и не нуждается в нём.

Слова Платона о создании космоса Демиургом (например: «Итак, время возникло вместе с небом, дабы, одновременно рожденные, они и распались бы одновременно, если наступит для них распад» [Teamevs 38 b6‑7; Платон1990, т. 3, Тимей, с. 440]) не следует понимать в том смысле, что Демиург создал первоматерию и что при распаде космоса исчезнет и первоматерия. До того, как Демиург начал создавать космос, его тело и душу, уже существовала первоматерия в виде четырёх протостихий, в которых произошла сепарация стихий одной от другой. И если говорить о распаде космоса, то предельный его распад — это лишение всякой причастности идеями мира идей и обращение в четыре упомянутых протостихии.

 Время, существующее в материальном мире, есть создание Демиурга; его не было изначально. В мире идей тоже есть время, а именно особая его разновидность, именуемая словом «вечность». В этой «вечности», согласно Платону, нет ни прошлого, ни будущего, а есть только одно настоящее, есть только одно «сейчас».

Что касается творения одушевлённых существо, то после сотворения Души Мира Демиург сотворил бессмертных богов, а затем повелел им сотворить прочие живые существа, которые должны были быть смертными — существа, обитающие в воздухе, в воде и на суше — в том числе и человека.

Что касается человека, то боги, сотворённые Демиургом, являются создателями лишь тела человека; его же душа есть творение самого Демиурга. Души людей были созданы из той же смеси трёх особых, «духовных» стихий, что и душа космоса; но, как следует полагать, на их создание пошла «более загрязненная» смесь — то есть смесь, в которой более всего от второй особой, «духовной» стихии.

Надо думать, что поскольку не только человек, но и «Зевс» имеют как душу, так тело, прочие, помимо «Зевса» бессмертные боги также имеют и душу, при этом, вероятно, их душа «более загрязненная», чем душа космоса, но «более чистая», чем душа человека в смысле наличия в ней частиц второй особой, «духовной» стихии.

Платон говорит, что боги были созданы Демиургом большей частью из огня. Эти слова, по-видимому, следует понимать в том смысле, что тела этих богов были созданы огня или, вернее говоря, большей частью из огня (а остальными частями, если они, конечно, есть — из других стихий).

Что касается тела человека, то бессмертные боги, созданные Демиургом, образовали это тело из четырех привычных стихий: земли, воды, воздуха и огня.

Слова о том, что тела богов созданы главным образом из огня, по-видимому, намекают на то, что подобно тому, как в телах богов преобладает огонь, в телах существ, живущих в воде, преобладает вода, в телах существ, летающих по воздуху — воздух, а в телах сухопутных животных и человека — земля.

Что касается сотворённых Демиургом богов, о которых говорит Платон, то, если не как само собой разумеющееся, то как наиболее вероятное следует думать, что к числу этих богов Платон относит (помимо «Зевса», то есть Души Мира) тех первобогов, зародившихся во Вселенной, о которых говорит Гесиод в своей «Теогонии». Это Хаос, Гея, Тартар и Эрос. Прочие боги, согласно «Теогонии», появились на свет тем или иным образом от этих первобогов — включая Урана (Небо), который был рождён от Геи без мужа; и поэтому вопрос о том, кто сотворил души богов, порождённых первобогами, может быть спорным.

Кроме упомянутых первобогов или им подобных, о которых Платон явно не говорит, он вводит великое множество иных богов, созданных Демиургом, а именно тех, тела которых суть неподвижные звезды. Такое утверждение располагает к тому, чтобы к числу упомянутых четырех первобогов из «Теогонии», которые не были произведены от других богов, добавить пятого бога — Урана (вопреки тому, что писал Гесиод в своей «Теогонии»). Ведь Уран или Небо (Небесный Свод) есть вместилище для всех неподвижных звёзд.

(Неподвижные звезды отличают «подвижных звезд» — то есть планет. Первые движутся вместе с небесным сводом, к которому прикреплены, а вторые, планеты, имеют и другое движение вдобавок к этому, из-за чего их движение отличается от кругового движения неподвижных звезд.)

Следует отметить, что в «Послезаконии» Платон говорит о создании разумных существ несколько иначе. Собственно, там говорится о живых существах, но из контекста видно, что речь идёт именно о разумных живых существах. Такие существа суть боги и люди, а также различные духи (в том числе даймоны), полубоги и, вероятно, некоторые чудовища, рождённые богами.

Как и в «Тимее», в «Послезаконии» Платон делит богов на привычных богов из мифов и на звёзды. Об этих звёздах-богах Платон говорит как о видимых богах и ставит их впереди всех прочих богов. (Хотя, напомним, Уран, Небо, служит для них вместилищем и по отношению к нему они — словно насекомые на шкуре зверя.) Причина выдвижения на первое место «видимых богов» — их видимость. Тела их Платон полагает сделанными из огня. Если бы звёзды были сделаны из эфира, то они были бы невидимыми, ибо эфир — невидим. Отсюда, по-видимому, проистекает платоновское предпочтение огня эфиру, о чем будет говориться далее.

После этих видимых богов, созданных из огня, на втором месте, Платон ставит разумные существа, созданные из эфира; при этом он явно не проговаривает, что же это за существа.

После разумных существ, созданных из эфира, на третьем месте, идут разумные существа, созданные из воздуха. Платон приводит пример таких существ: даймоны, которые понимаются Платоном как духи. Сюда же, по-видимому, можно отнести некоторых других духов, а также некоторых полубогов и, возможно, некоторых чудовищ, порожденных богами.

После разумных существ, созданных из воздуха, на четвёртом месте, идут разумные существа, созданные из воды. Платон снова не приводит примера таких существ, но надо думать, что это — полубоги, духи и, возможно, чудовища, порожденные богами.

Наконец, после разумных существ, созданных из воды, на пятом месте, идут разумные существа, созданные из земли. Это люди.

При этом, согласно Платону, первые и пятые существа — существа видимые, а вторые, третьи и четвертые – невидимые. Платон также ясно оговаривает, что эфир и воздух — невидимы. Существа, созданные из огня, как ясно, должны быть видимыми.

Разумеется, согласовывая сказанное в «Послезаконии» со сказанным в «Тимее», слова о создании разумных существ из огня или какой иной стихии из четырёх обычных стихий следует понимать в смысле создания из этой стихии только лишь тел этих существ.

Итак, в отличие от «Тимея», в «Послезаконии» Платон, рассматривая создание космоса, оперирует пятью стихиями, а не четырьмя: добавляется эфир. Следует сказать, что одни философы рассматривали эфир не как самостоятельную стихию, а как некую «фракцию» огня, а именно, самую тонкую его «фракцию» (сравни: металлы — «грубая, плотная фракция» земли как стихии, плодородный слой почвы — «тонкая фракция»), а другие считали эфир самостоятельной стихией, имеющей некое сходство с огнем. Платон, как видим, в «Послезаконии», считал эфир за самостоятельную стихию.

Легко заметить у Платона одну странность. Обычно в порядке уменьшения плотности стихии располагают так: земля — вода — воздух — огонь — эфир; но у Платона эфир и огонь поменяны местами! Почему?

Самая разреженная стихия считалась наиболее подходящей для создания самых высших богов (тел самых высших богов). Для Платона первые, самые высшие, боги после Души Мира — это звёзды. Эти боги первые потому, что видимые (и ещё потому, что имеют сферическую форму, подобно космосу; сфера же, согласно мнению философов того времени, есть самая совершенная геометрическая фигура). Но чтобы быть видимыми, они должны быть сделаны из огня, а не из эфира: эфир и воздух, как явно оговаривает Платон, невидимы. Поэтому-то Платон и меняет местами эфир и огонь; это, по-видимому, должно означать также, что для Платона эфир плотнее огня, а не наоборот, как это было общепринято.

Вернемся к богам привычных мифов. Платон в «Послезаконии» явно говорит, что тот порядок классификации разумных существ, который был им введен и который мы только что рассмотрели, может быть сохранен и для этих богов. Отсюда ясно, что Платон считает этих богов сделанными либо из огня, либо из эфира. Опять же, логично предположить, что, боги, сделанные из огня — это такие первобоги космоса, как Хаос, Гея, Тартар, Эрос, к которым примыкает по обозначенной выше причине Уран, которого, вероятно, Платон также считал за внутрикосмического первобога, и, кроме них, боги, с которыми древние греки ассоциировали планеты («подвижные звезды»): ведь планеты, подобно неподвижным звездам видимы и, следовательно, будучи богами, подобно звездам, должны состоять из огня, а не из эфира.

Напомним, что древние знали всего пять планет: Меркурий, Венеру, Марс, Юпитер и Сатурн. В греческой мифологии Меркурию соответствует Гермес, Венере — Афродита, Марсу — Арес, Юпитеру — Зевс, Сатурну — Крон; однако в действительности связь между греческими богами и планетами не так проста, как можно подумать из этого сопоставления: так, Меркурий древние греки в разные времена называли именами Стилбон, Гермаон и Аполлон; а Аполлон — это вовсе не Гермес…

Говоря о разумных существах из эфира (как мы выяснили, богах, более низких по рангу, чем огненные боги), Платон замечает: «После огня мы поместим эфир и установим, что душа образует из него живые существа, обладающие теми же свойствами, что и остальные роды, но составленные большей частью из своей собственной природы и лишь в небольшой части — для связи — из остальных родов» ([Послезаконие 984 b6‑c2; Платон1990, т. 4, Послезаконие, с. 450]). То есть, по мнению Платона, изложенному в «Послезаконии», тело живого разумного существа создается его душой. Соответственно, и тела «эфирных» живых существ создаются их душами из эфира («своей собственной природы») — но лишь «большей частью» — так, что в них входят составными частями и другие стихии (которые, по-видимому, тоже лишь «большей частью» составляют тела представителей соответствующих им разумных существ). И если говорить о том, что даже в эфирных существах есть огонь, воздух, вода и земля, то по аналогии можно заключить, что подобным образам дело обстоит, по меньшей мере, и для воздушных, водяных и земляных разумных существ. То есть: даже земляное разумное существо (человек) состоит из земли лишь «большей частью», имея в своем составе в незначительных количествах все прочие стихии. Возможно, что, по мнению Платона, только лишь огненные существа, только лишь огненные боги (вернее, их тела), состоят из чистого огня, не имея при этом примесей из других стихий — но и такое умозаключение о мнении Платона следует поставить под сомнение.

Мнение о том, что тела творятся Демиургом или иными богами не противоречит мнению о том, что тела творятся душами: ведь когда говорится о творении тел душами, то, по-видимому, подразумевается обычный порядок появления живых существ — для человека, например, это рождение из утробы; а когда речь идёт о творении тел Демиургом или богами, то подразумевается сотворение тел самых первых живых разумных существ данного вида.

Подробнее о том, что Платон говорит о создании разумных существ в «Послезаконии» смотри: [Послезаконие 984 b2 – 985 c1; Платон1990, т. 4, Послезаконие, сс. 450‑451].

Возможно, чтобы не акцентировать внимания на том, что некоторые боги (вернее, их тела) созданы из огня, а некоторые — из эфира, в «Тимее» Платон не говорит об эфире как об отдельной стихии.

Итак, для Платона каждая неподвижная звезда есть бог. Звeзд-богов столько, сколько людей: у каждого человека есть своя звезда. Эта звезда или, может быть, место вокруг нее, служит небесной обителью, местом блаженного пребывания человеческой души. После создания человеческие души были размещены по своим небесным обителям, а затем вселены в человеческие тела.

Цель человеческой жизни — следовать добру, справедливости и добродетели. Добрый, справедливый и добродетельный человек после смерти попадает в свою звездную небесную обитель. Человек же, следующий злу, несправедливости и пороку подвергается многократным перерождениям в телах человека и животных. Если он, испытав своего рода наказание при перерождении, в новой жизни возвращается на путь добра, то ему открывается возможность вернуться в свою небесную обитель; если же он продолжает следовать злу и все больше укореняется в нем, то при последующих перерождениях происходит дальнейшая деградация грешника (или того, что от него все еще остается). Сначала, согласно Платону, человек рождается мужчиной и если он избирает путь деградации, то претерпевает с нарастанием деградации перерождения в телах женщины и даже животных — очевидно, переходя от более благородных тел животных ко все менее и менее благородным телам.

Таким образом (хотя Платон этого явно и не оговаривает), получается, что смысл и цель человеческой жизни — укоренение в добре, справедливости и добродетели и отвержение зла, несправедливости и порока. Если человек справился с этой задачей, то в награду он возвращается в свою небесную обитель для вечного блаженства, выходя при этом из круга перерождений. Жизнь человеческая — это испытание, в котором выясняется: достоин ли человек своей небесной обители.

Вот как Платон говорит об испытании жизнью и о перерождениях порочного человека ([Тимей 42 a3‑d2; Платон1990, т. 3, Тимей, сс. 444‑445]):

«Когда же души будут по необходимости укоренены в телах, а каждое тело станет что-то принимать в себя, а что-то извергать, необходимо, во-первых, чтобы в душах зародилось ощущение, общее им всем и соответствующее вынужденным впечатлениям; во-вторых, чтобы зародился эрос, смешанный с удовольствием и страданием, а кроме того, страх, гнев и все прочие [чувства], либо связанные с названными, либо противоположные им; если души будут над этими страстями властвовать, их жизнь будет справедлива, если же окажутся в их власти, то несправедлива. Тот, кто проживет отмеренный ему срок должным образом, возвратится в обитель соименной ему звезды и будет вести блаженную, обычную для него жизнь, а тот, кто этого не сумеет, во втором рождении сменит свою природу на женскую. Если же он и тогда не перестанет творить зло, ему придется каждый раз перерождаться в такую животную природу, которая будет соответствовать его порочному складу, и конец его мучениям наступит лишь тогда, когда он, решившись последовать вращению тождества и подобия в себе самом, победит рассудком многообразную, имеющую присоединиться к его природе смуту огня и воды, воздуха и земли, одолеет их неразумное буйство и снова придет к идее прежнего и лучшего состояния».

Как видим, есть некая «смута огня, воды, воздуха и земли», которая имеет место в человеке и которая влечет его к злу, несправедливости, и пороку, которая возбуждает в человеке страсти и омрачает его ум, делая безумным. Иначе говоря: все эти нехорошие вещи в человеке — из-за того, что тело человека сотворено из упомянутых четырех стихий; они-то, действуя в человеке согласно своей природе и производят в нeм эти влечения, страсти и помрачение ума. И все это «восстание и смуту стихий в себе» человек должен победить. Но ведь космос и его части — совершенное и прекрасное творение! Откуда же все это в космосе, а именно в человеке? Более того — и сам прототип человека в мире идей, по которому был сотворен человек, — прекрасен и совершенен!

Это недоумение разрешается так: Да, прототипы в мире идей прекрасны и совершенны, но Демиург, воплощая, повторяя их в материи, не мог сохранить всю эту красоту и совершенство полностью, ибо материя накладывает свои ограничения. При свей работе творения Демиург был связан, ограничен материей, материальностью и то, что получилось — лишь слабый отблеск соответствующих идей из мира идей. Таким образом, когда Платон говорит о совершенстве и красоте космоса и его составных частей, то речь идет не об абсолютном совершенстве и абсолютной красоте, не о некоем «пике совершенства и красоты» свойственном миру идей, а лишь об относительном совершенстве и относительной красоте — такой, что подразумевается и наличие некоторых недостатков и пороков.

 

Итак, мы видим у Платона множество богов: во-первых, это Демиург; во-вторых, это одушевленный космос как единое целое; наконец, в-третьих, это те боги, которые Демиург создал в космосе: привычнее для грека боги из мифов, а также звёзды. Но, как мы помним, каждой вещи материального мира соответствует своя идея в мире идей; соответственно, и богам, существующим в космосе, и самому одушевленному космосу соответствуют свои идеи в мире идей. Должно быть ясно, что каждому однородному множеству или каждому классу богов, обитающем в одушевлённом космосе, то есть в «Зевсе», должна соответствовать лишь одна идея бога, то есть один надкосмический бог мира идей — точно также, как всем земным людям соответствует одна идея человека в мире идей. Таким образом, есть идея огненных богов, идея эфирных богов; аналогично, всем космическим даймонам соответствует одна идея даймона, то есть надкосмический даймон мира идей. Самому же «Зевсу», как уже говорилось, в мире идей соответствует Парадигма

 

13. Проблема «двоения эйдосов» у Платона и у Филона

 

Платоновская Душа Мира обладает умом и в этом уме, помимо прочего, содержаться идеи (замыслы, определения, логосы) всего сущего в тварном мире; действительно: ведь Душа Мира должна знать, как что-то создавать в этом мире, как управлять им так далее. При этом надо понимать, что Душа Мира не есть что-то вроде аристотелевской формы или платоновской идеи, сущей в мире идей — это что-то вроде платоновской человеческой души, только более высокого уровня; а платоновская человеческая душа создана из особых, «духовных» стихий, то есть она материальна. Платон прямо говорит в «Тимее», что из той же смеси особых, «духовных» стихий, из которых была создана Демиургом человеческая душа, была создана и Душа Мира — только при этом использовались разные пропорции компонентов этой смеси.

Следовательно, идеи или логосы, сущие в платоновской Душе Мира, подобны идеям или логосам, сущим в человеческой душе; и, следовательно, эти идеи или логосы нельзя представлять как филоновские эманационные эйдосы, сущие в Логосе, которые суть его, Логоса, Эйдоса всех Эйдосов, аспекты — такие, что они суть как бы литейные формы или штампы, с которых у Филона происходит «штамповка» тварных эйдосов умопостигаемого космоса. Эти аспекты филоновского Логоса фактически равноценные многим эйдосам, существующим самим по себе. Но в платоновской Душе Мира нет подобных «аспектов»; это Душа, подобная человеческой и идеи существуют в ней по подобию того, как они существуют в человеческой душе.

Однако, напомним, Душа Мира, Душа космического Зевса, и её ум созданаы Демиургом по образу эйдетических души и ума Парадигмы, надкосмического бога, надкосмического «Зевса». И поскольку в уме Душе Мира находятся идеи, то, очевидно и в Парадигме, в уме Парадигмы, идеи-бога, тоже должны находиться идеи. Поскольку же Парадигма есть обитатель мира идей, то отсюда недалеко до мысли, что идеи, обитающие в уме этой идеи, Парадигмы, так сказать, идеи, сущие в идее, суть некие аспекты её, равноценные многим идеям, существующим отдельно, самими по себе, а не в другой идее. Отсюда также недалеко до мысли, что, по крайней мере, для тварного мира, отдельно, самими по себе, существующие идеи сущих в этом мире вещей вообще не нужны — ведь получается, что для произведения всех вещей этого мира достаточно лишь тех идей, которые существуют как аспекты Парадигмы, то есть как различные аспекты одной-единственной идеи, Идее (всех) Идей.

Что касается Платона, то, напомним, у него существует не только причастность чувственно-воспринимаемых вещей идеям, но и причастность идей других идеям. Так, идея человека причастна идее животного (ибо человек есть животное), идее разума (ибо человек есть разумное животное); при этом, конечно, все эти идеи у Платона суть отдельно, сами по себе, сущие идеи: идея человека и идея лошади не есть различные аспекты (в вышеупомянутом смысле) идеи животного. Если использовать такое современное понятие, как понятие биогеоценоза, то, чтобы то, о чём здесь говориться было понятнее, можно сказать так: в мире идей должна быть идея биогеоценоза, но идеи животных и растений, почв (идея чернозёма) и вод (идея болота), входящих в земной биогеоценоз, суть отдельные, сущие сами по себе, идеи, которым идея биогеоценоза лишь причастна; они не суть её аспекты (в вышеупомянутом смысле) — то есть то, что равноценно отдельным, самим по себе сущим, идеям. И платоновская Парадигма есть аналог такой идеи биогеоценоза.

Таким образом, идеи, сущие в платоновской Парадигме, неравноценны отдельным, существующим самим по себе соответствующим идеям, они не есть аспекты Парадигмы в вышеупомянутом смысле — то есть то, имея что, без соответствующих отдельных, сущих самими по себе, идей вполне можно обойтись. Эти идеи, сущие в платоновской Парадигме не есть первичные и возникают лишь от причастия Парадигмы другим идеям; эти идеи, так сказать, лишь тени отдельных, сущих самими по себе, сущих вне Парадигмы, идей; и существование эти теней невозможно без первичного существования того, чего они суть тени.

Итак, вышеприведённый анализ показывает, что у Платона идеи «не двоятся»: то есть не существуют в мире идей один раз как отдельные, сами по себе сущие, идеи, а второй раз — как равноценные им аспекты Парадигмы. Но, как мы видим, сам проблема «двоения идей» существует. У Платона эта проблема разрешается через то, что одни идеи могут быть причастны другим идеям так, что такая причастность не подразумевает дублирования того, что причаствуется в том, что причаствует (идея животного причастна идее человека; идея животного — то, что причаствуется, а идея человека — то, что причаствует).

Филон разрешает проблему «двоения идей» так: он действительно считает аспекты своего Логоса (очевидного аналога платоновской Парадигмы) равноценными отдельным, самим по себе сущим, эйдосами и поэтому устраняет из своего мира Бога и эманаций из Него те отдельные, сами по себе сущие, эйдосы, которым соответствуют эйдосы как аспекты Логоса, то есть эйдосы, уже содержащиеся в самом Логосе. Но при этом Филон вводит особый тварный мир, в котором находится множество отдельных, самих по себе сущих, тварных эйдосов, являющихся «отпечатками» соответствующих эманационных эйдосов, являющихся различными аспектами Логоса. Таким образом, у Филона в означенном выше смысле происходит «двоение эйдосов»; при этом, как ясно, эманационные эйдосы, сущие как аспекты Логоса, суть высшие по сравнению с множеством отдельных, самих по себе сущих, эйдосов мира тварных эйдосов («умопостигаемого космоса»). Тварные эйдосы, повторим, суть своего рода отпечатки, слепки с соответствующих им аспектов Логоса, они суть то, что создано Логосом по образу и подобию этих своих аспектов.

Здесь надо подчеркнуть один важный момент. Платон говорил о причастности чувственно-воспринимаемых вещей идеям как образцам и эталонам, но сама эта причастность у Платона есть нечто смутное и походит на «проектную документацию» вещи, которая после создания существует независимо или не очень то и зависимо от этой документации. Аристотель же считал, что форма есть составная часть соответствующей вещи, которая (форма) поставляет в вещь силы и способности действовать и сами действия (энергии) — понимаемые, конечно, как силы и способности «вообще» и действия «вообще», то есть как то, что присуще данной конкретной вещи как представителю своего вида и что суть общее, тождественное у всех вещей данного вида. У Аристотеля вещь, образно говоря, постоянно «подключена» к соответствующему эйдосу (форме), соединена с ним, пока она существует — и не только «подключена» к нему и соединена с ним как к чему-то внешнему и как с чем-то внешним: как сказано, этот эйдос (форма) есть неотъемлемая часть данной конкретной вещи. Что касается Филона, то он в этом частном вопросе следует Аристотелю — хотя он, Филон, вообще-то платоник или больше платоник. Следовательно, если бы Филон исключил тварный мир тварных эйдосов как, строго говоря, ненужный из-за его избыточности, то получилось бы, что Логос, аналог платоновской Парадигмы, то есть аналог платоновского надкосмического «Зевса», царя богов, оказался бы составной частью всех вещей чувственно-воспринимаемого мира, в частности тот аспект эманационного эйдоса человека, сущего (эйдоса челвоека) как аспект Логоса, который (аспект эйдоса человека) ответственен за человеческое тело, входил бы в каждого человека как его часть и поставлял бы силы и действия в означенном выше смысле для тела каждого из людей; эманационный эйдос дуба как аспект Логоса входил бы в каждый дуб как его часть и так далее. Этого, то есть такой близости к Первоначалу, по-видимому, для Филона было слишком: ведь Филон, иудей, именуют Логос Богом — пусть и «вторым богом», пусть и богом в несобственном смысле. Введение же тварного мира идей (умопостигаемого космоса) несколько отдаляет близость человека Первоначалу, истинному Богу.

Кроме того, отметим, что высший уровень души человека, то есть, иначе говоря, высшая душа человека, есть не часть (неотделимая от целого) или аспект Логоса, а часть (неотделимая от целого) или аспект филоновской Души Мира, которая есть дальнейшая эманация из Логоса. Это также отдаляет человека о Первоначала, истинного Бога. Заметим, что, называя Логос богом («вторым богом»), Филон вовсе не именует свою Душу Миру тоже богом («третьим богом»).

 

14. Одушевлённый разумный космос как платоновский «Зевс»

 

Из двух нижеприводимых фрагментов видно, что Платон называет космос с его душой (Душой Мира), наделённой разумом, как единое целое «Зевсом», то есть царём богов.

Наша тело — часть тела Космоса; наша душа — часть души Космоса:

[PlatoR, т. III, Филеб, с. 29‑30, 29c‑30a]

<нц>

Сократ. Так что же? От огня ли, заключенного в нас, питается, рождается и получает начало вселенский огонь, или же, напротив, мой и твой огонь и огонь прочих живых существ зависит во всех этих отношениях от вселенского огня?

Протарх. На этот вопрос даже и отвечать не стоит.

Сократ. Верно. То же самое, полагаю, ты скажешь и о земле, находящейся здесь, в живых существах, и во Вселенной, а также и обо всем прочем, о чем я спрашивал немного раньше. Так ты ответишь?

Протарх. Кто, отвечая иначе, показался бы находящимся в здравом рассудке?

Сократ. Пожалуй, никто. Но следи за тем, что отсюда вытекает. Видя, что все названное сводится к одному, мы назвали это все телом?

Протарх. Как же иначе?

Сократ. То же самое допусти и относительно того, что мы называем космосом; состоя из тех же самых [родов], он так же точно, надо думать, есть тело.

Протарх. Совершенно правильно.

Сократ. Итак, пойдем дальше: от этого ли тела всецело питается наше тело, или же, напротив, от нашего тела питается мировое, воспринимая от него в свой состав все те [роды], о которых мы только что говорили?

Протарх. И этим вопросом, Сократ, не стоит задаваться.

Сократ. Что же? Стоит ли спрашивать о следующем? Как ты думаешь?

Протарх. О чем именно?

Сократ. Не скажем ли мы, что в нашем теле есть душа?

Протарх. Ясно, что скажем.

Сократ. Откуда же, дорогой Протарх, оно взяло бы ее, если бы тело Вселенной не было одушевлено [28], заключая в себе то же самое, что содержится в нашем теле, но, сверх того, во всех отношениях более прекрасное?

Протарх. Ясно, что больше взять ее неоткуда, Сократ.

<кц>

<кп2>

Если вспомнить о тех двух особых, «духовных» стихиях, которые послужили основой для творения душ Космоса, богов, духов и людей, то первая стихия, неделимая, более всего подходит для Души Мира. В действительности, однако, в «Тимее» Платон пишет, что эти две стихии были раздроблены, по меньше мере, частично, и перемешаны, а из их смеси была сделана третья особая, «духовная» стихия; а затем из смеси этих трёх стихий, наконец, и были сотворены души — каждая со своей особой пропорцией смешения. Этому, конечно, противоречит то, что первая стихия понимается как неделимая. И если первую стихию считать действительно неделимой, то получается, что в действительности стихий не три, а всего две, что вся первая стихия целиком включена в Душу Мира и что высшая часть человеческой души, которая, в частности, ответственна за разум, должна быть неделимой частью Души Мира.

Подчеркнём: платоновская Душа Мира — это вовсе не Демиург; она принадлежит не к миру идей, а к космосу и составлена из материальных особых стихий — как и прочие души существ, обитающих в космосе.

Душе Мира присущ разум; этот одушевлённый разумный космос Платон называет «Зевсом»:

[PlatoR, т. III, Филеб, с. 30, 30c‑30e]

<нц>

Сократ. Так не будем же делать его, но, следуя нашему рассуждению, лучше скажем, что во Вселенной, как неоднократно высказывалось нами, есть и огромное беспредельное, и достаточный предел, а наряду с ними – некая немаловажная причина, устанавливающая и устрояющая в порядке годы, времена года и месяцы. Эту причину было бы всего правильнее назвать мудростью и умом.

Протарх. Всего правильнее, конечно.

Сократ. Но ни мудрость, ни ум никогда, разумеется, не могли бы возникнуть без души.

Протарх. Конечно, нет.

Сократ. Следовательно, ты скажешь, что благодаря силе причины в природе Зевса содержится царственная душа и царственный ум, в других же богах – другое прекрасное, какое каждому из них приятно.

Протарх. Совершенно справедливо.

Сократ. И не считай, Протарх, что мы высказали это положение необдуманно: оно принадлежит тем мудрецам, которые некогда заявляли, что ум – их союзник – вечно властвует над Вселенной.

Протарх. Несомненно, так.

Сократ. Оно же дает ответ на мой вопрос: ум относится к тому роду, который был назван причиной всех вещей. Итак, теперь тебе уже известен наш ответ.

<кц>

<кп2>

Здесь слова «в природе Зевса содержится царственная душа и царственный ум» означают ничто иное, как то, что Зевс по своей природе обладает душой, и, притом, разумной душой. Точно также можно сказать «в человеческой природе содержится разумная душа» в том смысле, что человек согласно своей природе обладает разумной душой. И, как ясно из контекста, этот Зевс есть ничто иное, как одушевлённый Душой Мира космос.

 

15. Платоновская Триада (Троица)

 

Фрагмент 2‑го письма Платона к Дионисию ([PlatoR, т. IV, Письмо 2‑е к Дионисию, с. 463‑464, 313d‑313e]) содержит намёк на некую тройственную Первопричину; Первопричина эта тройственна в том смысле, что она есть собирательное понятие, под которым известны некие три высших сущности: в ней есть царь, то есть первое, а также второе и третье.

Естественно, что эти три сущности надо искать в мире идей — ибо только там находится всё самое прекрасное; и этими тремя сущностями могут быть только Единое (Благо), Парадигма и Демиург — ибо больше попросту нечего на эту роль предложить. Единое есть царь, первое среди трёх, Парадигма есть второе среди трёх, а Демиург есть третье среди трёх. Эти три идеи и суть платоновская Триада (Троица).

Может возникнуть вопрос: почему Парадигма выше Демиурга? Ведь если кто-то что-то изготавливает по образцу, то это не значит, что образец выше изготавливающего — скорее, пожалуй, даже, дела обстоят наоборот. Можно ответить так. Парадигма — это идея, образец одушевлённого космоса как целого; это целое Платон называет «Зевсом», царём богов; но это означает, что образец, по которому изготовлен «Зевс», то есть надкосмический «Зевс», тоже есть царь богов, но уже в мире идей.

В упомянутом фрагменте также говорится о том, что к первому (из платоновской Триады) тяготеет первое, ко второму — второе, а к третьему — третье; и эти слова представляют из себя загадку; но сначала — сам фргмент.

[PlatoR, т. IV, Письмо 2‑е к Дионисию, с. 463‑464, 313d‑313e]

<нц>

Что касается маленького шара, то дело с ним обстоит не совсем правильно; тебе объяснит Архедем, когда придёт. Ему также весьма необходимо дать объяснение и по поводу гораздо более важного возвышенного вопроса, ради ответа на который ты его и послал, чтобы разрешить своё недоумение. По его словам, ты говоришь, что тобой недостаточно воспринято учение о природе первопричины. Я должен ответить тебе иносказательно, дабы если эта табличка испытает какие-либо превратности на суше и на море, тот, кому она попадёт в руки, её бы не понял. Вот в чём дело: всё тяготеет к царю всего и всё совершается ради него, он — причина всего прекрасного. Ко второму тяготеет второе, к третьём — третье. Человеческая душа стремится познать, каково всё это, взирая на то, что её родственно; однако из родственного ничего её не удовлетворяет. Что же касается царя и того, о чём я сказал, то там нет ничего подобного — и вот приходит душа и вопрошает: что же это такое? В этом и заключается твой вопрос, о сын Дионисия и Дориды, и в нём-то причина всех бед, а скорее это прирождённая наша душе боль, которую если не исторгнуть, никто никогда не постигнет подлинной правды.

<кц>

<кп2>

Чтобы разгадать загадку, нужно вспомнить фрагмент [PlatoR, т. III, Филеб, с. 29‑30, 29c‑30a]. Здесь Сократ говорит о трёх типах жизни: (i) связанную лишь с умом, но не с удовольствиями и сопряжёнными с ними страданиями; (ii) связанную лишь с удовольствиями и сопряжёнными с ними страданиями, но не с умом; (iii) cмешанную, то есть связанную и с (i), и с (ii).

Отметим, что для Сократа удовольствие неизбежно сопряжено со страданиями ([PlatoR, т. III, Филеб, с. 29‑30, 29c‑30a]): «Сократ. Мне кажется, что страдание и удовольствие возникают по природе своей совместно, в смешанном (κοινώ) роде».

Отметим также, что спутниками жизни, связанной лишь с умом, у Платона выступают знание, а также полнота памяти обо всём.

Платон отвергают первый (i) и второй (ii) типы жизни и выбирает третий, смешанный (iii); однако и  при жизни третьего типа (iii) у Платона всё равно остаётся вопрос: что поставить на первом месте, что на втором и так далее — в частности: отдать ли первое место уму или же удовольствию? Платон решает, что первое место принадлежит уму, а удовольствие (и сопряжённое с ним страдание) — даже не на третьем месте. То есть, по-видимому, для Платона первое место занимает непосредственно сам ум, второе — знание, третье — полнота памяти обо всём, а удовольствие стоит лишь на четвёртом месте.

В ходе рассуждений Платон, в частности, приходит к выводу ([PlatoR, т. III, Филеб, с. 20, 22d]): «не удовольствие, но ум более сроден благу и более подобен ему».

[PlatoR, т. III, Филеб, с. 19‑21, 21d‑23a]

<нц>

Сократ. Предположи, что кто-либо из нас избрал бы жизнь, в которой обладал бы и умом, и знанием, и полнотой памяти обо всем, но ни в какой степени не был бы причастен ни удовольствию, ни печали и оставался бы совершенно равнодушным ко всему этому.

Протарх. Такая жизнь, Сократ, не кажется мне достойной выбора, да и всякому другому, думается мне, не может показаться такой.

Сократ. А жизнь смешанная, Протарх, состоящая из того и другого?

Протарх. То есть из удовольствия и ума, соединенного с разумением?

Сократ. Именно так. Я имею в виду жизнь такого рода.

Протарх. Всякий, конечно, изберет скорее такую жизнь, чем одну из тех двух; другого выбора и быть не может.

Сократ. Понятно ли нам теперь, что вытекает из этого рассуждения?

Протарх. Вполне: были предложены три жизни, причем из первых двух ни одна не оказывается достаточной и заслуживающей выбора как со стороны людей, так и со стороны животных.

Сократ. Неужели еще не ясно, что по крайней мере из этих двух жизней ни одна не владеет благом? Ведь если бы какая-нибудь из них владела им, она была бы достаточной, совершенной и заслуживающей выбора со стороны всех тех растений и животных, которые способны были бы жить таким образом всегда. Если же кто-нибудь из нас избрал бы иную жизнь, то поневоле поступил бы вопреки природе того, что поистине заслуживает выбора, – по неведению или какой-либо злосчастной необходимости.

Протарх. По-видимому, это так.

Сократ. Мне кажется, из сказанного достаточно ясно, что Филебову богиню19 не следует считать тождественной с благом.

Филеб. Но ведь и ум, о котором ты говоришь, Сократ, не есть благо и заслуживает, надо полагать, тех же самых обвинений.

Сократ. Мой-то, пожалуй, Филеб; однако он, думаю я, не есть истинный и вместе с тем божественный ум, а имеет некоторые иные свойства. Я отнюдь не оспариваю у смешанной жизни первой победной награды в пользу ума; но нам нужно рассмотреть и обсудить, как следует поступить со второй наградой: быть может, отыскивая причину [благости] этой смешанной жизни, один из вас сочтет ею ум, другой же – удовольствие, и, таким образом, хотя ни то ни другое не есть благо, все же кто-нибудь сможет, пожалуй, принять либо то, либо другое за причину блага. Тут я готов еще ожесточеннее сражаться с Филебом, говоря, что в смешанной жизни — чем бы ни было то, благодаря чему эта жизнь стала достойной выбора и вместе с тем хорошей, — не удовольствие, но ум более сроден благу и более подобен ему. На этом основании справедливо можно было бы сказать, что удовольствию не принадлежит ни первое, ни даже второе место; оно далеко и от третьего, если только мы должны хоть сколько-нибудь верить теперь моему уму.

Протарх. И действительно, Сократ, мне теперь кажется, что удовольствие падает, как бы пораженное твоими рассуждениями; в самом деле, в борьбе за победные трофеи оно оказывается поверженным. Да и об уме следует, по-видимому, сказать, что он поступил благоразумно, не предъявив притязаний на победную награду, ибо и с ним случилось бы то же самое. Что же касается удовольствия, то, лишенное даже второй награды, оно окажется совсем обесчещенным в глазах своих поклонников, потому что даже им оно перестает казаться прекрасным.

<кц>

<кп2>

Итак, то первое, которое тяготеет к первому — это ум, тяготеющий к Единому (Благу). Это наводит на мысль, что второе и третье — это тоже какие-то части человеческой души. И действительно, после слов о тяготении Платон говорит: «Человеческая душа стремится познать, каково всё это, взирая на то, что её родственно…». Поэтому обратимся к словам Платона об устройстве души.

Платон уподобляет душу колеснице с двумя конями и возничим; возничий — это ум; из коней один — прекрасный, благородный и благонравный, а другой — некрасивый, низкого происхождения и злонравный; первый тянет к добру, а второй — ко злу. Как ясно, второй конь связан с чувственными удовольствиями, в частности, грубыми; это не значит, что такие удовольствия всегда есть зло, но во многих случаях они сопряжены со злом.

Платон пишет ([PlatoR, т. II, Федр, с. 155, 246a‑246b]): «Уподобим душу соединенной силе крылатой парной упряжки и возничего. У богов и кони и возничие все благородны и происходят от благородных, а у остальных они смешанного происхождения. Во-первых, это наш повелитель правит упряжкой, а затем, и кони-то у него — один прекрасен, благороден и рожден от таких же коней, а другой конь — его противоположность и предки его – иные. Неизбежно, что править нами — дело тяжкое и докучное». Потом Платон говорит ([PlatoR, т. II, Федр, с. 156, 247b]): «…конь, причастный злу, всей тяжестью тянет к земле и удручает своего возничего, если тот плохо его вырастил. От этого душе приходится мучиться и крайне напрягаться».

Несколько далее Платон пишет о зле и добре, связанном с этими двумя конями, несколько подробнее:

[PlatoR, т. II, Федр, с. 162‑163, 253d‑254b]

<нц>

В начале этой речи мы каждую душу разделили на три вида: две части ее мы уподобили коням по виду, третью – возничему. Пусть и сейчас это будет так. Из коней, говорим мы, один хорош, а другой нет. А чем хорош один и плох другой, мы не говорили, и об этом надо сказать сейчас. Так вот, один из них прекрасных статей, стройный на вид, шея у него высокая, храп с горбинкой, масть белая, он черноокий, любит почет, но при этом рассудителен и совестлив; он друг истинного мнения, его не надо погонять бичом, можно направлять его одним лишь приказанием и словом. А другой — горбатый, тучный, дурно сложен, шея у него мощная, да короткая, он курносый, черной масти, а глаза светлые, полнокровный, друг наглости и похвальбы, от косм вокруг ушей он глухой и еле повинуется бичу и стрекалам.

Когда перед взором возничего предстает нечто достойное любви, чувство горячит ему всю душу и его терзают зуд и жала возбуждения, тот конь, что послушен возничему, одолеваемый своей обычной стыдливостью, сдерживает свой бег, чтобы не наскочить на любимого. А другого коня возничему уже не свернуть ни стрекалом, ни бичом: он вскачь несется изо всех сил. С ним мучение и его сотоварищу по упряжке, и возничему, он принуждает их приступить к любимцу с намеками на соблазнительность любовных утех. Оба они сперва сопротивляются, негодуя, потому что их принуждают к ужасным и беззаконным делам. В конце же концов, так как беде нет предела, они подаются туда, куда он их тянет, уступают и соглашаются выполнить его веления.

<кц>

<кп2>

Как кажется, Платон говорит о трёх частях души: возничий (ум) и два коня — добрый (добрая часть неразумной части души) и злой (злая часть наразумной части души). Однако в действительности, по-видимому, логичнее говорять о двух частях души: разумной и неразумной, считая при этом, что неразумная часть, «животная» часть, души сама имеет две части: влекущую к добру и влекущую ко злу.

Легко понять, что первая часть души (возничий), то есть ум, и есть то, что влечётся и тянется к первому — к Благу и Единому, к самой высей идее. Ведь, как писал Платон ([PlatoR, т. III, Филеб, с. 20, 22d]), «не удовольствие, но ум более сроден благу и более подобен ему». Легко понять, что третья часть души (вторая часть второй части), то есть «злой конь», влечётся и тянется к Демиургу, то есть к третьему: ведь этот конь более всего склонен к чувственным удовольствиям, а Демиург есть создатель чувственно-воспринимаемого мира. Наконец, можно предположить, почему вторая часть души (первая часть второй части), то есть «добрый конь», влечётся и тянется к Парадигме, то есть ко второму: ведь этот конь сторониться зла, сущего в мире и отвращается от него; а зло связано с материей, с материальностью мира; отвращаясь от сущего в мире зла, добрый конь по сути стремиться отвратиться от материи и достичь некоего «идеального», совершенного, прекрасного мира; но такой мир и есть Парадигма — тот образец, эталон, архетип, по образу которого Демиург создал чувственно-воспринимаемый космос.

Что значат слова «Человеческая душа стремится познать, каково всё это, взирая на то, что её родственно; однако из родственного ничего её не удовлетворяет»? Человеческая душа, по Платону, создана из материальных стихий; следовательно, то, что ей родственно — это чувственно-воспринимаемый мир; все три части души, возничий и два коня, добрый и злой, пытаются понять устройство себя и чувственно-воспринимаемого мира, стремятся найти отраду и покой в этом мире, но не могут, ибо в мир материей принесено зло; и поэтому от чувственно-воспринимаемого мира им нужно отвернуться и обратиться к миру идей.

Итак, как кажется, смысл вышеприведённого фрагмента второго письма Платона к Дионисию ([PlatoR, т. IV, Письмо 2‑е к Дионисию, с. 463‑464, 313d‑313e]) ясен. Из этого фрагмента видно, что у Платона выстраивается такая Триада или Троица высших идей: Единое (Благо) — Парадигма (Надкосмическпй «Зевс») — Демиург.

Кстати. Если уж уподоблять Парадигму Зевсу (что по сути Платон и делает), то достаточно ясно, кому можно уподобить Демиурга. Кого среди двенадцати олимпийских богов более всего можно уподобить ремесленнику в смысле гончара, столяра и так далее? Афина — божество женского рода и, к тому же, она — покровительница искусств и ремёсел, а не непосредственно ремесленник; Аполлон — тоже покровитель искусств и ремёсел, но не непосредственно ремесленник. И только лишь Гефеста в полном смысле можно назвать ремесленником: это искусный бог-кузнец, кузница которого находится в жерле вулкана Этны; они изготовил богам медный чертоги, изготовил колесницу Гелиосу, изготовил скипетр, эгис и молнии Зевсу и создал много чего ещё для себя и для других богов. Поэтому можно сказать, что Демиург — это Надкосмический «Гефест».

И Парадигма, и Демиург суть боги мира идей. Что касается Единого (Блага), то здесь есть сложность. Если мы скажем, что бог — это то, что обладает «разумным „я‟», то, с одной стороны, в соответствии с платоновскими рассуждениями получится, что и разум, и „я‟ есть не благо, сущее само по себе, а лишь то, что причастно этому благу и что существует как таковое лишь в силу этой причастности; а с другой стороны получится, что Единое (Благо) — это то, что выше и лучше всего прочего, то есть выше и лучше всякого разума и всякого «я», выше и лучше всяких привычных богов. Кроме того Единое (Благо) относится к области бытия сверхсущего, а прочие идеи, подобно чувственно-воспринимаемым вещам, — лишь к области бытия сущего.

Литература

 

[AristotleG] ([Аристотель1831])   Aristoteles. Аristoteles graece. In 5 vols. Ex recensione Immanuelis Bekkeri. Edidit Acadeima Regia Borussica. Vols. I, II. — Berolini: apud Georgium Reimerum, 1831

(Первый и второй томы данного издания имеют сквозную нумерацию листов)

 

[AristotlePorphyry1853]      Aristotle, Porphyry. The Organon, or Logical Treatises, of Aristotle with The Introduction of Porphyry. Translated by Octavius Freire Owen. In 2 volumes. — London: Henry G. Gohn, York Street, Govent Gareden, MDCCCLIII (1853)

 

[AristotleR] ([Аристотель1976])   Аристотель. Сочинения в четырех томах. В 4 т. — М.: Мысль, 1976‑1983 (т. 1 — 1976, т. 2 — 1978, т. 3 —1981, т. 4 — 1983)

Т. 1: Метафизика, О душе;1976

Т. 2: Категории и др.;1978

Т. 3: Физика и др.; 1981

Т. 4: Политика и др.;1983

 

[Aristotle1962]          Aristotle. The Categories. On Interpretation. Prior Analytics. — London: Willam Heinemann Ltd.; Cambridge, Massachusetts: Harvard University Press, MCMLXII (1962)

 

[Moore2013] M.A.D. Moore. Aristotle’s Essence: τὸ τί ἦν εἶναι. Posted on July 23, 2013 at

URL: http://www.ancientgreekphilosopher.com/2013/07/23/aristotles-essence-τὸ-τί-ἦν-εἶναι/

Accessed: 11 July, 2019

[PlatoG]         Plato. Plationis opera. In 5 vols. Oxonii: e typographeo Clarendoniano, Londini et Novi Eboraci, apud Humphredum Milford

 

[PlatoR] ([Платон1990])     Платон. Собрание сочинений в четырёх томах. В 4 т. — М.: Мысль, 1990‑1994

ISBN 5-244-00385-2

T.1: 1990 г.; ISBN 5-244-00451-4

T.2: 1993 г.; ISBN 5-244-00471-9

T.3: Тимей, Государство и др.; 1994 г.; ISBN 5-244-00577-4

Т.4: Послезаконие и др.; 1994 г.; ISBN 5-244-00633-9

 

[PorfiriusG]   Porfirius, Adolfus Busse (ed.). Porfirii Isagoge et in Aristotelis Categoria commentarium. — Berolini: Typis et impensis Georgii Reimer, MDCCCLXXXVII (1887)

 

[АристотельПорфирий1939]        Аристотель, Порфирий. «Категории» с приложением «Введения» Порфирия к «Категориям» Аристотеля. — М.: Государственное социально-экономическое издательство, 1939

 

[Аристотель1934] Аристотель. Метафизика. — М.‑Л.: Соцэкгиз, 1934

 

[Аристотель2002] Аристотель. Метафизика. Переводы. Комментарии. Толкования. — СПб.: Алетейя, 2002

 

[Гераклит2012]       Гераклит Эфесский. Гераклит Эфесский: все наследие на языках оригинала и в русском переводе. — М.: ООО «Ад Маргинем Пресс», 2012

ISBN 978-5-91103-112-1

 

[Маковельский1914]         А. Маковельский. Досократики. Первые греческие мыслители в их творениях, в свидетельствах древности и в свете новейших исследований. В 2 т. — Казань: Издание книжного магазина М.А. Голубева, 1914

 

[Чанышев1987] А.Н. Чанышев. Аристотель. — М.: Мысль, 1987

 

[Чанышев1999] А.Н. Чанышев. Философия древнего мира. — М.: Высшая школа, 1999

temptator: (Default)

Модели вещи; основа и приосновное; сверхвещь, свойство, сила, действие

 

Свободное распространение приветствуется

Автор: Лорин Патрик МакКевин (Lorin Patrick McKevin) ;

Версия: 1.0 от 08.07(Jul).2019

tepmptator.ihostfull.com (всё в хорошем качестве, официальный сайт)

temptator@protonmail.com ; lorin.patrick.mckevin@protonmail.com

samlib.ru/t/temptator ; temptator.dreamwidth.org

 

Abstract. Рассматриваются различные модели вещи — «сверхвещь(основа)-свойство-сила-действие», «связка свойств», «связка сил» и «связка действий»; более подробно рассматриваются теории современных философов, касающиеся сил и свойств и их взаимоотношения.

 

***

 

Содержание

 

1. Модель вещи «Сверхвещь—свойство—сила—действие»; основа и приосно́вное. 1

2. Подробнее о свойствах и силах. 6

2.1. Классификация свойств. 6

2.2. Реальны ли некаузальные реляционные свойства?. 13

2.3. Реальны ли признаковые свойства (1Pb)?. 14

2.4. «Чистая сила» и «чистое свойство». 14

2.5. Концепция «свойства как силы». 15

2.6. Концепция сил и свойств Prior, Pargettera и Jacksona. 17

2.7. Концепция сил и свойств Heil’а («теория тождественности») 17

3. Другие, более простые и более странные для разума модели вещи; «связка свойств», «связка сил» и «связка действий»; нормальная и особая основы.. 19

4. Вещь как «чёрный ящик с ярлыками». 21

Литература. 21

 

1. Модель вещи «Сверхвещь—свойство—сила—действие»; основа и приосно́вное

 

В данной работе понятия «вещь» и «предмет» означают одно и то же. (Соответственно, их можно использовать взаимозаменямо.)

Когда мы говорим о вещи, о предмете, то употребляем выражения вроде «эта вещь обладает таким-то свойством», «эта вещь имеет такую-то силу (способность)», «это — действие такой-то вещи». Во всех подобных выражениях, если подходить чисто грамматически, вещь представлена как обладатель свойств, сил и действий; то есть вещь, предмет — это как бы человек, а свойства, силы и действия — это как бы его «владения» вроде одежды, различных предметов, разложенных по карманам одежды и так далее.

Когда используют подобное представление о взаимоотношении вещи с одной стороны и ее сил, свойств и действий — с другой, то часто говорят, что свойства и действия находятся или существуют «при», «окрест», «возле», «у» (в смысле: «при» или «вблизи») вещи.

Однако, можно сказать и то, что эти самые свойства, силы и действия не существуют где-то вне вещи, то есть они не существуют буквально вне вещи в том смысле, в каком, например, рубашка существует вне тела. Поэтому о свойствах, силах и действиях также говорят, что они существуют в вещи.

Итак, свойства, силы и действия существуют «в (при)» вещи.

Аристотель, выражая приведенные выше мысли, говорил, что свойства, силы и действия существуют в вещи, используя предлог «ν».

Православные богословы, такие, например, как Григорий Палама, выражая приведенные выше мысли, предпочитали говорить о свойствах, силах и действиях как о том, что существует «при», «окрест», «возле», «у» (= «при» или «вблизи») вещи, используя предлог «περ» (буквально: «около», «вокруг», «кругом», «окрест»).

Как ясно, можно говорить и так, и так.

Итак, мы различаем «собственно вещь» и «свойства, силы и действия вещи», мы абстрагируем одно от другого. Такая абстракция, отделение возможна лишь в уме, поскольку одного без другого не бывает, одно невозможно отделить от другого вне ума: нет «собственно вещи» «в чистом виде», то есть без свойств, сил и действий и нет свойств, сил и действий «в чистом виде», то есть без «собственно вещи», в (при) которой они суть.

Что главнее, что важнее и в этом смысле первичнее? Сам язык нам подсказывает, что не свойства, силы и действия обладают вещью, но вещь обладает ими: ведь мы говорим, например, о свойстве вещи, но не говорим о вещи свойства. Поэтому логично принять, что «собственно вещь» главнее и важнее своих свойств, сил и действий — ведь то, что обладает обычно принимается за более главное и более важное по сравнению с тем, чем оно обладает.

Но если «собственно вещь» есть более главное, более важное, есть первичное по сравнению со свойствами, силами и действиями, то тогда логично пойти далее и принять, что свойства, силы и действия нуждаются в «собственно вещи» для своего существования, тогда как она сама для своего существования ни в чём не нуждается. В этом смысле о «собственно вещи» говорят как об основе — то есть основе для существования свойств, сил и действий, в которой они нуждаются.

Далее о свойствах, силах и действиях, сущих в (при) основе будет для краткости говориться как о приосно́вном. То есть «присоно́вное» — это собирательное название для всех свойств, сил и действий, сущих в (при) основе.

Очевидно, основа и приосно́вное имеют различные, свои собственные, способы существования; при этом, что касается различных разновидностей приосно́вного — то есть свойств, сил и действий — то каждая такая разновидность также имеет свой собственный способ существования, отличный от способов существований приосно́вного других разновидностей.

Действовать — значит создавать причинно-следственные связи. Чтобы действовать, необходима соответствующая сила или, иначе говоря, способность. Эта способность «даруется» соответствующим свойством. Например, свойство твёрдого тела «быть круглым» «дарует» ему силу (способность) «катиться по поверхности». Другой пример: свойство «иметь такое-то взаимное расположение атомов» «дарует» алмазу его чрезвычайную твёрдость по сравнению с углём, который имеет те же самые атомы, но взаимно расположенные иначе.

Поскольку действие происходит благодаря соответствующей силе и при этом действие создаёт причинно-следственные связи, об этой силе говорят как о «каузальной силе». Вообще говоря, все силы каузальны, ибо предполагают совершение благодаря им действий; поэтому слово «каузальная» при упоминании силы можно и опустить. Аналогично, свойства, «дарующие» силы называют «каузальными свойствами». В соответствии с различными концепциями сил свойства могут быть как каузальными, так и некаузальными.

Мы используем концепцию свойств, согласно которой все нереляционные свойства, то есть свойства-отношения, каузальны и согласно которой некаузальных нереляционных свойств попросту нет. Поэтому если ясно, что речь не идёт о свойствах-отношениях, то слово «каузальное», когда речь идёт о свойстве, тоже можно опустить. Например, так можно поступать, если из контекста ясно, что речь идёт о свойствах, дарующих силы, ибо реляционные свойства, то есть свойства-отношения, ничему не «даруют» никакой каузальной силы.

Вещь действует тогда, когда соответствующая сила находится в задействованном или, иначе говоря, в проявленном состоянии. Соответственно, о действии говорят как о проявлении соответствующей силы (действие есть проявление силы; проявление силы есть действие).

Те свойства, которые даруют силы для действий, то есть для создания причинно-следственных связей, как уже говорилось, называют каузальными. Прочие свойства, соответственно, суть некаузальные свойства. В силу того, что именно благодаря каузальным свойствам вещь действует, эти свойства можно назвать «главными», «важнейшими», «первостепенными». Некоторые их даже называют «подлинными» или «истинными» («genuine»).

Когда мы выше говорили о свойствах как об одной из разновидностей приосно́вного, то имели в виду именно каузальные свойства, а не какие-то иные.

Итак, наша концепция вещи такова: «собственно вещь» — это основа; в (при) основе существует приосно́вное, а именно, каузальные свойства, силы и действия. При этом выстраивается такая «иерархическая цепочка»: «каузальное свойство-сила-действие», в которой каузальное свойство «дарует» силу, а действие является проявлением силы; это проявление происходит тогда, когда сила находится в задействованном состоянии.

Можно сказать, что подобно тому, как всякое приосновно́е существует при основе, так и сила находится при соответствующем каузальном свойстве, а действие — при соответствующей силе. Однако при этом следует упомянуть, что всякое приосно́вное существует в (при) основе неким главным, основным образом; поэтому сила при каузальном свойстве и действие при силе существуют лишь неким побочным, второстепенным образом.

Из сказанного должно быть ясно, что основа есть начало для всего приосно́вного, и что каузальное свойство есть начало для соответствующей силы, а она, в свою очередь, есть начало для соответствующего действия.

Можно говорить не только о свойствах основы, но и о свойствах приосно́вного: ведь мы говорим, например, что такие-то свойства — важные, а такие-то нет; мы говорим, что эта вот сила — полезная, а эта — вредная; мы говорим, что это действие — очень интенсивное, а вот это вот — малой интенсивности.

Но, говоря так, следует помнить, что все эти свойства суть некаузальные: они ничему не добавляют никакой каузальной силы и в строгом смысле они не существуют ни в (при) основе, ни при том приосновном, о котором говорилось выше, то есть при том, что «достаточно близко» связано с каузальными свойствами — ни при них самих, ни при даруемых ими силах, при действиях, являющихся проявлениями этих сил.

Когда мы, например, говорим, что свойства действия «находятся при действии», то говорим о «чисто грамматическом явлении», говорим в нестрогом смысле: ведь эти свойства некаузальны.

Ни каузальные свойства, ни силы, ни действия, словом, ничто из приосно́вного, не обладают собственными каузальными свойствами.

Всегда помните: в нашей модели вещи каузальное свойство — это то, что дарует силу, то, что в иерархии приосно́вного идет прежде силы, а не то, чем обладает сила.

 

Вернёмся к тому, что было сказано выше, а именно к утвреждению о том, что основа является началом для всего приосно́вного, каузальное свойство является началом для силы, а сила является началом для действия. Можно сказать также (как это делают богословы): основа является истоком или источником для всего приосно́вного, каузальное свойство является истоком или источником для силы, а сила является истоком или источником для действия.

Однако, говоря так, всегда следует помнить, что эти слова — «начало» и «источник» — в данном контексте нельзя понимать в причинно-следственном, то есть в каузальном, смысле.

Так, например, основа есть начало и источник для действия. Но основа не совершать какого-то другого действия, чтобы совершить это действие, дабы «извести его из себя», «источить его из себя» и стать таким образом началом для него в причинно-следственном смысле. В самом деле: если такое другое действие существует, то оно тоже должно быть приосно́вным; и тогда чтобы объяснить его наличие нам надо будет ввести третье действие, которое будет порождать это второе действие в цепочке причинно-следственных связей… Ясно, что так рассуждать можно продолжать до бесконечности и мы получим бесконечную цепочку причинно-следственных связей и бесконечное число действий, порождающих действия через создание причинно-следственных связей. Но это ещё не всё; чтобы это другое действие существовало, необходима соответствующая сила и соответствующее каузальное свойство! И так для каждого действия в получающейся бесконечной цепочке порождающих друг друга действий!

Аналогично, должно быть ясно, что основа, являющаяся началом и источником свойств и сила, а не только действий, не совершает никаких действия и для того, чтобы создавать силы и свойства.

(Мы сейчас говорим  грубо, чтобы читатель мог понять самую суть проблемы; конечно, могут существовать какие-нибудь самомодифицирующиеся автоматы, которые изменяют себя; могут существовать такие живые существа, как бабочки, возникающие из гусеницы и так далее; но речь сейчас, как ясно интуитивно, идёт не о таких случаях).

Так в каком же смысле говорится, что основа есть начало и источник для всего приосно́вного, что каузальное свойство есть начало и источник для соответствующей силы, и что сила есть начало и источник для соответствующего действия?

Очевидно, так говорится только лишь в смысле того, что чего главнее и важнее, в смысле того, что при чём находится и в этом смысле что чего «выше» или «ниже».

 

Часто, говоря о вещи, мы не отделяем «собственно вещи», то есть основы, от приосно́вного; поэтому такая вещь, то есть вещь в таком понимании, для нас есть совокупность основы и приосно́вного, сущего в (при) основе. Но, как ясно, такое отделение можно и производить. Таким образом, следует различать «вещь» как совокупность основы и приосно́вного и «собственно вещь», то есть основу вещи. Часто «собственно вещь» называют просто «вещью» и это затрудняет такое различение.

«Собственно вещь» или, иначе говоря, основу вещи в первом понимании слова «вещь», мы также будем называть «сверхвещью».

Как уже говорилось, отделить основу от приосно́вного можно только мысленно, умозрительно, то есть такое абстрагирование может быть приозведено лишь в мышлении и сознании, ибо в действительности основа неотделима от приосно́вного, «одного без другого не бывает».

 

Мы используем концепцию сил и свойств, согласно которой все нереляционные свойства каузальны (об этом уже говорилось); согласно такой концепции нет низкоуровневых нереляционных свойств, которые непосредсвенно некаузальны (но каузальны опосредованно) и выскокуровневых нереляционных свойств, которые каузальны непосредственно. Скажем более определённо: мы используем концепцию свойств и сил Heil’а с её утвреждением о том, что и силовые, и признаковые свойства суть те же самые свойства в том смысле, что одно и то же самое нереляционное свойство является одновременно и силовым, и признаковым и потому непосредственно каузальным. Но некоторые философы — далее мы рассматриваем эту концепцию подробнее, —  считают, что существуют упомянутые «низкоуровневые» и «высокоуровневые» свойства и что одно и то же нереляционное свойство не может быть одновременно и силовым, и признаковым (см. об этом подробнее ниже).

Рассмотрим примеры. О вазе мы можем сказать, что она имеет определённый химический состав и микроструктуру и что она хрупка; о бильярдном шаре мы можем сказать, что он круглый и способен катиться по ровной поверхности.

В рассматриваемом примере с вазой первым, низкоуровневым, следует отнести свойства, описывающие химический состав и микроструктуру и подобные, ко вторым, высокоуровневым — свойства типа «быть хрупким». Аналогично, при таком подходе у бильярдного шара «быть круглым» — низкоуровневое свойство, «быть способным катиться по ровной поверхности» — высокоуровневое. При этом считается, что только высокоуровневые свойства непосредственно связаны с каузальными силами, то есть «даруют» каузальные силы. Низкоуровневые же свойства рассматриваются как нечто вроде «почвы», на которой «произрастают» высокоуровневые свойства, которая (почва) собственных, непосредственно с ней связанных, каузальных сил не имеет.

Иначе говоря, с каузальными силами низкоуровневые свойства связаны опосредованно — через соответствующие высокоуровневые свойства. Непосредственно же с низкоуровневым свойством в такой концепции сил и свойств, как сказано, не связано никакой каузальной силы.

Разумеется, как сказано, существуют и иные мнения. Так, далее будет подробнее рассмотрена иная концепция сил и свойств, согласно которой в рассматриваемом примере, грубо говоря, со всеми свойствами связаны каузальные силы, а деление на уровни отсутствует.

Из указанных примеров видно, что проявления бытия объектом с точки зрения наличия признаков (свойств) и сточки зрения наличия сил — вообще говоря, не одно и то же хотя бы потому, что все здесь зависит от того, какую «философскую (метафизическую) подкладку» под это подложить, какую «философию» мы используем, изучая бытие объекта. Если стать на одну точку зрения, то получается, что не всякий признак (свойство) «дарует» силу непосредственно, то есть не всякий признак (свойство) обладает каузальной силой непосредственно; если встать на другую точку зрения, то получается наоборот.

(Мы сейчас для простоты не рассматриваем таких нереляционных свойств, которые, хотя и существуют, но не даруют никакую силу ни прямо, ни косвенно — это особый случай и вообще само существование таких свойство с легкостью можно отвергнуть — ибо они принципиально необнаружимы.)

 

Логично думать, что описание проявлений объектом своего бытия с точки зрения наличия основы, свойств, сил и действий — это некие первичные, примитивные действия, которые выполняет наш разум.

 

Далее мы подробнее коснёмся  некоторых философских концепций сил и свойств, рассмотренных в [Prior1982], а также «теории тождественности», рассмотренной в [Heil2004].

Наша работа в той части, где речь идет о концепции «сверхвещь—каузальное свойство-сила-действие» базируется на работе [Heil2004]. Однако, мы не используем в точности ту же самую терминологию, которую использует Heil.

 

Перед тем, как двинуться далее, необходимо сделать одно замечание. Далее подразумевается, что законы природы не носят случайный (contingent) характер. Что при этом имеется в виду?

Рассмотрим следующий вопрос, которым задаются некоторые философы: пусть объект, обладающий определенным набором свойств, был перенесен из нашего мира в некоторый гипотетический иной мир. Останутся ли силы, которыми обладает объект, теми же самыми или изменятся? Если ответить «останутся прежними», то мы, по сути, говорим о том, что «законы природы заключены в свойствах». Раз свойства не изменились, то не изменятся и силы и если перенести в иной мир не один, а два объекта, то они будут там взаимодействовать между собой точно так же, как и в нашем мире. Если же ответить «изменятся», то мы, по сути, говорим о том, что «законы природы есть нечто внешнее по отношению к свойствам объектов — то есть, внешнее по отношению к объектам вообще». Обладая одним и тем же свойством, объект, будучи «перемещаем между мирами», обретает различные каузальные силы, связанные с данным свойством в зависимости от «законов природы», царящих в том или ином мире. То есть, принадлежность законов природы следует относить к миру, в котором существует  объект, но не к объекту и к его свойствам.

Сторонники случайного характера законов природы считают, что потенциально возможны мир или миры с законами, отличными от законов, царящих в нашем мире (или что возможен наш мир, но с другими законами природы). Соответственно, они должны считать, что эти законы – нечто внешнее по отношению к существующим в этом мире объектам с их свойствами. С данными свойством в данном мире связано некоторая каузальная сила – но не непосредственно, а «через законы», царящие в данном мире.

Трудно (если вообще возможно) понять, что из себя представляют подобные «законы природы», существующие «вне свойств объектов» и каким способом осуществляется их «господство» – то есть, как они «связывают» свойства с каузальными силами.

Мы далее, как сказано, считаем, что законы природы не носят случайный характер и, соответственно, эти законы «заключены» в свойствах объектов.

 

2. Подробнее о свойствах и силах

 

2.1. Классификация свойств

 

Классифицируем свойства следующим образом:

1. По наличию/отсутствию связанной со свойством силы будем делить свойства на каузальные и некаузальные.

Если со свойством связана некоторая каузальная сила, то есть, обладание свойством одновременно означает, подразумевает и обладание соответствующей силой, то такое свойство будем называть каузальным. В противном случае свойство будем называть некаузальным.

О каузальном свойстве говорят, что оно (через соответствующую силу) вносит свой вклад в «суммарные каузальные силы» вещи, предмета. Этого нельзя сказать о некаузальных свойствах.

Пример каузальных и некаузальных свойств рассмотрим ниже, после того как будут рассмотрены нереляционные (внутренние, intrinsic) и реляционные (внешние, extrinsic) свойства.

2. Будем различать нереляционные и реляционные свойства.

Для определения нереляционного, внутреннего, свойства воспользуемся работой Heil’а. Heil даёт для таких свойств имя «intrinsic»-свойств, то есть «внутренних». Это определение дается через разъяснение того, как следует понимать нереляционность «intrinsic»-свойств.  Мы тоже будем использовать такое название для нереляционных свойств.

Еще Heil называет «intrinsic»-свойства «genuine»-свойствами, — то есть, «подлинными».

Итак, вот определение внутренних (intrinsic) или реляционных свойств свойств:

Нереляционное (внутреннее, intrinsic) свойство – такое свойство, приобретение которого объектом не требует (логически или концептуально) существования какого-нибудь другого отдельного объекта или существования этого же самого объекта, или части этого же самого объекта «исторически» или «логически» до или после. При этом объект A считается отдельным от объекта B лишь в том случае, если  A не идентичен ни B, ни какой-нибудь части B.

В противном случае свойство называется реляционным или внешним (extrinsic) — оно «требует (логически или концептуально) существования какого-нибудь другого отдельного объекта или существования этого же самого объекта, или части этого же самого объекта «исторически» или «логически» до или после». (При этом объект A считается отдельным от объекта B лишь в том случае, если  A не идентичен ни B, ни какой-нибудь части B.)

Другое название реляционных свойств, русское, — свойства-отношения.

Нереляционное, внутреннее (intrinsic), свойство — это то, что характеризует его носителя «чисто внутренне», вне его проявления вовне; характеризует с точки зрения сил (способностей) и возможностей, но безотносительно к конкретным реализациям этих возможностей и способностей. (При этом предполагается, что вещь, предмет, или её часть не выступает сама также и в качестве той «иной» вещи, предмета, который логически или концептуально требуется для существования этого свойства.)

Реляционное свойство или, иначе говоря, свойство-отношение, или, иначе говоря, внешнее (extrinsic) свойство при характеризации вещи, предмета, требует чего-то внешнего — логически или концептуально, то есть иной вещи, предмета. (При этом предполагается, что вещь, предмет, или её часть не выступает сама также и в качестве той «иной» вещи, предмета, который логически или концептуально требуется для существования этого свойства.) Оно базируется не исключительно на вещи, предмете, самом по себе, но также и на чём-то ином, внешнем.

Пусть женщина произвёл действие — родила такого-то ребёнка. Этим действием она продемонстрировала наличие у неё рождающей силы (способности рождать), что говорит о наличии свойства «иметь способность рождать». Через явление этой силы эта женщина получила свойство «быть матерью такого-то ребёнка». Итак, перед нами два свойства:

«иметь способность рождать»

«быть матерью (отцом) конкретного человека»

Очевидно, первое из них — нереляционное (внутреннее): о ком-то можно говорить, что он имеет способность к рождению безотносительно к тому, рождал ли он кого в действительности или нет.

            Второе же свойство — реляционное. Чтобы А называть матерью B логически или концептуально помимо A требуется B (отличное от A) — даже если речь идёт не о действительно рождённом ребёнке, а о некоем ребёнке, который Α может гипотетически родить в будущем.          

Следует различать собственно отношение и свойства-отношения как аспекты (или, выражаясь менее точно, части) собственно отношения.

Для примера мы рассмотрим лишь бинарные отношения, то есть такие, которые предполагают вовлечённость лишь двух сторон отношения.

Есть (бинарное) отношение «отец – сын» (собственно отношение); это отношение предполагает наличие двух свойств-отношений как своих аспектов (частей): «быть отцом такому-то сыну» и «и быть таким-то сыном такого-то отца»; первое свойство-отношение ещё называют «отношением отцовства», а второе — «отношением сыновства» или просто «отцовством» и «сыновством» соответственно.

Ясно, что одного свойства-отношения никогда не бывает без другого, наличие одного всегда подразумевает и наличие другого; поэтому два свойства-отношения суть именно аспекты собственно бинарного отношения, а не части — хотя, выражаясь несколько неточно их и можно называть частями.

Часто происходит так, что собственно отношение неправильно или неточно называют по имени одного из свойств-отношений, являющихся аспектами этого собственно отношения. Так, например, собственно отношение «отец — сын» некоторые могут называть «отцовством» или «отношением отцовства». Всегда помните, что может иметься ошибка или неточность подобного рода, когда речь идёт об отношениях и  свойствах-отношениях!

Дело осложняет также то, что свойство-отношение часто называют просто «отношением». Снова же, в таких случаях надо отслеживать по контексту, что именно имеется в виду.

Забегая вперёд скажем, что такие свойства, как «быть способным катиться по поверхности» бильярдного шара и «быть способным с лёгкостью разбиться из-за хрупкости» вазы не являются реляционными, хотя, как кажется, они и предполагают наличие чего-то иного, внешнего: так, первое, вроде бы, предполагает наличие поверхности, а второе — того, обо что должно происходить разбитие. Дело в том, что первое свойство — это ничто иное, как то же самое свойство, что и «быть круглым», а второе — это ничто иное, как совокупность свойств «иметь определённый химический состав», «иметь определённую микроструктуру» и прочих подобных. А всё это, как ясно, суть нереляционные, внутренние (intrinsic) свойства.

Но «быть прокаченным по столу» для биллиардного шара — это его свойство-отношение, которое существует совместного с другим свойством — отношением, а именно свойством-отношением стола «испытать на себе качение бильярдного шара». Ибо здесь мы говорим об (собственно) отношении, а именно отношении между шаром и столом «то, что катиться по — то, по что испытывает это качение на себе» — даже если речь идёт о гипотетическом прокатывании шара по столу в будущем как возможности или, наоборот, невозможности или о гипотетическом, возможно бывшем (а в действительности —  не бывшем), прокатывании шара по столу в прошлом.

 

Перед тем, как двигаться дальше, сделаем несколько важных замечаний.

Согласно используемым определениям, каузальными могут быть только нереляционные, внутренние (intrinsic), подлинные (genuine), свойства.

Если вещь, предмет, обладает свойством, подразумевающим и наличие некоторой каузальной силы значит, в согласии с определением нереляционного свойства, это свойство является также и нереляционным. Здесь мы не ставим знака равенства между каузальностью и нереляционностью, то есть, мы не говорим, что все нереляционные свойства каузальны, но говорим, что если свойство каузально, то оно обязательно является нереляционным.

Приведём пример каузальных и некаузальных свойств.

 «Иметь способность рождать» — это, очевидно, каузальное свойство, так как с ним связано наличие детородной силы.

«Быть матерью такого-то» — это некаузальное свойство-отношение, а именно свойство-отношение материнства.

Почему? Здесь необходимо сделать очень трудное для понимания и пространное пояснение.

Вспомним Красную Шапочку, которая несла бабушке пирожки. Когда е посылала мать, то она посылала ее не к кому-нибудь, а к бабушке — той, которая когда-то манифестировала свою детородную силу и родила свою дочь — мать внучки. Когда внучка отправилась до бабушки, у нее «в голове» голове присутствовала некая концепция, представление, понятие о той, кто был причиной рождения её матери, по которой (концепции) внучка и могла отыскать бабушку. Внучка могла никогда не видеть бабушку и вполне успешно отыскать её только лишь по одному этому признаку — как мать её матери (с такими-то фамилией и именем). Бабушка тоже «содержит в голове» концепцию о себе, как о матери своей дочери — матери внучки (с такими-то фамилией и именем) и, быть может, никогда не видев внучки, может опознать её, когда внучка придёт и попросит подойти «мать такой-то». Итак, благодаря тому, что А имела свойство «быть матерью B», пирожки вполне успешно были доставлены по назначению. Как же можно говорить, что свойство «быть матерью такой-то не имеет казуальной силы? Не благодаря проявлению этой ли силы были доставлены пирожки?!

При объяснении того, что мы здесь наблюдаем, прежде всего ответим на вопрос: «Как существует свойство «А есть мать B»?». Оно существует «в голове», «в сознании» различных людей (бабушки А, матери B и внуки С, а также других людей) в виде некоей концепции, представления, понятия (или, может быть, нескольких определенным образом связанных вместе концепций, представлений, понятий). Следующий вопрос: А как существуют все они – эти концепции, представления, понятия (ментальные конструкции)? Ответ хоть и не неожидан, но в данном случае звучит парадоксально: это манифестации мыслительных сил А, B и C. (возможно, некоторые добавят некоторые другие человеческие силы; так например, мышление у человека происходит «на фоне» сознания и связано с ним, поэтому кто-нибудь может добавить сюда «силу сознавать»). Но с каким свойством связаны эти силы?  Очевидно, со свойством мыслить – и у А, и у B, n у С –  но никак не с рождающей силой бабушки A! Поэтому-то мы и говорим, что у свойств типа «быть матерью такой-то» нет связанных с ним каузальных сил — в смысле «собственных» каузальных сил. Подобные свойства как бы «паразитируют» на «собственных» каузальных силах других свойств. Далее мы будем говорить об «отражении» и станет ясно, что свойство «А есть мать B» существует не только вышеописанным образом, но вывод останется тем же.

Что послужило причиной возникновения (в сознании) свойства «А есть мать B»? Очевидно, манифестация А своей силы рождать, то есть, определённое действие, создание определенной причинно-следственной связи, чем были запущено множество цепочек причинно-следственных связей. Исходя из того, что наши понятия, представления, существующие в сознании, отражают нечто объективно существующее вне нашего сознания, зададимся вопросом: «что объективно-существующее вне сознания отражает свойство «А есть мать B»? Ответ ясен: определенную манифестацию А своей силы рождать, определенно действие, определенную причинно-следственную связь.

Но нечто объективно существующее может, если можно так сказать, «отражаться» (в смысле оставлять свой отпечаток) не только в нашем сознании, не только в душе животного, но и в неживой природе. Например, когда сани едут по снегу то они оставляют за собой след в снегу потому, что и сани, и снег, взаимодействуя, манифестируют некоторые силы.

Таким образом, можно сказать также, что свойство «А есть мать B» или любое подобное свойство («сани проехали в 12 часов мимо такого-то дома») существует не только в вышеописанном виде в человеческом сознании, но и в других многочисленных отражениях — не только в живой, но и в неживой природе благодаря созданию множества причинно-следственных связей, началом для которых служат некие манифестации сил в прошлом; Наконец, если уж говорить о существовании свойства в отражениях, которые есть своего рода «плоды» манифестации некоторых сил в прошлом. Повторим — речь идёт об отражениях как в живой, так и в неживой природе.

Замечание. Пусть способность рождать угасает с каждым рождением, так что всего возможно некоторое конечное число манифестаций соответствующей силы. Легко понять, что угасание способности в конечном счете вызывает сама манифестация силы. Объяснение «Суммарные каузальные силы изменились потому, что А приобрела свойство «быть матерью B»» неверно. Цепочку причинно-следственных связей запускает манифестация силы; само же свойство «быть матерью B» лишено каузальной силы.

Из сказанного ясно, что все свойства, порождаемые вышеописанным способом – манифестацией определенной являются некаузальными. Они не имеют «собственной» каузальной силы, но, как сказано, как бы «паразитируют» на каузальных силах других свойств,  — как самой вещи, осуществившей манифестацию некоторой силы, так и других вещей, а также на способностях отражать на себе манифестацию сил природой — как живой, так и неживой.

Именно поэтому нереляционные, а, значит, и каузальные свойства, были названы «подлинными» (genuine), что как бы намекает на то, что реляционные свойства, которые некаузальны, как бы «не совсем настоящие» или вообще «ненастоящие». (Опять же, повторим, для простоты мы сейчас не рассматриваем случай некаузальных нереляционных свойств, которые гипотетически могут существовать, но которые принципиально необнаружимы)

Разумеется, говоря о реляционных свойствах, можно говорить и о таких из них, которые гипотетически могут быть приобретены в будущем, в возможности.

Мы можем спроектировать две пушки и, не строя их, сказать, что у одной ядра будут в три раза тяжелее, чем у другой. Возможно, эти проекты некогда не будут реализованы и ядра нужного калибра никогда не будут отлиты. Но в возможности мы можем построить эти пушки и отлить ядра к ним, в возможности мы можем взвесить на весах ядро одной пушки, а затем на других весах ядро другой пушки и затем сказать, что первое в три раза тяжелее другого. Пусть даже ещё нет этих весов — но мы знаем, что в возможности мы можем построить их и правильно откалибровать их.

 

3. По возможности обнаружения свойства.

Здесь мы будем различать свойства обнаружимые (детектируемые) и необнаружимые (недетектируемые). При этом подразумевается обнаружимость «в принципе».

Во всех приведённых выше примерах речь шла об обнаружимых свойствах.

В самом деле, в случае каузальных нереляционных свойств, эти свойства могут потенциально быть обнаружены через манифестацию связанной с ними силы. В случае же некаузальных реляционных свойств, сами свойства образуются в результате некоторой манифестации силы — даже если речь идёт о некоей гипотетической манифестации в будущем, в возможности.

Однако теоретически возможен ещё один вид свойств – некаузальные нереляционные. Ясно, что такие свойства в принципе не могут быть обнаружены — ведь для обнаружения необходима манифестация некоторой силы, но сами эти свойства по определению собственной каузальной силы не имеют; в отличие от некаузальных реляционных свойств, не могут они и «паразитировать» на силах, связанных с другими каузальными свойствами.

Теоретическая возможность существования подобных необнаружимых свойств может рассматриваться как своего рода философский курьез. Мы не будем далее рассматривать возможность существования подобных свойств, так как они нам в дальнейших рассуждениях совершенно не понадобятся. Для простоты будем считать, что таких свойств нет.

 

Итак, далее мы будем иметь дело со следующими обнаружимыми свойствами:

каузальными нереляционными (внутренними (intrinsic), подлинными (genuine))

и

некаузальными реляционными (внешними (extrinsic), «ненастоящими»).

Для простоты будем называть их также «свойства первого типа» и «свойства второго типа» соответственно.

 

4. Каузальные нереляционные свойства разделим на два класса: непосредственно-каузальные нереляционные и косвенно-каузальные нереляционные согласно [Prior 1982].

Вспомните то, о чём уже говорилось выше: некоторые философы считают, что есть низкоуровневые нереляционные свойства, которые непосредственно не связаны с каузальной силой, но они таковы, что на их основе «произрастают» высокоуровневые нереляционный свойства, которые непосредственно связаны с каузальной силой, то есть непосредственно «даруют» эту сил вещи, предмету. Первые связаны с каузальной силой косвенно, а вторые — напрямую.

Например, согласно такой концепции, «быть круглым» для бильярдного шара — это низкоуровневое нереляционное свойство, а «быть способным катиться по поверхности» — высокоуровневое нереляционное свойство; «иметь такой-то химический состав», «иметь такую-то микроструктуру» для вазы — это низкоуровневые нереляционные свойства, а произростающее из них и подобных же свойств свойство «быть хрупкой» — это высокоуровневое нереляционное свойство.

Будем называть, соответственно, упомянутые высокоуровневые и назкоуровневые свойства свойствами типа 1Pa и 1Pb.

Кроме того, свойства, которые в разбираемой сейчас двухуровневой концепции свойств относят к низкоуровневым, будем называть «признаковыми» («qualitative») («быть круглым», «иметь такой-то химический состав» и другие), а высокоуровневым — «силовыми» («быть способным катиться по поверхности», «быть хрупким»).

Такое деление необходимо нам для описания концепции свойств и сил, используемых в [Prior1982].

 

Прежде чем двинуться дальше, необходимо поподробнее поговорить о силовых и о признаковых свойствах «вообще». Это необходимо как для данного пункта, так и для п. 5, в котором говориться об иной концепции сил и свойств, нежели в настоящем пункте.

Рассмотрим такие свойства, как «быть хрупким» или «иметь способность катиться по поверхности». При приобретении таких свойств их носитель, очевидно, одновременно приобретает и некоторую силу – причем «напрямую», «непосредственно». (То есть, с этим свойствам «напрямую», «непосредственно» связана некоторая ненулевая каузальная сила.) . Это и есть силовые свойства.

Силовые свойства описывают объект так, что со всей очевидностью ясно, что обладание данным свойством напрямую, непосредственно дарует объекту и обладание соответствующей каузальной силой; очевидность заключается в том, что при решения  вопроса о том, даруется ли свойством обладание силой или не даруется, нет необходимости конкретизировать философскую концепцию сил и свойств, используемую наблюдателем при описании того, как объект проявляет своё бытие.

При этом однако, напомним: мы считаем, что законы природы не носят случайный характер. В противном случае нельзя говорить, о том, что вышеупомянутые свойства даруют обладание силой напрямую, непосредственно; они даровали бы обладание силой «через законы природы».

 Силовые свойства (вообще, а не только лишь в концепции [Prior1982]) мы также будем называть «свойствами типа 1a» (Силовые свойства в концепции [Prior1982] мы, напомним, будем называть 1Pa).

Heil называет силовые свойства также «dispositional properties», то есть «свойствами-предрасположенностями», при этом слово «disposition» («предрасположенность»), он, по-видимому, использует в том смысле, что шар, способный катиться по поверхности «предрасположен» к тому, чтобы катиться по поверхности, хрупкая ваза «предрасположена» к тому, чтобы разбиться и так далее.

Теперь ввиду важности повторим то, что уже было сказано.

Рассмотрим такие свойства, как «иметь определенный химический состав и определенную микроструктуру » для вазы или «быть круглым» для бильярдного шара. Какая каузальная сила связана с этими свойствами непосредственно — нулевая или ненулевая? Как уже говорилось, некоторые философы считают, что с этими свойствами «напрямую», «непосредственно» связана нулевая каузальная сила и, соответственно, приобретение этих свойств самих по себе как таковых не вызывает изменение каузальных сил у их обладателя.

При этом они, однако, эти философы считают, что с каждым подобным «непосредственно некаузальным» свойством обязательно связано другое свойство – «непосредственно каузальное». Таким образом, приобретение «непосредственно некаузального свойства» одного, самого по себе, по их мнению, невозможно, ибо вместе с ним приобретается и сопутствующее ему «непосредственно каузальное свойство», вследствие чего меняются и каузальные силы обладателя данных связанных друг с другом свойств. Другие же философы считают, что подобные свойства тоже «непосредственно каузальны».  Перед нами — так называемые «признаковые свойства».

Признаковые свойства описывают объект так, что при этом не подразумевается обязательное обладание и некоторой каузальной силой, которая была бы напрямую, непосредственно, связана с данным свойством, хотя эта возможность и не исключается; вопрос обладания силой решается в зависимости от того, какую философскую концепцию сил и свойств использует наблюдатель, описывая проявление объектом своего бытия.

Опять напомним: мы считаем, что законы природы не носят случайный характер. В противном случае нельзя говорить, о том, что вышеупомянутые свойства могут даровать обладание силой напрямую, непосредственно – даже если бы философская концепция и усматривала «за свойством» теснейшим образом связанную с ним силу; свойство даровало бы силу «через законы природы», «при посредстве законов природы».

Признаковые свойства (вообще, а не только лишь в концепции [Prior1982]) будем обозначать как «свойства типа 1b». Heil, повторим, называет данные свойства «qualitative properties». (Признаковые свойства в концепции [Prior1982] мы, напомним, будем называть 1Pb.)

 

Вернемся к рассматриваемой концепции сил и свойств [Prior1982]. Применительно к ней, как сказано, наличие признакового свойства исключает обладание силой напрямую, непосредственно, «по определению». Возможно лишь обладание опосредованно — через соответствующее силовое свойство, связанное с данным признаковым.

(Вопрос о наличии силы, непосредственно стоящей за признаковым свойством, повторим, «решается теорией» («философскими спекуляциями»).  Смотри также ниже п. 5.

 

5. Введем два класса свойств: силовые и признаковые согласно [Heil2004]. Будем называть их соответственно свойствами типа 1Ha и 1Hb. Такое деление необходимо нам для описания концепции свойств и сил, используемых в «тории тождественности» — см. [Heil 2004] и ниже.

В концепции Heila одно и то же каузальное нереляционное свойство входит сразу в два класса, то есть оно одновременно и силовое, и признаковое. Классы пересекаются, причем нет ни одного элемента (свойства), который входил бы только в один класс.

Вероятно, здесь более уместно говорить не о силовом свойстве и признаковом свойстве, так как это может навести на мысль о силовых свойствах, не являющимися признаковыми и о признаковых, не являющимися силовыми, а о «силостности» и «признаковости» одного и того же свойства, об одновременно и силовом и признаковом характере одного и того же свойства.

Таким образом, уже знакомые термины «силовое свойство» и «признаковое свойство» вполне применимы к концепции Heila.

 

Итак, термин «силовое свойство» — общий для 1Pa и 1Ha, а термин «признаковое свойства» — общий для 1Pb и 1Hb. Внимательно следите по контексту, о чм именно идт речь, то есть, в каком именно смысле употребляются термины «силовые свойства» и «признаковые свойства» — в смысле [Heil2004] или в смысле [Prior1982]!

 

Говоря словами п. 4. Для Heil’а и «силовые свойства» и «признаковые свойства» — одинаково «непосредственно-каузальные нереляционные свойства»: в отличие от 1Pb, 1Hb «напрямую дарует обладание некоторой каузальной силой «по определению».

 

Примеры можно привести те же самые, что и в п. 4. Применительно к концепции Heil’а, когда мы говорим «шар круглый», и когда мы говорим «шар имеет способность катиться по поверхности», мы ссылаемся на одно и то же свойство. Здесь имеется только одно свойство, которое, по определению, «непосредственно-каузально», а не два разноуровневых свойства. Грубо говоря «быть круглым» и есть «иметь способность катиться по поверхности».

Почему сказано «грубо говоря»? Потому, что «быть круглым» — это ещё и «иметь способность падать через круглые отверстия вплоть до определённого диаметра» и много чего ещё. Таким образом, «иметь способность катиться по поверхности» — лишь один из аспектов «быть круглым». Но, как бы то ни было, как сказано, и когда мы говорим «быть круглым», и когда мы говорим «иметь способность катиться по поверхности», в данной концепции свойств и сил мы ссылаемся на одно и то же свойство, а именно на одно и то же каузальное нереляционое свойство.

Конецпция сил и свойств Heila («теория тождественности») оппонирует концепции [Prior 1982]; подробнее об этих концепциях будет сказано ниже.

 

Сам Heil не определяет 1Ha и 1Hb именно так, как это было сделано нами, но, по-видимому, его концепция сил и свойств вытекает из оппонирования концепции [Prior 1982] и ей подобных, в которых уже, по сути, используются термины «силовое свойство» и «признаковое свойство» (пусть на самом деле эти термины и называются несколько иначе). Heil несколько переосмысляет эти термины, чтобы использовать их в собственной концепции сил и свойств.

 

2.2. Реальны ли некаузальные реляционные свойства?

 

Выше мы назвали некаузальные реляционные свойства «ненастоящими» в противовес каузальным нереляционным, которые были названы (не нами) «подлинными» (genuine) свойствами.

Так реальны ли, то есть, существуют в действительности, некаузальные реляционные свойства? Выше мы уже высказали своё отношение к этим свойствам, когда говорили, что они «паразитируют» на манифестациях сил и что они используют свойство отражения природы — как живой, так и неживой. При таком, при нашем подходе, нам не совсем понятно, какой смысл в слово «реальны» вкладывается в этот вопрос. На наш взгляд, они реальны как отражения в живой и неживой природе, ибо эти отражения есть некая реальность. Здесь же мы коснёмся взглядов на этот вопрос Heil’а.

 Heil отрицает их реальность. Реальными (говоря нашими терминами) он признает лишь каузальные нереляционные свойства (вопроса необнаружимых свойств мы не касаемся). Эти реальные свойства он называет, как уже упоминалось, внутренними (intrinsic) и подлинными (genuine). Некаузальные же реляционные свойства Неil именует «предикатами» («они суть скорее предикаты») — то есть, некоторыми высказываниями об объекте, что подразумевает существование данного высказывания «в человеческом сознании». Разумеется, правильнее бы было назвать эти свойства не «предикатами», а отражениями в сознании в виде умопредставлений, понятий и определений, словами внутренней и внешней речи и тому подобных вещей.

Чем обосновывает Heil свое мнение? Для него «быть реальным» значит «иметь силу действовать». Следовательно, чтобы свойство было реальным, с ним должна быть связана некоторая сила, причем, «собственная». Раз такой силы у некаузальных реляционных свойств нет, значит — заключает Heil, — они нереальны.

Однако, как мы видели, за некаузальными реляционными свойством «стоят» манифестации сил, связанные с другими свойствами, причем каузальными; за ними же «стоят» и различные свойства отражения в живой и неживой природе. Вряд ли кто-то усомниться в реальности всего этого.

Стремясь проиллюстрировать свое мнение, Heil пытается убедить читателя в нереальности такого свойства, как «быть в трёх милях к югу от амбара из красного кирпича». Но если что-то обладает этим свойством, то:

1. Это подразумевает, что что-то определенным образом манифестировало свою силу «быть в определённом месте в определнное время» и, соответствующим образом, «породило» различные реально-существующие «отражения» подобной манифестации в виде манифестации других сил других объектов (и других сил того же самого объекта).

2. Представление в сознании человека о нахождении чего-то в определённом месте истинно, хотя, возможно, оно и появилось в сознании человека не «напрямую» от созерцания этого чего-то, а косвенно — например, через получение информации от другого человека. То есть, свойству соответствует некоторая реально-существующая манифестация мыслительных сил человека или даже нескольких людей, верно отражающая действительность.

Следующий пример, который приводит Heil — это пример «O-частицы», придуманный Jerry Fodor’ом. Человек подбрасывает монетку. Если в момент t она падает орлом, то любая частица, cуществующая в момент t, приобретает свойство «быть O- частицей»; в противном случае, если монета упадет решкой, любая частица приобретает свойство «быть Р-частицей». Здесь, опять же, скажем, что монета и частицы в определенный момент времени t манифестировали множество своих сил и вовсе нельзя сказать, что вследствие этих взаимные манифестаций частицы и монета никак не повлияли друг на друга (ведь в материальном мире «все связано со всем»). Далее что самое важное – нельзя сказать, что эти взаимные влияния были бы теми же самыми безотносительно того, как могла лежать монетка в момент t – орлом или решкой. Называя частицу О-частицей, а не Р-частицей мы как раз-таки и говорим о том, каким конкретно было это взаимное влияние частицы и монеты, хотя, может быть, и трудно выразить, что тут конкретно имеется в виду.

Однако рассмотренный пример, вероятно, хочет сказать нечто другое: пусть объекты изолированы друг от друга так, что они никак не могут взаимодействовать с друг с другом. Пусть в момент t со вторым объектом нечто происходит. Действительно ли существует свойство первого объекта «это такой объект, что в момент t при его существовании со вторым объектом произошло то-то». Мы ответим так: это свойство действительно настолько, насколько существуют его «отражения» в живой и неживой природе и насколько здесь имеется упомянутое «празаитирование» на чужих каузальных силах. Если этих отражений нет, то речь идёт о выдуманном свойстве — наподобие выдуманных фантастических животных.

 

2.3. Реальны ли признаковые свойства (1Pb)?

 

Возможно, у читателя уже возникли сомнения в реальности признаковых свойств в концепции [Prior1982] — ведь «за ними» непосредственно не стоит никакой каузальной силы. В противовес этому можно отметить, что, согласно рассматриваемой концепции за признаковыми свойствами каузальная сила стоит опосредованно, а именно каузальная сила соответствующего силового свойства. Что касается некаузальных нереляционных свойств, то, напомним, за ними вообще не стоит никакой каузальной силы — ни «собственной», ни других свойств, ни «напрямую», ни «косвенно».

 

2.4. «Чистая сила» и «чистое свойство»

 

Выше мы видели, что со свойством может быть не связано никакой каузальной силы — по крайней мере, напрямую. Возникает вопрос: возможна ли каузальная сила «сама по себе», то есть сила, не связанная ни с каким каузальным нереляционным свойством — не напрямую, ни косвенно? Такую гипотетическую силу называют «чистой силой» (pure power).

В частности, некоторые философы «строят» воображаемые миры, в которых имеются только «чистые силы». В таких «мирах» нет свойств. Мы принимаем, что «чистых сил» не существует. Дальнейшие наши рассуждения не требуют такого понятия, как «чистая сила».

Здесь же отметим, что некаузальные нереляционные свойства (то есть, необнаружимые, которые мы условились не рассматривать и считать, что их нет) некоторые философы называют еще «чистыми свойствами» в том смысле, что с такими свойствами не связано ни «собственной» силы, ни манифестаций этой силы. Однако, заметим, что при этом по-прежнему существует вещь, предмет, которой принадлежит это необнаружимое свойство. В полной мере о «чистых сил» можно было бы говорить лишь тогда, если бы свойства не принадлежали бы вещи как чему-то иному, но сами же бы и учреждали бы вещь, то есть когда вещь была бы «связкой сил» или «системой сил».

Теории, согласно которым вещи представляют из себя подобные «связки сил», рассматриваются в [Dipert1997] и [Holton1999].

 

2.5. Концепция «свойства как силы»

 

Концепция «свойства как силы» или «свойства суть силы»,  в противовес тому, что можно подумать из этих названий, говорит вовсе не об отождествлении свойств и сил — то есть, не о том, что термины «свойство» и «сила» — попросту синонимы для обозначения одного и того же. Концепция «свойства как силы» подразумевает принятие того положения, что каждое каузальное нереляционное свойство  связано с некоторой соответствующей ему силой, «дарует» эту силу вещи, предмету, которая обладает данным свойством.

Иными словами ещё говорят, что соответствующая свойству сила «встроена» (built-in) в свойство, что обладание данным свойством автоматически подразумевает и обладание соответствующей силой, что в силу обладания данным свойством объекту, как сказано, «даруется» и обладание соответствующей связанной со свойством силой.

Повторим, что об отождествлении свойства с силой речь не идет, хотя название концепции может подтолкнуть именно к такой мысли.

 

При попытке связать свойство с силой нас могут ждать определённые трудности. Ввиду этого нам придётся принять некоторое априорное положение, касающееся этой связи.

Процитируем работу [Shoemaker1980] (наши замечания даны в квадратных скобках жирным шрифтом):

[Shoemaker1980]

<нц>

«Предположим, что самотождественность свойств состоит в чём-то логически независимом от их каузальных способностей. Тогда до́лжно предполагать возможным существование свойств, вообще ничего не имеющих для вклада в каузальные силы, — то есть, существующих так, что ни при каких возможных обстоятельствах вещь, приобретая это свойство, не получает с этим свойством и какого-либо различия ни в том, как присутствие данной вещи влияет на другие вещи, ни в том, как другие вещи влияют на нее. Далее, должно предполагать возможным и существование двух или более различных свойств, которые, при всех возможных обстоятельствах, создают в точности тот же самый вклад в казуальные силы вещей, обладающих ими. [То есть, различные вещи могут обладать разным набором свойств, обладая при этом одинаковым казуальными силами. При этом встаёт вопрос о том, в каком смысле следует понимать самотождественность вещи — самотождественность по свойствам или самотождественность по казуальным силам; как видим,  это не одно и то же; из то, что объект A ведёт («манифестирует») себя в точности как объект B, вовсе не следует с необходимостью даже то, что они имеют одинаковую сущность! А если принять, что сущность определяется по действию, то может оказаться, что объекты одинаковой сущности могут иметь разные существенные свойства.] Далее, должно предполагать возможным, что способность свойства к вкладу в создание казуальных сил может изменяться во времени — таким, например, образом, что способность свойства A в одно время будет той же самой, что и способность свойства B в более позднее время, а способность свойства B в упомянутое более раннее время будет той же самой, что и способность свойства А в упомянутое более позднее время. Таким образом, вещь может претерпеть радикальное изменение в своих казуальных силах без какого-либо изменения в свойствах, которыми обусловлены эти силы. [Пусть вещь обладает лишь двумя свойствами — А и B. Пусть в момент t3 свойство А обладает способностью вносить вклад в создание казуальных сил [a,b], а свойство B — [c,d]; тогда, согласно описанию, положим, что в момент t1 А будет обладать способностью [c,d], а B — [a,b]. То есть, здесь, между t1 и t3 у свойств А и B происходит «обмен каузальными способностями», но при этом «суммарные каузальные силы» у вещи остаются теми же — [a,b,c,d], но при этом происходит изменение отдельных каузальных сил, связанных с соответствующими свойствами. Что будет в момент t2? Сохранятся ли в t2 хотя бы суммарные каузальные силы? Согласно тому, что здесь говорит Shoemaker, это не предполагается необходимым. В t2 суммарные каузальные силы могут оказаться равны, например, [a,b,c] и тогда вновь возникнет вопрос о том, что понимать под самотождественностью объекта. Может быть, суммарные каузальные силы могут стать нулевыми и на некоторое время и объект вовсе перестанет себя как-нибудь проявлять?]

<кц>

1. Тождественность (самому себе) или самотождественность (identity) – это совокупность проявлений объектом своего бытия, по которым мы заключаем, что имеем дело именно с этим объектом, а не с чем-нибудь иным (причём в разные моменты времени); эти проявления позволяют дать объекту определение и делают его распознаваемым. Самотождественность объекта связана с его свойством, способностью сохранять свое существование в качестве самого себя, и не становиться чем-то иным; это предполагает некую степень преемственности в бытии объекта.

Именно по тому, что определённый человек имеет своё identity, мы, например, заключаем, что вернувшийся из поездки родственник есть тот же самый человек, что был с нами до поездки, а не некто совершенно незнакомый, кого мы видим в первый раз — пусть даже с родственником и произошли определенные перемены (например, у него со временем может измениться внешний вид и характер).

<кп2>

Чтобы иззбежать подобных «странностей», Shoemaker предлагает принять следующее априорное положение:

«Необходимое условие. Если A и B — свойства, то А=B в том и только в том случае, если А и B делают тот же самый вклад в каузальные силы своего (действительного или возможного) обладателя».

 

Очевидно, что это же необходимое условие годится и для «признаковых свойств» согласно [Prior 1982] — то есть, свойств 1Pb; при этом под «каузальными способностями свойства» следует понимать, косвенные каузальные способности, то есть, способности соответствующего свойства 1Pa (при этом также надо считать, что непосредственные каузальные способности всегда отсутствуют).

 

2.6. Концепция сил и свойств Prior, Pargettera и Jacksona

 

Вернемся к [Prior 1982]. Отметим: разбираемая концепция свойств и сил касается только свойств первого типа, то есть, каузальных нереляционных. Следуя концепции [Prior 1982] мы ввели силовые свойства (типа 1Pa) и признаковые свойства (типа 1Pb).

Согласно разбираемой концепции с каждым признаковым свойством, не вносящим вклад в каузальные силы непосредственно, связано соответствующее силовое свойство, непосредственно вносящее вклад в каузальные силы — так, что одного без другого не бывает (признаковое свойство не встречается отдельно от силового и наоборот).

Prior, Pargetter и Jackson, как об этом уже говорилось, называют также признаковые свойства низкоуровневыми, а силовые свойства — высокоуровневыми. При этом они считают, что высокоуровневое свойство «реализуется» соответствующим низкоуровневым свойством, то есть причину существования высокоуровневого свойства они видят в том, что существует соответствующее низкоуровневое свойство. Такое низкоуровневое свойство они еще называют «реализатором» высокоуровневого свойства.

Хотя при изложении данной концепции Heil’ом встречаются выражения вроде «высокоуровневые свойства суть силы», но такие выражения, как уже было сказано в главе про концепцию «свойства как силы», следует понимать в том смысле, что с высокоуровневыми свойствами непосредственно связаны каузальные силы, в том смысле, что в высокоуровневые свойства непосредственно «встроены» каузальные силы, а не в том смысле, что силы отождествляются со свойствами (пусть и высокоуровневыми).

Повторим уже разбиравшийся выше пример. Ваза — хрупкая, то есть, она имеет высокоуровневое свойство «быть хрупкой», с которым связана соответствующая каузальная сила. Согласно разбираемой концепции, это высокоуровневое свойство «реализуется» низкоуровневым свойством (свойствами) – «иметь определенный химический состав и определенную микроструктуру» (и, возможно, какими-то другими свойствами подобного рода), Здесь, согласно разбираемой концепции, мы в действительности имеем два разных свойства, хоть и неразрывно связанных между собой.

Аналогично: костяной шар «есть круглый» — это низкоуровневое свойство, «на основе которого» реализуется высокоуровневое свойство — «иметь способность катиться по поверхности», с которым, в свою очередь, связана определённая каузальная сила. Здесь, также в действительности имеется два разных свойства.

При описанном подходе одно и то же высокоуровневое свойство может иметь множество низкоуровневых свойств-реализаторов. Так, например, хрупкой может быть не только ваза, но и стекло, и кусок льда. Все эти предметы имеют выскоуровневое свойство «быть хрупким», но лежащие в основе этого свойства низкоуровневые свойства — свои у каждого из объектов.

 

2.7. Концепция сил и свойств Heil’а («теория тождественности»)

 

Heil критикует рассмотренный выше подход «свойств двух уровней». Мы не будем приводить эту критику целиком. Отметим лишь следующее возражение: почему мы в обязательном порядке должны постулировать наличие высокоуровневого свойства? Не проще ли считать, что каузальные силы непосредственно связаны с низкоуровневыми свойствами, а «высокоуровневых» свойств нет вообще?

 

Конструируя свою теорию сил и свойств («теорию тождественности»), Heil не противопоставляет силовым свойствам признаковые свойства в смысле обладания каузальной силой, но говорит, что одно и то же свойство есть одновременно и силовое, и признаковое. Это значит, что, строго говоря, речь идёт не о силовом свойстве и признаковом свойстве, а о, если можно так сказать, «силостности» и «признаковости» одного и того же свойства, о силовом и одновременно признаковом характере одного и того же свойства.

Таким образом, в действительности, согласно концепции Heila, и «быть круглым» и «иметь способность катиться по поверхности» — не два разных свойства, но одно и то же свойство, которое одновременно и силовое, и признаковое. Когда мы говорим, что костяной шар «есть круглый» то ссылаемся на некоторое его свойство как на признаковое, а когда говорим,  что костяной шар «имеет способность катиться по поверхности», то ссылаемся на это же самое свойство, но уже как на силовое. Поскольку свойство одновременно и силовое, и признаковое, то ссылаться на него можно и так, и так.

Итак, согласно концепции Heil’а, есть только «просто» каузальные реляционные свойства («одного и того же уровня» и все они связаны с каузальной силой непосредственно) — и эти свойства одновременно и силовые, и признаковые.

Свою мысль Heil поясняет следующим примером. Рассмотрим «куб Неккера» – плоскую геометрическую фигуру, которая создает «оптическую иллюзию» — в одно время кажется, что мы имеем дело с плоским изображением трехмерного куба, «смотрящего вверх», а в другое время — «смотрящего вниз». Все согласятся, что и когда мы воспринимает куб Неккера «смотрящим вверх», и когда мы воспринимаем его «смотрящим вниз», то все равно имеем дело с одной и той же плоской геометрической фигурой. Точно также и в случае свойств — мы всегда имеем дело с одним и тем же свойством — и когда мы говорим о нем как о признаковом, и когда мы говорим о нем как о силовом.

Отвечая на вопрос: «С какой геометрической фигурой мы имеем дело?» можно просто нарисовать куб Неккера, можно нарисовать и сказать его что он «смотрит вверх», а можно нарисовать тот же куб Неккера и сказать, что он «смотрит вниз». В любом случае мы нарисуем одну и ту же геометрическую фигуру. Говоря о том, что куб Неккера различно направлен, мы противоречим друг другу на словах, но это нисколько не мешает всем нам однозначно идентифицировать куб Неккера как определённую геометрическую фигуру на плоскости, оставив «в стороне» мнения о том, куда он направлен.

Когда мы говорим о «просто свойстве», то, проводя аналогию, можно сказать, что мы «говорим о кубе Неккера безотносительно того, как он направлен»; когда мы говорим о «силовом свойстве», то, проводя ту же аналогию, можно сказать, что мы «говорим о кубе Неккера, направленном вверх»; когда мы говорим о «признаковом свойстве», то, по аналогии, можно сказать, что мы «говорим о кубе Неккера, направленном вниз».

 

Наконец, приведем точную формулировка Heila (применительно к используемым нами терминам), лежащую в основе его концепции свойств и сил:

Если 1H – каузальное нереляционное свойство конкретного объекта, то 1H – одновременно силовое и признаковое; «силостность» 1H и «признаковость» 1H не есть различные аспекты свойства 1H; «Силостность» 1H (1Ha), и есть «признаковость» 1H (1Hb) и каждое из них есть 1H:  1Ha=1Hb=1H.

Иными словами: силовое свойство 1Ha есть свойство 1H и признаковое свойство 1Hb есть свойство 1H; кроме того, силовое свойство 1Ha есть также и признаковое свойство 1Hb и все они есть ни что иное, как просто свойство 1H, которое одновременно и силовое, и признаковое.

Приносим извинения за слово «силостность». Хотя, к сожалению, оно и режет ухо, но перевести иначе без утери смысла, по-видимому, невозможно.

 

Приведем несколько замечаний Heila:

«́„Силостностное‟ и „признаковое‟ свойства суть одно и то же самое свойство, только лишь по-различному рассматриваемое»;

«„Признаковость‟ свойства строго идентично с его «силостностью», и все они, „признаковое‟ свойство и „силостное‟ свойство,  строго идентичны со свойством самим по себе».

 

Как уже говорилось, в концепции свойств [Prior 1982] одно и то же свойство верхнего уровня может иметь несколько нижнеуровневых свойств-реализаторов: хрупки и фарфоровая ваза, и лед, и стекло, которые имеют разный химический состав и разную микроструктуру. В конецепции Heil’а такое невозможно: ваза, лед и стекло хрупки не одинаковым образом, но по-своему, хотя и похожим образом. Их хрупкости (у каждого -своя), то есть «силостности», есть их «признаковости», которые также у каждого свои, определяемые различным химическим составом и микроструктурой. «Различный химический состав и различная микроструктура» и есть одновременно также и их различные, хоть и похожие, «силостности».

Heil замечает, что в случае, когда речь идёт об объектах микромира — например, об электроне, то физики описывают их «со стороны» «силостности», умалчивая о том, в чем же заключается их «признаковость». Однако, согласно концепции свойств Heila эта признаковость должна обязательно присутствовать — пусть мы ее и не можем воспринимать. Для «привычных» объектов существование признаковости — например, некоторого химического строения, формы, цвета, микросткруктуры не вызывает сомнения; нет оснований не считать, что «признаковость» есть и у объектов микромира — пусть она и недоступна нашему восприятию из-за его особенностей.

 

3. Другие, более простые и более странные для разума модели вещи; «связка свойств», «связка сил» и «связка действий»; нормальная и особая основы

 

Логично думать, что описание проявлений объектом своего бытия с точки зрения наличия основы (сверхвещи), свойств, сил и действий — это некие первичные, примитивные действия, которые выполняет наш разум. И поэтому логично также считать, что разобранная выше модель вещи «Сверхвещь-свойства-силы-действия» является наиболее подходящей для нашего разума.

Возможно, разум не обманывает нас (как и во многих других случаях) и вещи действительно устроены так, как их отражает в нашем сознании наш разум.

Разобранная выше модель вещи (назовем ее главной моделью), хотя она и наиболее распространена, тем, не менее, не являются единственной; не является она также и самой простой — хотя она и является, как сказано, по-видимому наиболее  подходящей для нашего разума. Среди её достоинств также и то достоинство, что она наиболее соответствует человеческому языку.

Простейшая попытка упросить эту модель — это убрать из неё основу. В этом случае вещь рассматривается как система или, иначе говоря, связка (bundle) свойств, в (при) которых существуют силы и действия по образу того, как приосно́вное существует в (при) основе в случае главной модели.

Дальнейшая попытка упрощения предполагает убирание не только основы, но и свойств. В этом случае вещь рассматривается как система или, иначе говоря, связка (bundle) сил, в (при) которых находятся действия.

Наконец, предельная попытка упрощения предполагает убирание не только основы и свойств, но и сил. В этом случае вещь рассматривается как система или, иначе говоря, связка (bundle) действий, в (при) которых уже не находится ничего.

Легко заметить, что при переходе от главной модели вещи к модели в виде связки свойств, свойства начинают играть ту роль, которую в главной модели играла основа. То есть, в модели в виде связки свойств эти свойства можно рассматривать как некую основу. Это же самое можно сказать и относительно модели в виде связки сил, и относительно модели в виде связки действий.

Основу в главной модели будем называть нормальной.

Основы в модели в виде связки свойств, в модели в виде связки сил и в модели в виде связки действий будем называть особыми основами. То есть в первой из упомянутых моделей основа состоит как из частей из множества каузальных свойств, во второй — из множества сил, а в третьей — из множества действий.

Основу можно понимать не только как основу для существования приосно́вного в (при) ней, основе, но и как некую основу для существования вещи вообще, без которой это существование невозможно.

Сказанное можно также интерпретировать таким образом: для своего существования всякая вещь нуждается в основе и применительно к различным моделям вещи эта основа может быть либо нормальной, либо особой. В последнем случае имеются различные варианты — особая основа в виде множества каузальных свойств, особая основа в виде множества сил и особая основа в виде множества действий.

Если вещь рассматривается как «связка свойств», то эти свойства называют ещё «чистыми свойствами»; аналогично, если вещь рассматривается как «связка сил», то эти силы называют «чистыми силами»; а если вещь рассматривается как «связка действий», то эти действия называются «чистыми действиями».

(Вы можете встретить также термин «чистые формы» в философии Аристотеля; «чистые формы» — это формы, принципиально не предназначенные для соединения с материей; такой «чистой формой» является, например, аристотелевский бог-Перводвигателей; здесь же заметим, что Фома Аквинский рассматривал ангелов как «чистые формы».)

Следует сказать, что в истории философии действительно были разработаны подобные модели вещи (предмета) в виде связки свойств, связки сил и связки действий.

Так, например, академик А.И. Уёмов трактовал вещи как связки (системы) свойств — смотри [Уёмов1963].

В той же разбиравшейся нами работе Heil’а [Heil2004] глава «Pure dispositionality» (условно можно перевести как «Вещи как чистые силы») посвящена взгляду на вещи как на связки сил. В этой главе даются ссылки на работы [Dipert1997] и [Holton1999], в которых рассматриваются теории вещей как «связок сил».

Что касается «связок действий», то в работе «О душе» Аристотель полагал, что формы представляют из себя ничто иное, как «связки действий», состоящие всего из одного действия; в качестве такой формы Аристотель рассматривал человеческую душу. Впоследствии Аристотель отошёл от такого представления о формах и стал мыслить их в рамках того, что мы называем «главной моделью», однако эти представления сохранились в аристотелевском учении о боге-Перводвигателе, который представляет из себя «чистую форму» в виде «связки действий» из одного-единственного действия — таким действием у аристотелевского бога является мышление (умосозерцание).

 

Как можно заметить, с упразднением нормальной основы упраздняется сверхвещь — ведь сверхвещь — это по определению нечто отличное от свойств, сил и действий.

То, что мы здесь называем нормальной основой или сверхвещью, некоторые философы также называли «субстанцией». (Отметим, что философское понятие «субстанция» имеет много значений; это одно из них.) Слово субстанция можно перевести как «основа» буквально же оно означает «подставу», «подложку», то есть некое основание, фундамент.

Таким образом, теории вещи, вводящие особые основы, «упраздняют субстанцию».

 

4. Вещь как «чёрный ящик с ярлыками»

 

Основа, сверхвещь, субстанция, — это, образно говоря, «чёрный ящик», в котором неизвестно что. Собственно говоря, её даже нельзя представлять как «чёрный ящик», ибо тот всё-таки обладает свойствами, силами и действиями — потому мы его и можем представить; основа же, взятая сама по себе, понимается как то, что лишено всяких свойств, сил и действий. Трудно представить что-то подобное; все наши представления такой основы — лишь слабое подобие того, что должно быть. В этом смысле основа, сверхвещь, субстанция, «в её собственном виде» «неуловима» для нашего разума, ибо мы, по-видимому, не можем представлять себе чего-то, лишенного свойств, сил и действий.

Тем не менее, основу можно приближенно попытаться представить в виде подобного чёрного ящика или чёрной шкатулки. Тогда силы, свойства и действия вещи с этой основой можно представить в виде трёх слоёв стикеров или ярлыков, которыми обклеена эта чёрная шкатулка (чёрный ящик).

Спрашивается: можно ли изменить сущность вещи переклеиванием этих ярлыков? Например, возьмём кота, отклеим от него всё стикеры и получим субстанцию кота в чистом виде, а затем возьмём стикеры, соответствующие льву и приклеим их к получившейся «свободной» субстанции. Что мы в результате получим? Если такое «переклеивание» возможно, то мы получим льва. Таким образом, произойдёт транссубстанцинация или пресуществление кота в льва, то есть изменение сущности кота в сущность льва. («Сущность» — другое занчение философского термина «субстанция».) При этом субстанция останется той же самой, не претерпев никаких изменений — просто она сменит владельца, став из субстанции кота субстанцией льва.

Мы, как уже говорилось, приняли, что отделить основу от приосно́вного можно только мысленно и, таким образом, согласно такому положению, транссубстанация невозможна. Но это одно из возможных философских положений — другие философы могут принять, что подобная транссубстанцинация вполне возможна.

На чём мы основывали своё мнение? На том, что приосно́вное корениться (имеет свой корень) в основе; приосно́вное — это, образно говоря, лишь ветви, выросшие из корня и «отображающие корень». Следовательно, «нельзя изменить ветви, не изменив корня», а «изменение корня приводит и к изменению ветвей». Таким образом, описанная выше транссубстанцинация кота во льва, когда сверхвещь, основа, субстанция, остаётся одной и той же и не изменяется, невозможна: потому и изменяется приосно́вное, что изменяется основа и никак невозможно изменить это приосно́вное, не изменив основы.

Но что изменяется в основе? Ведь мы не можем сказать, что изменяются свойства, силы или действия основы — потому, что всё это относится к приосно́вному; у основы нет каких-то своих собственных «внутреннейших» свойств, сил и действий, которые не принадлежат приосно́вному. Поэтому можно сказать только следующее: каким-то непонятным и непредставимым образом изменяется то, что является корнём, из которого «произрастают» свойства, силы и действия вещи — словом, всё приосно́вное вещи.

 

Литература

 

[Уёмов1963]             А.И. Уёмов. Вещи, свойства, отношения. — М: Изд-во АН СССР, 1963

 

[Dipert1997]              Randall R. Dipert, “The Mathematical Structure of the World: The World as Graph”, Journal of Philosophy, 94: pp. 329‑358, 1997.

 

[Holton1999]              Richard Holton “Dispositions All the Way Round”, Analysis, 59: pp. 9–14, 1999

 

[Heil2004]                  John Heil. “Properties and Powers”, in Dean W. Zimmerman (ed.), Oxford Studies in Metaphysics, vol. 1. — Oxford University Press, 2004, pp. 223‑254.

 

[Prior1982]                Elizabeth W. Prior, Robert Pargetter, and Frank Jackson. “Three Theses about Disposition”. American Philosophical Quarterly, 19, 1982, pp. 251‑257.

 

[Shoemaker1980]      Sydney Shoemaker. “Causlaity and Properties”, in Peter van Inwagen (ed.), Time and Cause. - Dordrecht: Reidel, 1980, pp. 109‑135; reprinted in [Shoemaker 1984]

[Shoemaker1984]      Sydney Shoemaker. Indentity, Cause, and Mind: Philosophical Essays. — Cambridge University Press, 1984, pp. 206-33.

temptator: (Default)

Аристотелевские определения энергии, энтелехии, дюнамиса (способности и возможности) и движения как энтелехии (энергии)

 

Свободное распространение приветствуется

Автор: Лорин Патрик МакКевин (Lorin Patrick McKevin) ;

Версия: 1.0 от 05.07(Jul).2019

tepmptator.ihostfull.com (всё в хорошем качестве, официальный сайт)

temptator@protonmail.com ; lorin.patrick.mckevin@protonmail.com

samlib.ru/t/temptator ; temptator.dreamwidth.org

 

Abstract. Рассматриваются аристотелевские определения энергии, энтелехии и дюнмаиса (способности и возможности), а также движения как как энтелехии (энергии).

 

***

 

Предисловие. 1

2. Движение и энергия как разновидности действий; энергия и энтелехия. 1

3. Происхождение слов и понятий «энергия» и «энтелехия», их перевод и дополнительное обсуждение их значений. 6

4. Многозначность слов «актуальность» («энергия») и «потенциальность» («дюнамис»). Актуальность как энтелехия и актуальность как действительность; потенциальность как возможность, потенциальность как способность и потенциальность как существующая в действительности вещь, которая есть нечто иное в возможности после становления. 16

5. О том, что способность существует не только во время совершения действия, с нею связанного  27

6. Задействованная и незадействованная потенциальность. 28

7. Аристотель о взаимоотношении энергии и дюнамиса (потенциальности) 31

8. О «непроявленном существовании». 35

9. Аристотелевское определение движения. 37

10. Каким образом ставшее может быть задействованной возможностью, оставаясь этим ставшим   49

11. Проблема «кругового» определения терминов и аристотелевское определение движения  49

12. Трудности в понимании аристотелевского определения движения как энтелехии. 50

13. Аристотелевское определение движения как энтелехии в толковании Росса-Маймонида-Аверроэса  52

14. Предварительные замечания по терминологии, используемой Фомой Аквинским, и по его пониманию движения. 54

15. Аристотелевское определение движения как энтелехии в толковании Фомы Аквинского  57

16. Аристотелевское определение движения как энтелехии в толковании Joe Sachs’а. 70

17. Парадокс Гераклита и энтелехия. 75

Литература. 75

 

 

 

 

9. Аристотелевское определение движения

 

Аристотель определяет движение через энтелехию (и, соответственно, через энергию) в нескольких местах своей «Физики» и «Метафизики»; мы начнем рассмотрение этого определения с фрагмента  [Ross1924, vol. 2, Метафизика 1065b 14‑27, кн. XI, гл. IX)]. Но перед этим необходимо сделать ряд замечаний, которые должны быть достаточно понятны из сказанного ранее; эти замечания прояснят ту терминологию и тот способ выражаться, который использовал Аристотель. Внимательно следите за тем, в каком смысле используется слово «потенциальность»!

 

Когда мы говорим о возможности (например – куска меди, существующего в действительности, который есть возможность статуи), то ясно, что для этой возможности имеется возможность (в смысле – то, что не существует в действительности, но может быть (стать) существующим в действительности при определённых условиях) быть (стать) статуей. Последняя же возможность существует благодаря некоторой способности возможности в первом смысле. И когда задействуется эта способность, то задействуется и возможность в первом смысле, и возможность во втором смысле; когда же эта способность незадействована, то незадвействованы и возможность в первом смысле, и возможность во втором смысле.

Поэтому, когда мы говорим, что «способное к движению» существует так, что способность к движению задействована, то ясно, что это способное к движению есть задействованная возможность, и оно же есть то, для чего имеется задействованная возможность; аналогично, когда мы говорим, что «способное к движению» существует так, что способность к движению не задействована, то ясно, что это способное к движению есть незадействованная возможность и оно же есть то, для чего имеется незадействованная возможность.

Также: когда мы говорим, что нечто есть задействованная или же незадействованная возможность, то ясно, что оно есть то, для чего имеется задействованная или же незадействованная возможность и есть то, у чего соответствующая способность находится в задействованном или же незадействованном состоянии.

Также: когда мы говорим, что для нечто имеется задействованная или же незадействованная возможность, то ясно, что это нечто есть задействованная или же незадействованная возможность и есть то, у чего соответствующая способность находится в задействованном или же незадействованном состоянии.

(Кусок меди есть возможность статуи, есть то, для чего имеется возможность статуи и есть обладающее способностью к тому, чтобы быть (стать) статуей.)

 

Когда мы говорим: «нечто есть возможность» или, иначе:  «для нечто имеется возможность», то при этом естественным образом подразумевается изменение, движение этого нечто, когда данная возможность есть задействованная возможность. Таким образом, соответствующая способность, с помощью которой осуществляется возможность, есть способность к движению, к изменению, есть двигательная способность. И когда эта способность задействована, то нечто, которое есть возможность или, иначе говоря, нечто, для которого имеется возможность, нечто, обладающее этой способностью, находится в движении.

И когда мы говорим о движении возможности (например, куска меди) в связи тем, что для этой возможности (куска меди) имеется некая возможность (например, бытия-статуей) как завершённость этого движения, то ясно, что при этом возможность в последнем смысле есть задействованная возможность — равно как и возможность в первом смысле также есть задействованная возможность — в силу задействованности способности к движению тем, что движется.

 

Теперь перейдем к самому упомянутому фрагменту. Внимательно прочитайте Прим. 7 и, в особенности, Прим. 8 к этому фрагменту.

 

[Ross1924, vol. 2, Метафизика 1065b 14‑27,кн. XI, гл. IX]

<нц>

Διῃρημένου δὲ καθ᾽ ἕκαστον γένος τοῦ μὲν δυνάμει τοῦ δ᾽ ἐντελεχείᾳ, τὴν τοῦ δυνάμει τοιοῦτόν ἐστιν ἐνέργειαν λέγω κίνησιν. ὅτι δ᾽ ἀλθῆ  λέγομεν, ἐνθένδε δῆλον · ὅταν γὰρ τὸ οἰκοδομητόν, τοιοῦτον αὐτὸ λέγομεν εἶναι, ἐνεργείᾳ , οἰκοδομεῖται, καὶ ἔστι τοῦτο οἰκοδόμησις · ὁμοίως μάθησις, ἰάτρευσις, βάδισις, ἅλσις, γήρανσις, ἅδρυνσις. συμβαίνει δὲ κινεῖσθαι ὅταν ἐντελέχεια αὐτή, καί οὔτε πρότερον οὔθ᾽ ὕστερον. δὴ τοῦ δυνάμει ὄντος, ὅταν ἐντελεχείᾳ ὂν ἐνεργῇ, οὐκ αὐτὸ ἀλλ᾽ κινητόν, κίνησίς ἐστιν. λέγω δὲ τὸ ὧδε. ἔστι γὰρ χαλκὸς δυνάμει ἀνδριάς · ἀλλ᾽ ὅμως οὐκ τοῦ χαλκοῦ ἐντελέχεια, χαλκός, κίνησίς ἐστιν. οὐ γὰρ ταὐτὸν χαλκῷ εἶναι καὶ δυνάμει τινί, ἐπεὶ εἰ ταὐτὸν ἦν ἁπλῶς κατὰ τὸν λόγον, ἦν ἄν τοῦ χαλκοῦ ἐντελέχεια κίνησίς τις.

А так как в каждом роде различаем возможность и действительность1, то движением я называю энергию2 существующего в возможности как именно такового. То же, что сказанное истинно, делается ясным из следующего: я говорю, что способное к строительству как именно таковое есть строящееся тогда, когда оно осуществляет энергию2; и эта самая энергия2 и есть домостроительство3; и подобно применительно к обучению, лечению, хождению, прыганию, старению, созреванию. Происходит же движение, когда имеется эта самая энтелехия4,2 — не раньше и не позже.  Энтелехия же существующего в возможности5,6, когда эта энтелехия существующего осуществляется — но не как самого7, а как способного двигаться, — есть движение. Говорю же «как» в следующем смысле. Кусок меди есть статуя в возможности; но, тем не менее, энтелехия куска меди как куска меди не есть движение — ибо не то же самое — быть куском меди и быть некоей возможностью8; ибо если бы абсолютно одним и тем же одно и другое было по определению, то энтелехия куска меди была бы неким движением9.

<кц>

1. Сейчас, в действительности, существуют ребенок и мужчина; есть действительность ребенка и действительность мужчины; ребенок  есть возможность (возможность мужчины).

Обратите внимание: здесь мы говорим что ребенок есть возможность, а не что для него имеется возможность — то есть, в одном и в другом случае используются разные значения слова «возможность».)

2. Напомним, что энергия и энтелехия — синонимы.

3. То есть: способное к движению как именно таковое есть движущееся тогда, когда оно осуществляет энергию, которая и есть движение.

4. То есть, энтелехия способного к движению как именно такового.

5. Например, ребенка, который есть возможность мужчины.

6. Подразумевается задействованность возможности, ибо подразумевается, что имеется движение, связанное с этой возможностью.

7. О ребенке можно говорить и просто как о ребенке, и как о возможности мужчины; когда мы говорим об энтелехии ребенка, то не вполне ясно, какая завершённость при этом подразумевается; энтелехией ребенка может быть, например, такое движение, как бег, когда под целью понимается «существование-ребенка-в-процессе-бега»; когда же говорится о нём же, о ребёнке, как о «возможности мужчины», то ясно, что подразумевается именно завершённость «существоване-ребенка-в-процессе-роста», а не, скажем, уже упомянутое «существование-ребенка-в-процессе-бега». Аристотель, говоря слова «не как самого, но как способного двигаться» — то есть: «не как самого, но как существующего в возможности» или «не как самого, но как возможности» — имеет в виду именно это: цель, подразумеваемая словом «энтелехия» в выражении «энтелехия существующего в возможности» есть существование в состоянии задействованности возможности, причём именно той возможности (в том смысле слова «возможность», когда говорится, что для чего-то имеется возможность), которая подразумевается названием движущегося словами «существующее в возможности» (или словом «возможность»). Подробнее смотри Прим. 8.

8. Здесь подразумевается, что одно и то же можно называть и «кусок меди», и «возможность статуи»; да и сама уже изготовленная медная статуя есть ни что иное, как кусок меди. Сказанные слова следует понимать так: энтелехия куска меди как куска меди, вообще говоря, не есть движение, ибо не то же самое быть куском меди «как таковым», «вообще» и быть куском меди, для которого имеется некая вполне определенная возможность (отчего и сам такой кусок называется «возможностью», «существующим в возможности»); ибо такая цель, как «существование-куском-меди» и такая цель, как «существование-возможностью-статуи», вообще говоря, — не одна и та же цель; и кусок меди, закопанный в землю и покоящийся в ней осуществляет «существование-куском-меди».

 Отметьте: поскольку о таком покоящемся куске меди также можно сказать, что он есть статуя в возможности — а именно, в незадействованной возможности, — то отсюда ясно, что здесь под «быть некоей возможностью» Аристотель подразумевает «быть некоей возможностью в задействованном состоянии». То, что речь идет именно о задействованной возможности должно быть ясно также из того, что речь идет о движении, которое подразумевает наличие именно задействованной возможности; однако, Аристотель, по-видимому, делает разъяснение для того, чтобы кто-то, все-таки неверно поняв сказанное, не решил, что «движение есть покой» (когда мы говорим о движении и покое в «привычном» понимании).

К сказанному, очевидно, необходимо добавить ещё одно разъяснение.

Одно и то же, как сказано, можно называть и «кусок меди», и «возможность статуи». И когда речь идёт  об энтелехии этого, то в первом случае кому-то может быть не вполне ясно, какая цель имеется в виду, когда говорится о движении. Кусок меди, например, может перевозиться на корабле из порта в порт и в это время, на корабле, из него может изготавливаться статуя; и когда мы при этом говорим, о «движении как энтелехии куска меди», то что при этом понимается под завершённостью и что, соответственно, имеется в виду? Есть ли эта завершённость процесс перемещёния из одного порта в другой на корабле? Соответственно, тогда энтелехия куска меди – это движение куска меди по морю на корабле. Есть ли эта завершённость процесс изменения формы куска меди при изготовлении из него  статуи? Соответственно, тогда энтелехия куска меди – это изменения формы куска меди при изготовлении из него статуи. Ведь этот кусок меди есть не только возможность статуи, но и возможность куска меди, находящегося в далеком (сейчас) порту.

Следовательно, когда говорится «не как самого, но как способного двигаться» — то есть: «не как самого, но как существующего в возможности» или «не как самого, но как возможности», то, по-видимому, Аристотелем имеется в виду также следующее (как бы то ни было, но это должно разуметь в любом случае): завершённость, подразумеваемая словом «энтелехия» в выражении «энтелехия существующего в возможности» есть существование в состоянии задействованности возможности, причем именно той возможности (в том смысле слова «возможность», когда говорится, что для чего-то имеется возможность), которая подразумевается названием движущегося словами «существующее в возможности» (или словом «возможность»).

И если, следовательно, мы говорим, что «процесс изготовления статуи есть энтелехия возможности статуи (то есть, куска меди) именно как возможности», то из сказанного ясно, что, например, когда эта возможность статуи перевозится по морю на корабле одновременно с изготовлением статуи на корабле же, процесс изготовления статуи из куска меди не есть процесс перевозки этого куска меди по морю.

Отсюда, следовательно, ясно, что слова «именно как существующего в возможности», «именно как такового» и подобные им в аристотелевском определении движения как энтелехии в других вариантах этого определения — это сокращения от «не как самого, но именно как существующего в возможности», «не как самого, но именно как такового».

Из разобранного фрагмента, следовательно, ясно и как толковать эти сокращённые выражения: когда говорится «движение есть энтелехия существующего в возможности именно как существующего в возможности», то слова «именно как существующего в возможности» означают: завершённость, подразумеваемая словом «энтелехия» в выражении «энтелехия существующего в возможности» есть существование в состоянии задействованности возможности, причем именно той возможности (в том смысле слова «возможность», когда говорится, что для чего-то имеется возможность), которая подразумевается названием движущегося словами «существующее в возможности» (или словом «возможность»)

9. То есть, всякая, каждая энтелехия куска меди — вне зависимости от цели — была бы движением. И тогда и покой куска меди в земле был бы движением.

<кп2>

 

Как видим, здесь имеются следующие определения движения через энтелехию:

Движение есть энергия существующего в возможности как именно такового

Движение есть энергия способного к движению как именно такового (Способное к движению как именно таковое есть движущееся тогда, когда оно осуществляет энергию, которая и есть движение)

Энтелехия существующего в возможности, когда эта энтелехия существующего  осуществляется — но не как самого, а как способного двигаться, — есть движение.

 

Несколько далее, в связи с рассмотренным выше фрагментом, Аристотель пишет определение движения через энтелехию в следующем виде:

 

[Ross1924, vol. 2, Метафизика 1065b 33, кн. XI, гл. IX)]

<нц>

τοῦ δυνατοῦ καὶ δυνατὸν ἐντελέχεια κίνησίς ἐστιν.

Энтелехия возможного и, притом, именно как возможного есть движение

<кп2>

<кп2>

 

То, что при этом имеется в виду ясно из Прим. 8 к вышеприведенному фрагменту [Ross1924, vol. 2, Метафизика 1065b 14‑27, кн. XI, гл. IX)]; мы просили  внимательно изучить это примечание.

 

В нашем толковании аристотелевского определения движения мы исходим из того, что под «возможностью» или «существующим в возможности» или «способным двигаться» Аристотелем понимается некая существующая в действительности вещь, предмет, для которого имеется некоторая возможность (в смысле «то, чего нет в действительности, но что может быть (стать) в действительности при определённых условиях); от этого и сама существующая в действительности вещь, о которой мы говорим, называется «возможностью» или «существующим в возможности». (Различные смыслы слова «возможность» мы уже разбирали ранее.) И, соответственно, когда в аристотелевском определении движения говорится о движении, то, согласно нашему толкованию, говорится о существовании в движении именно этой вещи, существующей в действительности, которая «есть возможность» Такой возможностью, например, может быть кусок меди, который есть возможность статуи (есть статуя, существующая в возможности).

Далее следует определить, о какой именно возможности идет речь – задействованной или незадействованной. Тот же кусок меди, закопанный в землю и находящийся там в покое также есть возможность статуи, а именно, незадействованная возможность. (Как ясно из сказанного, одно и то же можно называть и «кусок меди», и «возможность статуи».) Следовательно, когда мы говорим о «куске меди» как о возможности, называем его «возможностью», а затем говорим об энтелехии этой возможности, то встает вопрос: какая завершённость имеется в виду, когда мы говорим об энтелехии?

Если целью является лежание куска меди в земле в состоянии покоя, и такой кусок есть незадействованная возможность статуи, то когда говорится, что «процесс изготовления статуи есть энтелехия возможности», кто-то может подумать, что  это говорится в смысле: «процесс изготовления статуи — то есть, движение — есть энтелехия возможности, а именно, куска меди, лежащего закопанным в земле и покоящегося там», и, следовательно, решить, что это определение никуда негодно, ибо под него подпадают и такие случаи, из которых мы приходим к тому нелепому выводу, что изготовление статуи из куска меди есть лежание этого куска меди закопанным в земле — то есть, к тому нелепому выводу, что будто бы «движение есть покой».

Значит, под возможностью в аристотелевском определении надо понимать именно задействованную возможность, которая неразрывно связана с движением, с изменением; и тогда подобных  нелепых выводов, что будто бы «движение есть покой» не возникнет.

Как только мы говорим, что возможность в аристотелевском определении движения есть именно задействованная возможность, то сразу становится ясно, что имеется в виду: когда мы говорим об энтелехии, то в качестве завершённости выступает «существование-в-состоянии-движения», «существование-в-состоянии-изменения».

Это автоматически означает также, что мы определяем движение через себя само же, через движение же; иначе говоря, это автоматически означает, что аристотелевское определение движения есть «круговое». (Задействованной, по определению, возможность называется тогда, когда имеется соответствующее движение или изменение.)

О проблемах, связанных с «круговыми» определениями, будет подробнее говорится в другом месте.

Кстати, из самого того факта, что в аристотелевском определении движения говорится именно о движении, уже следует заключить, что когда в этом же определении говорится о возможности, то должно быть ясно, что речь идет именно о задействованной возможности; тем не менее, как мы видели выше, при этом все-таки остается возможность «нелепого толкования» определения движения и поэтому упоминание о том, что возможность есть именно задействованная возможность, вовсе не лишняя.

В приведенном выше фрагменте — [Ross1924, vol. 2, Метафизика 1065b 14‑27, кн. XI, гл. IX)], давая толкование своим словам «но не как самого, а как способного двигаться» (то есть, «как существующего в возможности») в определении движения, Аристотель, по сути, говорит именно о том, что возможность в его определении есть именно задействованная возможность и что поэтому не надо делать из этого определения таких нелепых выводов, будто бы «движение есть покой». (Смотри Прим. 8 к указанному фрагменту).

Далее мы повторим то, что уже говорилось в Прим. 8 к вышеуказанному фрагменту. Помимо той трудности, что из аристотелевского определения движения в кратком виде «движение есть энтелехия возможности» кто-то может попытаться заключить, что «движение есть покой» вышеописанным способом, он может попытаться заключить также, что «движение одного вида, совершаемое с одной целью, тождественно движению другого вида, совершаемого с другой целью».

Одно и то же, как сказано, можно называть и «кусок меди», и «возможность статуи». И когда речь идет  об энтелехии этого, то в первом случае кому-то может быть не вполне ясно, какая цель имеется в виду, когда говорится о движении. Кусок меди, например, может перевозиться на корабле из порта в порт и в это время, на корабле, из него может изготавливаться статуя; и когда мы при этом говорим, о «движении как энтелехии куска меди», то что именно понимается под завершённость и что, соответственно, — то есть, какое именно движение, — при этом имеется в виду?

Есть ли цель процесс перемещёния из одного порта в другой на корабле? Соответственно, тогда энтелехия куска меди — это движение куска меди по морю на корабле.

Есть ли завершённость процесс изменения формы куска меди при изготовлении из него статуи? Соответственно, тогда энтелехия куска меди — это изменения формы куска меди при изготовлении из него статуи. Ведь этот кусок меди есть не только возможность статуи, но и возможность куска меди, находящегося в далеком (сейчас) порту.

Следовательно, когда в аристотелевском определении движении говорится «не как самого, но как способного двигаться» — то есть: «не как самого, но как существующего в возможности» или «не как самого, но как возможности», то, по-видимому, Аристотелем имеется в виду  также следующее (как бы то ни было, но это должно разуметь в любом случае): завершённость, подразумеваемая словом «энтелехия» в выражении «энтелехия существующего в возможности» есть существование в состоянии задействованности возможности, причем именно той возможности (в том смысле слова «возможность», когда говорится, что для чего-то имеется возможность), которая подразумевается названием движущегося словами «существующее в возможности» (или словом «возможность»).

Как ясно, когда мы говорим о «существовании в состоянии задействованности определенной возможности», то мы говорим не о чем ином, как о «существовании-в-движении», «существовании-в-изменении», причем том движении и изменении, которое соответствует данной задействованной возможности. И, следовательно, говоря о цели применительно к энтелехии можно говорить как о существовании в состоянии задействованности определенной возможности, так и о существовании-в-движении, существовании-в-измении, которое (движение, изменение) соответствует данной возможности; выражаемся ли мы одним способом или другим — всё равно мы говорим об одном и том же.

Следовательно, при вышеописанном понимании аристотелевского определения движения, когда мы говорим, что «процесс изготовления статуи есть энтелехия возможности статуи (то есть, куска меди) именно как возможности», то из сказанного  —— «именно как возможности» — ясно, что, например, когда эта возможность статуи перевозится по морю на корабле одновременно с изготовлением из нее статуи на корабле же, процесс изготовления статуи из «возможности статуи» (куска меди) не есть процесс перевозки этого куска меди по морю.

Отметим важную деталь: из разобранного фрагмента — [Ross1924, vol. 2, Метафизика 1065b 14‑27, кн. XI, гл. IX)] — ясно, что слова «именно как существующего в возможности», «именно как такового» и подобные им в аристотелевском определении движения как энтелехии в других вариантах этого определения, содержащихся в других фрагментах, — это сокращения от «не как самого, но именно как существующего в возможности», «не как самого, но именно как такового». И, следовательно, указанный фрагмент дает ключ к пониманию других, более кратких, вариантов определения движения как энтелехии, данных Аристотелем.

 

Из разобранного фрагмента, следовательно, ясно как толковать сокращенные выражения вроде «именно как существующего в возможности» в более кратких вариантах аристотелевского определения движения вроде: «движение есть энтелехия существующего в возможности именно как существующего в возможности». Слова «именно как существующего в возможности» означают: завершённость, подразумеваемая словом «энтелехия» в выражении «энтелехия существующего в возможности» есть существование в состоянии задействованности возможности — причем именно той возможности (в том смысле слова «возможность», когда говорится, что для чего-то имеется возможность), которая подразумевается названием движущегося словами «существующее в возможности».

Именно при таком понимании слов «именно как существующего в возможности» мы избегаем и того нелепого мнения, что будто бы «движение есть покой», и того, что «движение одного вида, совершаемое с одной целью, тождественно движению другого вида, совершаемого с другой целью».

Собственно сам Аристотель, по сути, говорил только о том, что цель, подразумеваемая словом «энтелехия» в выражении «энтелехия существующего в возможности» есть существование в состоянии задействованности возможности; он говорил это на примере, в других словах, но суть, как сказано, была именно такая; то же, что задействованная возможность есть именно та возможность (в том смысле слова «возможность», когда говорится, что для чего-то имеется возможность), которая подразумевается названием движущегося словами «существующее в возможности», по нашему мнению, должно быть достаточно ясной вещью, подразумеваемой выражением «именно как существующего в возможности».

 

Должно быть ясно также, что «задействованная возможность», «существующее в задействованной возможности», о котором говорится в аристотелевском определении движения — это ничто иное, как движущееся, то, что движется.

Поэтому, вообще говоря, аристотелевское определение движения можно перефразировать и таким образом:

движение движущегося есть энтелехия (энергия) движущегося именно как движущегося

Или даже так:

движение движущегося есть энтелехия (энергия) движущегося, но не как того, что движется, а именно как движущегося

Если отбросить все те тонкости, о которых говорилось выше в этой главе и все те тонкости, о которых говорилось, когда давалось определение энергии и энтелехии, то такие определения движения, конечно, могут вызвать недоумение и даже смех, а также вопрос – не есть ли аристотелевское определение движения «философская заумь», граничащая с расстройством рассудка.

В новое время аристотелевское определение движения как «актуальности потенциальности именно как потенциальности» было, в том числе и шуткой — чем-то вроде смеси оксюморона с каламбуром; при этом под «потенциальностью» понималось вовсе не движущееся как задействованная возможность («движущееся есть задействованная возможность») а «возможность» в смысле «то, что не есть действительность, но может быть (стать) действительностью при определённых условиях»; «актуальность» же, в свою очередь, обозначала не только энергию или энтелехию, но и действительность; Таким образом, получалось: «движение есть «действительность возможности именно как возможности» или «движение есть энтелехия (энергия) возможности именно как возможности» в указанном значении слова «возможность». Такая традиция толкования Аристотеля шла ещё от средних веков.

Но что говорил Аристотель, давая свое определение движение как энтелехии?

Конечно, определение Аристотеля есть круговое; энтелехия есть некое существование-в-действии; и поэтому сказать «движение есть энтелехия (задействованной) возможности» подразумевает, что «движение есть действие движущегося»; а сказать так – все равно, что дать такое «круговое» определение движения, как «движение есть движение» или «движение есть изменение» (ибо движение в предельно-общем философском понимании и есть изменение в этом же понимании.)

Однако, Аристотель не только фактически дает подобное «круговое» определение; он ещё использует и «ключевое» слово «энтелехия», раскрывающее дополнительные черты того, что такое есть движение, говорящее о том, какой, по мнению Аристотеля, «характер» имеет движение. Когда Аристотель говорит о движении как энтелехии возможности именно как возможности, то он подразумевает при этом, что:

 

(i) Существование-в-движении выступает в качестве цели для того, что осуществляет это существование-в-действии (движение есть одно из действий); и движущееся, будучи в этом существовании-в-движении, выражает при этом свое существование в состоянии достигнутости этой завершённости.

(ii) Существование-в-движении имеет длительный, сохраняющийся характер и, будучи таковым, не может иметь места в «точке времени», имеющей нулевую длительность, и, соответственно, как ясно может иметь место только лишь при переходе через эту «точку времени» в некоторой ее окрестности, имеющей ненулевую длительность (при этом при движении не исключается возможность скачка в «точке времени».)

(iii) Существование-в-движении связано с некоей возможностью, имеющейся для движущегося, которая при наличии движения обязательно есть задействованная возможность.

 

Аристотелевское определение движения, образно говоря, – это не только «круговое определение само по себе», но ещё и «взгляд на движение через энтелехию и потенциальность». Поэтому придется согласиться, что сказать «движение есть движение» или «движение есть действие движущегося» – совсем не то же, что сказать «движение есть энтелехия возможности именно как возможности».

Аристотелевское определение раскрывает связь движения с такими важнейшими понятиями в его философии, как энтелехия (энергия), потенциальность, задействованность и незадействованность потенциальности, раскрывает связь с движением как тем, что понимается как длящееся и сохраняющееся; движение, следовательно, невозможное в «точке времени»; оно бесконечно делимо во времени на ненулевые длительности. И когда кто-то говорит «движение есть движение (и, будучи таковым, не есть покой)», то логично спросить его: какие ещё понятия он использует в своей философии (метафизике) для описания наблюдаемого им, и как движение связано со всем этим?

Здесь же приведем ряд других фрагментов, в которых Аристотель тоже дает определение движения через энтелехию (энергию).

 

            В «Физике» Аристотель дает определение движению через энтелехию следующим образом:

«энтелехия существующего в возможности как именно такового есть движение» (Физика 201a 10‑11), «энтелехия существующего в возможности, как способного двигаться, есть движение» (Физика 201a 27‑29), «энтелехия возможного как возможного есть движение» (Физика 201b 4‑5)

 

[AristotleG, volI, Физика 201а 10‑11]

<нц>

το δυνάμει ντος ντελχεια, τοιοτον, κνεσς στιν

энтелехия существующего в возможности как именно такового есть движение

<кц>

<кп2>

 

Этот же фрагмент в [AristotleR] в несколько большем объеме приводится ниже; здесь, как видим, «энтелехия» неправильно переведена как «действительность», тогда как имеется в виду «существование-в-цели».

 

[AristotleR, т. 3, Физика, кн. III, гл. I, с. 104,Физика, 201а 10‑15]

({} – наши вставки)

<нц>

А так как в каждом роде мы различали [существующее] в действительности το μν ντελεχείᾳ и {существующее} в возможности το δ δυνμει, то движение κνεσς есть действительность ντελχεια существующего в возможности δυνμει ντος, поскольку [последнее таково]; например, [действительность {то есть, на самом деле — энтелехия}] могущего качественно изменяться, поскольку оно способно к такому изменению, есть качественное изменение; [действительность {то есть, на самом деле — энтелехия}] способного к росту и к противолежащем — убыли (ибо общего имени для того и другого нет) есть рост и убыль; [действительность {то есть, на самом деле — энтелехия}] способного возникать и уничтожаться — возникновение и уничтожение, способного перемещаться — перемещёние.

<кц>

<кп2>

 

 

Перед тем, как перейти к следующему фрагменту, необходимо сделать отступление.

Аристотель считал, что при обычных воздействиях, производящих движение, активная сторона взаимодейсвия может производить движение не только в пассивной стороне, но и в себе самой; в последнем случае то, что составляет «активную сторону» также рассматривается и как иное по отношению к самому себе, а именно, как «пассивная сторона». При этом также Аристотель считал, что существует «недвижимый двигатель», который приводя в движение иное, не приводит в движение себя (и при этом иное не может подвигнуть его) и, таким образом, он не выступает также и как «пассивная сторона», являющаяся «иным» по отношению к себе самому.

Говоря об обычных взаимодействиях, следует сказать, что как одно тело действует на другое, выступая в активной роли, так и другое – на первое, также выступая в активной роли; соответственно, и первое и второе тела при обычных взаимодействиях должны выступать оба и в пассивной роли: пила пилит дерево; пила выступает в активной роли, а дерево в пассивной; но ведь при этом дерево затупляет зубья пилы; при этом дерево выступает в активной роли, а пила – в пассивной; изменение, движение, производит не только пила в дереве, но и дерево в пиле.

Из сказанного должно быть ясно, что когда при взаимодействии мы говорим только лишь об одной стороне, как об исключительно активной, то мы упрощаем ситуацию.

 

[AristotleG, volI, Физика 201а 27‑29]

({} – наши вставки)

<нц>

δ το δυνάμει ντος, ταν ντελεχείᾳ ὂν ἐνεργῇ αὐτὸ ἄλλο, κινητν, κνεσς στιν

А энтелехия существующего в возможности, когда существующее {в возможности} действует или на себя {, рассматриваемого при этом в качестве иного, которое воспринимает воздействие,} или на иное, как {существующего в возможности,} способного двигаться, есть движение.

<кц>

<кп2>

 

Этот же фрагмент в [AristotleR] в несколько большем объеме приводится ниже; как видно, «энтелехия» неверно переведена как «действительность», тогда как имеется в виду энтелехия, «существование-в-завершённости». Кроме того, отметим, что вместо слов приведенной выше фразы «или на себя, или на иное» (« αὐτὸ ἄλλο») в [AristotleR] стоят совсем другие по смыслу слова — «но не само по себе, а»; это вызвано тем, что переводчик в [AristotleR] за основу взял греческий текст другого списка (кодекса) «Физики», нежели чем тот, который был взят за основу в [AristotleG] (смотри в [AristotleG] разночтения между списками).

 

[AristotleR, т. 3, Физика, кн. III, гл. I, с. 105, Физика, 201а 25‑35],

греческие слова согласно [AristotleG]

<нц>

а действительность ντελεχείᾳ существующего в возможности δ το δυνάμει ντος, когда [оно] проявляет деятельность ἐνεργῇ, но не само по себе, а поскольку способно к движению κινητν, и есть движение κνεσς. Я говорю «поскольку» вот в каком смысле. Медь есть статуя в возможности δυνάμει, однако действительность ντελχεια меди, поскольку она медь, не есть движение κνεσς: ведь не одно и то же быть медью и быть в возможности δυνάμει чем-то способным к движению κινητ, так как, если бы это было прямо и по определению то же самое, то действительность ντελχεια меди как таковой была бы движением κίνησις, но это, как сказано, не то же самое.

<кц>

<кп2>

 

Из приведенного фрагмента [AristotleG, volI, Физика 201а 27‑29] вполне можно получить определение для общего случая: надо убрать слова, которые сужают сказанное только лишь для того случая, когда тело рассматривается исключительно как активная сторона, которая действует или на иное, или на себя как иное; в результате получим:

 

энтелехия существующего в возможности, как способного двигаться, есть движение.

 

            Именно на такое определение, полученное из фрагмента [AristotleG, volI, Физика 201а 2‑-29], мы будем ссылаться, когда будем говорить об определении движения, содержащемся в указанном фрагменте; при этом всегда следует помнить, что в указанном фрагменте в действительности написано несколько иное.

 

[AristotleG, volI, Физика 201b 4‑5]

<нц>

τοῦ δυνατοῦ, δυνατόν, ἐντελέχεια φανερὸν ὅτι κίνησίς ἐστιν

явно, что энтелехия возможного как возможного есть движение

<кц>

<кп2>

 

Этот же фрагмент в [AristotleR] приводится ниже; как видно, «энтелехия» неверно переведена как «действительность», тогда как имеется в виду «существование-в-завершённости». Кроме того, сам текст этого фрагмента в [AristotleR] несколько смещён вниз – он находится в блоке, пронумерованном как 5‑10, тогда как в [AristotleG] номера соответствующих строк 4‑5.

[AristotleR, т. 3, Физика, кн. III, гл. I, с. 105, Физика 201b 5‑10],

греческие слова согласно [AristotleG]

<нц>

Очевидно, что движение κίνησίς есть действительность ἐντελέχεια возможного δυνατοῦ, поскольку оно возможно δυνατόν.

<кц>

<кп2>

 

Сделаем ряд замечаний.

Из аристотелевского определения «движение есть энтелехия (энергия)…», поскольку энтелехия есть «существования-в-завершённости», а энергия – «существование-в-действии», следует понимание движения как «существования-в-движении» – «существования-в-движении» чего-то; движение неразрывно связано с этим чем-то, будучи именно его движением; и не может быть существования-в-движении «самого по себе», без того, что существует-в-движении.

Конечно, движение чего-то есть существование чего-то в движении, и существование чего-то в движении можно назвать движением этого чего-то; однако когда мы говорим «движение чего-то», то мы более склонны «отделять движение от движущегося» — то есть, представлять движение как нечто, существующее отдельно от движушегося, тогда как не может быть движения без движущегося, чьим движением оно является.

Когда же мы говорим о «существовании-в-движении» чего-то, то мы менее склонны делать подобное.  Проще говоря: фраза «движение чего-то» воспринимается по принципу того, как воспринимаются фразы вроде «одежда такого-то»; фраза же «существование-в-движении» чего-то воспринимается по принципу того, как воспринимаются фразы вроде «существование-в-радости»; когда же говорится о «существовании-в-радости» или о «существовании-в-изумлении», то, как интуитивно ясно, нет никакой радости радующегося, обладающей самостоятельным существованием, отличным от существования радующегося.

Аналогично можно сказать о покоящемся и покое. Ведь покой – тоже определенная энтелехия (энергия).

 

Как ясно из определения энтелехии, ни движение, которое есть энтелехия, ни покой, который также есть энтелехия, не могут осуществляться «в точке времени» – то есть, в нулевую длительность. И то, и другое может осуществляться лишь при переходе через эту точку, в некоторой ее окрестности ненулевой длительности.

 

Когда движущееся движется, то каждому моменту — то есть, каждой «точке времени», — соответствует свое состояние (позиция); как ясно из того, что движение опредеятся как энтелехия, движения не может быть «в позиции»; движение может быть при переходе через определенную позицию, когда имеется множество позиций как некая «окрестность» той позиции, которую «переходят»; и этой «окрестности» соответствует окрестность той точки времени, через которую осуществляется переход. (Здесь, повторим, мы не отвергается возможность скачкообразных изменений при движении.)

Скажем то же самое несколько иначе.

При движении движущееся тело проходит через упорядоченную последовательность состояний (положений). Каждой такое состояние (положение) связывают с некоторой «точкой времени», которая не есть делимая длительность времени. Движение не может иметь место применительно к точке времени и, следовательно, применительно к одному такому положению, ибо движение есть нечто длящееся. (Как ясно, применительно к «точке времени» не может быть также и покоя; хотя покоящееся тело и занимает в процессе покоя одно определенное пространственное положение, одно и то же для всех моментов времени, но при этом процесс покоя есть нечто длящееся во времени.) Поэтому когда мы привязываем движение к определенной «точке времени» то сделать это можно никак не иначе, как говоря об окрестности этой точки, обладающей ненулевой длительностью; иначе говоря, мы говорим не о «движении в точке времени», но о «движении при переходе через точку времени», подразумевая некую окрестность этой точки; соответственно, мы говорим не о «движении в пространственном  положении», а о «движении при переходе через определенное пространственное положение, которое имеет место «в некоторой окрестности данного положения, соответствующего «точке времени t»».

Аналогично можно сказать и об энтелехии покоя.

 

Далее мы упомянем о том, что движение как энтелехию можно представить как то, что собрано из частей, из «маленьких» энтелехий, связанных с движением при переходе через момент времени в некоторой окрестности этого момента; все такие части имеют, как ясно, ненулевую длительность. Ссуществляя одну такую «маленькую» энтелехию, тело, вещиь, имеет предрасположенность к осуществлению некоей последующей «маленькой» энтелехии, устремлено к её осуществлению. Это представление основано на толковании аристотелевского определения движения Фомой Аквинским.

Когда имеет место движение при переходе через момент времени t1 в некоторой окрестности этого момента, то всегда можно указать некий момент в будущем – t2, при переходе через который в его окрестности в будущем также будет происходить движение; и, поскольку эти моменты отличны, то для них всегда можно подобрать непересекающиеся окрестности; поскольку при движении при переходе через данный момент t1 всегда можно указать нетождественный ему момент t2, при переходе через который будет тоже осуществляться движение, то эту ситуацию можно интерпретировать и таким образом: движение в момент t2, существующее сейчас в возможности, есть та цель, к которой устремлено имеющееся сейчас движение – движение при переходе через момент t1 (то есть, существование-в-движении при переходе через t1 устремлено к существованию-в-движении при переходе через t2; иными словами можно сказать не «устремлено», а «имеет предрасоположенность», «имеет предназначенность», «предупорядочено»).

Как ясно, когда имеется движение при переходе через заданный момент времени, то всегда можно указать не только последующий момент времени, при переходе через который будет имеется движения, но и предшествующий.

 

Ниже приведем ещё ряд фрагментов из «Физики» Аристотеля, касающихся движения.

 

[AristotleR, т. 3, Физика, кн. III, гл. I, с. 103, Физика 200b 15‑25)]

<нц>

Так вот, движение, по всей видимости, есть [нечто] непрерывное, а бесконечное проявляется прежде всего в непрерывном; поэтому, определяя непрерывное, приходится часто пользоваться понятием бесконечного, так как непрерывное бесконечно делимо. Кроме того, движение невозможно без места, пустоты и времени.

<кц>

<кп2>

 

 

[AristotleR, т. 3, Физика, кн. III, гл. I, сс. 103-104, Физика 200b 30 ‑ 201a 5)]

<нц>

Но движения помимо вещей не существует: ведь все меняющееся меняется всегда или в отношении сущности, или [в отношении] количества, или качества, или места, а ничего общего, как мы сказали, нельзя усмотреть в вещах, что не было бы ни определённым предметом, ни количеством, ни качеством, ни какой-либо другой категорией. Так что если, кроме указанного, нет ничего сущего, то и движение и изменение ничему иному не присущи, кроме как указанному.

<кц>

<кп2>

 

10. Каким образом ставшее может быть задействованной возможностью, оставаясь этим ставшим

 

Возможно, для кого-то будет затруднительно понять, каким образом ставшее может быть задействованной возможностью («ставшее есть возможность»), оставаясь этим же самым ставшим; ибо само слово «ставшее» подразумевает некую неподвижность, а задейстованная возможность связана с движением; в этой главе мы приведем ряд примеров, которые поясняют, что ставшее может быть возможностью.

Тело взрослой живой рыбы есть ставшее – то есть, совершенно, полностью воспринявшее форму взрослой живой рыбы. Существование-ставшим можно рассматриваеть как завершённость для существования тела взрослой живой рыбы. Следовательно, в контексте этой цели, о действиях покоя или же движения, осщуествляемых как выражение существования в состоянии достигнутости этой завершённостей, можно говорить как об энтелехиях или, иначе, энергиях.

Тело живой рыбы постоянно осуществляет метаболизм: для тела-сейчас вот этой вот рыбы имеется возможность состоять совсем из других атомов (скажем, через пять лет), нежели чем те, из которых это тело состоит сейчас. Согласно терминологии Аристотеля, в отношении метаболизма тело вот этой вот рыбы есть возможность. И существование взрослой рыбы как ставшего, связано с осуществлением им такой энтелехии, как метаболизм. Итак, тело взрослой живой рыбы есть возможность – причем задействованная возможность.

Итак, ставшее «покоится» лишь в смысле постоянства в обладании определенной формой, но сама эта форма может быть такова, что подразумевает наличие движения как своего естественного проявления. И если обладание такой формой выступает в качестве цели, то подобные движения являются энтелехиями этого ставшего; и при этих движениях ставшее продолжает существовать как «то же самое ставшее», не претерпевшее изменения своей формы.

 

11. Проблема «кругового» определения терминов и аристотелевское определение движения

 

Когда мы определяем какой-либо термин, то мы стремимся выразить его через уже хорошо известные другие термины; если мы определяем какой-то термин «через самого себя», когда мы говорим «то-то есть….» и после «есть» используем термин «то-то» – возможно, неявно, –—то одно из наиболее вероятных предположений, которое мы должны сделать, когда обнаружим подобное — это то, что мы неправильно определили термин; то есть, предположить, что само такое определение несёт в себе серьезный изъян и не есть «истинное» определение.

Подобное определение термина «через себя» называется также «круговым».

Иногда такое «круговое» определение может быть завуалированным — когда в нем используются слова, которые фактически являются синонимами слова, которым мы обозначаем определяемое или же, будучи в своем значении «более широкими», уже включает определяемое в себя как «более узкое» по сравнению с тем, что они обозначают, и при этом сами имеют «круговое определение». Например: изменение в философском смысле — «изменение вообще» — это ничто иное, как синоним движения в философском же смысле — «движения вообще»; аналогичный смысл могут имеют слова «перемещёние», «переход»; если мы определяем «движение вообще» как «изменение вообще», то мы даем «круговое» определение движения; если же мы говорим о движении в пространстве, а не о движении вообще, и определяем это движение в пространстве через «изменение вообще», подразумевая при этом, что «„изменение вообще‟ есть „изменение вообще‟» (и, следовательно, будучи таковым, не есть «постоянство вообще»), то это пример того, когда мы используем «более широкое» определение, которое включает в себя «движение в пространстве» как более узкое; при этом, как сказано, такое «более широкое» определение само имеет «круговое определение».

Оказывается, что подобные «круговые» определения вполне возможны; и таковые существуют в действительности. Поэтому, встретив «круговое» определение, можно также предположить, что мы имеем дело с вполне допустимым и правильным определением. Подобное «правильное» определение «через себя» или через собственные синонимы — а также, добавим, через противопоставление своей противоположности (как, например, противопоставление причины и следствия при их определении) –—свидетельство о том, что мы имеем дело с предельно-общими понятиями, используемыми для восприятия и описания сущего; подобные понятия просто нельзя выразить иначе на нашем языке, применительно к нашему мышлению.

Разумеется, если мы встретились с «круговым» определением, то надо попытаться его исправить так, чтобы оно стало некруговым, предположив, что мы ошиблись; но если подобное «исправление» никак не получается, то с большой степенью вероятности следует предположить, что, возможно, мы имеем дело с предельно-общими понятиями, используемыми для восприятия и описания сущего и, таким образом, дело тут не в «неумелости» философа (метафизика), а в ограниченности разума и восприятия.

Используемое нами толкование аристотелевского определения движения как энтелехии подразумевает, что это определение – «круговое»; мы об этом выше говорили явно; разбираемое ниже толкование Росса-Маймонида-Аверроэса также явным образом подразумевает, что это определение — «круговое». Но были и попытки представить аристотелевское определение движения как «некруговое»; это, например, разбираемые ниже толкования Фомы Аквинского и Joe Sachs’а; в действительности, однако, как увидим, и эти толкования таковы, что делают аристотелевское определение движения «круговым» — просто это не слишком заметно «с первого взгляда».

 

Подобные безуспешные попытки истолковать аристотелевское определение движения как энтелехии в «некруговом» смысле, по-видимому, свидетельствуют в пользу тог, что понятие «движение» есть одно из предельно-общих понятий, используемых для восприятия и описания сущего; и, следовательно, для него принципиально возможно лишь «круговое» определение.

 

12. Трудности в понимании аристотелевского определения движения как энтелехии

 

Главная трудность в понимании аристотелевского определения движения как энтелехии заключается в том, чтобы определить — что же именно подразумевает Аристотель под «возможностью» или, иначе говоря, под «существующим в возможности». Если под этим не понимать некий предмет, существующий в действительности, для которого имеется определенная возможность, и который, вследствие этого, сам называется «возможностью», — как это делаем мы, — а понимать возможность в смысле «то, что не есть действительность, но может стать действительностью при определённых условиях», то можно придти к множеству недоумений. Все разбираемые ниже толкования аристотелевского определения движения понимают под возможностью именно последнее.

Вторая трудность заключается в том, что толкующий может противопоставлять движение и энтелехию (энергию), отождествляя осуществление энтелехии с покоем. (Но ведь движение, как говорит Аристотель, само по себе есть энтелехия (энергия)!)

Как говорилось, Аристотель вводит понятия движения и энергии во фрагменте [Аристотель2002, Метафизика, кн. IX, гл. VI, сс. 288‑289, Метафизика 1048b 15‑35]. Здесь, по Аристотелю и движения, и энергии суть разновидности действий.

Таким образом, здесь Аристотель противопоставляет движение и энергию. Однако это неверно, ибо в других местах Аристотель сам же определяет движение как энергию (и как энтелехию). Поэтому правильно не противопоставлять движение энергии, а говорить об «энергийных действиях» и «неэнергийных действиях». К тому же, как говорилось, вещь может осуществлять энергию, будучи бездвижной, просто осуществляя своё существование.

Итак, вернемся к аристотелевскому определению движения как «актуальности потенциальности именно как потенциальности» (то есть «энергии (или энтелехии) возможности именно как возможности»). Если потенциальность в нём понимать как возможность в смысле «то, что может произойти при определённых условиях», а под актуальностью — собственно энтелехию или энергию и считать, что движение и энтелехия противопоставлены, то, толкуя сказанное в определении буквально, можно сделать два парадоксальных и несущих в себе противоречие вывода. (Говоря об этих выводах, мы следуем [Sachs 2005].) Первый вывод заключается в том, что при таких допущениях мы должны согласиться с тем, что «движение есть покой» ([Sachs 2005]: «motion is rest»); второй вывод заключается в том, что мы должны согласиться с тем, что  потенциальность есть актуальность – то есть, с тем, что возможность есть энтелехия:  «потенциальность, которая должна быть, как минимум, отсутствием актуальности,  в то же время  есть та самая актуальность, лишённостью которой она, потенциальность, является» ([Sachs 2005]:  «a potentiality, which must be, at a minimum, a privation of actuality, is at the same time that actuality of which it is the lack»)

Первый вывод очевидным образом явствует из того, что движение названо энтелехией (актуальностью) – «движение есть энтелехия (актуальность)».

Второй вывод  следует из того, что в аристотелевском определении движения говорится об «энтелехии существующего в возможности» («энтелехии возможности», «актуальности потенциальности»); следовательно, в возможности (потенциальности) должна присутствовать энтелехия (актуальность) или же вообще эта возможность должна быть ничем иным, как самой энтелехией (актуальностью).

Что касается первого вывода, то его противоречивость очевидна: движение не есть покой.

Что касается второго вывода, то, поскольку существующее в возможности не существует в действительности, оно вообще не может действовать – то есть, вообще не может осуществлять никакую энтелехию; и, следовательно, говорить об энтелехии возможности бессмысленно.

Тот, кто ошибочно противопоставляет движение и энтелехию мог бы выдвинуть также следующий довод: находящееся в движении не осуществляет энтелехию, а осуществляющее энтелехию, не находится в движении; одно и то же тело не может и осуществлять энтелехию, и находится в движении; следовательно, движение не есть энтелехия. Joe Sachs пишет: «Если одна и та же вещь не может быть в одном и том же отношении и актуальностью (то есть, осуществлять определенную энтелехию) и, вместе с тем, переходом к актуальности (то есть, осуществлять переход к состоянию, в котором она осуществляет упомянутую энтелехию), то ясно, что рассматриваемое движение есть именно упомянутый переход, а актуальность (энтелехия) есть то, что не есть этот переход.» ([Sachs 2005]: «If the same thing cannot be in the same respect both an actuality and a transition to actuality, it is clearly the transition that motion is, and the actuality that it isn’t»).

Но тогда движение уже будет не «актуальностью потенциальности именно как потенциальности», а «актуализацией» («энтелехизацией», «энергизацией»)

Ниже будет приведен ряд толкований аристотелевского определения движения как энтелехии. Разбирая эти толкования, всегда помните о тех трудностях толкования этого определения, о которых мы говорили в этой главе.

 

13. Аристотелевское определение движения как энтелехии в толковании Росса-Маймонида-Аверроэса

 

Подход Росса-Маймонида-Аверроэса к пониманию аристотелевского определения движения заключается в том, что слова аристотелевского определения рассматриваются как ошибочные или неточные: Аристотель ошибся и неправильно использовал слово «энтелехия» («актуальность»), тогда как на самом же деле необходимо было сказать не «энтелехия» («актуальность») а «переход к энтелехии» («переход к актуальности»), или, иначе говоря, «энтелехизация» («актуализация»): «движение есть энтелехизация существующего в возможности».

Под возможностью же понимается «то, что не есть действительность, но может быть (стать) действительностью при определённых условиях».

Согласно такому пониманию движение есть то, после чего следует энтелехия (актуальность) и при этом движение – если отбросить упоминание о том, что после него следует — то есть, энтелехию, — рассматривается и определяется как переход и изменение.

Как видим, здесь движение и энтелехия противопоставлены друг другу – со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Это, конечно (как справедливо отмечает Joe Sachs), «круговое» определение («определение через себя само») ибо здесь, по сути, движение (в его философском понимании) определяется через собственные синонимы.

Сторонником такого взгляда на движение являлся Дэвид Росс (David Ross), переводчик и комментатор трудов Аристотеля; также сторонниками аналогичных взглядов на движение можно назвать средневековых авторов Маймонида и Аверроэса. Процитируем Joe Sachs’а:

 

[Sachs 2005]

<нц>

Sir David Ross, certainly the most massively qualified authority on Aristotle of those who have lived in our century and written in our language, the man who supervised the Oxford University Press’s forty-five year project of translating all the works of Aristotle into English, in a commentary, on Aristotle’s definition of motion, writes: “entelecheia must here mean ‘actualization,’ not ‘actuality’; it is the passage to actuality that is kinesis” (Physics, text with commentary, London, 1936, p. 359). In another book, his commentary on the Metaphysics /2, Ross makes it clear that he regards the meaning entelecheia has in every use Aristotle makes of it everywhere but in the definition of motion as being not only other than but incompatible with the meaning “actualization.” In view of that fact, Ross’ decision that “entelecheia must here mean ‘actualization’” is a desperate one, indicating a despair of understanding Aristotle out of his own mouth. <…>

Ross’ full account of motion as actualization (Aristotle, New York, 1966, pp. 81-82) /3 cites no passages from Aristotle, and no authorities, but patiently explains that motion is motion and cannot, therefore, be an actuality. There are authorities he could have cited, including Moses Maimonides, the twelfth century Jewish philosopher who sought to reconcile Aristotle’s philosophy with the Old Testament and Talmud, and who defined motion as “the transition from potentiality to actuality,” and the most famous Aristotelian commentator of all time, Averroes, the twelfth century Spanish Muslim thinker, who called motion a passage from non-being to actuality and complete reality

Сэр Дэвид Росс, безусловно имеющий самое широкое признание как авторитетный исследователь трудов Аристотеля среди тех, кто жил в нашем столетии и писал на нашем языке, человек, который руководил сорокапятилетним проектом издательства «Oxford University Press» по переводу всех трудов Аристотеля на английский язык, в своем комментарии на аристотелевское определение движения пишет: «слово «энтелехия» должно здесь означать «актуализацию» («энтелехизацию»), а не «актуальность» («энтелехию»); кинезис (движение) есть именно переход к актуальности (энтелехии)» (Physics, text with commentary, London, 1936, p. 359)1. В другой книге, в своем комментарии на «Метафизику»2, Росс ясно показывает, что он считает, что во всех тех случаях, когда Аристотель использует термин «энтелехия» — за исключением тех случаев, когда дается определение движения, — он использует этот термин не только в ином смысле, чем «актуализация» («энтелехизация»), но и в смысле, несовместимом с «актуализацией» («энтелехизацией»). В свете этого факта решение Росса, заключающееся в том, что при определении движения ««энтелехия» должна здесь означать «актуализацию» («энтелехизацию»)» является решением, принятым в безвыходном состоянии, свидетельствующем о том, что комментатор Аристотеля отчаялся понять смысл того, что сказал Аристотель собственными устами…

Когда Дэвид Росс в полном виде приводит свою трактовку движения как актуализации (энтелехизации) (Aristotle, New York, 1966, pp. 81‑82)3 то при этом он не цитирует ни одного места из Аристотеля и никаких авторитетов, которые подтвердили бы его взгляд, но только лишь с упорством объясняет, что движение есть движение и, следовательно, не может быть актуальностью (энтелехией). При этом, однако, имеются авторитеты, которых он должен бы был процитировать в защиту своего мнения – включая Моше Маймонида, иудейского философа двенадцатого столетия, который пытался найти путь примирения аристотелевской философии с Ветхим Заветом и Талмудом и который определял движение как «переход из потенциальности (возможности) в актуальность (энтелехию)», а также самого известного комментатора Аристотеля всех времен — Аверроэса, испанского мусульманского мыслителя двенадцатого столетия, который называл движение переходом от несуществования к актуальности (энтелехии) и полной, совершенной реальности. 

<кц>

1. Имеется в виду следующая книга: W.D. Ross. Aristotle's Physics. A Revised Text with Introd. and Commentary by W.D. Ross. — New York: Clarendon Press, 1936; в списке литературы идет как [Ross1936].

2. Имеется в виду следующая книга: W. D. Ross. Aristotle's Metaphysics. In 2 vols. — Oxford: Clarendon Press, 1924; в списке литературы идет как [Ross1924]

3. Имеется в виду следующая книга: W. D. Ross, Aristotle. — London: Methuen; New York: Barnes & Noble, 1966; в списке литературы идет как [Ross1966]

<кп2>

 

По поводу подобных мнений Joe Sachs замечает — в том аспекте, который касается неправильного использования слов:

 

[Sachs 2005]

<нц>

Of course it is possible that Aristotle meant what Descartes said, but simply used the wrong word, that he called motion an entelecheia three times, at the beginning, middle, and end of his explanation of what motion is, when he really meant not entelecheia but the transition or passage to entelecheia. Now, this suggestion would be laughable if it were not what almost everyone who addresses the question today believes.

Конечно, возможно, что Аристотель подразумевал то, что сказал Декарт, но просто использовал неправильное слово, когда трижды назвал движение энтелехией – в начале, середине и конце своего объяснения того, что есть движение, тогда как в действительности он подразумевал не энтелехию, но перемещёние или переход к энтелехии. И вот, такое предположение, как предполагается, должно было бы вызывать смех – если бы он не было тем, чему придает достоверность почти всякий, кто обращается к вопросу о том, что такое движение.

<кц>

<кп2>

 

Несмотря на распространенность подобного мнения, Joe Sachs, как видим, отвергает его. Он также замечает по подводу мнения David Ross’а (и, очевидно, также по поводу мнений, аналогичных этому): «Это не перевод или интерпретация, а пластическая хирургия» ([Sachs 2005]: «It is not translation or interpretation but plastic surgery».

 

При означенном подходе слова «именно как существующего в возможности» в Аристотелевском определении движения как «энтелехии существующего в возможности именно как существующего в возможности» вообще остаются без внимания, а они, как мы видели, достаточно важны.

 

14. Предварительные замечания по терминологии, используемой Фомой Аквинским, и по его пониманию движения

 

Поскольку мы говорим о толковании аристотелевского определения движения «движение есть актуальность потенциальности именно как таковой», то сперва следует сказать подробнее, что здесь понимал под актуальностью и под потенциальностью (существующим в потенциальности) Фома Аквинский.

Перед тем как перейти к обсуждению потенциальности и актуальности в понимании Фомы, заметим, что он считал движение противопоставленным энтелехии со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Под потенциальностью Фома понимал «возможность» в смысле «то, что не есть действительность, но что может быть (стать) действительностью при определённых условиях». При этом он считал, что эта возможность частично, несовершенно может существовать в действительности: кусок мрамора, над которым работает скульптор, ещё не закончив своей работы, уже сейчас, в действительности, есть «несовершенная», «частичная» законченная статуя; то есть, строительный материал для статуи, существующий в действительности в процессе ваяния, в этой же действительности, по Фоме, есть частично, несовершенно существующая готовая статуя.

Как ясно из сказанного, согласно Фоме, потенциальность может иметь тот аспект, ту сторону, которая связана с частичным и несовершенным существованием этой потенциальности в действительности.

«Актуальность» же, о которой говорится Аристотелем в его определении движения, всегда, по мнению Фомы есть «несовершенная, неполная актуальность (энтелехия)» – причем актуальность (энтелехия) именно существующего в возможности как ставшего — в смысле: как совершено и  полностью принявшего форму; это есть актуальность именно существующего в возможности, а не существующего в действительности, ибо в действительности имеет место движение, связанное с несовершеноством воспринятой формы, а оно (движение) не может выражать актуальность (энтелехию).

Повторим: если строго следовать Фоме, то тот кусок мрамора, над которым сейчас работает скульптор — это не или, по крайней мере, не только строительный материал для статуи, находящийся в процессе «строительства», это уже сейчас частичная, несовершенная готовая статуя, существующая в возможности как ставшее, то есть, как совершенно воспринявшее форму.

Поскольку же существующее в возможности может присутствовать в действительности лишь частично (ибо если оно присутствует полностью, то уже не есть существующее в возможности), актуальность (энтелехию) возможности, когда эта возможность уже частично присутствует в действительности, Фома называет «несовершенной».

Но это какой-то не совсем логичный подход: то, что существует в возможности, не существует в действительности вообще – то есть, в том числе и частично или несовершенно. Если что-то не существует в действительности, но существует в возможности, то в действительности существует не само это что-то «частичным» или «несовершенным» образом, а своеобразный «зародыш», «семя» этого что-то — то, что Аристотель называл «возможностью» в специально предназначенном для этого смысле, не в том смысле «потенциальности», который в своем толковании использует Фома.

Поскольку же возможность в том, смысле, который использует здесь Фома, не может существовать в действительности, то бессмысленно говорить о ее «несовершенной энтелехии», имеющей место в действительности.

 

Как сказано, Фома Аквинский использует термин «несовершенная энтелехия». Скажем подробнее, что под этим подразумевается. Предположим, воду, имеющую комнатную температуру хотят нагреть до температуры кипения. Здесь вода, уже нагретая до кипения, вода, существующая-кипящей — это вода, совершенно, полностью воспринявшая форму и, соответственно, осуществляющая энтелехию ставшего; вода при комнатной температуре, которая ещё не нагревается, тоже осуществляет энтелехию ставшего; и этой энтелехии также соответствует своя полностью, совершенно воспринятая форма. Пусть мы начали процесс нагревания, нагрели воду до шестидесяти градусов и прекратили нагревание; вода, «существующая-шестидесятиградусной-не-находясь-в-процессе-нагрева», также осуществляет энтелехию ставшего, которой соответствует некая своя совершенно, полностью воспринятая форма.

(Напомним, Фома противопоставлял движение и энтелехию со всеми вытекающими отсюда последствиями — отсюда и «множество «форм»» одной и той же (жидкой) воды, рассматриваемой в «температурном» аспекте.)

Вода при комнатной температуре, в то время, когда ещё не было нагрева, согласно Фоме Аквинскому, уже осуществляла в несовершенном виде энтелехию ставшего кипящей воды, — ту энтелехию, которой соответствует полностью, совершенно воспринятая форме.

Вода, нагретая до шестидесяти градусов, когда она не находится в процессе нагрева (процесс прерван), также осуществляет в несовершенном виде энтелехию ставшего кипящей воды — ту энтелехию, которой соответствует полностью, совершенно воспринятая форма.

Но при этом и когда вода находится в процессе нагрева от комнатной температуры до шестидесятиградусной она, согласно Фоме Аквинскому, также в несовершенном виде осуществляет энтелехию ставшего кипящей воды – несмотря на то, что осуществляемая сейчас ею энтелехия есть энтелехия становящегося, а не ставшего, и, соответственно, такой энтелехии становящегося соответствует несовершенно воспринятая форма (в данном случае это несовершенно воспринятая форма шестидесятиградусной воды), а энтелехии ставшего соответствует совершенно воспринятая форма (будь это энтелехия шестидесятиградусной или стоградусной воды, «покоящейся» в смысле постоянства температуры во времени).

Из приведенного примера понятие «несовершенная энтелехия», используемое Фомой Аквинским, достаточно ясно. Повторим: по мнению Фомы, «несовершенная, неполная актуальность (энтелехия)» — это актуальность (энтелехия) именно существующего в возможности как ставшего, то есть, как совершено и  полностью принявшего форму; это есть актуальность именно существующего в возможности, а не существующего действительности — хотя это существующее в возможности и может иметь аспект частичного существования в действительности.

Как ясно из приведенного выше примера, то, что осуществляет «несовершенную энтелехию» может как находится в движении, так и не находится. Следовательно, надо различать «несовершенную энтелехию» становящегося, осуществляемую в состоянии несовершенной воспринятости формы и «несовершенную энтелехию» ставшего, осуществляемую в состоянии совершенной воспринятости формы.

Осуществление «несовершенной энтелехии», связанной с несовершенно воспринятой формой, очевидным образом для Фомы Аквинского связано с изменением — то есть, с «движением вообще»; то, что осуществляет именно такую несовершенную энтелехию, находится в изменении и всё, что изменяется осуществляет именно такую несовершенную энтелехию.

 

Из сказанного выше должно быть ясно, что для понимания аристотелевского определения движения в толковании его Фомой Аквинским достаточно рассмотреть  лишь один-единственный элементарный переход от одной энтелехии ставшего к другой энтелехии ставшего через энтелехию становящегося. При этом, когда тело осуществляет исходную энтелехию ставшего, другая энтелехия ставшего имеется для этого тела как возможность; но эта же энтелехия имеется для него как возможность и тогда, когда тело находится в процессе становления; чтобы различать эти два случая в первом случае, помимо термина «возможность» Фома Аквинский также использует термин «чистая возможность» («чистая потенциальность»);

Следовательно, по терминологии Фомы Аквинского различаемые выше случаи «несовершенной энтелехии» можно назвать «случай несовершенной энтелехии, когда имеется чистая потенциальность», и «случай несовершенной энтелехии, когда не имеется чистой потенциальности». Эту самую несовершенную энтелехию, при осуществлении которой имеется «чистая потенциальность» соответствующей совершенной энтелехии, подразумевающей совершенную, полную воспринятость формы, Фома Аквинский называет также «основанием для движения» — в смысле: «основанием, с которого может начаться изменение, становление».

Как ясно, когда Фома Аквинский разделяет «чистую потенциальность» и «потенциальность, не являющуюся чистой», то он говорит ни о чем ином, как о, соответственно, том, что мы называем «незадействованной потенциальность» и «задействованной потенциальность».

 

Фома Аквинский, следуя Аристотелю, рассматривает движение как составленное из частей, имеющих ненулевую длительность; «простейшей» частью такого движения является часть, связанная с малой, но ненулевой длительностью, «привязанной» к некоторой «временной точке»; это «простейшее» движение имеет место при переходе через эту точку, в некоторой ее окрестности (ненулевой длительности).

Как мы говорили, когда имеет место движение при переходе через момент времени t1 в некоторой окрестности этого момента, то всегда можно указать некий момент в будущем – t2, при переходе через который в его окрестности в будущем также будет происходить движение; и при этом, когда имеется движение при переходе через заданный момент времени, то всегда можно указать не только последующий момент времени, при переходе через который будет иметься движение, но также и предшествующий. И поскольку рассматриваемые моменты отличны, то для них всегда можно подобрать непересекающиеся окрестности, применительно к которым и осуществляется движение при переходе через соответствующий момент времени. При этом, когда движение осуществляется при переходе через первый момент, то движение при переходе через последующий второй момент дано как возможность.

Фома интерпретирует сказанное выше так: поскольку при движении при переходе через данный момент t1 всегда можно указать нетождественный ему момент t2, при переходе через который будет тоже осуществляться движение, то это означает, что  движение в момент t2, существующее сейчас в возможности, есть то, к чему устремлено, есть то, к чему имеет предрасположенность, есть то, к чему предупорядочено или предназначено движение, имеющееся при переходе через момент t1.

Сказанное выше применительно к терминологии, используемой Фомой, будет звучать так: когда при наличии «не-чистой потенциальности» (то есть, при несовершенстве воспринятой формы) существующее в возможности осуществляет несовершенную энтелехию, переходя через данную «временную точку» t, у этого существующего в возможности имеется «предрасположенность», «предназначенность» или «устремленность» к осуществлению дальнейших несовершенных энтелехий в том же состоянии наличия «не-чистой потенциальности»; эти дальнейшие несовершенные энтелехии привязаны к некоторым последующим моментам t. И само будущее осуществление какой-либо из подобных несовершенных энтелехий, естественно, рассматривается при этом как возможность (потенциальность).

Такая «предрасположенность», однако, согласно Фоме, имеется и тогда, когда тело осуществляет (совершенную) энтелехию, связанную с «чистой потенциальностью» – то есть, с существованием в состоянии воспринятой формы; Следовательно, снова надо различать между «предрасположенностью» и «предрасположенностью»: движение имеется только лишь тогда, когда такая «предрасположенность» имеется в состоянии неполной и несовершенной воспринятости формы; в противном же случае, когда «предрасположенность» имеется в состоянии полной, совершенной воспринятости формы, движения нет.

Как ясно, когда мы говорим об этих двух видах «предрасположенности» к дальнейшим несовершенным энтелехиям, то мы снова говорим о двух случаях: когда, в наших терминах, имеется задействованность возможности, и когда нет задействованности возможности.

 

Таким образом, различая «чистую потенциальность» и «не-чистую потенциальность», различая два вида «предрасположенности» к дальнейшим несовершенным энтелехиям, а также различая осуществление энтелехии в состоянии совершенной и полной воспринятости формы и в состоянии несовершенной и неполной воспринятости формы, Фома Аквинский фактически делает то, что делаем мы, когда различаем здействованную и незадейстованную возможности.

 

15. Аристотелевское определение движения как энтелехии в толковании Фомы Аквинского

 

Наконец, мы приближаемся к собственно аристотелевскому определению движения в его толковании Фомой Аквинским.

Когда обладающее несовершенной, неполной формой осуществляет свою энтелехию, то оно находится «посередине» между двумя совершенными формами, которым соответствуют совершенные энтелехии: будущая совершенная форма и будущая совершенная энтелехия при этом, хотя и существуют в возможности, но уже не есть «чистая потенциальность»; и, в то же, время, поскольку они уже не есть «чистая потенциальность», исходная совершенная форма уже утрачена; поскольку будущая совершенная энтелехия существует в возможности, то это означает, что имеется предрасположенность к осуществлению «дальнейших несовершенных энтелехий», которые выступают по отношению к текущей несовершенной энтелехии как возможности (вспомните, что обладание несовершенством формы для Фомы очевидным образом означает существование в движении); поскольку же будущая совершенная энтелехия уже не есть «чистая потенциальность», то сама текущая несовершенная энтелехия выступает в качестве чего-то более совершенного по сравнению с уже бывшими  несовершенными же энтелехиями, для которых ранее она сама выступала в качестве возможности. (Снова вспомните, что обладание несовершенством формы для Фомы очевидным образом означает существование в движении.) И при этом последующие несовершенные энтелехии отличаются от предыдущих несовершенных энтелехий тем, что «чем дальше», тем полнее и совершеннее воспринята конечная совершенная форма.

 

Свое определение движения Фома Аквинский строит на описанных выше соображениях. По сути, он говорит следующее:

«Когда нечто осуществляет несовершенную энтелехию, так, что (i) имеется предрасположенность к осуществлению «дальнейших несовершенных энтелехий», которые выступают по отношению к текущей несовершенной энтелехии как возможности и при этом (ii) текущая несовершенная энтелехия выступает в качестве чего-то более совершенного по сравнению с уже бывшими  несовершенными же энтелехиями, для которых ранее она сама выступала в качестве возможности, и при этом (iii) осуществляющее энтелехию обладает несовершенством формы, то такая несовершенная энтелехия есть движение.»

 

Вот как об этом пишет сам Фома ([Thomas1958, Book III, Lecture 2, 285]):

«Несовершенная энтелехия, следовательно, имеет характер движения при наличии сразу двух «постольку, поскольку»: постольку, поскольку с дальнейшей энтелехией она сравнивается как с потенцией, и, постольку, поскольку сама она, как энтелехия, сравнивается с чем-то менее совершенным.»

В этой формулировке то, что у нас идет под пунктом (iii) не видно; но это должно подразумевать, ибо несколько выше Фома пишет ([Thomas1958, Book III, Lecture 2, 285]):

«Следовательно, эта несовершенная энтелехия, связанная с теплом, существующим в объекте, способном к нагреву, есть движение; и мы говорим здесь об осуществлении энтелехии, конечно, не в том смысле, что будто бы способный к нагреву объект уже обрел совершенство, но постольку, поскольку, уже будучи в осуществлении энтелехии, он имеет предрасположенность к дальнейшей энтелехии».

Как видно, если убрать пункт (iii), то такое определение не будет определением движения, ибо под него подпадет, например, и энтелехия покоящейся в отношении температуры воды, которая (энтелехия) не есть ни нагрев, ни охлаждение. Так что пункт (iii) весьма существенен. Однако, как легко заметить, из пункта (iii) легко выводятся пункты (i) и (ii) – смотри рассуждения выше. Поэтому пункты (i) и (ii) в толковании Фомы Аквинским аристотелевского определения избыточны.

Наконец, необходимо сказать, каким образом происходит связь собственно аристотелевского определения движения непосредственно с толкованием Фомы, то есть, со следующими словами: «Несовершенная энтелехия, следовательно, имеет характер движения при наличии сразу двух «постольку, поскольку»: постольку, поскольку с дальнейшей энтелехией она сравнивается как с потенцией, и, постольку, поскольку сама она, как энтелехия, сравнивается с чем-то менее совершенным.» и с подразумеваемым при этом толковании «существованием осуществляющего энтелехию в состоянии несовершенной, неполной воспринятостью формы». Фома пишет ([Thomas1958, Book III, Lecture 2, 285]; вставки в {} – наши):

<нц>

«Отсюда: движение не есть ни потенциальность вещи, существующей в потенциальности1, ни энтелехия вещи, осуществляющей {совершенную} энтелехию2 но движение есть {несовершенная} энтелехия вещи, существующей в потенциальности3; и здесь слово «энтелехия» означает её (вещи) отношение к предыдущей потенциальности4, а слова «вещи существующей в потенциальности» обозначают её отношение к дальнейшей {несовершенной} энтелехии5

<кц>

1. Слова «движение есть потенциальности вещи, существующей в потенциальности» могут быть истолкованы так: «движение есть способность вещи, существующей в возможности»: вещь существует в возможности и имеет способность; когда эта способность проявляется, то имеет место движение в действительности, хотя сама вещь в действительности и не существует.

2. Обладая полнотой и совершенством воспринятой формы

3. Подразумевается: Когда она также в неполном, несовершенном виде существует в действительности, обладая при этом в своем аспекте существования в действительности частичной, несовершенной полнотой формы.

4. Здесь подразумевается, что осуществляющая несовершенную энтелехию вещь — вещь-в-возможности, частично, несовершенно существующая также и в действительности — в своем аспекте существования в действительности обладает несовершенством воспринятой формы.

Отсюда, когда говорится о её несовершенной энтелехии, то подразумевается, что при осуществлении энтелехии в состоянии несовершенной воспринятости формы, тело движется по «упорядоченной цепочке» несовершенных энтелехий как своих составных частей, к которым это тело в текущей своей энтелехии имеет предрасположенность; при этом подразумевается, что в дальнейшей несовершенной энтелехии будет иметь большее совершенство воспринятости формы (хотя она все равно будет оставаться невоспринятой совершенно).

Несовершенная энтелехия, осуществляемая сейчас, некогда, ранее, была возможностью; и можно указать такую другую несовершенную энтелехию, которая была прежде нее и которая, по отношению к некоей третьей несовершенной энтелехии также была возможностью.

Здесь, по сути, не только предшествующая, но и текущая энтелехия, названы потенциальностями (возможностями) в том смысле, что когда-то и то, и другое были потенциальностями (возможностями) «на цепочке несовершенных энтелехий». И когда говорится об отношении текущей несовершенной энтелехии «к предшествующей потенциальности», то имеется в виду отношение текущей несовершенной энтелехии к предшествующей ей несовершенной энтелехии; и такое отношение есть ничто иное, как отношение большего или меньшего совершенства воспринятой формы.

5. То есть, поскольку при движении по «цепочке несовершенных энтелехий» то, к чему движутся, остаётся вещью, существующей в возможности, то применительно к текущей несовершенной энтелехии остаются ещё «звенья» этой «цепочки», которые существуют в возможности; и отношение текущей энтелехии к «дальнейшей {несовершенной} энтелехии» как к некоему «звену» из этой цепочки есть отношение большего или меньшего совершенства воспринятой формы. Здесь подразумевается, что осуществляющая несовершенную энтелехию вещь — вещь-в-возможности, частично, несовершенно существующая также и в действительности — в своем аспекте существования в действительности обладает несовершенством воспринятой формы.

<кп2>

 

Сказав это, Фома заключает ([Thomas1958, Book III, Lecture 2, 285]):

«Откуда Философ наиболее подходящим образом определяет движение как энтелехию  – то есть, «act», –  вещи, существующей в возможности именно как существующей возможности.»

 

Но как ясно из сказанного выше (когда мы обсуждали в этой главе пункты (i), (ii) и (iii) а также то, что можно из них убрать, и что оставить при определении движения), Фоме, толкуя аристотелевское определение движения, достаточно было бы всего лишь разъяснить, что он понимает под «вещью в возможности» и как его «вещь в возможности» присутствует несовершенным образом в действительности, сказать, что он понимает под энтелехией «несовершенную энтелехию» «вещи существующей в возможности» как аспект, сторону существования этой вещи в действительности, и, наконец, упомянуть о том, что при этом осуществляющее энтелехию понимается как обладающее неполнотой воспринятой формы — последнее было бы аналогом того, что мы, толкуя аристотелевское определение, под возможностью подразумеваем задействованную возможность.

 

Толкование Фомой Аквинским аристотелевского определения движения есть «круговое» толкование: он подразумевает, что при движении имеет место несовершенная воспринятость формы «существующим в возможности» в том его аспекте, в котором это «существующее в возможности» частично, несовершенно существует в действительности; и эта «несовершенная воспринятость формы» играет у него ту же роль, какую в нашем толковании играет «задействованность возможности»; когда же мы определяли, что такое есть эта «задействованность возможности», то напомним, пришли к тому, что для того, чтобы возможность была «задействованной», необходимо, чтобы нечто существующее в действительности находилось в движении, в изменении; и без наличия такого изменения, движения нельзя говорить, что соответствующая возможность есть возможность задействованная.

Аналогично и с толкованием Фомы: несовершенная воспринятость формы «автоматически» подразумевает у него наличие движения, изменения и без такого движения, изменения нельзя говорить о несовершенстве воспринятой формы; более того, само существование в состоянии воспринятости или же невоспринятости формы, по сути, у него нельзя определить иначе, кроме как через движение, изменение.

Когда скульптор прерывает работу над куском мрамора на ночь, то, согласно Фоме, этот «строительный материал», покоясь, находится в состоянии обладания «совершенной формой»; чтобы стал яснее ход мысли Фомы, скажем так: это некая совершенная «промежуточная форма»; и «совершенство» ее заключается только лишь в отсутствии нахождения в движении, а не в том, что обладающий ею совершенно и полностью воспринял ту форму статуи, которую задумал и воплощает скульптор.

 

Сам Фома, повторим, претендовал на то, что его определение движения есть некруговое; Процитируем Joe Sachs’а (вставки в {} – наши): «Если движению может быть дано {непротиворечивое} определение, то тогда оставлять {в нем} слова, в которых движение объясняется как разновидность движения, конечно же, означает делать ошибку <…> И Фома Аквинский ясно и просто объясняет, в каком смысле следует понимать аристотелевское определение движения так, чтобы оно было свободно от противоречия и в то же время являлось подлинным определением движения» ([Sachs2005]: «If motion can be defined, then to rest content with explaining motion as a kind of motion is certainly to err <…>  And Thomas explains clearly and simply a sense in which Aristotle’s definition is both free of contradiction and genuinely a definition of motion.»). Однако, ещё раз повторим, что на самом деле это не так, о чем мы уже говорили выше.

 

Остается обратить внимание на то, как Фома толкует слова «именно как существующей в возможности».

В толковании Фомы эти слова — «именно как существующей в возможности» —означают всего лишь то, что вещь во все время движения остается «вещью в возможности» и не становится «полностью, совершенно» вещью в действительности, хотя и имеет несовершенное, частичное существование в действительности как некий свой аспект, сторону.

Но при таком толковании эти слова являются избыточными; они лишь лишний раз напоминают, что  под «вещью в возможности» понимается именно «вещь в возможности», а не «вещь в возможности», (полностью) воплотившаяся в действительность; к такому непониманию толкования Фомы могло бы привести, например, то, что под энтелехией в аристотелевском определении кто-то мог разуметь то, что Фома называет «совершенной энтелехией» — ведь для него вполне логично, что когда кто-то говорит об энтелехии, то он подразумевает существование в состоянии совершенно воспринятой формы и, следовательно, с его точки зрения, разъяснение «именно как существующего в возможности» вполне уместно: они поясняют, что речь идет о том, что Фома называет «несовершенной энтелехией», связанной с несовершенством воспринятой формы. (Напомним, что возможна и «несовершенная энтелехия», связанная с полностью воспринятой формой.) Эти же слова, очевидно, в толковании Фомы, должны дополнительно указывать и на то, что «существующее в возможности» может в качестве одного из своего аспектов несовершенно, неполностью существовать в действительности.

Однако, как бы мы не пытались выискать подобным образом дополнительные указания, содержащиеся в словах «именно как существующего в возможности», следует признать, что, вообще говоря, в толковании аристотелевского определения Фомой Аквинским, эти слова все-таки являются избыточными.

 

Далее мы приведем отрывок из комментариев Фомы Аквинского на аристотелевскую «Физику», в котором он дает свое толкование аристотелевского определения движения как энтелехии.

Как всегда, помните, что слова в {} – наши вставки для поянснения; то есть, это наше толкование слов Фомы Аквинского. Никогда не забывайте, что, в конце концов, есть то, что написал сам автор, и есть то, как истолковали его слова.

 

[Thomas1958, Book III, Lecture 2, 285]

({} – наши вставки)

<нц>

Consider, therefore, that something is in act only, something is in potency only, something else is midway between potency and act. What is in potency only is not yet being moved; what is already in perfect act is not being moved but has already been moved. Consequently, that is being moved which is midway between pure potency and act, which is partly in potency and partly in act – as is evident in alteration. [or when water is only potentially hot, it is not being moved; when it has now been heated, the motion of heating is finished; but when it possesses “ some heat, through imperfectly, then it is being moved – for whatever is being heated gradually acquires heat step by step. Therefore this imperfect act of heat existing in a heatable object is motion – not, indeed, by reason of what the heatable object has already become, but inasmuch as, being already in act, it has an order to a further act. For should this order to a further act be taken away, the act already present, however, imperfect, would be the term of motion and not motion itself—as happens when something becomes half-heated. This order to a further act belongs to the thing that is in potency to it.

Similarly, if the imperfect act were considered solely as ordered to a further act, under its aspect of potency, it would not have the nature of motion but of a principle of motion – for heating can begin from either a cold or a lukewarm object.

The imperfect act, therefore, has the character of motion both insofar as is compared, as potency, to a further act, and insofar as it is compared, as act, to something more imperfect.

Hence, motion is neither the potency of a thing existing in potency, nor the act of a thing in act, but it is the act of a thing in potency; where the word “act” designates its relation to a prior potency, and the words “of a thing in potency” designates its relation to a further act.

Whence the Philosopher most aptly defines motion as the entelechy, i.e., the act, of a thing existing in potency insofar as it is in potency.

Рассмотрим, следовательно, три случая: имеется некая вещь, которая {полностью, всецело} только лишь осуществляет энтелехию {, относящуюся к состоянию достигнутости цели,  совершенной воспринятости формы и полной достигнутости совершенства}; имеется некая другая вещь, которая существует {полностью, всецело} только лишь в возможности; и имеется некая третья вещь, которая существует «посередине между {такой} возможностью и {такой} энтелехией». То, что существует только лишь в {такой} возможности, ещё не существует как движущееся {к состоянию достигнутости совершенства}; то, что уже осуществляет {такую} энтелехию в состоянии достигнутости совершенства, не находится в движении {к состоянию достигнутости совершенства}, но уже было подвигнуто {к такому состоянию}. Следовательно, то, что находится в движении {к состоянию достигнутости совершенства} – это то, что находится посередине между {указанной} чистой потенцией и {указанной совершенной} энтелехией {, относящейся к состоянию достигнутости цели}; это то, что  {лишь} частично в {такой} потенции и {лишь} частично в {такой} энтелехии – как очевидным образом существующее в изменении. [Или: когда вода есть лишь потенциально {, в смысле указанной «чистой потенции»,} горячая, она {ещё} не находится в движении {нагревания}; когда в настоящий момент она нагрета, движение нагревания закончено; но когда вода приобретает некоторое количество тепла – хотя и несовершенно, тогда эта вода находится в движении – ибо все, что постепенно нагревается, шаг за шагом приобретает тепло.] Следовательно, эта несовершенная энтелехия, связанная с теплом, существующим в объекте, способном к нагреву, есть движение; и мы говорим здесь об осуществлении энтелехии, конечно, не в том смысле, что будто бы способный к нагреву объект уже обрел совершенство, но постольку, поскольку, уже будучи в осуществлении {несовершенной} энтелехии, он имеет предрасположенность к дальнейшей {несовершенной} энтелехии. Ибо если бы эта предрасположенность к дальнейшей энтелехии была убрана, то уже существующая энтелехия, хотя  и несовершенная, была бы прерыванием движения, а не собственно движением – как это случается, когда что-то становится нагретым наполовину. Эта предрасположенность к дальнейшей энтелехии принадлежит той вещи, для которой имеется возможность для этой  дальнейшей энтелехии.

Подобно, если несовершенная энтелехия рассматривается единственно как имеющая предрасположенность к дальнейшей энтелехии в том ее аспекте, в котором она существует в возможности, {без аспекта неполного обретения совершенства,} то такая несовершенная {, вообще говоря,} энтелехия не была бы по своей природе движением, но {она могла бы быть не только движением, но и} основанием для движения – ибо нагревание может начаться для объекта как тогда, когда он холоден, так и тогда, когда он тепловатый.

Несовершенная энтелехия, следовательно, имеет характер движения при наличии сразу двух «постольку, поскольку»: постольку, поскольку с дальнейшей энтелехией она сравнивается как с потенцией, и, постольку, поскольку сама она, как энтелехия, сравнивается с чем-то менее совершенным. {И при этом подразумевается, что осуществляющее эту несовершенную энтелехию находится в состоянии неполной воспринятости формы в аспекте своего существования в действительности.}

Отсюда: движение не есть ни потенциальность вещи, существующей в потенциальности1, ни энтелехия вещи, осуществляющей {совершенную} энтелехию2 но движение есть {несовершенная} энтелехия вещи, существующей в потенциальности3; и здесь слово «энтелехия» означает ее (вещи) отношение к предыдущей потенциальности4, а слова «вещи существующей в потенциальности» обозначают ее отношение к дальнейшей {несовершенной} энтелехии5.

Откуда Философ наиболее подходящим образом определяет движение как энтелехию  — то есть, «act», —  вещи, существующей в возможности именно как существующей возможности.

<кц>

1. Слова «движение есть потенциальности вещи, существующей в потенциальности» могут быть истолкованы так: «движение есть способность вещи, существующей в возможности»: вещь существует в возможности и имеет способность; когда эта способность проявляется, то имеет место движение в действительности, хотя сама вещь в действительности и не существует.

2. Обладая полнотой и совершенством воспринятой формы

3. Подразумеватся: Когда она также в неполном, несовершенном виде существует в действительности, обладая при этом в своем аспекте существования в действительности частичной, несовершенной полнотой формы.

4. Здесь подразумевается, что осуществляющая несовершенную энтелехию вещь – вещь-в-возможности, частично, несовершенно существующая также и в действительности – в своем аспекте существования в действительности обладает несовершенством воспринятой формы. Отсюда, когда говорится о ее несовершенной энтелехии, то подразумевается, что при осуществлении энтелехии в состоянии несовершенной воспринятости формы, тело движется по «упорядоченной цепочке» несовершенных энтелехий как своих составных частей, к которым это тело в текущей своей энтелехии имеет предрасположенность; при этом подразумевается, что в дальнейшей несовершенной энтелехии будет иметь большее совершенство в воспринятости формы (хотя она все равно будет оставаться невоспринятой совершенно). Несовершенная энтелехия, осуществляемая сейчас, некогда, ранее, была возможностью; и можно указать такую другую несовершенную энтелехию, которая была прежде нее и которая, по отношению к некоей третьей несовершенной энтелехии также была возможностью. Здесь, по сути, не только предшествующая, но и текущая энтелехия, названы потенциальностями (возможностями) в том смысле, что когда-то и то, и другое были потенциальностями (возможностями) «на цепочке несовершенных энтелехий». И когда говорится об отношении текущей несовершенной энтелехии «к предшествующей потенциальности», то имеется в виду отношение текущей несовершенной энтелехии к предшествующей ей несовершенной энтелехии; и такое отношение есть ничто иное, как отношение большего или меньшего совершенства воспринятой формы.

5. То есть, поскольку при движении по «цепочке несовершенных энтелехий» то, к чему движутся остается вещью, существующей в возможности, то применительно к текущей несовершенной энтелехии остаются ещё «звенья» этой «цепочки», которые существуют в возможности; и отношение текущей энтелехии к «дальнейшей {несовершенной} энтелехии» как к некоему «звену» из этой цепочки есть отношение большего или меньшего совершенства воспринятой формы. Здесь подразумевается, что осуществляющая несовершенную энтелехию вещь — вещь-в-возможности, частично, несовершенно существующая также и в действительности — в своем аспекте существования в действительности обладает несовершенством воспринятой формы.

<кп2>

 

Понимание толкования аристотелевского определения движения Фомой Аквинским у Joe Sachsa (см. [Sachs 2005]) разнится с нашим. Так, Joe Sachs считает, что толкование Фомы «не улавливает» различия между наличием и отсутствием движения в таких случаях, как случай энтелехии нагревающейся воды, проходящей через определённое состояние при переходе через момент времени t и случай энтелехии «покоящейся» в отношении температуры воды при переходе ею через момент времени, когда она на протяжении всего этого перехода сохраняет свое состояние (то есть температуру). На самом деле, как мы считаем и как, надеюсь, показали выше, такое различие «улавливается».

Ниже мы приведем ряд выдержек из [Sachs 2005]; как всегда, слова в {} – наши вставки.

 

[Sachs 2005]

({} – наши вставки)

<нц>

St. Thomas Aquinas, in his interpretation of Aristotle’s definition of motion, (Commentary on Aristotle’s Physics, London, 1963, pp. 136‑137), observes two principles: (1) that Aristotle meant what he wrote, and (2) that what Aristotle wrote is worth the effort of understanding. Writing a century after Maimonides and Averroes, Thomas disposes of their approach to defining motion with few words: it is not Aristotle’s definition and it is an error. A passage, a transition, an actualization, an actualizing, or any of the more complex substantives to which translators have resorted which incorporate in some more or less disguised form some progressive sense united to the meaning of actuality, all have in common that they denote a kind of motion. If motion can be defined, then to rest content with explaining motion as a kind of motion is certainly to err; <…> And Thomas explains clearly and simply a sense in which Aristotle’s definition is both free of contradiction and genuinely a definition of motion. One must simply see that the growing puppy is a dog, that the half formed lump of bronze on which the sculptor is working is a statue of Hermes, that the tepid water on the fire is hot; what it means to say that the puppy is growing, the bronze is being worked, or the water is being heated, is that each is not just the complex of characteristics it possesses right now; in each case, something that the thing is not yet, already belongs to it as that toward which it is, right now, ordered. To say that something is in motion is just to say that it is both what it is already and something else that it isn’t yet. What else do we mean by saying that the puppy is growing, rather than remaining what it is, that the bronze under the sculptor’s hand is in a different condition from the identically shaped lump of bronze he has discarded, or that the water is not just tepid but being heated? Motion is the mode in which the future belongs to the present, is the present absence of just those particular absent things which are about to be.

Св. Фома Аквинский в своей интерпретации аристотелевского определения движения (Commentary on Aristotles Physics, London, 1963, pp 136‑1371) придерживается соблюдения двух принципов: (1) Аристотель имел в виду именно то, что он написал и (2) написанное Аристотелем стоит тех усилий, которые надо затратить, чтобы понять это. Фома, писавший  столетие спустя после Маймонида и Аверрорэса, отвергает их подход к определению движения всего несколькими словами: это не аристотелевское определение и оно ошибочно. «Переход», «перемещёние», «актуализация», «актуализирование» или какое-либо из других более сложных существительных, к которым прибегали переводчики, – тех существительных, которые использовались для обозначения энтелехии (актуальности) и, вместе с тем, выражали ещё и тот смысл, что имеет место нечто длящееся, поступательно продвигающееся, развертывающееся – все подобные слова имели общей чертой то, что они обозначали определенную разновидность движения. Если движению может быть дано {непротиворечивое} определение, то тогда оставлять {в нем} слова, в которых движение объясняется как разновидность движения, конечно же, означает делать ошибку… И Фома Аквинский ясно и просто объясняет, в каком смысле следует понимать аристотелевское определение движения так, чтобы оно было свободно от противоречия и в то же время являлось подлинным определением движения. Попросту необходимо увидеть, что растущий щенок {уже} есть {взрослая} собака, что кусок бронзы, которому наполовину придана соответствующая форма, {уже} есть статуя Гермеса, что теплая вода, нагреваемая на огне {уже} есть горячая вода; то, что имеется в виду, когда говорится, что щенок растет, находится в процессе роста, что над куском бронзы работает скульптор, или что вода нагревается, находится в процессе нагрева – это то, что упомянутые щенок, кусок бронзы и теплая вода являются не только лишь носителями соответствующих наборов характеристик, которыми они обладают именно сейчас; в каждом случае нечто, чем рассматриваемая вещь ещё не является, уже принадлежит этой вещи как то, к чему (к бытию в качестве чего) именно сейчас рассматриваемая вещь «устремлена», «предназначена» {через соответствующее прохождение упорядоченной последовательности состояний} {; то есть, как то, чем является данная вещь в возможности согласно той задействованной возможности, которая имеется сейчас, в текущий момент; пройдя соответствующую этой задействованной возможности последовательность состояний, эта вещь станет в будущем в действительности тем, чем она сейчас является в возможности.} Сказать о чем-то, что оно находится в движении – просто сказать, что оно является тем, чем оно уже есть и, вместе с тем, что оно же является ещё и чем-то иным – тем, чем оно ещё не есть. Что ещё мы подразумеваем, как не это, когда  говорим, что щенок растет (находится в процессе роста), а не говорим, что щенок продолжает оставаться тем, кем он есть; когда говорим, что кусок бронзы в руках скульптора находится в других условиях, нежели те, в которых находился кусок бронзы в своей изначальной форме, до изменения формы этого куска скульптором; или же когда говорим, что вода не только лишь теплая, но что она также ещё и нагревается (находится в процессе нагрева)? Движение – это способ существования, при котором будущее принадлежит настоящему; это способ существования, при котором в настоящем имеется отсутствие именно тех особенных отсутствующих вещей, которые находятся «при» появлении в действительности, «вблизи» появления в действительности (are about to be).

<кц>

1. Имеется в виду следующее издание: Thomas Aquinas, Commentary on Aristotle’s Physics. — London: Routledge & Kegan Paul, 1963. В нашем списке литературы идёт как [Thomas1963]

<кп2>

 

[Sachs 2005]

({} – наши вставки)

<нц>

Thomas discusses in detail the example of the water being heated. Assume it to have started cold, and to have been heated so far to room temperature. The heat it now has, which has replaced the potentiality it previously had to be just that hot, belongs to it in actuality. The capacity it has to be still hotter belongs to it in potentiality. To the extent that it is actually hot it has been moved; to the extent that it is not yet as hot as it is going to be, it is not yet moved. The motion is just the joint presence of potentiality and actuality with respect to same thing, in this case heat.

Фома подробно обсуждает пример с нагреваемой водой. Предположим, нагрев начался тогда, когда вода была холодной, а затем, в процессе нагрева ее температура возросла до комнатной температуры. То тепло, которое сейчас имеет вода – это тепло, которое заместило потенциальность (возможность), которую ранее имела вода, а именно потенциальность (возможность) быть теплой именно настолько, насколько она есть теплая сейчас; и то тепло, которое сейчас имеет вода, принадлежит этой воде в действительности (актуальности). В то же время эта нагреваемая вода обладает способностью принять дополнительное количество тепла; поэтому эта же вода есть ещё более теплая вода в потенциальности (возможности)1 В той мере, в какой вода, с точки зрения осуществляемой ею энтелехии, является теплой в действительности, она совершила движение (претерпела изменение); в той же мере, в какой она не является настолько теплой, насколько собирается быть, она ещё не совершила движения (не претерпела изменения). Движение есть именно совместное присутствие потенциальности (возможности) и актуальности (осуществления энтелехии) в отношении одной и той же вещи – в данном случае – тепла.

<кц>

1. Перевод данного предложения не дословный; буквально здесь стоит достаточно туманная фраза «Возможность быть ещё теплее, которой обладает вода, принадлежит ей в потенциальности (возможности)».

<кп2>

 

[Sachs 2005]

({} – наши вставки)

<нц>

By Thomas’ account, motion… is a consequence of the way in which present states of things are ordered toward other actualities which do not belong to them. One could build on such an account a physics of forces, that is, of those directed potentialities which cause a thing to move, to pass over from the actuality it possesses to another which it lacks but to which it is ordered

Согласно мнению Фомы, движение… есть следствие из того, каким образом существующие в настоящем состояния вещей «устремлены», «предупорядочены» к другим актуальностям (энтелехиям), которые не принадлежат этим вещам {в настоящем}. На основании такого мнения можно построить «физику сил» — то есть, физику тех направленных потенциальностей (способностей, сил), которые заставляют вещь двигаться, переходить от той актаульности (энтелехии), которой эта вещь обладает к другой актуальности (энтелехии), которой эта вещь не обладает, но к которой она «устремлена», «предупорядочена».

<кц>

<кп2>

 

[Sachs 2005]

({} – наши вставки)

<нц>

According to Thomas, actuality and potentiality do not exclude one another but co-exist as motion. To the extent that an actuality is also a potentiality it is a motion, and to the extent that an actuality is a motion it is a potentiality. The two seeming contradictions cancel each other in the dynamic actuality of the present state which is determined by its own future. But are not potential and kinetic energy two different things? A rock held six feet above the ground has been actually moved identically to the rock thrown six feet above the ground, and at that distance each strains identically to fall to earth; but the one is falling and the other isn’t. How can the description which is common to both, when one is moving and the other is at rest, be an account of what motion is? It seems that everything which Thomas says about the tepid water which is being heated can be said also of the tepid water which has been removed from the fire. Each is a coincidence of a certain actuality of heat with a further potentiality to the same heat. What does it mean to say that the water on the fire has, right now, an order to further heat which the water off the fire lacks? If we say that the fire is acting on the one and not on the other in such a way as to disturb its present state, we have begged the question and returned to the position of presupposing motion to explain motion. Thomas’ account of Aristotle’s definition of motion, though immeasurably superior to that of Sir David Ross as interpretation, and far more sophisticated as an approach to and specification of the conditions an account of motion would have to meet, seems ultimately subject to the same circularity. Maimonides, Averroes, and Ross fail to say how motion differs from rest. Thomas fails to say how any given motion differs from a corresponding state of balanced tension, or of strain and constraint.

            Согласно Фоме, актуальность (энтелехия) и потенциальность (возможность) не исключают одно другое, но сосуществуют как движение. В той мере, в какой актуальность (осуществление энтелехии) есть также и потенциальность (возможность), эта актуальность (осуществление энтелехии) есть движение; и в той мере, в какой актуальность (осуществление энтелехии) есть движение, эта актуальность (осуществление энтелехии) есть потенциальность (возможность). Актуальность и потенциальность, которые, как кажется, противопоставлены друг другу, взаимно упраздняют эту противопоставленность в динамичной актуальности (энтелехии) текущего состояния1, которая (энтелехия) определяется через свое собственное будущее2.  Но разве не есть потенциальная и кинетическая энергии две разные вещи? Рассмотрим два камня. Один был подброшен  от земли на высоту шесть футов; другой в действительности был доставлен на эту же высоту таким же способом, как и первый, но после доставки удерживается на этой высоте. Каждый из этих камней одинаково притягивается землей, которая пытается заставить и тот, и другой камень упасть на нее; однако неудерживаемый камень падает на землю, а удерживаемый — нет. В связи с этим возникает вопрос: как описание того общего, чем обладают эти камни — когда один из них движется, а другой — покоится, — может быть определением того, что есть движение? Что касается нагрева воды, то, как кажется, все, что Фома говорит о теплой воде, которая находится в процесс нагрева,  может быть также сказано и о теплой воде, которая снята с огня. В каждом случае имеется совпадение в виде наличия определенной актуальности (осуществления энтелехии), связанной с обладанием определённым количеством тепла и наличия потенциальности (возможности) к дальнейшему восприятию тепла же. Что имеется в виду, когда говорится, что вода, нагреваемая сейчас на огне, имеет «предназначенность» или «устремленность» к дальнейшему воспринятию тепла, которой лишена вода, не нагреваемая огнем? Если мы скажем, что в первом случае огонь воздействует на воду так, чтобы изменить текущее состояние этой воды, а во втором – нет, то мы превратим вопрос в такой вопрос, ответ на который очевиден и не требует исследований; мы вернемся к такой точке зрения, когда для объяснения того, что есть движение, уже предполагается использование термина «движение»3. Точка зрения Фомы на аристотелевское определение движения, хотя  и неизмеримо превосходит точку зрения сэра Дэвида Росса как интерпретация, хотя и есть намного более усложненная точка зрения в том, что касается подхода к учету и заданию тех условий и обстоятельств, которые могут встретиться при попытке дать определение движению, как видим, в конце концов, тоже представляет из себя «круговое» определение, в котором движение определяется через движение. Маймонид, Аверроэс и Росс терпят неудачу, когда пытаются сказать о том, каким образом движение отличается от покоя. Фома Аквинский терпит неудачу, когда пытается сказать о том, каким образом  любое заданное движение отличается от соответствующего {статического} состояния, когда имеют место уравновешенные противодействия или когда имеются ограничения на действия4.

<кц>

1. Применительно к моментальному (в «точке времени») состоянию (позиции) нельзя говорить о какой-либо энтелехии вообще – ни об энтелехии покоя, ни об энтелехии движения. Энтелехия может иметь место лишь при переходе через некоторый момент времени t в некоторой окрестности этого момента, имеющей ненулевую длительность; соответственно, энтелехия имеет место не «в состоянии» (соответствующем этому моменту времени t), а при переходе через это состояние, в некоторой его «окрестности состояний». «Энтелехия текущего (существующего в настоящий момент) состояния», если придавать этим словам разумный смысл, – это энтелехия при переходе через существующее в настоящий момент состояние; если же понимать данное выражение буквально, то оно бессмысленно.

2. У Фомы Аквинского энтелехия при переходе через текущий момент времени соотносится с энтелехией при переходе через последующие моменты времени (все время речь идет о состоянии движения) как менее совершенное и более совершенное с точки полноты восприятия «совершенной формы»; когда здесь говорится фраза «которая (энтелехия) определяется через свое собственное будущее», то имеется в виду именно описанное выше соотнесение.

3. В действительности Фома использует такой «круговой» подход: движение у него связано с существованием в состоянии неполной воспринятости «совершенной формы», а само такое существование очевидным образом связано с нахождением в изменении (длящемся изменении). Это «существованием в состоянии неполной воспринятости «совершенной формы» выступает у Фомы в роли аналога «задействованности возможности».

4. Как ясно из сказанного в Прим. 3, в действительности толкование Фомой аристотелевского определения движения различает те случаи, о которых здесь говорится – такие, например, как случай с водой, находящейся в процесс нагрева и случай с водой, которая сохраняет постоянство своей температуры.

<кп2>

 

[Sachs 2005]

({} – наши вставки)

<нц>

The Thomistic blend of actuality and potentiality has the characteristic that, to the extent that it is actual it is not potential and to the extent that it is potential it is not actual; the hotter the water is, the less is it potentially hot, and the cooler it is, the less is it actually, the more potentially, hot.

Томистская смесь актуальности (осуществления энтелехии) и потенциальности (возможности) имеет ту характеристику, что в той мере, в какой эта смесь актуальна (осуществляет энтелехию), она не потенциальна (не есть возможность), и в той мере, в какой она потенциальна (есть возможность), она не актуальна (не осуществляет энтелехию); чем горячее вода, тем менее она горячая потенциально (в возможности) и чем холоднее эта вода, тем  менее она горячая актуально (при осуществлении энтелехии), и, соответственно, тем более она потенциально (в возможности) горячая.

<кц>

<кп2>

 

[Sachs 2005]

({} – наши вставки)

<нц>

The most serious defect in Saint Thomas’ interpretation of Aristotle’s definition is that, like Ross’ interpretation, it broadens, dilutes, cheapens, and trivializes the meaning of the word entelecheia. An immediate implication of the interpretations of both Thomas and Ross is that whatever happens to be the case right now is an entelecheia, as though being at 70 degrees Fahrenheit were an end determined by the nature of water, or as though something which is intrinsically so unstable as the instantaneous position of an arrow in flight deserved to be described by the word which Aristotle everywhere else reserves for complex organized states which persist, which hold out in being against internal and external causes tending to destroy them.

Самый главные недостаток в интерпретации аристотелевского определения движения св. Фомой заключается в том, что, подобно тому, как это имеет место в интерпретации Росса, Фома расширяет, ослабляет, принижает и упрощает значение слова «энтелехия». Непосредственным следствием из интерпретаций как Фомы, так и Росса является такое умозаключение: все, что ни случается «прямо сейчас», «именно в данный момент», есть энтелехия1: быть «прямо сейчас» водой, нагретой до комнатной температуры, когда конечная максимально возможная температура может быть выше и определяется природой воды, согласно Фоме означает «осуществлять энтелехию»1; когда летящая стрела находится в мгновенной позиции «прямо сейчас», то согласно Фоме, эта летящая стрела, находящаяся в мгновенной позиции «прямо сейчас», также «заслуживает» использования слова «энтелехия» для описания своего существования1; при этом, что касается мгновенной позиции летящей стрелы, то по своей природе  эта позиция является тем, чему присуща нестабильность2. Изначально же Аристотель зарезервировал использование слова «энтелехия» для обозначения сложно устроенных состояний существования, которые длительно сохраняются, которые длительно поддерживаются через противостояние существующего в таких состояниях внутренним и внешним воздействиям, которые стремятся разрушить существование в этих состояниях того, что в них существует.

<кц>

1. Применительно к моментальному (в «точке времени») состоянию (позиции) нельзя говорить о какой-либо энтелехии вообще – ни об энтелехии покоя, ни об энтелехии движения. Энтелехия может иметь место лишь при переходе через некоторый момент времени t в некоторой окрестности этого момента, имеющей ненулевую длительность; соответственно, энтелехия имеет место не «в состоянии» (соответствующем этому моменту времени t), а при переходе через это состояние, в некоторой его «окрестности состояний». Фраза «энтелехия  существующего в настоящий момент состояния», если придавать этим словам разумный смысл, — это энтелехия при переходе через существующее в настоящий момент состояние; если же понимать данное выражение буквально, то оно бессмысленно. Как видим, Joe Sachs считает, что Фома Аквинский употреблял термин «энтелехия» применительно к «точке времени» и, соответственно, к «мгновенному состоянию» в этой точке времени. Однако, это не так. Смотри, например, [Thomas1958, Book VI, Lecture 11], где обсуждается парадокс Зенона «летящая стрела»; Фома Аквинский ясно понимает, что «в точке времени» не может быть никакой энтелехии — в ней, как сказано, невозможно не только длящееся движение, но и длящийся покой.

2. Joe Sachs считает, что Фома применял понятие «энтелехия» применительно к «точке времени» и соответствующей ей «мгновенной позиции»; но это не так – смотри Примечание 1. В этой фразе – «что касается мгновенной позиции летящей стрелы, то по своей природе  эта позиция является тем, чему присуща нестабильность» – оно говорит только лишь то, что движению подразумевает смену позиций при переходе через позиции и что движение осуществляется не в «точке времени», а в некоторую ненулевую длительность.

<кп2>

 

[Sachs 2005]

({} – наши вставки)

<нц>

Aristotle’s definition of motion applies to any and every motion: the pencil falling to the floor, the white pages in the book turning yellow, the glue in the binding of the book being eaten by insects. Maimonides, Averroes, and Ross, who say that motion is always a transition or passage from potentiality to actuality, must call the being-on-the-floor of the pencil, the being-yellow of the pages, and the crumbled condition of the binding of the book actualities. Thomas, who says that motion is constituted at any moment by the joint presence of actuality and potentiality, is in a still worse position: he must call every position of the pencil on the way to the floor, every color of the pages on the way to being yellow, and every loss of a crumb from the binding an actuality. If these are actualities, then it is no wonder that philosophers such as Descartes rejected Aristotle’s account of motion as a useless redundancy, saying no more than that whatever changes, changes into that into which it changes.

Аристотелевское определение движения применяется ко всякому движению, к каждому движению: к карандашу, падающему на пол, к изначально белым страницам книги, которые желтеют, к клею в переплете в книге, который поедают насекомые. Маймонид, Аверроэс и Росс, которые говорят, что движение всегда есть перемещёние или переход от потенциальности (возможности) к актуальности (энтелехии), должны называть нахождение-на-полу карандаша, существование-пожелтевшими страниц книги и окончательную разрушенность переплета книги актуальностями (энтелехиями). Фома Аквинский, который говорит, что движение в любой момент составлено соединенным присутствием актуальности (энтелехии, энтелехийности, осуществления энтелехии) и потенциальности (возможности), находится в ещё худшем положении: он должен называть актуальностью (энтелехией) всякое, каждое положение карандаша1, в котором бы тот ни находился при падении на пол, всякий, каждый цвет страницы книги1, какой бы та ни имела до того, как окончательно пожелтеет; равно, и всякая, каждая утрата частицы вещества переплетом книги приводила бы к новому состоянию существования этой книги, которое описывалось бы словом «актуальность» (энтелехия)1. Если подобные вещи называть актуальностями (энтелехиями), то тогда не следует удивляться тому, что такие философы, как Декарт, отвергли аристотелевский взгляд на движение как на то, что обладает бесполезной избыточностью, согласно которому о движении говорится не более чем то, что «всякое, что изменяется, изменяется в то, во что оно изменяется».

<кц>

1. Применительно к моментальному (в «точке времени») состоянию (позиции) нельзя говорить о какой-либо энтелехии вообще — ни об энтелехии покоя, ни об энтелехии движения. Энтелехия может иметь место лишь при переходе через некоторый момент времени t в некоторой окрестности этого момента, имеющей ненулевую длительность; соответственно, энтелехия имеет место не «в состоянии» (соответствующем этому моменту времени t), а при переходе через это состояние, в некоторой его «окрестности состояний». Фраза «энтелехия  существующего в настоящий момент состояния», если придавать этим словам разумный смысл, — это энтелехия при переходе через существующее в настоящий момент состояние; если же понимать данное выражение буквально, то оно бессмысленно. Как видим, Joe Sachs считает, что Фома Аквинский употреблял термин «энтелехия» применительно к «точке времени» и, соответственно, к «мгновенному состоянию» в этой точке времени. Однако, это не так. Смотри, например, [Thomas1958, Book VI, Lecture 11], где обсуждается парадокс Зенона «летящая стрела»; Фома Аквинский ясно понимает, что «в точке времени» не может быть никакой энтелехии – в ней, как сказано, невозможно не только длящееся движение, но и длящийся покой. Однако, когда нечто находится в движении, то в это время имеет место энтелехия при переходе через каждый момент времени t — то есть, в некоторую ненулевую длительность, являющую окрестностью этого момента; таким образом,  например, при желтении страницы книги, с каждым цветом страницы (а это есть некое состояние страницы), имеющимся в момент времени t, действительно, связана «своя» энтелехия, «привязанная» к этому моменту: такая энтелехия осуществляется в некоторой окрестности момента t — то есть в ненулевую длительность; и вся «совокупная энтелехия» желтеющей страницы связана из таких «малых» энтелехий, осуществляемы при переходе через момент t, как своих составных частей.

<кп2>

 

16. Аристотелевское определение движения как энтелехии в толковании Joe Sachs’а

 

Согласно взгляду Joe Sachsa, в аристотелевском определении движения слово «возможность» следует понимать в смысле «то, что не есть действительность, но может быть (стать) действительностью при определённых условиях» — так же, как и в толкованиях Фомы Аквинского и Росса-Маймонида-Аверроэса; при этом Joe Sachs отвергает тот взгляд Фомы, что «возможность» уже сейчас может существовать в действительности в несовершенном, частичном виде; «возможность» для него, Joe Sachs’а — это то, что вообще никоим образом не присутствует в действительности.

Здесь же отметим, что, как и в предыдущих случаях, Joe Sachs противопоставляет движение и энтелехию.

 

По-видимому, Joe Sachs считает, что той целью, которую выражает движение, является существование возможности в задействованном состоянии; его толкование аристотелевского определения движения можно изложить примерно следующим образом (хотя он не говорит об этом слишком явно):

Возможность существует для определенной завершённости («цели»), в качестве которой можно рассматривать процесс осуществления этой возможности, в ходе которого возможность всегда есть задействованная возможность и поэтому имеет место соответствующее движение, с этой задействованной возможностью неразрывно связанное; и в ходе этого движения, когда возможность есть задействованная возможность, она «существует-в-завершённости». Таким образом, можно сказать: «существование-в-движении» имеет место тогда, когда имеется соответствующее «существование-возможности-в-завершённости». Поскольку же это «существование-в-движении» понимается как имеющее длящийся, сохраняющийся в течение времени характер, то, соответственно, и «существование-возможности-в-завершённости» имеет такой же характер; следовательно, к возможности вполне применимо (в переносном смысле) понятие «энтелехия» или его синоним «энергия» и, выражая ту мысль, что движение имеет место тогда, когда имеется энтелехия задействованной возможности, можно сказать: «движение есть энтелехия возможности (задействованной)».

 

Такой подход, на наш взгляд, имеет тот недостаток, что он использует термин «энтелехия» в переносном смысле; в самом деле — ведь термин «энтелехия», собственно, применяется к чему-то существующему в действительности; и движение есть действие существующего в действительности; поэтому, когда говорится об энтелехии, которая предполагает совершение действия «по определению», то это должна быть энтелехия чего-то существующего в действительности. А как может действовать то, чего нет в действительности — то есть, то, что дано в возможности? Действовать — значит осуществлять определенную энтелехию (энергию); но если что-то осуществляет энтелехию (энергию), то оно, по определению, существует в действительности, ибо и сама действительность получила название от действующих вещей.

Говоря о возможности, как мы уже видели, Joe Sachs различает «задействованную» возможность и «незадействованную возможность»; когда речь идет об аристотелевском определении движения, то, как ясно, Joe Sachs автоматически подразумевает, что речь идет именно о задействованной возможности.

Строго говоря, толкование Joe Sachs’а превращает слова Аристотеля из говорящих о том, ЧТО ЕСТЬ движение — то есть, дающих определение движения в собственном смысле, в слова, говорящие о том, КОГДА ЕСТЬ движение: КОГДА имеется задействованность возможности, то имеется движение, связанное с этой возможностью. Это, конечно, верно; но ЧТО ЕСТЬ движение?

Сам Joe Sachs пишет следующее:

 

[Sachs 1995, p. 22]

<нц>

What Aristotle said was that motion is the being-at-work-staying-itself of a potency, just as a potency. When an ongoing yearning and striving for form is not inner and latent, but present in the world just as itself, as a yearning and striving, there is motion.             

Аристотель, когда говорил, что движение есть энтелехия (существование-в-действии-оставаясь-собой) возможности именно как возможности, имел в виду следующее: когда жажда и устремление к обладанию формой является не внутренней и сокрытой, но присутствует в мире именно как она сама, как жажда и устремление, тогда имеет место движение.

<кц>

<кп2>

 

Если мы попытаемся подправить определение Joe Sachsa так, чтобы говорилось о том, ЧТО ЕСТЬ, а не о том, КОГДА есть, то получится что-то вроде:

«Движение есть действие того, для чего имеется энтелехия задействованной возможности, связанное (действие) с этой задействованной возможностью»

Такое определение должно также подразумевать, что поскольку говорится об энтелехии задействованной возможности — то есть, о том, что имеет длящийся, сохраняющийся в течение времени характер, — то и движение должно иметь тот же характер.

Вернемся к приведенному выше фрагменту [Sachs1995, p. 22]; из него можно заметить, что для Joe Sachsa движение и обладание формой противопоставлены; под обладанием формой должно разуметь «обладание формой в совершенно воспринятом состоянии»; таким образом, Joe Sachs, как и Фома Аквинский, противопоставляет движение и энтелехию, и, соответственно, противопоставляет при этом существование-ставшим (в некотором своем аспекте), когда оно рассматривается как завершённость («цель»), и движение. (То есть: ставшее не есть возможность и не может ею быть ни в каком из своих аспектов существования.). Энтелехия возможности для Joe Sachs’а — это хотя и энтелехия того, чего нет в действительности, но, все-таки энтелехия того, что, как возможность, существует в состоянии совершенства и полноты воспринятой формы — то есть, это возможность ставшего; и когда Joe Sachs говорит об энтелехии, то при этом «существование-ставшим-в-задействованной-возможности» выступает в качестве завершённости. Завершённость же, как ясно из этого же фрагмента, всегда связана именно с таким существованием – как и у Фомы Аквинского.

Следовательно движение у Joe Sachsa, в строгом смысле, не есть энтелехия, хотя по тому, как оно определяется, можно подумать именно это.

 

Надо, однако, заметить, что в том виде, в каком Joe Sachs приводит своё толкование аристотелевского определения движения без разъяснения, данного в приведенном выше фрагменте [Sachs1995, p. 22], оно, вообще говоря, универсально и применимо ко всем случаям — в том числе и к ставшему, воспринятая форма которого подразумевает движение в каком-то из аспектов своего существования (при этом мы рассматриваем «существование-ставшим-в-задействованной-возможности» как завершённость). Например – тот же метаболизм, протекающему в теле живой взрослой рыбы.

Наконец, слова «именно как такового», «именно как существующего в возможности», имеющиеся в аристотелевском определении движения, толкуются Joe Sachs’ом в том смысле, что существующее в возможности во время движения продолжает оставаться существующим в возможности и, следовательно, не существует в действительности. Сам такой подход, во-первых, избыточен, а, во-вторых, как бы намекает на то, что энтелехию существующего в действительности следует рассматривать как то, что противопоставлено движению: из того, что здесь говорится об энтелехии кто-то может заключить, что речь идёт именно об энтелехии существующего в действительности и, поскольку она противопоставлена движению, он может подумать, что речь идёт об уже осуществленной возможности, связанной с совершенным обладанием формы, которая (возможность) называется возможностью лишь потому, что была таковой ранее; но в трактовке Joe Sachs’а, вообще говоря, этого «во-вторых» можно вовсе не видеть (хотя, как мы, видели, он и в самом деле противопоставляет движение чего-то существующего в действительности и энтелехию чего-то существующего в действительности): ведь даже тот, кто не противопоставляет движение и энтелехию, вполне логично может посчитать, что когда говорится об энтелехии, то подразумевается что-то существующее в действительности, которое е и осуществляет и, следовательно, решить, что когда говорится о «существующем в возможности» (в том значении, которое имеет здесь в виду Joe Sachs), то имеется в виду именно нечто уже существующее в действительности (безотносительно совершенства воспринятой формы) — то, что рассматривалось как «существующее в возможности» ранее, но уже существует в действительности; и, следовательно, согласно толкованию определения Joe Sachs’ом, эти слова — «именно как существующего в возможности», — дополнительно разъясняют, что подобным образом поступать не надо и, что, следовательно, речь в определении идёт именно о том, чего при движении нет в действительности; а это, в свою очередь, «автоматически» также указывает на то, что слово «энтелехия» использовано в определении в несколько необычном смысле — то есть, не применительно к тому, что существует в действительности, а применительно к тому, что существует в возможности.

Итак, несмотря на все «дополнительные указания», которые можно попытаться получить из слов «именно как существующего в возможности» применительно к тому толкованию, которое даёт Joe Sachs, эти слова, вообще говоря, оказываются избыточными в аристотелевском определении движения; но, как мы видели, они необходимы – ведь сам Аристотель не вкладывал в них (согласно нашему толкованию) избыточного смысла.

 

Сам Joe Sachs считает, что его определение не есть круговое, то есть, считает, что в нем движение не определяется через движение. Однако это, очевидно, не так. Когда Sachs говорит о возможности из аристотелевского определения, он подразумевает не возможность вообще, а именно задействовованную возможность. Но, как мы уже говорили, задействованность или незадействованность возможности никак нельзя поставить вне связи с движением, изменением; и дать определение задействованной и незадействованной возможности тоже. Задействованная возможность означает наличие соответствующих ей изменений, движения в теле, для которого имеется эта задействованная возможность; и наоборот: наличие задейстованной возможности для тела означает, что это тело находится в процессе соответствующих изменений, соответствующего движения; и, повторим, никак нельзя дать определение задействованной возможности иначе, чем как использовав термин «движение», «изменение»: для данного тела возможность есть задействованная возможность, если оно находится в процессе тех изменений, которые соответствуют этой возможности. Следовательно, Joe Sachs, как и Фома Аквинский, терпит неудачу в попытке дать «некруговое» определение движения.

 

Далее мы приведем ряд выдержек из [Sachs 2005], связанных с тем, как Joe Sachs разъясняет собственное толкование аристотелевского определения движения как энтелехии.

Первый фрагмент далее будет приведен в составе более обширного фрагмента, но здесь мы решили дать его отдельно.

 

[Sachs 2005]

<нц>

In each case the motion is just the potentiality qua actual and the actuality qua potential. And the sense we thus give to the word entelecheia is not at odds with its other uses: a motion is like an animal in that it remains completely and exactly what it is through time.

В каждом случае движение есть именно та потенциальность (возможность), которая актуальна (осуществляет энтелехию) и та актуальность (то осуществление энтелехии), которая потенциальна. И тот смысл, который мы придаем таким образом слову «энтелехия», не находится в конфликте с другими смыслами этого слова, которые мы используем: движение подобно животному в том, что оно остается полностью и точно тем, что оно есть на протяжении временного промежутка.

<кц>

<кп2>

 

[Sachs 2005]

<нц>

Once he has reached the other side of the room, his potentiality to be there has been actualized in Ross’ sense of the term, but while he is walking, his potentiality to be on the other side of the room is not merely latent, and is not yet canceled by, an actuality in the weak sense, the so-called actuality of being on that other side of the room; while he is walking his potentiality to be on the other side of the room is actual just as a potentiality. The actuality of the potentiality to be on the other side of the room, as just that potentiality, is neither more nor less than the walking across the room.

Тогда же, когда ходящий достиг другой стороны комнаты, его потенциальность (возможность) «находиться на другой стороне комнаты» была актуализирована в том смысле термина «актуализация», который вкладывает в него Росс; однако когда он находится в процессе ходьбы, его потенциальность (возможность) «находиться на другой стороне комнаты» уже не является только лишь латентной и, в то же время, ещё не упразднена актуальностью (энтелехией) в слабом смысле1 — так называемой актуальностью (энтелехией) «существования на той, другой, стороне комнаты»1; в то время, когда человек находится в процессе хождения, его потенциальность (возможность) «находиться на другой стороне комнаты» именно как эта потенциальность (возможность), есть не более и не менее, чем процесс перехода через комнату2.

<кц>

1. Таким образом, Joe Sachs энтелехию существующего в действительности в состоянии совершенства воспринятой формы — то есть, собственно, энтелехию, и притом такую, которую Фома Аквинский назвал бы «совершенной» из-за совершенства воспринятой формы ее осуществляющего, — такую-то энтелехию Joe Sachs называет «энтелехией в слабом смысле»; а энтелехию «в переносном смысле», — энтелехию существующего в возможности, которого нет в действительности, следовательно, он, по сути, решил назвать «энтелехией в сильном смысле»!  В этом нет никакой логики.

2. Точнее говоря, выражаясь согласно Joe Sachs’у, можно сказать так: когда человек находится в процессе хождения, его потенциальность (возможность) «находиться на другой стороне комнаты» именно как эта потенциальность (возможность) «задействована» и эта задействованность выражается для человека в том, что он находится в процессе перехода через комнату.

<кп2>

 

[Sachs 2005]

<нц>

A similar analysis will apply to any motion whatever. The growth of the puppy is not the actualization /1 of its potentiality to be a dog, but the actuality of that potentiality as a potentiality. The falling of the pencil is the actuality of its potentiality to be on the floor, in actuality as just that: as a potentiality to be on the floor. In each case the motion is just the potentiality qua actual and the actuality qua potential. And the sense we thus give to the word entelecheia is not at odds with its other uses: a motion is like an animal in that it remains completely and exactly what it is through time. /2 My walking across the room is no more a motion as the last step is being taken than at any earlier point. Every motion is a complex whole, an enduring unity which organizes distinct parts, such as the various positions through which the falling pencil passes. As parts of the motion of the pencil, these positions, though distinct, function identically in the ordered continuity determined by the potentiality of the pencil to be on the floor. Things have being to the extent that they are or are part of determinate wholes, so that to be means to be something, and change has being because it always is or is part of some determinate potentiality, at work and manifest in the world as change.

Подобный анализ прилагается вообще ко всякому движению. Рост щенка не есть актуализация1 его потенциальности (возможности) быть взрослой собакой, но актуальность (энтелехия) потенциальности (возможности) быть взрослой собакой именно как потенциальности (возможности). Процесс падения карандаша на пол есть актуальность (энтелехия) его потенциальности (возможности) «находиться на полу»; и эта потенциальность (возможность) в актуальности (энтелехии) дана именно как потенциальность (возможность) — как  потенциальность (возможность) «находиться на полу». В каждом случае движение есть именно та потенциальность (возможность), которая актуальна (осуществляет энтелехию) и та актуальность (то осуществление энтелехии), которая потенциальна. И тот смысл, который мы придаем таким образом слову «энтелехия», не находится в конфликте с другими смыслами этого слова, которые мы используем: движение подобно животному в том, что оно остается полностью и точно тем, что оно есть на протяжении временного промежутка. Мой процесс перехода через комнату больше не является движением после того, как сделан последний шаг; ранее же я находился в движении. Всякое движение есть сложное целое, длящееся единство, которое объединяет и упорядочивает различные части — такие, как различные позиции, через которые проходит падающий карандаш2. Как части движения карандаша эти позиции2, хотя они и различны, в упорядоченной непрерывности, задаваемой потенциальностью (возможностью) карандаша «находится на полу», действуют идентично3. Вещи имеют существование постольку, поскольку они суть некие определённые целые или же суть их части — так, что «быть» означает «быть чем-то»; и изменение имеет существование потому, что оно есть  некая определенная потенциальность (возможность) или же часть ее — потенциальность (возможность), которая задействована и являет себя в мире как изменение.

<кц>

1. Когда говорится о движении как об актуализации, то имеется в виду трактовка аристотелевского определения движения Росса-Маймонида-Аверроэса.

2. Применительно к каждой такой позиции нельзя говорить, что в ней имеет место движение, ибо движение имеет место при переходе через эту позицию, в некоторой окрестности этой позиции, при переходе через временной момент t, соответствующей этой позиции, в некоторой ненулевой окрестности этого момента. ПОЗИЦИИ КАРАНДАША В ДВИЖЕНИИ НЕ МОГУТ БЫТЬ ЧАСТЬЮ ДВИЖЕНИЯ КАРАНДАША; ибо каждой такой позиции соответствует временной момент t, «точка времени», а движение, как и покой, может иметь место лишь в некоторую ненулевую длительность времени. Позиция тела в движении – это часть множества позиций «ненулевой меры», через которые проходит тело при движении.

3. Точнее говоря: всю энтелехию движения можно разбить на «частичные энтелехии» ненулевой длительности, из которых и состоит эта «совокупная энтелехия движения»; более того, каждой точке времени, когда имело место движение, можно сопоставить ее окрестность — некоторой ненулевую длительность, в которой осуществлялась энтелехия движения при переходе через эту точку времени; и вот эти-то частичные энтелехии движения, осуществляемые на этих длительностях, и имеют сходство друг с другом в том, что имеет место переход через них в некоторую ненулевую длительность, являющуюся окрестностью момента времени t, соответствующего этой позиции – в рамках единой «совокупной энтелехии». Здесь мы говорим о «движении как энтелехии» в нашем понимании, а не в понимании Joe Sachs’а.

<кп2>

 

17. Парадокс Гераклита и энтелехия

 

Всем известен парадокс Гераклита, с помощью которого он доказывал, что в мире нет ничего неизменяюшегося в том смысле, что в мире нет ничего, что поддерживало бы свою самотождественность с течением времени: «В одну и ту же реку нельзя войти дважды» – ведь когда входящий входит в реку во второй раз, то его «встречает» уже другая вода.

Но ведь можно сказать, что река — это такое ставшее, энтелехия (может быть, даже лучше скажем так: «совокупная энтелехия») в качестве одного из своих аспектов подразумевает энтелехию воды этой реки и данная энтелехия воды этой реки такова, что при ее осуществлении имеет место постоянное, длящееся движение воды: данный объем воды все время, пока он течет по реке, изменяет свое положение в пространстве. Следовательно, ОДНА И ТА ЖЕ река постоянно сменяет в себе положение данного объема воды с течением времени и поэтому вполне естественно, что входящий в ТУ ЖЕ САМУЮ реку во второй раз «встречает» в ней другую воду. И тогда получается, что И В ПЕРВЫЙ, И ВО ВТОРОЙ РАЗ РЕКА — ТО ЖЕ САМОЕ СТАВШЕЕ. Следовательно при таком подходе получается, что мы не встречаем противоречия.

Можно сказать и так: Форма реки такова, что предполагается постоянная замена и постоянное движение вещества, которое «несёт» эту форму, в котором «впечатана», «запечатлена» эта форма.

Как ясно, парадокс Гераклита можно рассмотреть и на примере взрослого человеческого тела, в котором происходит метаболизм. Ведь можно спросить: если, скажем, через десять лет все атомы тела замещёны другими, то можно ли вообще говорить об одном и том же взрослом человеческом теле? Ответ ясен: взрослое человеческое тело по своей природе, по своей сути, по своей энтелехии ставшего, есть то, чему присуще постоянное самообновление составных частей в ходе взаимодействия с окружающей средой; и поэтому полная замена составных частей через какое-то время есть то, что естественным образом подразумевается, когда говорится о существовании одного и того же взрослого человеческого тела — в силу той энтелехии ставшего, которое это ставшее тело осуществляет.

 

Литература

 

[Аристотель2002] Метафизика. Переводы. Комментарии. Толкования. СПб.: Алетейя, 2002

 

            [AristotleG], [AristotleG]     Aristoteles. Аristoteles graece. In 5 vols. Ex recensione Immanuelis Bekkeri. Edidit Acadeima Regia Borussica. Vols. I, II. — Berolini: apud Georgium Reimerum, 1831.

            (Первый и второй тома данного издания имеют сквозную нумерацию листов)

 

[

[AristotleR], [AristotleR]     Аристотель. Сочинения в четырех томах. В 4 т. — М.: Мысль, 1976‑1983 (т. 1 — 1976, т. 2 — 1978, т. 3 —1981, т. 4 — 1983)

Т. 1: Метафизика, О душе;1976

Т. 2: Категории и др.;1978

Т. 3: Физика и др.; 1981

Т. 4: Политика и др.;1983

 

[Ross 1924] W. D. Ross, Aristotle's Metaphysics. In 2 vols. — Oxford: Clarendon Press, 1924

 

[Ross 1936] W.D. Ross. Aristotle's Physics. A Revised Text with Introd. and Commentary by W.D. Ross. — New York: Clarendon Press, 1936

 

[Ross 1966] W. D. Ross. Aristotle. — London: Methuen; New York: Barnes & Noble, 1966

 

[Sachs 2005]  Joe Sachs. Aristotle: Motion and its Place in Nature. — Статья в интернет-энциклопедии «Internet Encyclopedia of Philosophy» по адресу

http://www.iep.utm.edu/aris-mot/

(last updated: Dec, 16, 2005; оriginally published: Dec, 16, 2005)

 

[Sachs1995]   Joe Sachs. Aristotle’s physics; a guided study. — New Brunswick and London: Rutgers University Press, 1995

ISBN 0-8135-2191-2

См. также:

[Sachs 1999]  Joe Sachs. Aristotle’s Metaphysics, a new translation by Joe Sachs. — Santa Fe, NM: Green Lion Books, 1999

 

[Thomas1963]           Thomas Aquinas. Commentary on Aristotle’s Physics. — London: Routledge & Kegan Paul, 1963

 

[Thomas1963B]        Thomas Aquinas. Commentary on Aristotle’s Physics), translated by Richard J. Blackwell, Richard J. Spath & W. Edmund Thirlkel. — Yale University Press, 1963

 

[Thomas1963BOL]   Thomas Aquinas. Commentary on Aristotle’s Physics), translated by Richard J. Blackwell, Richard J. Spath & W. Edmund Thirlkel. — Yale University Press, 1963

Доступно online по адресу: http://dhspriory.org/thomas/Physics.htm (книги III Фомы) вместе с исходным текстом Фомы на латыни

 

[Thomas1958]           Thomas Aquinas. Commentary on Aristotle’s Physics, translated by Pierre H. Conway, O.P., College of St. Mary of the Springs. — Columbus, Ohio, 1958‑1962

 

[Thomas1958OL]     Thomas Aquinas. Commentary on Aristotle’s Physics, translated by Pierre H. Conway, O.P. — College of St. Mary of the Springs, Columbus, Ohio, 1958‑1962

Доступно online по адресу: http://dhspriory.org/thomas/Physics.htm (книги IIIVIII Фомы) вместе с исходным текстом Фомы на латыни

 

 

temptator: (Default)

Аристотелевские определения энергии, энтелехии, дюнамиса (способности и возможности) и движения как энтелехии (энергии)

 

Свободное распространение приветствуется

Автор: Лорин Патрик МакКевин (Lorin Patrick McKevin) ;

Версия: 1.0 от 05.07(Jul).2019

tepmptator.ihostfull.com (всё в хорошем качестве, официальный сайт)

temptator@protonmail.com ; lorin.patrick.mckevin@protonmail.com

samlib.ru/t/temptator ; temptator.dreamwidth.org

 

Abstract. Рассматриваются аристотелевские определения энергии, энтелехии и дюнмаиса (способности и возможности), а также движения как как энтелехии (энергии).

 

***

 

Предисловие. 1

2. Движение и энергия как разновидности действий; энергия и энтелехия. 1

3. Происхождение слов и понятий «энергия» и «энтелехия», их перевод и дополнительное обсуждение их значений. 6

4. Многозначность слов «актуальность» («энергия») и «потенциальность» («дюнамис»). Актуальность как энтелехия и актуальность как действительность; потенциальность как возможность, потенциальность как способность и потенциальность как существующая в действительности вещь, которая есть нечто иное в возможности после становления. 16

5. О том, что способность существует не только во время совершения действия, с нею связанного  27

6. Задействованная и незадействованная потенциальность. 28

7. Аристотель о взаимоотношении энергии и дюнамиса (потенциальности) 31

8. О «непроявленном существовании». 35

9. Аристотелевское определение движения. 37

10. Каким образом ставшее может быть задействованной возможностью, оставаясь этим ставшим   49

11. Проблема «кругового» определения терминов и аристотелевское определение движения  49

12. Трудности в понимании аристотелевского определения движения как энтелехии. 50

13. Аристотелевское определение движения как энтелехии в толковании Росса-Маймонида-Аверроэса  52

14. Предварительные замечания по терминологии, используемой Фомой Аквинским, и по его пониманию движения. 54

15. Аристотелевское определение движения как энтелехии в толковании Фомы Аквинского  57

16. Аристотелевское определение движения как энтелехии в толковании Joe Sachs’а. 70

17. Парадокс Гераклита и энтелехия. 75

Литература. 75

 

 

Предисловие

 

Изложение аристотелевских определений «движение», «энергия» и «энтелехия» в данной главе ведется, опираясь на статью Joe Sachs’а «Aristotle: Motion and its Place in Nature» («Аристотель: Движение и его место в природе») [Sachs2005]; в данной главе там, где приводятся переводы цитат на английском и не указывается источник, подразумевается, что имеется в виду указанный выше источник.

 

2. Движение и энергия как разновидности действий; энергия и энтелехия

 

Начнём с самых простых представлений о том, что такое энергия.

Аристотель вводит понятия движения и энергии во фрагменте [Аристотель2002, Метафизика, кн. IX, гл. VI, сс. 288‑289, Метафизика 1048b 15‑35]. По Аристотелю и движения, и энергии суть разновидности действий.

Таким образом, здесь Аристотель противопоставляет движение и энергию. Однако это неверно, ибо в других местах Аристотель сам же определяет движение как энергию (и как энтелехию). Поэтому правильно не противопоставлять движение энергии, а говорить об «энергийных действиях» и «неэнергийных действиях». К тому же, как увидим, вещь может осуществлять энергию, будучи бездвижной, просто осуществляя своё существование.

Сделав эти замечания, перейдём к сути дела.

Рассмотрим ряд примеров. (i) Похудение не есть действие похудевшего, но есть действие худеющего, но ещё не похудевшего; (ii) зрение же есть действие зрячего, а не того, кто обретает зрение, но ещё не видит. Также: (iii) падение карандаша со стола на пол есть действие падающего, но не есть действие уже упавшего, продолжающего свое существование как упавшее и лежащее на полу (iv) когда же карандаш упал и лежит на полу, то он осуществляет действие по продолжению своего существования как лежащего на полу, как упавшего, но не как того, что падает, но ещё не упало.

Действия вроде (i) и (iii) Аристотель называет движениями.

Действия вроде (ii) и (vi) Аристотель называет энергиями или, иначе говоря, энтелехиями.

Когда речь идет о движении, то о движущемся нельзя сказать, что он достиг завершённости; движущееся только ещё двигается к этой завершённости. Например: о том, кто худеет нельзя сказать, что он похудел – то есть, что он есть похудевший; о падающем на пол карандаше нельзя сказать, что он упал на пол — то есть, о нём нельзя сказать, что он есть упавший на пол.

Когда речь идет об энергии, то можно сказать, что осуществляющая эту энергию вещь делает это в состоянии завершённости, которая «преследуется» этой энергией; здесь уже есть пребывание в состоянии завершённости во время самой деятельности, на эту завершённость направленной. Так, энергия зрения предназначена для того, чтобы видеть и «устремлена» на то, чтобы кто-то что-то увидел; и, соответственно, об осуществляющем энергию зрения (то есть, о видящем) можно сказать, что он увидел (то есть, достиг завершённости, которую «преследует» энергия зрения); то есть о видящем (зрящем) можно сказать, что он есть увидевший.

Итак, в описанном выше смысле движение не несёт с собой завершённости (пребывания в состоянии завершённости), а энергия — несёт с собой завершённость (пребывание в состоянии завершённости).

Приведем подтверждающий сказанное вышеупомянутый фрагмент из Аристотеля. Здесь Аристотель делит действия на движения и энергии.

[Аристотель2002, Метафизика, кн. IX, гл. VI, сс. 288‑289 (Метафизика 1048b 15-35); греческие слова приводятся согласно [AristotleG]]

<нц>

Ни одно из действий πράξεων, у которых есть цель1 τέλος, <само по себе> не есть цель τέλος, но все они направлены на цель τέλος, — скажем, целью похудания является худоба, но когда худеющий находится в таком движении κίνησις, которое происходит не ради похудания, то это движение не суть действие πρξις, по крайней мере — не законченное2 τελεία действие (ибо оно не заключает в себе <свою> цель τέλος); но если в нем заключена цель τέλος, это и есть действие πρξις. Так, например, человек видит — и тем самым увидел, размышляет — и размыслил, думает — и подумал; но нельзя сказать, что он учится — и <тем самым> научился, или лечится — и <тем самым> вылечился, <или> он живет хорошо — и <тем самым> стал жить хорошо, счастлив — и достиг счастья. В противном случае это <действие> когда-нибудь должно было бы прекратиться, так, как когда человек похудеет; в наших же случаях этого нет, но он живет — <уже> жил. Поэтому, из таких действий одни надо называть движениями κινήσεις, другие – деятельностями3 νεργείας. Ведь всякое движение незакончено τελής — похудание, учение, ходьба, стройка; это, конечно, движения и именно незаконченные. Ибо нельзя говорить, что он идет — и уже сходил, строит дом — и построил его, возникает — и возник или двигается – и уже подвинулся, но это — не одна и та же вещь, и также <не одно и тоже> «движет» и «подвинуло»4. А увидело и в то же время видит — одно и то же существо5, и также — думает и <вместе с тем> подумало. Так вот, такое действие я называю деятельностью νέργειαν, а то, другое, движением κίνησιν.

<кц>

1. В данном контексте «τέλος» правильно переводить как «завершённость». Чтобы говорить о цели, необходимо целеполагание, которое может быть только у существа с «разумным „я‟» и свободой воли. В некоторых случаях, однако, о достижении некоей завершённости можно говорить как о достижении цели, то есть завершённость в некоторых случаях, действительно, может иметь характер цели.

2. То есть, незавершённое.

3. То есть, энергиями.

4. То есть, об одном и том же нельзя сказать, что оно осуществляет энергию движения (двигает) и при этом, одновременно, нечто подвинуло (в смысле – привело в некое определенное конечное, завершённое состояние.).

5. То есть: об одном и том же существе можно сказать, что оно и осуществляет энергию зрения (видит) и что оно же при этом, одновременно, нечто увидело, то есть достигло завершённости действия.

<кп2>

С понятием «энергия» до неразличимости сливается понятие «энтелехия». Иначе говоря, всякая энергия есть энтелехия и всякая энтелехия есть энергия; эти понятия тождественны. Тем не менее, по своему происхождению они несут несколько разные оттенки смыслов и поэтому зачастую их употребляют не случайным или произвольным образом, а в зависимости от контекста. Пока, однако, мы не рассматриваем подробно термины «энтелехия» и «энергия» и даём лишь самые простые и примитивные представления об энергии в аристотелевском понимании.

Перейдём к более глубокому пониманию того, что есть энергия.

Итак, энергия — это, говоря словами Аристотеля, «действие, несущее в себе (с собой) завершённость» — то есть такое, при совершении которого имеет место завершённость в отношении того, что делается данным действием, то есть в отношении результата этого действия.

Снова приведём простые примеры. Смотрение (процесс зрения, созерцания) есть энергия, ибо «когда человек смотрит, то он уже видит» («смотришь – и видишь»). В то же время похудение не есть энергия, ибо «когда человек худеет, он ещё не похудел».

Зачастую завершённость, о которой здесь идет речь, связана с некоторой целью действия, которую ставит перед собой то, что действует — например, в приведенных выше случаях это: «увидеть» и «похудеть». Соответственно, когда действие есть энергия, эта цель достигается, а в противном случае — нет.

Отметим, что, говоря о цели действия того, что действует, мы имеем в виду такое «что», которое может осуществлять целеполагание, то есть, имеем в виду существо с «разумным „я‟», обладающее волей. Соответственно, нельзя говорить о целеполагании у камня, дерева и прочих подобных вещей — для них уместно говорить не о цели, а только лишь о завершённости.

Интересно, что в зависимости от того, что считать главной завершённостью и главной целью действия или в зависимости от того, относительно какой завершённости рассматривать действие, одно и то же действие может как быть энергией, так и не быть, или, вернее, может рассматриваться как энергия, а может и не рассматриваться. Объяснение этого с примерами будет приведено ниже.

Брошенный вниз камень падает на землю потому, что система Земля-камень стремится перейти в состояние с минимальной энергией (сейчас речь идет о термине современной физики). Это стремление есть закон природы. Здесь то, что есть завершённость для камня (вернее, для системы Земля-камень) — а именно «пребывать лежащим на земле» — очевидным и естественным для человеческого понимания образом устанавливает, «навязывает», закон природы, которому подчинены действующие в природе силы.

Можно, конечно, сказать, что такая завершённость есть также и цель камня (вернее, системы Земля-камень), но ни камень, ни Земля, повторим, не занимаются целеполаганием, так как они не обладают волей, неразумны и даже неодушевлены. Поэтому в строгом смысле говорить об этой завершённости как о цели нельзя. Поступая так, мы переносим на неодушевленные предметы черты разумных существ, что неправильно.

Чтобы пребывать лежащим на земле, камень прежде должен «пережить» процесс падения. Но разве не обладает этот камень в процессе падения тоже некоторой завершённостью — не лежащего предмета, а падающего — той промежуточной завершённостью, через которую «лежит путь» к последующей завершённости, а именно к пребыванию лежащим на земле?! Говоря так мы подразумеваем, что у камня есть главная и второстепенная, промежуточная, завершённости: «лажать на земле» — главная и «пребывать в процессе падения» — второстепенная, промежуточная. Если в нестрогом смысле использовать понятие «цель», то это же можно сказать так: чтобы достичь главной цели «пребывать лежащим на земле», сперва камень должен достичь второстепенной, промежуточной цели — «пребыть падающим на землю».

Сравни сказанное со случаем жизненного цикла растения или животного, когда сначала оно растет, затем пребывает в состоянии зрелости, а затем угасает и умирает: главное тут — пребывание в зрелости и рождение потомства; рост же — промежуточная завершённость на пути к главной; наконец, угасание и смерть — тоже завершённость, но, как ясно, не главная.

Но почему же тогда, если при падении тоже есть завершённость и даже, в нестрогом смысле, «достигнутость цели», мы не говорим о падении как об энергии? — возможно, спросит здесь внимательный читатель. В действительности, однако, при определённых условиях ничто не запрещает нам говорить о падении как об энергии, а именно энергии не уже упавшего камня, а ещё падающего: «Падение есть энергия падающего камня в том контексте, когда он рассматривается именно как падающий камень, а не, например, как ещё не упавший». (А лежание есть энергия лежащего камня — разумеется, с подобными же оговорками.) Условие же это таково:  завершённости должны поменяться местами — то есть: второстепенная должна стать главной и наоборот или же действие камня следует начать рассматривать относительно второстепенной цели, а не главной, избрав другую «точку зрения».

Когда мы говорим, что падающий камень ещё не достиг завершённости, которая для него есть «лежание на земле», и что, следовательно, падение для него не есть энергия, мы подразумеваем, что главная завершённость ещё не достигнута; соответственно, когда мы говорим, что падающий камень достиг завершённости, что падение несёт в себе завершённость, то мы подразумеваем, что эта завершённость и есть главная или, по крайней мере, что сейчас мы рассматриваем падение камня относительно именно этой завершённости, которая почему-то сейчас важна для нас — может быть, просто потому, что мы ради забавы решили сместить «точку зрения».

Пусть кто-то исследует влияние плотности и состава воздуха на падение камня. Для такого человека главное — чтобы камень падал, а не лежал (покоился). Во время своих экспериментов этот исследователь главную завершённость камня «естественным образом» видит именно в его процессе падения; и этот исследователь, следовательно,  вправе заявить: «Падение есть энергия падающего камня относительно „моей‟ главной завершённости». Но природа со своими законами, минимизирующими энергию (сейчас речь снова идет о термине современной физики), если бы она умела говорить, может быть, могла бы возразить на это: «Для меня „естественным образом‟ завершённость означает пребывание в состоянии с минимальной энергией; и поскольку при падении падающий камень не достигает этой завершённости, то относительно нее, этой „моей‟ завершённости, о падении как об энергии говорить нельзя».

Итак, достижение действием завершённости относительно: оно зависит от того, кто и как устанавливает то, в чем заключается эта самая завершённость. Здесь устанавливающим могут быть и законы природы, «естественное течение вещей», а могут быть и люди, которые руководствуются обычаям и привычками, а также поступают произвольно. Спрашивается: насколько далеко здесь может заходить произвол? По-видимому, для того, чтобы объявить действие энергией, достаточно простого акцентирования внимания на пребывании вещи в состоянии совершения этого действия как на пребывании в состоянии завершённости. Это уже, по-видимому, и достаточно.

 Подобный широкий произвол несколько обесценивает понятие «энергия», однако в его защиту можно сказать то, что есть некие достаточно очевидные завершённости, которые при рассмотрении того или иного действия как бы «сами просятся на ум» — так, что оттесняют все прочие завершённости. Относительно этих очевидных завершённостей обычно и принимается решение о том, является ли данное действие энергией или нет. Кроме того, возможны действия, для которых есть только одна завершённость, главная, и притом такая, что она достигается в ходе этого действия. В самом деле: какая завершённость и цель может быть у процесса смотрения, как не «видеть»?

С худеющим, однако, дело обстоит сложнее. Действительно, обычно худеют, чтобы похудеть и поэтому для худеющего с этой целью процесс похудения не есть цель и завершённость и, следовательно, не есть энергия. Однако что будет, если какой-то исследователь задастся целью изучить длительное влияние скудной диеты, не восполняющей затраты организма на жизнедеятельность, на обмен веществ и поставит на себе эксперимент по похудению? Для него ведь главное — не похудеть, а длительное время находиться в процессе похудения (то есть, голодания) и, следовательно, для него же пребывать в процессе похудения — это и есть главная завершённость и цель и, следовательно, энергия.

Наконец, скажем ещё о цели и завершённости. Когда человек создает часы или робота (даже с искусственным интеллектом), то в строгом смысле он не задаёт для них никаких целей, не ставит перед ними никаких целей, и в принципе не может этого сделать — ибо это вещи неразумные, без воли и целеполагания и даже неодушевленные. Человек лишь предусматривает для этих вещей определенное состояние завершённости, в котором они пребывают и которое они поддерживают, будучи работоспособны.  Можно сказать, что устроение этого состояния завершённости для данных вещей есть цель их человека-создателя; но, повторим, пребывание в состоянии этой завершённости и его поддержание в строгом смысле не есть цель часов или робота. Говорить о целеполагании и целях часов и робота можно лишь в нестрогом смысле, неправомерно очеловечивая их.

Как видим, разумное существо, обладающее волей и целеполаганием, может «вкладывать» в окружающие его вещи  различные завершённости их действий и цели их действий, «навязывать» все это этим вещам, делая тем самым то или иное действие энергией или же не энергией. Но что можно сказать о неразумных и вообще неодушевленных вещах самих по себе и системах подобных вещей самих по себе?

Во-первых, можно сказать, что сама вещь, чем бы она не была, будучи тем, что она есть, поддерживая себя в своем существовании тем, что она есть, осуществляет некоторое пребывание в состоянии завершённости, то есть энергию. В этом смысле с точки зрения того же бросаемого камня и лежать на земле, и падать для него — это просто «быть тем, чем он есть, поддерживать себя в своем бытии тем, чем он есть» и, следовательно, и падение на землю, и лежание на земле для него суть одинаково энергии — разумеется с точки зрения названной завершённости.

Во-вторых, это же самое можно сказать и длясистем вещей — даже очень сложных систем вроде растений или бактерий или даже всей солнечной системы.

Вот это вот дерево, пребывая тем, чем оно есть, поддерживая себя в своем бытии тем, что оно есть (сохраняя свою сущность, «чтойность», «деревность», и свою индивидуальность), в частности, осуществляя процесс обмена веществ, осуществляет некоторую энергию.

Планета Земля в целом (мы имеем в виду не только землю и воду, но и атмосферу, но и множество растений и животных и так далее…), все её стихии, все части её стихий, образуют единое целое, основывающееся на противодействии и содействии его элементов. Это единое целое пребывает в относительной гармонии, которую если не образована, то поддерживается в устойчивом существовании действиями составляющих целое элементов и которая основана на, так сказать, «договоре о разграничении сфер влияния элементов и их совместном действии и противодействии». О такой «планете Земля в целом» вряд ли можно говорить как об определенном «что?» в том смысле, в каком говорят о дереве или животном, но, определенно, это некая система, некое единое целое, которое «поддерживает себя в своем бытии тем, что оно есть» (с некоторыми колебаниями относительно «точки равновесия»).

То же, что и о «Земле в целом», можно сказать и о Космосе.

Говоря вообще, пока нечто, отдельная ли это вещь или система вещей, образующих единое целое, «поддерживает себя в своем бытии тем, что оно есть», это нечто осуществляет энергию — энергию своего существования.

Здесь мы дали самые примитивные представления о том, что есть такое аристотелевский термин «энергия», не затрагивая по сути при этом термина «энтелехия»; мы даже не вникали в этимологию этих слов. Далее об энергии и энтелехии мы будем говорить несколько подробнее.

 

3. Происхождение слов и понятий «энергия» и «энтелехия», их перевод и дополнительное обсуждение их значений

 

Слова «энергия» и «энтелехия» – это неолгоизмы (для своего времени), изобретённые Аристотелем для выражения своих философских (метафизических) представлений и концепций.

Вот как объясняется происхождение и смысл термина «энергия» Joe Sachs’ом в [Sachs2005, The root of energeia… – …to translate energeia] (цитата на английском дана из источника «как есть»; вместо того, чтобы писть древнегреческие слова по-древнегречески, Sachs использует их транслитерацию на английский):

<нц>

The root of energeia is ergonó deed, work, or actó from which comes the adjective energon used in ordinary speech to mean active, busy, or at work. Energeia is formed by the addition of a noun ending to the adjective energon; we might construct the word is-at-work-ness from Anglo-Saxon roots to translate energeia into English, or use the more euphonious periphrastic expression, being-at-work. If we are careful to remember how we got there, we could alternatively use Latin roots to make the word “actuality” to translate energeia.

Корень слова «энергия» («νέργεια») — тот же, что и в слове «эргон» («ἔργον»), которое переводится как «дело», «труд», «работа». Говоря по-латыни, «эргон» — это «actus»1. Из этого же корня образовано прилагательное «энергон» («νεργόν»), которое используется в обыденной речи применительно к чему-то активному, действующему, занятому, находящемуся за работой. Слово «энергия» («νέργεια») образовано добавлением к упомянутому прилагательному «νεργόν» окончания, свойственного существительному. Чтобы перевести слово «энергия» на английский язык, мы могли бы сконструировать из англо-саксонских корней слово «is-at-work-ness» — то есть: «есть-за-работностью», или использовать более благозвучное комбинированное выражение-парафраз «being-at-work» — то есть: «сущестование-за-работой», «существование-в-работе». И если мы вспомним во всех подробностях то, как мы пришли к описанному только что пониманию слова «энергия», то нам станет ясно, что для перевода этого слова мы можем в качестве альтернативы использовать латинские корни, чтобы образовать английское слово «актуальность» («actuality»).

<кц>

1. В католических теологических трудах на латыни греческое слово «энергия» («νέργεια»), как правило, переводят латинским словом «актио» («actio»)

<кп2>

Вероятно, переводы слова «энергия» на русский язык словосочетаниями вроде «существование-в-работности» слишком «режут ухо»; поэтому мы, нисколько не во вред смыслу, будем переводить «энергия» как «существование-в-деятельности», «пребывание-в-деятельности» или как «существование-в-действенности», «пребывание-в-действенности».

Как видим, Sachs употребил при переводе на английский слово «being», означающее не просто «существование», но «длящееся существование как процесс», «процесс существования» (процесс по своему смыслу есть нечто длящееся). Он сделал это из-за того, что «энергия» и «энтелехия» суть слова-синонимы, отличающиеся только лишь оттенками смыслов, а термин «энтелехия», как увидим далее, по своему происхождению подразумевает именно длящееся существование, существование в ходе которого сохраняется постоянство и неизменность существующего, существование, в ходе которого происходит противостояние существующего внешним и внутренним воздействиями, пытающимся вызвать изменения. Поэтому употребление слова «пребывание» вместо «существование» при переводе на русский вполне уместно — особенно когда намереваются подчеркнуть, что речь идет не просто о действии, но о длящемся действии, действии как процессе.

Нетрудно понять, каков русский эквивалент этимологии слова «энергия»:

1. Имеем существительное вроде «труд», «работа», «дело», «деяние», «действие»;

2. Образуем прилагательное от существительного: «деятельный»;

3. Немного модифицируем это прилагательное, чтобы подчеркнуть вовлеченность в действие, нахождение в состоянии совершения действия, используя для этого приставку «в»; получаем: «водеятельный», «водействующий»

4. Образуем существительное от прилагательного: «водеятельность», «водейственность», «водействование».

Знакомый с русским языком согласится, что «водейственность» — достаточно хорошее слово для обозначения существования (пребывания) чего-то в состоянии совершения некоторого действия (некоторой деятельности): рост травы — это некая водейственность травы как того, что растет, а не как того, что уже выросло; рассматривание человеком открывающегося из окна вида — тоже водейственность.

Как ясно, для простоты, не вникая в оттенки смыслов, все эти конечные существительные можно переводить как «действие» или «деятельность» — но, разумеется, не в тех местах, где эти оттенки смыслов важны. Аналогичным образом, как уже было сказано, на латинский «энергия» переводят просто как «актио» («actio»).

В богословской литературе на русском языке слово «энергия» достаточно часто переводится как «действование». Но, как видим, без приставки «во» «оттенки смыслов» при этом не те. (Внимание! Богословский термин «энергия» имеет другое значение, чем аристотелевский термин «энергия»!)

Наконец, отметим, что, используя несколько режущие ухо корни, вместо «водейственность» или «водействование» можно говорить: «воработность» («воработничество») или «воторудность» («вотрудничество»).

Далее мы будем либо оставлять слово «энергия» без перевода, либо переводить его словом «водейственность» или же выражениями «существование-в-действенности», «пребывание-в-действенности».

Что касается переводов слова «энергия» Joe Sachs’ом на английский язык целой фразой, то далее «being-at-work» (или его аналоги вроде «being-in-action») мы будем переводить на русский язык фразой «существование-в-действенности» или же фразой «пребывание-в-действенности».

Что касается английского слова «актуальность» («actuality»), то порой мы будем переводить его исходным греческим словом «энергия», порой — так, как мы договорились переводить греческое слово «энергия» на русский, а порой — вовсе оставлять без перевода.

 

Всякая вещь, то есть всякое определённое «что?» (например, вот этот вот камень, вот это вот дерево, вот эта вот собака), существует именно как то, что оно есть: всякий кот существует именно как кот, а не как собака или как стул, всякое дерево существует именно как дерево, а не как камень или цветок и так далее. Всякое такое существование вещи именно тем «что?», которое она есть, а не чем-либо иным по своей сущности и по своей индивидуальности, есть энергия: ведь вещь существует (осуществляет процесс существования) именно тем, что она есть — и есть, и пребывает тем, чем она есть при таком осуществлении процесса существования; ей, вещи, не надо, «дожидаться», чтобы стать тем, что она есть. А, следовательно, «за» этим действием существования стоит и некая силы или некие силы, проявлением которой или которых и является данный процесс существования.

Далее мы приведем цитату из Sachsa. Чтобы правильно понять ее, помните о том, что мы сказали только что про процесс существования как энергию. Помните также, что при осуществлении этой энергии вещь противостоит внешним и внутренним воздействиям, пытающимися эту вещь разрушить.

В приводимом ниже фрагменте Sachs говорит об энергии существования как об «актуальности вещи»; при этом в терминологии Sachs’а следует различать обычную актуальность и «актуальность вещи»: когда человек «смотрит — и видит», то это «обычная актуальность», то есть обычная энергия; но когда вот этот вот человек существует именно как вот этот вот человек (как представитель вида и как данный индивидуальный человек), то речь идёт об «энергии существования», то есть, говоря словами Sachs’а, об особой «актуальности вещи».

Итак, [Sachs2005, By the actuality of a thing… – …has the character of an end]:

<нц>

By the actuality of a thing, we mean not its being-in-action but its being what it is. For example, there is a fish with an effective means of camouflage: it looks like a rock but it is actually a fish. When an actuality is attributed to that fish, completely at rest at the bottom of the ocean, we don’t seem to be talking about any activity. But according to Aristotle, to be something always means to be at work in a certain way. In the case of the fish at rest, its actuality is the activity of metabolism, the work by which it is constantly transforming material from its environment into parts of itself and losing material from itself into its environment, the activity by which the fish maintains itself as a fish and as just the fish it is, and which ceases only when the fish ceases to be. Any static state which has any determinate character can only exist as the outcome of a continuous expenditure of effort, maintaining the state as it is. Thus even the rock, at rest next to the fish, is in activity: to be a rock is to strain to be at the center of the universe, and thus to be in motion unless constrained otherwise, as the rock in our example is constrained by the large quantity of earth already gathered around the center of the universe. A rock at rest at the center is at work maintaining its place, against the counter-tendency of all the earth to displace it. The center of the universe is determined only by the common innate activity of rocks and other kinds of earth. Nothing is which is not somehow in action, maintaining itself either as the whole it is, or as a part of some whole.

Energeia, then, always means the being-at-work of some definite, specific something; the rock cannot undergo metabolism, and once the fish does no more than fall to earth and remain there it is no longer a fish. The material and organization of a thing determine a specific capacity or potentiality for activity with respect to which the corresponding activity has the character of an end (telos).

Под энергией (актуальностью) вещи мы разумеем не её существование-в-действенности, но её существование тем, что она есть1. Например, рассмотрим рыбу, которая обладает эффективными средствами маскировки: такая рыба выглядит как камень, но энергийно (актуально) она есть рыба. Когда эта рыба находится в совершенном покое на дне океана и при этом мы приписываем ей энергию (актуальность), то мы, как кажется, не говорим о какой-либо деятельности. Но согласно Аристотелю «быть чем-то» всегда подразумевает «находится определённым образом в деятельности» («to be at work in a certain way»). В случае покоящейся рыбы её энергия (актуальность) есть деятельность, метаболизма — деятельность, посредством которой она постоянно преобразует вещество из своего окружения в части самой себя и выводит вещество из себя в свое окружение; это та деятельность, посредством которой  рыба «поддерживает себя» как рыбу и, притом, именно как ту рыбу, которой она является; и эта деятельность прекращается только лишь тогда, когда рыба перестаёт существовать. Всякое статичное состояние, которое имеет какую-либо определённую характеристику, может существовать только лишь как результат непрерывно длящихся затрат усилий, поддерживающих это статичное состояние таким, каким оно существует. Таким образом, даже камень, который покоится рядом с рыбой, пребывает в деятельности, ибо быть камнем означает: прилагать усилия к тому, чтобы оказаться в центре мира и, таким образом, означает: находиться в движении — если только, разумеется, в качестве альтернативы камень не встречает ограничений — как камень в нашем примере, который ограничивают большие количества земли, уже собранные вокруг центра мира. Камень, покоящийся в центре мира, пребывает в действии, посредством которого он удерживает себя на своём месте, противодействуя усилиями всей земли сместить его со своего места. Центр же мира определяется только лишь через общую деятельность камней и других видов земли — ту деятельность, которая является для них прирождённой. Не существует ничего, что не находилось бы каким-либо образом в действии, поддерживая себя либо как целое, которым оно является, либо как часть некоего целого.

Следовательно, энергия2 всегда означает «существование-в-действенности» чего-то определенного, чего-то специфичного; камень не имеет метаболизма; и после того, как рыба не может делать ничего более, как упасть на дно и неподвижно там лежать, она больше не есть рыба. Вещество, из которого состоит вещь, и организация, структурность вещи определяют специфическую способность или, иначе говоря, потенцию3 к деятельности — ту способность, в отношении которой соответствующая деятельность имеет характер завершённости (τλος).

<кц>

1. То есть: «актуальность вещи» — это не какая-то обычная актуальность, то есть обычное «существование-в-действенности», но особая актуальность, а именно существование вещи тем «что?», которое она есть, существование вещи тем, чем она есть (является). Здесь речь у Sachs’а несколько запутана.

2. Здесь, опять же, речь идёт не о всякой энегии, а об «энергии существования (вещи тем «что?», которое она есть, тем что она есть, тем чем она  является)», то есть об особой «актуальности вещи».

3. Способность или, иначе говоря, сила — это одно из значений аристотелевского термина «дюнамис»; если ориентироваться на латынь, то на английский «дюнамис» в этом значении переводится как «потенциальность» («potentiality») или, что более ясно, потенция («potency»).

<кп2>

 

Далее приведем разъяснения Joe Sachs’а касательно смысла и происхождения термина «энтелехия»:

[Sachs 2005, The word entelecheia… – …means continuity or persistence, The addition of exein… – … required to stay there]

<нц>

The word entelecheia has a structure parallel to that of energeia. From the root word telos, meaning end, comes the adjective enteles, used in ordinary speech to mean complete, perfect, or full-grown. But while energeia, being-at-work, is made from the adjective meaning at work and a noun ending, entelecheia is made from the adjective meaning complete and the verb exein. Thus if we translate entelecheia as “completeness” or “perfection,” the contribution the meaning of exein makes to the term is not evident. Aristotle probably uses exein for two reasons which lead to the same conclusion: First, one of the common meanings of exein is “to be” in the sense of to remain, to stay, or to keep in some condition specified by a preceding adverb as in the idioms kalos exei, “things are going well,” or kakos exei, “things are going badly.” It means “to be” in the sense of to continue to be. This is only one of several possible meanings of exein, but there is a second fact which makes it likely that it is the meaning which would strike the ear of a Greek-speaking person of Aristotle’s time. There was then in ordinary use the word endelecheia, differing from Aristotle’s word entelecheia only by a delta in place of the tau. Endelecheia means continuity or persistence. …The addition of exein to enteles, through the joint action of the meaning of the suffix and the sound of the whole, superimposes upon the sense of “completeness” that of continuity. Entelecheia means continuing in a state of completeness, or being at an end which is of such a nature that it is only possible to be there by means of the continual expenditure of the effort required to stay there.

Слово «энтелехия» («ντελέχεια») имеет структуру, «параллельную» структуре слова «энергия» («νέργεια»). Из корневого слова «τλος», означающего «завершение», «окончание», «конец», «цель»1 получается прилагательное «ντελές», используемое в обычной речи в значении «завершённый», «совершенный», «достигший зрелости». Но тогда как слово «энергия», то есть, «существование-в-действенности», построено из прилагательного, означающего находящегося в действии (в состоянии совершения действия), и из окончания существительного, слово «энтелехия» составлено из прилагательного, означающего «завершённый» и из глагола «χειν». Таким образом, если мы переведем слово «энетелехия» как «завершённость» или «совершенство», то вклад в значение слова «энтелехия» глагола «χειν» окажется неочевидным. Вероятно, Аристотель использовал глагол «χειν» по двум соображениям, каждое из которых ведёт к одному и тому же самому заключению: во-первых, одно из общих значений глагола «χειν» — это «существовать» («to be») — в смысле «оставаться», «задерживаться» или «сохраняться в некотором положении» — в том положении, которое задается предшествующим наречием — как в идиоматических выражениях «καλός χει» или «κακός χει», означающих соответственно «дела идут хорошо» и «дела идут плохо». Это означает, что «существовать» («to be») следует понимать в смысле «продолжать существовать» («to continue to be»), «пребывать». Это лишь одно из нескольких возможных значений слова «χειν», но существует второй факт, который делает вероятным то заключение, что именно это значение должно было обращать на себя особое внимание грекоговорящих людей времен Аристотеля. Тогда в обычном обиходе использовалось слово «энделехия» («νδελέχεια»), которое отличалось от аристотелевского слова «энтелехия» («ντελέχεια») лишь тем, что в нем вместо буквы «тау» стояла буква «дельта». Слово «энделехия» («νδελέχεια») имело значение «длительность», «непрерывность» («continuity») или «постоянство, неизменность, сохраняющиеся в условиях противодействия внутренних и внешних факторов, пытающихся их нарушить» («persistence»). …Добавление «χειν» к «ντελές» посредством совместного действия, во-первых, суффикса имени существительного и, во-вторых, самого звучания целого слова, вызывающего соответствующую ассоциацию, прилагает к смыслу «завершённость» смысл «длительность». Слово «энтелехия» означает «длящееся пребывание в состоянии завершённости» («continuing in a state of completeness») или «существование в завершении», «пребывание в завершении» («being at an end»), природа которого такова, что «существование в завершении» возможно лишь посредством  длящихся затрат усилий, требуемых, чтобы «оставаться в завершении»2.

<кц>

1.Древнегреческое «телос» («τλος») Sachs переводит английским «end»; оба эти слова имеют среди своих значений все те значения, которые здесь перечислены, то есть: «завершение», «окончание», «конец», «цель». Среди этих перечисленных значений в рассматриваемом контексте главным, как то есть в древнегреческом языке, следует считать «завершение», а второстепенным — цель. То есть, в рассматриваемом контексте английское «end» обозначает, во-первых, «завершение», а, во-вторых, «цель».

2. В определении термина «энтелехия» очень важно понимать следующее. Поставим вопрос: когда оканчивается это самое «(длящееся) пребывание в состоянии завершённости», в ходе которого пребывающее противостоит внутренним и внешним воздействиям, пытающимся нарушить это состояние? Ответ на этот вопрос ясен из следующих примеров: когда из яйца вылупляется цыпленок, яйцо теряет совою завершённость яйца и, следовательно, о бытии-цыпленком нельзя говорить как об энтелехии яйца; после того, как камень упал на пол, он уже утратил свою заверёшенность падающего камня и, следовательно, о лежании-камня-на-полу нельзя говорить как об энтелехии падающего камня. Таким образом, бытие-цыплёнком вовсе не есть энтелехия яйца — хотя люди, не понимающие смысла слова «энтелехия» часто так говорят.

<кп2>

Я прошу ещё раз обратить на тот важный в понимании термина «энтелехия» момент, о котором в вышеприведенном фрагменте говорится в Прим. 2. «(Длящееся) пребывание в состоянии завершённости», в ходе которого пребывающее противостоит внутренним и внешним факторам, заканчивается тогда, когда происходит некое кардинальное, очень существенное изменение с пребывающим, сообщающее ему новое качество. Например, когда из яйца вылупляется цыпленок, яйцо теряет совою завершённость яйца и, следовательно, о бытии-цыпленком нельзя говорить как об энтелехии яйца; после того, как камень упал на пол, он уже утратил свою завершённость падающего камня и, следовательно, о лежании-камня-на-полу нельзя говорить как об энтелехии падающего камня.

Следовательно, завершённость сохраняется до тех пор, пока пребывающее в этой завершённости в некотором смысле остается «тем же самым»: например, в предыдущих примерах, чтобы имела место завершённость, яйцо должно оставаться яйцом, а не становиться цыпленком; падающий камень должен оставаться падающим камнем, а не становится камнем, лежащим на земле.

В связи со сказанным выше про завершённость, отметим, что в своих более ранних работах — например, в [Sachs1995], Joe Sachs использовал несколько иное словосочетание для передачи смысла термина «энтелехия», а именно не «being-at-end», а следующее: «being-at-end-staying-the-same» — «пребывание-в-завершении-оставаясь-тем-же-самым», то есть «длящееся существование в состоянии завершённости, при котором существующее остается тем же самым». Говоря яснее, «being-at-end-staying-the-same» — это «пребывание-в-завершённости-оставаясь-тем-же-самым». Из вышеприведённых примеров с яйцом и падающим камнем должно быть ясно, в каком смысле следует понимать слова «оставаясь-тем-же-самым».

Далее, не в ущерб смыслу, слово «энетелехия» мы будем переводить фразой не только как «существование-в-завершении» или «пребывание-в-завершении», но и как «существование-в-завершённости» или «пребывание-в-завершённости», что, по-видимому, звучит на русском языке гораздо лучше.

Русский эквивалент происхождения слова «энтелехия» следующий:

1. Имеем существительное «завершение»;

2. Образуем прилагательное от существительного с прибавлением приставки «во», чтобы подчеркнуть вовлеченность в процесс существования в состоянии завершённости («существования-в-завершении»): «возавершенный»;

3. Прибавляем к прилагательному глагол «пребывать» и образуем существительное, приличествующее, скорее, немецкому языку: «возавершеннымпребывание». Что касается русского языка, то это, конечно, по своей сути не одно слово, а уже целая фраза. Поэтому в ней надо что-то убрать, чтобы она больше походила на одно слово; можно, например, из «возавершеннымпребывание» сделать «возавершепребывание».

4. Само по себе слово «пребывание» подразумевает по смыслу длительность и постоянство — то есть здесь имеется некий аналог созвучия «энтелехии» с «энделехией»; так что на этом можно и остановится; однако, следует признать, что такие оттенки смысла прослеживаются не очень четко по сравнению с тем намеком на «энделехию», который содержит слово «энтелехия». Поэтому, чтобы яснее выразить оттенки смысла, следует, все-таки говорить не отдельным словом, а фразой вроде «длительно-постоянное возавершепребывание».

Конечно, пытаясь перевести буквально, слишком буквально, слово «энтелехия» на русский, мы получили какое-то чудовищное слово и какую-то чудовищную фразу. Уж лучше использовать фразу «пребывние-в-завершённости».

Как уже говорилось, в случае энергии имеется определённый произвол, когда мы определяем относительно чего следует рассматривать действие, с какой точки зрения, чтобы оно было или, наоборот, не было энергией. Или, иначе говоря, в случае энергии имеется определённый произвол в том, что считать за завершённость. Падение камня — не энергия, если за завершённость считать его лежание на земле; но если за завершённость считать пребывание камня в полете (когда, например, мы исследуем влияние воздуха на полет камня), то же самое падение камня будет энергией. В случае энтелехии дело обстоит точно таким же образом: мы сами вправе выбрать, что считать за завершённость (если, конечно, у нас такой выбор есть): если за завершённость, в которой пребывает камень, выбрать его лежание на земле, то падение камня не будет его энтелехией; а если за завершённость принять пребывание камня в полете, то падение камня будет его энтелехией; отметим, что падение будет энтелехией именно падающего камня, а не лежащего на земле и лежание камня на земле будет энтелехией именно лежащего камня, а не падающего.

Точно так же, как при выборе подходящей «точки зрения», то есть завершённости, относительно которой рассматривается действие, любое действие можно «сделать» энергией, это же действие всегда можно «сделать» и энтелехией: ведь всякая энергия есть энтелехия — разумеется, в том случае, когда и энергия, и энтелехия подразумевают одну и ту же завершённость. Аналогично, если подразумевать одну и ту же завершённость, всякая энтелехия есть энергия.

Итак, имеем термины «энергия» и «энтелехия»; первый означает «пребывание-в-действенности», то есть, в состоянии совершения действия, причём такого, которое «несёт с собой завершённость», а второй — «пребывание-в-завершённости» при совершении некоторого действия. При этом первый термин, подчеркнём и повторим, подразумевает такое «пребывание-в-действенности», которое обладает завершённостью, а второй — такое «пребывание-в-завершённости», которое есть некоторое действие. При этом в обоих случаях речь идет о длящемся действии, о действии как процессе, в ходе которого пребывающее пытается сохранить свою завершённость (свое состояние завершённости), противодействуя препятствующим этому внутренним и внешним факторам.

Из сказанного очевидно, что всякая энергия есть энтелехия и всякая энтелехия есть энергия — если при таких «обращениях» подразумевается одна и та же самая завершённость.

Отсюда можно заключить, что термины «энергия» и «энтелехия» тождественны и, следовательно, по сути, ими можно пользоваться взаимозаменяемо. Разница только лишь в оттенках смыслов, которые вносит этимология этих слов: так, термин «энергия» акцентирует внимание просто на совершении действия, а термин «энтелехия» — на имеющейся завершённости, а также на том, что имеет место именно длящееся действие, действие как процесс.

Я повторюсь. Часто, говоря об энтелехии, приводят известный пример с яйцом и петухом: «петух есть энтелехия яйца»; при этом, говоря об энтелехии,  это делают ещё и не в контексте завершённости, а в контексте цели. Здесь две ошибки. Выше мы разобрали, в чём первая ошибка: энтелехия яйца есть не существование-цыплёнком, а существование-яйцом, в ходе которого в нём, в яйце, происходит рост зародыша петуха или курицы; эта энтелехия яйца заканчивается с вылуплением птенца. Вторая ошибка заключается в том, что яйцо не есть разумное существо, обладающее целеполаганием и, следовательно, оно не может в строгом смысле ставить перед собой никаких целей. Поэтому здесь можно говорить только о завершённости, но не о цели.

Касательно того, когда энтелехия есть не только «пребывание-в-завершённости», но и «прбывание-в-цели», то есть «пребывание-в-состоянии-достигнутости-цели», скажем несколько подробнее. Ставить цели и достигать их, как уже сказано, может только то, что, по меньшей мере, обладает целеполаганием. Это подразумевает наличие «разумного „я‟», то есть наличие сознания и самосознания, а также наличие разума и воли. В качестве таких существ люди всегда рассматривали богов, духов и самих себя, людей; сюда же можно отнести некоторых мифических существ вроде химер, чудовищ и так далее. Всё прочее рассматривалось если не как лишенное «я», то, по крайней мере, как неразумное. Ни «обычные» животные, окружающие человека, ни тем более растения целеполаганием в рассматриваемом сейчас смысле не обладают по определению как неразумные. (Признаком разума всегда считался дар речи; поэтому о животных говорили как о бессловесных тварях, подразумевая при этом, что они суть существа неразумные.)

Повторим также то, что уже говорилось: когда человек создает часы или робота (даже с искусственным интеллектом), то в строгом смысле он не задёт для них никаких целей, не ставит перед ними никаких целей и в принципе не может этого сделать — ибо это вещи неразумные, без воли и целеполагания, без «разумного „я‟» с его волей, и даже вообще неодушевленные. Человек лишь предусматривает для этих вещей определенное состояние завершённости, в котором они пребывают и которое они поддерживают, будучи работоспособны.

Можно сказать, что устроение этого состояния завершённости для данных вещей есть цель их человека-создателя; но, повторим, пребывание в состоянии этой завершённости и его поддержание в строгом смысле не есть цель часов или робота. Говорить о целеполагании и целях часов и робота можно лишь в нестрогом смысле, неправомерно очеловечивая их.

На латинский язык слово «ντελέχεια», как и «νέργεια», переводится словом «актио» («actio»). В английском языке для обозначения «энтелехии» используется то же слово, образованное от латинского корня, что и для энергии — «актуальность» («actuality»).

Как было сказано выше, «энергия» и «энтелехия» суть слова-синонимы или, вернее, термины-синонимы, имеющие одинаковый объем; разница между ними — только в оттенках смыслов, связанных с этимологией этих слов: один термин акцентирует внимание на одном, а другой — на другом. Следовательно, предпочтение в том или ином контексте следует отдавать тому термину, оттенки смыслов которого более соответствуют этому контексту. Термин «энергия», как сказано, акцентирует внимание просто на совершении действия, а термин «энтелехия» — на имеющейся завершённости, а также на том, что имеет место именно длящееся действие, действие как процесс. В принципе же эти термины взаимозаменяемы.

Аристотель пишет то ли о близости, то ли о тождественности терминов «энергия» и «энтелехия» в [Метафизика 1050а 21‑23]. Это место из «Метафизики» Sachs переводит так ([Sachs2005]): «the act is an end and the being-at-work is the act and since energeia is named from the ergon it also extends to the being-at-an-end (entelecheia)» — то есть: «действие есть завершение и энергия есть такое действие; и так как энергия (νέργεια) получила имя от „эргон‟ („ργον‟), то энергия также расширяется до энтелехии (ντελέχεια)». Скажем эти слова, перефразировав их и добавив ряд пояснений для ясности: «Всякое действие можно представить как несущее в себе завершённость; и энергия есть именно такое действие, то есть несущее в себе завершённость, по определению; поскольку энергия получила имя от слова „эргон‟, означающего: «работа», «труд», «дело», такого слова, которое в данном контексте следует рассматривать как синоним слова «действие», и поскольку это действие, как сказано, несёт в себе завершённость, то есть предполагает существование в состоянии завершённости, постольку понятие „энергия‟ также расширяется до понятия „энтелехия‟».

О близости терминов «энергия» и «энтелехия» применительно к «актуальности вещи», то есть применительно к энергии существования вещи именно как этой самой вещи (об этой мы говорили выше), Joe Sachs пишет следующее [Sachs 2005]: «Just as energeia extends to entelecheia because it is the activity which makes a thing what it is, entelecheia extends to energeia because it is the end or perfection which has being only in, through, and during activity» — «Так же, как энергия (νέργεια) расширяется до энтелехии (ντελέχεια) по причине того, что именно деятельность является тем, что делает вещь тем, что она есть, энтелехия (ντελέχεια) распространяется до энергии (νέργεια) по причине того, что именно завершённость или совершенство является тем, чем сущая вещь обладает лишь  в деятельности, через деятельность и в процессе деятельности».

Вот ещё  отрывок из Suchs’а о близостьи терминов «энергия» и «энтелехия» применительно к «актуальности вещи» ([Sachs2005]): «…the word “actuality” translates both energeia and entelecheia, and “actuality” means just that area of overlap between being-at-work and being-at-an-end which expresses what it means to be something determinate. The words energeia and entelecheia have very different meanings, but function as synonyms because the world is such that things have identities, belong to species, act for ends, and form material into enduring organized wholes» — «…словом актуальность‟ („actuality‟) переводится как словоэнергия‟, так и словоэнтелехия‟; и актуальностьозначает как раз ту самую смысловую область перекрытия между существованием-в-действенности‟ („энергией‟) и существованием-в-завершённости‟ („энтелехией‟), которая выражает то, что означает быть чем-либо определённым‟. Слова „энергия‟ и „энтелехия‟ имеют весьма различающиеся значения, но они „работают‟ как синонимы — потому что мир таков, что вещи имеют свои индивидуальности, принадлежат к определённым видам, действуют ради пребывания в состояниях своих завершённостей, а также формируют вещество, то есть материал или материю, в длительно существующие организованные целостные образования».

Должно быть ясно, что имеет в виду Sachs, когда говорит здесь, что понятия «энергия» и «энтелехия» «работают как синонимы»: они вовсе не тождественны и потому не суть синонимы, но когда речь идет о процессе существования вещи тем, что она есть (то есть, выражаясь словами Sachs’а, когда речь идет об актуальности вещи), то, поскольку этот процесс есть и энергия, и энтелехия, в этом случае и только в нём, понятия «энергия» и «энтелехия» являются синонимами. Таким образом, по мнению Sachs’а, имеет место лишь «ограниченная синонимичность». Но мы видели, что в действительности «энергия» и «энтелехия» суть синонимы и употреблять то или иное слово в конкретном случае можно либо по произволу, либо учитывая этимологию этих слов, чтобы «поиграть» оттенками смыслов этих слов.

В другом месте Sachs  пишет, что «энергия» и «энтелехия» для Аристотеля суть синонимы или почти синонимы ([Sachs2005]): «he uses the word energeia as a synonym, or all but a synonym, for entelecheia» — «он использует слово «энергия» как синоним иди почти синоним для энтелехии». Из сказанного выше ясно, что имел в виду Sachs.

Повторюсь. Надеюсь, из подробного разбора того, что есть энергия и что есть энтелехия согласно Аристотелю, читателю понятно, что понятие «энергия» и «энтелехия» тождественны, что они имеют одинаковый объем. (Разумеется, следует рассматривать только те случаи, когда имеет место одинаковая завершённость и для энергии, и для энтелехии.) Должно быть также понятно, что словом «актуальность» («actuality») можно переводить как слово «энергия», так и слово «энтелехия» в любом случае, а не только лишь тогда, когда речь идет об «актуальности вещи», то есть об энергии существования вещи.

Далее мы увидим, что Аристотель определяет движение то как энергию, то как энтелехию и при этом речь идет о движении вообще, то есть и о всяком движении в частности, а не только лишь о таком движении, которое каким-то образом выражает процесс существовании вещи тем, что она есть.

Приведем ещё одну выдержку из Sachs’а, в которой он поясняет, в каком смысле он понимает актуальность, то есть «актуальность вещи» на примере собаки. Здесь Sachs принимает ту точку зрения, что состояние завершённости для собаки (в котором собака существует как то, что она есть) — это «существование-взрослой-собакой», которое в свою очередь, подразумевает способность к размножению и к охране потомства (а также, вероятно, способность служить человеку). Следовательно, по терминологии Sachs’а «существование-взрослой-собакой» есть для неё, для взрослой собаки, актуальность («актуальность вещи»), а, значит, энергия и энтелехия. Процесс роста щенка с точки зрения такой завершённости не есть ни энергия, ни энтелехия, ни, следовательно, актуальность. Когда растущий щенок перестает быть растущим щенком и становится взрослой собакой, то он начинает поддерживать себя в своем существовании тем, что он есть, а именно взрослой собакой, и, следовательно, с этого момента его поддержание себя тем, чем он есть, становится энергией и энтелехией (с точки зрения указанной выше завершённости). Вот этот фрагмент:

[Sachs2005, An actuality is something… – ceased to be a puppy, it is obviously… – …toward self-maintenance]

<нц>

An actuality is something ongoing, but only the ongoing activity of maintaining a state of completeness or perfection already reached; the transition into such a state always lacks and progressively approaches the perfected character which an actuality always has. A dog is not a puppy: the one is, among other things, capable of generating puppies and giving protection, while the other is incapable of generation and in need of protection. We might have trouble deciding exactly when the puppy has ceased to be a puppy and become a dog at the age of one year, for example, it will probably be fully grown and capable of reproducing, but still awkward in its movements and puppyish in its attitudes, but in any respect in which it has become a dog it has ceased to be a puppy. …it is obviously the puppy which is in motion, since it is growing toward maturity, while the dog is not in motion in that respect, since its activity has ceased to produce change and become wholly directed toward self-maintenance.

Актуальность есть нечто длящееся, но не всякая длящаяся деятельность есть актуальность, а только лишь длящаяся деятельность по поддержанию состояния завершённости или совершенства, которое уже было достигнуто. Переход в такое состояние сопровождается тем, что вещь при этом испытывает недостаток в той завершённости и том совершенстве, которые всегда имеет актуальность. Взрослая собака не есть щенок — ведь она, среди прочего, способна рождать щенков и давать защиту, тогда как щенок неспособен рождать щенков и сам нуждается в защите. Мы можем придти в затруднение при решении вопроса о том, когда в точности щенок перестает быть щенком и становится взрослой собакой;  например, за один год щенок, вероятно, полностью вырастет и сможет рождать щенков, но всё ещё останется неловким в движениях и все ещё будет по-щенячьи относиться к тому, что его окружает; однако в любом отношении, в котором щенок станет взрослой собакой, он перестанет быть щенком. …очевидно, что щенок находится в движении, так как он растёт «по направлению» к зрелости, тогда как взрослая собака не находится в движении в данном отношении с тех пор, как её деятельность по движению к взрослости была прекращена и полностью направлена на самоподдержание себя.

<кц>

<кп2>

 

4. Многозначность слов «актуальность» («энергия») и «потенциальность» («дюнамис»). Актуальность как энтелехия и актуальность как действительность; потенциальность как возможность, потенциальность как способность и потенциальность как существующая в действительности вещь, которая есть нечто иное в возможности после становления

 

Слова «энергия» и его синоним «энтелехия», изобретенные Аристотелем, многозначны. Одно из значений этих слов – это то, с которым вы познакомились только что, когда «энергия» трактовалась как «существование-в-действии», а «энтелехия» — как «существование-в-завершённости».

Другое значение слова «энергия» — это то, что по-русски называется «действительность», а именно некой «совокупная действительностью» или же действительность (действительное существование) какой-то конкретной вещи, предмета.

В этом значении на латинский язык «энергия» переводится также, как и в предыдущем значении. Один из возможных переводов «энергии» в этом значении на английский — это «актуальность» («actuality»).

 

 

Говоря о действительности, мы говорим о ней в её аристотелевском понимании.

Действительность — когда говорят о «действительности вообще», «совокупной действительности» –— это «всё то, что действует», «будучи тем, что оно есть», рассматриваемое нераздельно вместе со своими действиями, в осуществлении своих действий, которое понимается как осуществление различных энтелехий (энергий); кроме того, в действительность входят ряд других неразрывно связанных с совершением действующим своих действий малопонятных «вещей» вроде пространства и времени, которые можно уподобить «сцене», на которой разворачивается действие.

Аналогично, действительность конкретной вещи – это вещь как «то, что она есть» рассматриваемая нераздельно вместе со своими действиями, в осуществлении своих действий, понимаемыми как осуществление вещью энтелехий (энергий).

При этом само существование вещи некоторыми философами рассматривается как определенное особое действие и, следовательно, как определенная энтелехия (энергия), осуществляемая этой вещью.

 

Разумеется, если понимать действительность не в аристотелевском смысле, то встает вопрос: может быть, вещь может существовать, но не действовать вообще никак и поэтому существование вещи вообще нельзя неразрывно связывать с совершением ею хоть каких-то действий?

Что касается Аристотеля, то из самого используемого им названия действительности — «энергия» — ясно, что применительно к вещи, предмету, «быть», «существовать» для него означает «действовать», а под действием он понимает ничто иное, как осуществление энергии или, иначе говоря, энтелехии.

 

 Другой важный термин, используемый Аристотелем наряду с «энергией» – это «потенциальность» или, иначе «потенция»; соответствующее исходное греческое слово для «потенциальности» — «δύναμις» («дюнамис»); на латинский оно переводится как «potentiа»; отсюда английское «potentiality» и «potency»  и русское «потенциальность» и «потенция».

Термин «потенциальность» или, иначе, «потенция» также многозначен. Ниже мы приведем несколько важнейших значений этого термина.

Первые два значения термина «потенциальность» (пожалуй, наиболее часто используемых) — это «способность» и «возможность». Сам Аристотель явно не проводит четкого отличия способности и возможности, употребляя и для того, и для другого одно слово — «δύναμις»; поэтому то, что имеется в виду, следует разуметь по контексту.

Как можно заметить, в русском языке также, порой, о способности говорят как о возможности, а о возможности — как о способности; и, опять же, получается так, что конкретное значение слова надо отслеживать по контексту. Таким образом, если придерживаться того способа выражаться, которого придерживался Аристотель, то для обозначения «аристотелевской потенциальности» нужно оставить лишь какое-то одно из этих слов; мы, однако, этого делать не будем и, по возможности, будем стремиться указывать то, в каком именно смысле говорится о потенциальности (потенции).

Когда мы будем решать, каким словом следует переводить слово «потенциальность» («потенция») и, соответственно то, в каком контексте оно используется, то мы будем придерживаться того, что «способность является тем, благодаря чему что-то может существовать в возможности».

«Потенциальность» («потенция») в смысле «способность» переводится на русский также как «сила», «мощь»; один из наиболее часто встречающихся переводов на английский слова «δύναμις» в смысле способности иди силы – «power» («сила», «мощь»).

 

Способность или сила – это то, чем обладает некая вещь, благодаря чему эта вещь может совершать определённые действия, соответствующие этой силе; таким образом, способность или сила — это то, что является началом для действия; в свою очередь, сама вещь является началом для существования всех её способностей или сил и, таким образом, в конечном счёте, началом для совершения этой вещью своих действий; при этом, напомним, существование вещи некоторыми философами рассматривается как определённое особое действие, совершаемое этой вещью, отличное от прочих действий.

Здесь же следует сделать ряд замечаний, связанных с взаимоотношением вещи с одной стороны и её способностями и действиями (а также каузальными свойствами) с другой.

Важно понимать, что когда мы говорим о том, что вещь является началом или, иначе говоря, причиной для своих действий, то мы не имеем в виду, что вещь должна «совершить действие, чтобы совершилось действие»; то есть, мы не понимаем в данном случае слово «причина» в том смысле, что при совершении «конечного» действия совершается ещё одно «промежуточное» действие для создания «промежуточной» причинно-следственной связи. Ведь в таком случае логично придти к выводу, что для «промежуточного» действия тоже нужно «промежуточное» действие, а для него, в свою очередь, ещё… и так далее до бесконечности.

Поэтому, говоря о вещи как о начале или причине ее действий, мы имеем в виду следующую концепцию: вещь и её действие существуют так, что «одного без другого не бывает», но при этом вещь выше, главнее, чем её действия и при этом её действия «находится при, окрест» вещи или «в» вещи, а не наоборот; поэтому и говорится о «действии вещи», а не о «вещи действия». Даже само существование вещи есть то, что в (при) вещи и, таким образом, вещь выше, главнее своего существования.

В этом смысле, как сказано, существующая вещь и есть причина и начало своего существования и прочих своих действий (а также сил и каузальных свойств).

Также важно понимать, что само действие действующей вещи не есть какая-то вещь, не существует как некая вещь, отличная от действующей вещи, не образует какой-то вещи иной, нежели чем действующая вещь; но действие вещи существует, созерцается, усматривается «при, окрест» действующей вещи или же «в» вещи. И когда мы «сталкиваемся с действием вещи», то мы сталкиваемся не с чем-то отличным от действующей вещи, но с самой действующей вещью.

Аналогично, когда мы говорим о том, что вещь, предмет является началом или, иначе говоря, причиной для своих способностей или сил, то мы не имеем в виду, что имело место какое-то действие (понимание как создание причинно-следственной связи) по созданию вещью своих сил и способностей. Ведь если допустить подобное, то мы, опять же, должны заключить, что само подобное действие совершалось с помощью каких-то «промежуточных» сил и способностей; после этого мы опять будем вынуждены предположить, что эти «промежуточные» силы и способности были созданы с помощью каких то иных действий, за которыми вновь стоят какие-то силы и способности… и так далее до бесконечности.

Говоря о вещи как о начале или  причине ее сил или, иначе, способностей, а также каузальных свойств, мы имеем в виду концепцию, аналогичную вышеприведенной: вещь и её способности существуют так, что «одного без другого не бывает», но при этом вещь выше, главнее, чем ее способности и при этом способности «находятся при, окрест» вещи или «в» вещи, а не наоборот; ведь говорится о «способности вещи», а не о «вещи способности».

Аналогично, способность вещи не есть какая-то вещь, не существует как некая вещь, отличная от той вещи, способностью которой она является, не образует какой-то вещи иной, нежели чем действующая вещь; но способность вещи существует, созерцается, усматривается «при, окрест» действующей вещи или, иначе говоря, «в» вещи.

Отметим, что следует различать задействованную и незадействованную способность, о чем будет говориться далее в отдельной главе.

Ниже о способности будет говориться подробнее.

 

Аристотель различал следующие способности:

Активная способность — способность вещи воздействовать на другую вещь или на себя саму, «подавая воздействие»; иначе говоря, «активная способность» — это «действительная способность» в смысле «способность причинять страдания»

Пассивная способность – способность вещи воспринимать воздействие, имеющее начало в активной способности другой вещи или себя же самой; иначе говоря, «пассивная способность» — это «страдательная способность» или «способность к претерпеванию».

Резистентная способность — способность вещи не воспринимать воздействие, имеющее начало в активной способности другой вещи или же себя самой или, вообще говоря, противостоять таковому воздействию.

Как ясно, пассивная способность и резистентная способность взаимосвязаны: обладание резистентной способностью в той мере, что соответствующее активное воздействие полностью не воспринимается, означает отсутствие соответствующей пассивной способности к восприятию этого активного воздействия; если же таковое воздействие в некоторой мере воспринимается вещью, то соответствующая пассивная способность сильна в той мере, в какой слаба соответствующая резистентная, и наоборот: соответствующая пассивная способность слаба в той мере, в какой сильна соответствующая резистентная; в этом смысле пассивная способность и резистентная способность «обратны друг другу».

Можно сказать, что то, в какой мере тело обладает резистентной способностью (или, иначе, «обратной» ей пассивной способностью), определяет «инертность» тела – то есть, способность противостоять изменениям при попытках воздействовать на него, оставаясь «тем, что оно есть» в своем существовании.

В действительности, конечно, пассивная и резистентная способность — это одна и та же способность, а именно пассивная — ведь то, насколько вещь воспринимает воздействие и определяет то, насколько она его не воспринимает. Не путайте резистентную способность с реактивной способностью!

Кроме того, говоря об активной и пассивной способностях, Аристотель разделял способность делать «вообще» и «делать хорошо», – то есть, делать «должным образом»: играющий на арфе, очевидно, обладает играть способностью на арфе; но что мы понимаем под «играть на арфе»? Просто беспорядочно дергать струны или же «должным образом» играть мелодии? Необученный игре на арфе, очевидно «играет на арфе» первым образом, а обученный – вторым. Первый способен играть на арфе «вообще», а второй – не только «вообще», но и «должным образом», «хорошо». (Очевидно, если кто-то способнее «делать хорошо», то он способен и «делать вообще»).

Как видно из сказанного, Аристотель, говоря о способностях, рассматривал и способность вещи воздействовать на себя саму. При этом, что касается терминологии, Аристотель вещь, как пассивно воспринимающую воздействие себя самой, рассматривал по отношению к той же вещи, активно воздействующей  на себя саму, в качестве иного (иной вещи) или другого (другой вещи). соответственно, и вещь, активно воздействующая на себя саму при этом рассматривается как иное по отношению к этой же вещи, пассивно воспринимающей воздействие себя самой.

Так, например, больной, получающий лечение от себя самого, есть иное по отношению к себе самому, выступая в качестве врача, осуществляющего это лечение; словом, врач есть иное по отношению к больному, а больной – по отношению к врачу, даже если это один и тот же человек или, лучше сказать, в этом случае один и тот же человек выступает также и в качестве иного человека по отношению к себе самому. Эта концепция воздействия тела на себя само обычно связана у Аристотеля с выражениями, которые в русском переводе звучат как  «поскольку оно – другое» или «поскольку оно  – иное» или подобным образом; например: больной лечится или врачом, который есть другой человек, или самим же больным, «поскольку он – иной» – то есть, поскольку он выступает для себя самого в роли иного, а именно, не больного, а врача.

Вообще говоря, согласно Аристотелю, как сказано, вещь может (то есть, способна) воздействовать сама на себя; однако, при этом возможны и такие случаи, когда вещь не может (то есть, не способна) воздействовать на себя; если говорить по-современному, это такие случаи, когда есть некие достаточно жесткие ограничения, препятствующие такому воздействию; Аристотель, по сути, говорит об этом, используя для «достаточно жестких ограничений» термин «тесная сращенность частей вещи».

Например: человек может выступать как в качестве врача, так и иного по отношению к врачу, а именно, больного; но только лишь тогда, когда это, скажем, допускает болезнь; если человек полностью парализован или находится в бессознательном состоянии, то, будучи больным, он уже не может выступать в качестве иного по отношению к себе самому, а именно, врача; здесь паралич и утрата сознания накладывают на человека те самые «достаточно жесткие ограничения». Говоря словами Аристотеля, после утраты сознания или паралича человек приобрел такую «тесную сращенность своих частей», которая препятствует больному быть для себя иным, а именно, врачом.

Приведем ряд выдержек из труда Аристотеля, подтверждающих сказанное.

 

[Аристотель2002, Метафизика, кн. V, гл. XII, с. 170‑173]

<нц>

Названием способности (возможности – δύναμις) прежде всего [1] обозначается начало движения или изменения, которое находится в другом или поскольку оно — другое, как, например, строительное искусство есть способность, которая не находится в том, что строится; а врачебное искусство, будучи некоторой способностью, может находиться в том, что лечится, но не поскольку он лечится. При этом начало изменения или движения вообще в одних случаях обозначается как способность, <находясь> в другом или поскольку оно другое, а в других – [2] <испытывая воздействие> от другого или поскольку это другое (ибо что касается способности, благодаря которой вещь, испытывающая состояние, испытывает его, мы называем такую вещь способною испытать состояние – иногда в том случае, если она испытывает что бы то ни было, а иногда – не при всяком состоянии, но если это — <изменение> к лучшему). Далее [3] идет способность совершать такое-то дело удачно или согласно <своему> выбору: ведь если люди только начали идти или сказали <что-нибудь>, но <вышло это> нехорошо или не так, как они наметили, — о таких людях мы иной раз не скажем, что они способны говорить или идти. Подобным же образом [4] — и по отношению к <испытываемым вещами> состояниям. Далее, [5] способностями называются те свойства, благодаря которым вещи вообще не испытывают воздействия, или недоступны изменению, или нелегко их передвинуть в худшую сторону: в самом деле, вещи ломаются, стираются, гнутся и вообще портятся не потому, что они обладают способностью, но потому, что у них <нужной> способности нет и им чего-нибудь не хватает, а не подвержено подобным изменениям то, что <лишь> едва-едва и незаметно испытывает их благодаря своей силе, потому что оно имеет такую способность и находится в определенном состоянии. <170/171>

Так как о способности говорится в стольких значениях, то и способным также в одном смысле будет

называться то, в чем заключается начало движения или изменения (то, что останавливает, есть тоже в известном смысле способное), причем начало это <будет дано> в другом или поскольку оно — другое. А в другом смысле способнымI называется что-нибудь, если нечто другое имеет такого рода <активную> способность по отношению к нему. Далее, так обозначается что-нибудь, если оно имеет способность измениться в какую-либо сторону, или в худшую, или в лучшую (в самом деле, и то, что погибает, по–видимому, является способным погибать, иначе оно не погибло бы, если бы было <к этому> неспособно; теперь же у него есть некоторая предрасположенность, причина и начало для <того, чтобы дойти до> такого состояния. При этом способное кажется таковым иногда потому, что у него что-нибудь есть, иногда — потому, что оно <чего-нибудь> лишено; а если лишенность есть в известном смысле обладание, то все, можно сказать, является чем-нибудь благодаря обладанию, так что способное есть способное потому, что оно обладает некоторым свойством и началом, и потому, что обладает отсутствием этого свойства, если только можно обладать отсутствием; а иначе это будут одинаковые слова при разном значении); и кроме того, ещё в одном значении говорится о способном – потому что другое или поскольку оно другое не является по отношению к нему разрушительной силой или началом. Далее, во всех этих случаях говорится о способном или потому, что <в результате его> только получилось возникновение или отсутствие возникновения <вообще>, или же потому, что то и другоеII оказалось удачным. В самом деле, и в существах

неодушевленных имеется такая способность <какая сейчас указана>, например, в музыкальных <171/172> инструментах: про одну лиру говорят, что она способна звучать, а про другую, что — нет, если она неблагозвучна.

С другой стороны, неспособность – это отсутствие способности и такого начала, о котором было сказано, <отсутствие их> или вообще, или у того, чему от природы свойственно их иметь, или также – тогда, когда уже свойственно их иметь: ведь не одинаковым образом (не в одном и том же смысле) сказали бы мы, что неспособен рождать ребенок, мужчина и евнух. Кроме того, каждой из двух способностей – и способности, просто приводящей в движение, и способности, движущей хорошо, соответствует противолежащая <ей> неспособность. Итак, о неспособном, с одной стороны, говорится согласно этому значению неспособности, а в другом смысле — когда возможному <противолежит> невозможное.  Невозможным является то, противоположное чему необходимым образом истинно (как, например, невозможно, чтобы диагональ была соизмеримой, потому что такое утверждение есть ложь, а противоположное ему не только истинно, но и необходимо <это>, чтобы диагональ была несоизмеримой; таким образом, соизмеримость <для нее> не только — ложь, но и ложь необходимым образом). А противоположное невозможному возможное <имеется> в том случае, когда не необходимо, чтобы противоположное было ложью, как, например, что человек сидит – возможно: ибо не сидеть не является необходимым образом ложью. Таким образом, возможное в одном смысле, как было сказано, обозначает то, что не является ложным с необходимостью, в другом — указывает истинное бытие, в третьем – то, что может быть истинным. А в переносном смысле словом «способность» обозначается степень в геометрии. Указанные здесь значения возможного не стоят в связи с понятием способности; а <все> то, в чем находит себе выражение понятие способности, восходит к первому значению <172/173> этого понятия; таким значением для способности является начало изменения, находящееся в другом или поскольку это – другое: все остальное обозначается как способное в некоторых случаях потому, что нечто другое имеет в отношении к нему соответствующую силу, в некоторых — потому, что <у другого такой силы над ним> не имеется, иногда – потому, что эта сила <у другого> имеется в такой-то форме. Подобным же образом говорится <в разных случаях> и о неспособном.

Следовательно, основное определение способности в ее первом значении будет таким: начало изменения, находящееся в другом или поскольку оно – другое.

<кц>

c. 170

I То есть, способным к претерпеванию.

II То есть, возникновение и отсутствие возникновения.

<кп1>

<кп2>

 

[Аристотель2002, Метафизика, кн. IX, гл. I, с. 276‑279]

<нц>

Что мы говорим «способность» и «мочь» (τὸ δύνασθαι) в нескольких смыслах — это различие проведено <276/277> у нас в другом месте. Оставим теперь в стороне те значения «способности», где имеется одно только общее имя. Ведь в некоторых случаях о ней говорится лишь по некоторой аналогии, как, например, в геометрии мы говорим о «способных» и «неспособных» <к определенному выражению> <числах>, в зависимости от того, носят ли они известную <геометрическую> форму или не носятI. А те способности, которые восходят к одному и тому же виду, все это — некоторые начала, и они получают свое обозначение <способностей> через отношение к одному основному <типу>, – тому, где мы имеем начало, производящее изменение в другом, или поскольку оно – другоеII. В самом деле, одна <такая> (производная) «способность» есть способность испытывать воздействие — заложенное в самом испытывающем воздействие предмете начало страдательного изменения, вызываемого действием другого, или поскольку оно – другое; а в другом случае это – обладание свойством противостоять вызывающему изменение началу,

не подвергаясь изменению к худшему и уничтожению через другое, или поскольку <само> оно берется как

другое. Ибо во все эти определения входит понятие «способности» в первоначальном (исходном) <ее> значении.

Затем, об этих способностях говорится и поскольку они дают силу вообще сделать или испытать <что-нибудь>, или сделать и испытать то, что подобает, так что в формулировки этих последних способностей известным образом входят формулировки способностей, указанных раньше. Поэтому ясно, что в <277/288> известном смысле способность действовать и претерпевать воздействие — одна (способным что-нибудь является и потому, что оно само имеет способность испытывать воздействие, и потому, что другое способно к этому под его действием)1, а в известном — она <в том и другом случае> другая: одна из них находится в том, что испытывает воздействие (ведь то, что его испытывает – одно под действием другого – испытывает его потому, что в нем есть соответствующееI начало, и потому, что материя есть также некоторое начало: жирное горит; то, что определённым образом поддается давлению — ломко, и подобным же образом – и в остальных случаях); а другая <такая> способность присуща тому, что производит действие, – примером может служить тепло и домостроительное искусство: способность давать первое – у той вещи, которая может нагревать, способность ко второму — в том, кто может строить. Поэтому, поскольку <в вещи> имеется тесная сращенность <частей>, она не испытывает чего-либо сама под собственным воздействием: это уже – одна вещь, и в ней нет «другого»II,2. С другой стороны, неспособность и неспособное, это — противоположное способности такого рода отсутствие <ее>, так что способность бывает всегда к тому же и в том же отношении, как неспособность. А об «отсутствии» (лишенности) речь может идти в нескольких значениях. Мы говорим про нее и по отношению к той вещи, которая не имеет <чего-нибудь>, и по отношению к той, которой то или другое свойственно иметь от природы, если она им не обладает, – при этом не обладает либо вообще, либо тогда, когда ей свойственно обладать им, и либо – в данной определенной форме, как-то: в полной мере, либо каким бы то ни было образом. В некоторых же случаях мы припи- <278/279> сываем лишенность тем вещам, которые, имея от природы способность обладать чем-нибудь, не обладают им вследствие насилия <извне>.

<кц>

c. 277

I. Слово δύναμις использовалось в древнегреческой математике в том смысле, что одна величина «способна» (является «потенцией») по отношению к другой, если их квадраты измеримы общей единицей.

II. Когда начало действует само на себя, причем как страдательное рассматривается в качестве «другого» самому себе действующему.

c. 278

I. Дословно: «некоторое».

II. Т. е. её отдельные части не противопоставляются ей как «другое»3.

<кп1>

1. Речь, по-видимому, идет вот о чем: «способность к строительству» — это название не только способности строителя (активной стороны), но и способности строительного материала (пассивной стороны); таким образом, каждая из сторон обладает способностью, которая называется одинаково.

2. Речь идет вот о чем: вообще говоря, вещь может воздействовать сама на себя — когда нет неких достаточно жестких ограничений, препятствующих этому; но в том случае, если они есть, то вещь не может воздействовать на себя; об этих «достаточно жестких ограничениях» Аристотель, по сути, и говорит, используя термин «тесная сращенность частей вещи».

3. При воздействии вещи самой на себя не отдельная часть вещи противопоставляются всей вещи как «иное», но сама вещь противопоставляется себе же как «иное».

<кп2>

 

 

Следующие значения слова «потенциальность» — это «возможность» (чего-то) когда подразумевается, что существование этого чего-то в возможности противопоставляется существованию этого чего-то в действительности как несовместимое и противоположное

В таком понимании возможность — это то, что не есть действительность, но может стать действительностью при определённых условиях; такое определение подразумевает, что возможность есть нечто истинное в том смысле, что оно не противоречит воплощению в действительность  и что возможность есть «цель» или одна из «целей» для становления действительности.

Когда говорится, что «возможность есть нечто истинное», «возможность есть истина» то подразумевается вот что: вы можете нарисовать квадрат, а можете нарисовать треугольник и тогда то, что вы нарисовали треугольник или же нарисовали квадрат, станет истинным; но вы не можете нарисовать квадратный треугольник; то, что вы нарисовали квадратный треугольник не может стать действительностью никогда; «вы нарисовали квадратный треугольник» – это не возможность, а невозможность.

 

Когда мы говорим о возможности, то говорим о возможности чего-либо — наподобие того, как о действительности говорят, имея в виду, например, действительность какой-нибудь конкретной вещи.

Сказать «имеется возможность A» иными словами можно следующими способами: «A возможно» («A — возможное»); «А существует в возможности»; «А есть существующее в возможности» («имеет место существующее в возможности А»); «имеет место существование А в возможности»;

Всякий раз, когда говорится о возможности А, об А существующем в возможности и так далее, возможность противопоставляется действительности в том смысле, что это A  не существует в действительности.

Как видно, когда мы говорим о существующем в возможности, то при этом мы говорим о «существующем, которое не существует»; эти слова следует понимать в том смысле, что существующее в возможности – это нечто существующее предположительно, гипотетически как результат становления  того, что сейчас есть; и поскольку такового становления ещё не было или же оно уже начато, но ещё не завершено, результат этот становления не существует в действительности.

 

Если уже существующую действительность уподобить зерну, то взрослое растение, которое может при определённых условиях произрасти в будущем из этого зерна можно уподобить возможности в разбираемом сейчас понимании. При этом ясно, что из этого же зерна при определённых условиях быть получена, например, мука; и в этом же смысле данная мука также может быть уподоблена возможности.

«Растение-из-зерна» в рассматриваемом случае — это «возможность», то есть «возможность растения», это «растение, существующее в возможности»; этого «растения-из-зерна» нет в действительности. Аналогично, «мука-из-зерна» — это тоже «возможность», другая возможность, — «возможность муки»; и эта мука также не существует в действительности.

Из сказанного о зерне вполне может возникнуть вопрос: так какова же возможность для конкретного зерна, — например, пшеницы? Что из него будет получено — растение или мука? Для ответа необходимо прибегнуть к понятию «задействованная возможность». Мы вернемся к этому вопросу тогда, когда будем разбирать данное понятие.

 

Сделаем одно замечание.

Пусть гончар делает из куска глины горшок. Когда он только начал работу (пусть это будет первый период) горшок-из-глины, имеющий определенную воспринятую форму (в смысле очертаний и внешнего вида, а не в смысле аристотелевской формы), есть возможность; и в середине работы (пусть это будет второй период) гончара этот же горшок-из-глины, с формой, более близкой к конечной форме, есть возможность; таким образом, в этих двух случаях, то есть, и в первом периоде, и во втором, возможность та же самая; однако, если взять какой-то момент из первого периода и какой-то момент из второго периода, то для этих моментов, если можно так сказать,  «пути обрабатываемого куска глины к той же самой возможности через упорядоченную последовательность состояний» будут разные.

Итак, по мере того, как работает гончар, изменяется и «путь» куска глины через упорядоченную последовательность состояний куска глины к той же самой возможности; но, повторим, несмотря на изменение этого пути, «возможность горшка» остается той же самой.

Как ясно, из текущей действительности может существовать не один, а несколько упомянутых путей к одной и той же возможности; и при этом, если имеется несколько путей, то имеется возможность пойти как по одному пути, так и по другому.

«Пройти такую-то упорядоченную последовательность состояний» (которая не проходилась в действительности) — это тоже возможность.

 

Приведем ряд фрагментов из труда Аристотеля в связи со сказанным выше.

 

Возможность— это то, что истинное (и потому принципиально может стать существующим в действительности); ложное — не то же, что невозможное

[Аристотель2002, Метафизика, кн. IX, гл. IV, стр. 283]

<нц>

Если способное <к чему-нибудь> таково, как было указано, или согласуется <с ним>, тогда, очевидно, неправильно говорить, что это вот способно <к чему-нибудь>, но не будет <таковым>, так что в этом случае то, чего быть <вообще> не может, <от нас> ускользало бы совсем. Так, например, было бы, если

бы кто сказал, что диагональ может быть измерена <стороною квадрата>, однако же <никогда> измерена не будет, – не учитывая, что это значит – «то, чего быть не может», — потому что-де вполне возможно, чтобы что-нибудь, способное быть или возникнуть, не было ни теперь, ни в будущем. Однако из того, что мы установили, вытекает с необходимостью, что если мы допустим и <самое> существование или возникновение того, чего нет, но что способно быть, в этом не будет ничего невозможного; между тем, <в приведенном случае> такая невозможность будет иметь место, потому что измеряться <указанною мерой> для диагонали невозможно. Дело в том, что ложное и невозможное — не одно и то же: что ты стоишь сейчас, это ложно, но не невозможно.

<кц>

<кп2>

 

Невозможность — это то, что не есть истинное (и поэтому принципиально не может стать существующим в действительности);

[Аристотель2002, Метафизика, кн. V, гл. XII, с. 172]

<нц>

Невозможным является то, противоположное чему необходимым образом истинно (как, например, невозможно, чтобы диагональ была соизмеримой, потому что такое утверждение есть ложь, а противоположное ему не только истинно, но и необходимо <это>, чтобы диагональ была несоизмеримой; таким образом, соизмеримость <для нее> не только — ложь, но и ложь необходимым образом). А противоположное невозможному возможное <имеется> в том случае, когда не необходимо, чтобы противоположное было ложью, как, например, что человек сидит – возможно: ибо не сидеть не является необходимым образом ложью. Таким образом, возможное в одном смысле, как было сказано, обозначает то, что не является ложным с необходимостью, в другом – указывает истинное бытие, в третьем – то, что может быть истинным.

<кц>

<кп2>

 

[Аристотель 2002, Метафизика, кн. IX, гл. VI, с. 287]

<нц>

Что касается действительности, она обозначает, что вещь дана не в той форме, как если мы говорим <о бытии> в возможности1.  А о бытии в возможности мы говорим, например, об <изображении> Гермеса, что он – в дереве2, и про половинную линию, что она – в целой, потому что ее можно было бы <оттуда> отнять, и равным образом знающим мы признаем также и того, кто не подвергнет <свой предмет непосредственному> рассмотрению, если он <вообще> способен рассмотреть <его>. В других же случаях мы говорим о действительном бытии.

То, что мы хотим сказать, становится ясным из отдельных примеров на основании индукции, и не следует для всего искать определения, но также – схватывать взглядом аналогичные черты, <именно> что здесь имеется то же отношение, как между тем, кто строит дом, и тем, кто способен его строить3; тем, кто бодрствует, и тем, кто спит; тем, кто видит, и тем, кто жмурит глаза, но владеет зрением; тем, что выделилось из материи, и <самой> материей; тем, что подверглось обработке, и тем, что не отделано.  И в этом различении <сопоставляемых членов> одна сторона пусть будет <каждый раз> указывать на действительность4, другая — на то, что возможно5.

<кц>

1. То есть: когда мы говорим о существовании в действительности первой вещи и существовании в возможности второй вещи и при этом подразумевает, что вторая вещь получается из первой в процессе становления, то при этом «само собой разумеется», что форма (в смысле очертаний, внешнего вида и т.д.) первой вещи отлична от формы второй вещи, ибо процесс становления связан с изменением формы, а именно с восприятием формы — то есть, c восприятием того, чем воспринимающее не обладает.

2. То есть: когда мы говорим, что изображение Гермеса находится в ещё необработанном резчиком куске дерева, то мы говорим не о чем ином, как о «существовании в возможности» — то есть, о том, что изображение Гермеса «существует в возможности» и, следовательно, это изображение Гермеса не есть то, что существует в действительности.

3. Тот, кто сейчас находится в процессе построения дома, существует в действительности как строящий дом; тот же, кто не находится сейчас в процессе построения дома, но обладает способностью строить дом, существует как строящий дом в возможности, а не в действительности. Первый есть существующий как строящий дом в действительности, второй же есть существующий как строящий дом в возможности.

4. То есть, на существующее в действительности.

5. То есть, на существующее в возможности.

<кп2>

 

Отметим также, что хотя, в собственном смысле, существующее в возможности не существует в действительности, и поэтому, в собственном же смысле, нельзя говорить о действиях существующего в возможности, а, значит, и об энтелехии (энергии), но тем не менее, понятия «действие», «энтелехия» («энергия») применяются к существующему в возможности как к чему-то гипотетически, предположительно существующему.

 

[Аристотель2002, Метафизика, кн. IX, гл. III, с. 282‑283]

<нц>

А имя энергии (реальной действительности), <обычно> соединяемое с энтелехией (осуществленностью), перешло и на другие случаи скорее всего от движений: ведь <282/283> за реальную действительность больше всего принимается движение. Поэтому вещам несуществующим и не приписывают движения, но – некоторые другие определения, например <считают>, что такие вещи бывают предметом мысли и желания, но движущимися – нет, а те определения <могут применяться к ним> потому, что, не существуя в действительности, они будут <затем> существовать в действительности. В самом деле, из несуществующих вещей некоторые существуют в возможности; а <говорится про них, что> они не существуют, потому что они не даны в осуществленности.

<кц>

<кп2>

 

Следующее важное значение слова «потенциальность» — это «возможность», но в другом смысле, чем обсуждавшийся выше; в том смысле, который мы сейчас будем разбирать, то, что называется «возможность» не противопоставляется действительности, а является её составной частью.

В разбираемом сейчас смысле «возможность» — это существующая в действительности вещь, которая пройдя становление, может быть (стать) чем-то иным, нежели чем есть сейчас в действительности,  при соблюдении определённых условий; вследствие этого данная вещь и называется «возможностью этого «иного» или, иначе, «этим „иным‟, существующим в возможности».

Например, зерно есть «возможность растения», то есть, оно является «растением, существующим в возможности»; это же зерно также есть «возможность муки», то есть, оно также является и «мукой, существующей в возможности».

Подчеркнем важную вещь: «возможность» в значении «то, что может быть (стать) действительно существующим и истинным при определённых условиях» не есть нечто существующее в действительности; и в смысле действительного существования вещей оно есть то, что противоположно действительному существованию вещей; «возможность» же в разбираемом сейчас значении — это то, что существует в действительности, это вещь, предмет, существующий в действительности, который, повторим, при определённых условиях может пройти становление и стать иным или уже проходит таковое становление.

В этом смысле таковая «возможность» есть часть «совокупной действительности», принадлежит «совокупной действительности», являясь ничем иным, как действительностью определённой вещи, и, следовательно, такая «возможность» вовсе не противопоставлена действительности — хотя и называется «возможностью» («потенциальностью»).

Опять же, и в этом значении «возможность» может быть как в задействованном, так и не в задействованном состоянии, о чем будет говориться далее.

 

Приведем ряд фрагментов из трудов Аристотеля, подтверждающих, что термин «потенциальность» («потенция») у него имеет и то значение, о котором мы сейчас говорили.

 

В [Аристотель2002, Метафизика, кн. IX, гл. VIII, стр. 292] Аристотель говорит о том, что действительному существованию вещи предшествует действительное существование того, что является данной вещью в возможности и что должно пройти становление, чтобы оно могло стать этой вещью; это он говорит в следующих словах: «по сравнению с этим вот человеком, который уже существует в действительности, и также с хлебом и с тем, что видит, по времени прежде — материя, семя и то, что способно видеть, т. е. то, что в возможности является человеком, хлебом и видящим существом, а в действительности — ещё нет». То есть, семя есть человек в возможности (есть возможность человека), зерно есть хлеб в возможности (есть возможность хлеба) и тот, кто способен осуществлять ви́дение, но ещё не осуществлял его, но способен к этому, есть видящее существо в возможности (есть возможность видящего существа). Эти рассуждения проводятся в рамках обширного блока рассуждений, в которых обсуждается взаимоотношение энергии и потенциальности в различных значениях этих слов; отсюда ясно, что «существующее в возможности» Аристотель также называет просто «возможностью» («потенциальностью», «потенцией»).

 

Сошлемся также на фрагмент, в котором Аристотель дает свое определение тому, что есть движение через понятие энтелехии:

 

[AristotleG, volI, Физика 201а 10‑11]

<нц>

το δυνάμει ντος ντελχεια, τοιοτον, κνεσς στιν

энтелехия существующего в возможности как именно такового есть движение

<кц>

<кп2>

 

Этот же фрагмент в [Аристотель176] в несколько большем объеме приводится ниже; здесь, как видим, «энтелехия» неправильно переведена как «действительность», тогда как имеется в виду «существование-в-цели».

 

[AristotleR, т. 3, Физика, кн. III, гл. I, с. 104, Физика 201а 10‑15]

({} – наши вставки)

<нц>

А так как в каждом роде мы различали [существующее] в действительности το μν ντελεχείᾳ и {существующее} в возможности το δ δυνμει, то движение κνεσς есть действительность ντελχεια существующего в возможности δυνμει ντος, поскольку [последнее таково]; например, [действительность {то есть, на самом деле – энтелехия}] могущего качественно изменяться, поскольку оно способно к такому изменению, есть качественное изменение; [действительность {то есть, на самом деле – энтелехия}] способного к росту и к противолежащем — убыли (ибо общего имени для того и другого нет) есть рост и убыль; [действительность {то есть, на самом деле — энтелехия}] способного возникать и уничтожаться — возникновение и уничтожение, способного перемещаться — перемещёние. #

<кц>

<кп2>

 

Если посмотреть на более обширный фрагмент, то становится ясным, что то самое «существующее в возможности», о котором говорится в собственно определении того, что есть движение, есть, например, (i) то существующее в действительности, что может качественно изменяться — то есть, та существующая в действительности вещь, которая может качественно изменяться; и более конкретно: (ii) то существующее в действительности, что имеет способность к росту и убыли — то есть, та существующая в действительности вещь, которая обладает способностью к росту и убыли; (iii) то существующее в действительности, что способно возникать и уничтожаться — то есть, та существующая в действительности вещ, которая имеет способность возникать и уничтожаться; (iv) то существующее в действительности, что способно перемещаться – то есть, та вещь, существующая в действительности, которая обладает способностью перемещаться.

 

В том же значении, кроме «возможность» и «существующее в возможности», Аристотель использует также использует слово «возможное»; это видно, например, из других мест его трудов, в которых он дает определение движению через энтелехию; он даёт его, например, повторяя по сути те же самые слова — «энтелехия существующего в возможности как именно такового есть движение»; несколько иначе Аристотель говорит:

 

[AristotleG, volI, Физика 201b 4‑5]

<нц>

ἡ τοῦ δυνατοῦ, ᾗ δυνατόν, ἐντελέχεια φανερὸν ὅτι κίνησίς ἐστιν

явно, что энтелехия возможного как возможного есть движение  #

<кц>

<кп2>

 

Этот же фрагмент в [AristotleR] приводится ниже; как видно, «энтелехия» неверно переведена как «действительность», тогда как имеется в виду «существование-в-завершённости». Кроме того, сам текст этого фрагмента в [AristotleR] несколько смещён вниз — он находится в блоке, пронумерованном как 5-10, тогда как в [AristotleG] номера соответствующих строк 4-5.

[AristotleR, т. 3, Физика, кн. III, гл. I, с. 105, Физика 201b 5‑10]

<нц>

Очевидно, что движение κίνησίς есть действительность ἐντελέχεια возможного δυνατοῦ, поскольку оно возможно δυνατόν.

<кц>

<кп2>

 

(Аристотелевское определение движения через энтелехию будет подробно разбираться отдельно.)

 

5. О том, что способность существует не только во время совершения действия, с нею связанного

 

Если вещь обладает способностью, то, вообще говоря, в действительности эта вещь может как совершать действие, связанное с соответствующей способностью, которая выступает в качестве начала для этого действия, так и не совершать. То есть, вообще говоря, способность действовать существует не только лишь во время действия.

Ниже приводится отрывок из труда Аристотеля, в котором Аристотель критикует обратное мнение.

 

[Аристотель2002, Метафизика, кн. IX, гл. III, сс. 280‑282]

<нц>

Есть, однако же, некоторые, которые утверждают (так делают, например, мегарцы), что способность

имеется только тогда, когда имеется действительная деятельность, когда же нет деятельности, нет и спо- <280/281> собности; например тот, кто не строит дом, не способен строить дом, но к этому способен <лишь> тот, кто его строит – тогда, когда он его строит, — и подобным же образом и во всех остальных случаях. Нелепости, которые неизбежно получаются для таких людей, нетрудно усмотреть. Ясно, что и строителем дома никто <в таком случае> не будет, если он <в данный момент> <фактически> дом не строит (быть строителем дома, это значит — иметь способность строить дом), — и так же будет обстоять дело и в области всех других искусств. Если, однако, нельзя обладать такими искусствами, не научившись <им> когда-нибудь и не усвоив <их>, и точно так же — перестать обладать ими, иначе как утративши их когда- нибудь (к такой утрате приводит либо забвение, либо несчастный случай, либо время, только не уничтожение созданного искусством> объекта, — он ведь существует вечноI); <если это так>, сможет ли тогда человек с прекращением деятельности остаться без <нужного для нее> искусства, а затем снова начать

строить, откуда-то <его> получив? И подобным же образом обстоит дело с неодушевленными предметами: ни одна вещь не будет холодной, или теплой, или сладкой и вообще чувственной вещью, если не происходит фактически чувственного восприятия, и потому им придется повторять положение, с которым выступал ПротагорII. Но также и чувственным восприятием не будет обладать ни одно существо, если оно не совершает акт восприятия в реальной действительности. Если, поэтому, слепым называется то существо, которое не имеет зрения, хотя ему свойственно иметь его — и тогда, когда это свойственно, причем <само> оно продолжает существовать, в таком случае одни и те же люди будут слепыми по нескольку <281/282> раз в день, – и глухими <подобным же образом>.

Далее, если отсутствие <соответствующей> способности делает вещь неспособной к чему-нибудь, в

таком случае <с разбираемой точки зрения> то, что <фактически> не возникает, будет <вообще> не способно возникнуть1; а если про то, что неспособно2 возникнуть, говорить, что оно существует или будет существовать, это будет неправда (слово «неспособно»2 указывало именно на это), то, следовательно, такие утверждения упраздняют <всякое> движение и возникновение. То, что стоит, всегда будет стоять, и то, что сидит – сидеть; раз оно сидит, оно не встанет: ибо не сможет встать то, что встать неспособно. Если, поэтому, утверждать такие вещи невозможно, ясно, что способность и действительность — не одно и то же3 (между тем, приведенные утверждения отождествляют способность и действительность3, а потому и <выходит, что они> пытаются упразднить факт немалого значения); таким образом, <вполне> допустимо, что та или другая вещь способна существовать , а <между тем> не существует4, и способна не существовать, а < между тем> существует4, и точно так же в области категорий — то, что способно ходить, может не ходить, и то, что способно не ходить, может ходить. А <нечто> способное <к тому или другому> мы имеем тогда, когда действительное наличие в нем того, способность к чему у него утверждается, не представляет собою ничего невозможного. Так, например, если что-нибудь способно сидеть и возможно, чтобы оно сидело, тогда, если окажется, что оно на самом деле сидит, в этом не будет ничего невозможного. И если что-нибудь способно быть подвинутым или подвинуть, остановиться или остановить, быть или возникать, не быть или не возникать, <дело будет обстоять> одинаковым образом.

<кц>

c. 281

I. Т. е. вечно существует идея объекта.

II. Из протагоровского: «Человек есть мера всех вещей» следует, что если нечто воспринимается одним и не воспринимается другим, то оно одновременно и существует, и нет.

<кп1>

1. Пусть B «в принципе» может возникнуть из А «в принципе» и A сейчас существует в действительности; таким образом, A есть B в возможности; это означает, что A имеет соответствующие способности, благодаря которым из него может возникнуть B. При этом сейчас, в действительности процесс возникновения может как иметь место, так и нет. Если считать, что способность существует только тогда, когда имеет место соответствующее ей действие, то тогда мы должны считать, что, поскольку сейчас, в действительности, нет возникновения, постольку у A нет и соответствующей способности. Но отсутствие способности делает само возникновение невозможным. Следовательно, возникновение B из A невозможно и A вовсе не есть B в возможности. Когда в этом месте говорится в том  смысле, что B «не способно возникнуть» из A, то имеется в виду, что B «не имеет возможности возникнуть» из А (поскольку не обладает необходимыми способностями); Таким образом, здесь, в русском переводе слово «способность» используется для обозначения возможности.

2. Снова слово «способность» используется в значении «возможность». Смотри Прим. 1.

3. Смысл слов, по-видимому такой: если придерживаться мнения мегарцев, то, например, кусок глины, лежащий в земле, никогда не сможет претерпеть изменения и стать горшком, ибо он не обладает способностью изменяться под действием гончара (смотри Прим. 1). Но также можно рассуждать и о любых других изменениях этого куска глины, в которые этот кусок не вовлечён сейчас, в действительности. Получается, что такой кусок как бы «застынет в своём существовании» и при этом в возможности он может быть ничем иным, как лишь тем, чем является сейчас в действительности; возможность и действительность станут для него тождественными; Но это не так: гончар может придти, добыть этот кусок глины и сделать из него горшок или, например, чашку. Следовательно, возможность (одна из возможностей) и действительность этого куска глины нетождественны. Здесь, опять, же в русском переводе слово «способность» используется в значении «возможность».

4. Пусть A есть B в возможности (смотри Прим. 1); Имеется возможность возникновения B из A к определенному моменту времени t в будущем, но имеется и возможность не возникновения B из A. Таким образом, когда подойдет упомянутый момент времени, B может как существовать в действительности, так и не существовать в действительности. Если в момент t B существует, то, очевидно, имелась возможность и несуществования B в этот момент; если в момент t B не существует, то, очевидно, имелась возможность существования t в этот момент. Здесь снова в русском переводе слово «способность» используется в значении «возможность».

<кп2>

 

6. Задействованная и незадействованная потенциальность

 

Если, вообще, говоря, способность существует и тогда, когда то, что ею обладает, не совершает действия, для которого эта способность служит началом, то ясно, что следует различать два вида способностей — «задействованные» и «незадействованные».

Если тело, вещь, обладает способностью и в действительности совершает действие, для которого эта способность является началом, то данная способность называется задействованной (находящейся в задействованном состоянии).

В противном случае, если тело обладает способностью и в действительности не совершает действия, для которого эта способность является началом, то данная способность называется незадействованной (находящейся в незадействованном состоянии).

Задействованную способность также называют проявляемой, а незадействованную — сокрытой.

Рассуждая о задействованной потенциальности, Аристотель явно рассуждал о способности.             Однако, как мы знаем, термин «потенциальность» (или «потенция») у Аристотеля имеет и другие значения, кроме «способность», и поэтому вполне логично попытаться применять термины «задействованная потенциальность» и «незадействованная потенциальность» и в тех случаях, когда слово «потенциальность» означает иное: ведь Аристотель использовал слово «потенциальность» для обозначения сильно связанных между собой по смыслу понятий — связанных настолько, что, по-видимому, не он считал нужным вводить для обозначения этих понятий отдельные слова.

Как увидим, такая попытка вполне удачна и она находится вполне в рамках того, о чем говорил Аристотель.

 

Перейдем к потенциальности в значении «возможность» как «то, что не есть действительность, но что может быть (стать) действительностью при определённых условиях».

И для куска глины, лежащего в земле, и для куска глины, над которым работает гончар, есть возможность «быть горшком», но для этих кусков глины «возможность горшка» существует по-разному: первый длительно существует в своей исходной форме, существуя как ставшее, а второй находится в процессе становления, который подразумевает движение, выражающееся в изменение своей исходной формы и восприятия формы горшка.

Это пример, когда осуществление возможности подразумевает становление.

Но возможность может иметься как для становящегося, так и для ставшего. Такое ставшее, как, например, тело взрослого человека, состоящее из одних атомов в действительности, есть тело, состоящее из других атомов в возможности.  Существует множество возможностей для человеческого тела из каких атомов ему состоять и человек, делая выбор того, где ему находится, что есть и так далее, задействует какую-то определённую возможность. Когда человек готовит пищу, то для него есть много незадействованных возможностей, но задействованная — та, которая связана с готовимой им пищей.

Это пример того, когда осуществление возможности подразумевает существование ставшего.

Во всех вышеприведенных случаях задействованность возможности связана с движением, которое имеет целью именно эту возможность — ту, которая задействована. Когда имеет место движение, изменение, то всегда задействуется  возможность —.та, которую это движение, изменение имеет в виде «цели» или, говоря точнее, некоторой завершённости.

 

Пусть для вещи имеется некоторая возможность. Когда вещь находится в движении, в изменении, — таком, что данная возможность (осуществлённость этой возможности) является «целью» (завершённостью) данных движений, изменений, то данная возможность есть задействованная возможность; в противном случае данная возможность есть незадействованная возможность.

Когда мы говорим, что некоторая возможность является «целью» (завершённостью) движения или изменений, то эти слова можно образно пояснить так: с помощью этих движений или изменений производится продвижение вперед по пути из упорядоченной последовательности состояний, который ведёт к осуществлённости возможности.

 

Как ясно, для конкретного зернышка, «спокойно» хранимого в зернохранилище, есть возможность и растения, и муки. Но все эти возможности — незадействованные. Когда же зерно вывозят из хранилища, чтобы посеять, то для него есть задействованная возможность растения, но не задействованная возможность муки; аналогично, когда зерно вывозят из хранилища, чтобы смолоть, то для него есть задействованная возможность муки, но не задействованная возможность растения. Зерно, для которого есть задействованная возможность растения, поскольку оно ещё не в негодном состоянии для этого, конечно, остаётся мукой в возможности – но в незадействованной возможности.

 

Рассмотрим подробнее то, как Joe Sachs распространяет разделение потенциальности в подразумеваемом сейчас значении на задействованную и незадействованную.

Когда нечто приходит в движение, то «активизируется», «приводится в действие», «задействуется»  определённая возможность (или возможности): пусть человек находится посередине между пунктами A  и B и сидит; в это время возможность «пребывать в пункте A» и «возможность пребывать в пункте B» находятся в сокрытом состоянии; когда человек встаёт и оказывается согласно своему выбору в процессе передвижения в пункт A, то при этом «задействуется», «проявляется» именно возможность «пребывать в пункте А» — причем именно как возможность, а не как действительность (действительность пребывания в пункте А), ибо идущий ещё не находится в А; возможность же «пребывать в пункте B» по-прежнему остаётся сокрытой.

 

Приведем цитату из работы Joe Sachsa.

<нц>

[Sachs 2005]

In the Metaphysics, Aristotle argues that if there is a distinction between potentiality and actuality at all, there must be a distinction between two kinds of potentiality. The man with sight, but with his eyes closed, differs from the blind man, although neither is seeing. The first man has the capacity to see, which the second man lacks. There are then potentialities as well as actualities in the world. But when the first man opens his eyes, has he lost the capacity to see? Obviously not; while he is seeing, his capacity to see is no longer merely a potentiality, but is a potentiality which has been put to work. The potentiality to see exists sometimes as active or at-work, and sometimes as inactive or latent. But this example seems to get us no closer to understanding motion, since seeing is just one of those activities which is not a motion. Let us consider, then, a man’s capacity to walk across the room. When he is sitting or standing or lying still, his capacity to walk is latent, like the sight of the man with his eyes closed; that capacity nevertheless has real being, distinguishing the man in question from a man who is crippled to the extent of having lost all potentiality to walk. When the man is walking across the room, his capacity to walk has been put to work. But while he is walking, what has happened to his capacity to be at the other side of the room, which was also latent before he began to walk? It too is a potentiality which has been put to work by the act of walking.

В своей «Метафизике» Аристотель доказывает, что если вообще существует различие между потенциальностью и актуальностью, то должны существовать различие между двумя видами потенциальности. Человек зрячий, но не видящий потому, что его глаза закрыты, отличается от слепца — хотя ни тот, ни другой не осуществляет видение. Первый человек обладает потенциальностью (способностью) видеть, которой лишен второй человек. Следовательно, в мире существуют потенциальности — также, как и актуальности. Но когда первый человек отрывает свои глаза, то разве он утрачивает потенциальность (способность) видеть? Очевидно, нет; в процессе того, как он осуществляет ви́дение, его потенциальность (способность) видеть более не есть только лишь потенциальность, но есть потенциальность, которая «была приведена в действие» («has been put to work»). Потенциальность осуществлять ви́дение в одних случаях существует как действующая (active) или находящаяся в действии (at work), а в других случаях — как недействующая (inactive) или сокрытая (latent). Но этот пример, как кажется, не приближает нас к пониманию того, что такое движение, так как осуществление видения — всего лишь одно из тех действий, которые не являются движением. Поэтому рассмотрим потенциальность (способность) человека перейти через комнату. Когда он ещё сидит или стоит или же лежит, его потенциальность (способность) ходить является сокрытой (latent) — подобно тому, как зрение человека пребывает сокрытым, когда его глаза закрыты; тем не менее, эта потенциальность (способность) имеет реальное существование, различая человека, о котором мы сейчас говорим, от человека, который покалечен в том отношении, что утратил всю потенциальность (способность) ходить. Когда человек находится в процессе перехода через комнату, его потенциальность (способность) ходить задействована. Но, спросим: когда этот человек находится в процессе перехода через комнату, то что произошло с его потенциальностью (возможностью) «находиться на другой стороне комнаты», которая также была скрытой (latent) до того, как он начал ходить? Эта потенциальность (возможность) также есть потенциальность, которая была задействована через действие, заключающееся в процессе хождения.

<кц>

<кп2>

 

Теперь перейдём к потенциальности в значении «возможность» как «вещь, существующая в действительности, которая, пройдя становление, может быть (стать) чем-то иным, нежели чем есть сейчас в действительности, при соблюдении определённых условий — то есть, вещь, для которой имеется некая возможность в предыдущем значении слова «возможность». Это предыдущее значение мы будем обозначать сейчас «возможность-1»; разбираемое же сейчас значение будем обозначать «возможность-2»

 

Когда имеет место задействованность некоторой возможности-1 и при этом имеет место становление, то существующая в действительности вещь, находящаяся в движении, в изменении, имеющем целью эту возможность-1 называется «задействованной возможностью» или «задействованным, существующим в возможности». В противном случае вещь называют «незадействованной возможностью» или «незадействованным, существующим в возможности».

 

Для пояснения сказанного вернёмся к примеру с куском глины. И для куска глины, лежащего в земле, и для куска глины, над которым работает гончар, есть возможность-1 «быть горшком», но для этих кусков глины «возможность-1 горшка» существует по-разному: первый длительно существует в своей исходной форме, существуя как ставшее, а второй находится в процессе становления, который подразумевает движение, выражающееся в изменении своей исходной формы и восприятии формы горшка.  В обоих случаях кусок глины можно назвать «возможностью горшка» («кусок глины есть возможность горшка»); но в первом случае это незадействованная возможность горшка, а во втором – задействованная возможность горшка.

 

7. Аристотель о взаимоотношении энергии и дюнамиса (потенциальности)

 

1. Энергия («существование-в-действии») прежде способности в отношении определения («по определению»), и, следовательно, в отношении познания.

 

Чтобы составить представление о способности чего-то, необходимо прежде воспринять и познать действительное существование (действительность) этого чего-то; а его осуществление существующим и есть энергия («существование-в-действии») или, иначе, энтелехия («сущестование-в-цели») — становящегося или же ставшего. Поэтому сперва познающий «сталкивается с энергией», — то есть, с этим нечто, осуществляющим энергию, — и лишь затем ум познающего «строит» умопредставление и понятие о способности как начале для энергии. Отсюда также ясно, что в указанном отношении энергия прежде способности не только в значении «существование-в-действии», но и в значении «действительность». Поэтому имеем также пункт 2:

 

2. Энергия («действительность») прежде способности в отношении определения («по определению»), и, следовательно, в отношении познания.

 

3. Энергия («существование-в-действии») прежде не только способности как своего начала, но также, вообще говоря, и других своих начал — например, вещи — в отношении определения («по определению»), и, следовательно, в отношении познания.

То, что сказано выше о способности в пункте 1-м можно сказать и о других началах для энергии — например, о самой конкретной вещи, о самом конкретном предмете, который есть начало для своих способностей..

Сам Аристотель берет в качестве примера рассматриваемых здесь начал иных, нежели силы, природу — по-видимому, в третьем значении слова «природа», которое приводится в [Аристотель2002, Метафизика, кн. V, гл. IV, с. 150], а именно: природа – «это источник, откуда получается первое движение в каждой из природных вещей — в ней самой, как таковой».

Из сказанного в пункте 1 должно быть также ясно, что подобное об энергии можно сказать не только в значении «существование-в-действии», но и в значении «действительность». Поэтому имеем также пункт 4:

 

4. Энергия («действительность») прежде не только способности как своего начала, но также, вообще говоря, и других своих начал – например, вещи, – в отношении определения («по определению»), и, следовательно, в отношении познания.

 

5. В отношении причинно–следственных связей (то есть, «по времени и по возникновению») энергия («действительность») прежде возможности («того, что не есть действительность, но может быть (стать) действительность при определённых условиях») в следующем смысле: то, что существует в действительности прежде того, существование чего возможно.

То, существование чего дано в возможности, возникает и становится из того, что существует в действительности как из некоей своей основы.

Процитируем [Аристотель2002, Метафизика, кн. IX, гл. VIII, сс. 292‑293]: «то, что в возможности является человеком, хлебом и видящим существом, а в действительности — ещё нет; но им предшествуют по времени другие вещи, существующие в действительности, из которых получились эти <которые мы имеем сейчас>; всегда из вещи, существующей в возможности, возникает вещь, существующая в действительности, действием <другой> вещи, <тоже> существующей в действительности; например, человек – действием человека, образованный – действием образованного, причем всегда <есть> что-нибудь первое <,что> вызывает движение; но то, что его вызывает, уже существует в действительности»

 

6. Действительному существованию (действительности) данной вещи предшествует действительное существование (действительность) того, что является данной вещью в возможности (имеется в виду некоторая вещь или вещи, существующие в действительности) — в отношении причинно следственных связей (то есть, «по времени и по возникновению»). В этом смысле можно сказать, что «возможность прежде действительности».

Например: кусок мрамора есть возможность или, иначе говоря, статуя в возможности, и существование куска мрамора предшествует существованию статуи как «куска мрамора, воспринявшего форму статуи». И когда в действительности, сейчас, существует статуя из мрамора, то раньше нее уже была возможность — то есть, был необработанный кусок мрамора.

Процитируем [Аристотель2002, Метафизика, кн. IX, гл. VIII, с. 292]: «по сравнению с этим вот человеком, который уже существует в действительности, и также с хлебом и с тем, что видит, по времени прежде — материя, семя и то, что способно видеть, т. е. то, что в возможности является человеком, хлебом и видящим существом, а в действительности — ещё нет».

 

7. Если под возможностью и действительностью понимать то, о чем идет речь в пункте 6‑м, то даже если в каком-то случае, подобному приведённому там, возможность была прежде действительности в разбиравшемся в пункте 6‑м отношении, — действительность прежде возможности в отношении обладания полнотой воспринятой формы и обладания «совершенством сущности».

Иначе говоря, действительно существующая вещь, воспринявшая свою форму и «совершенную сущность», прежде «зародыша» этой вещи в более ранней действительности — в указанном отношении. Например: хотя и ребенок, и юноша, и мужчина имеют сущность человека, но, надеюсь, интуитивно понятно, что имеется в виду, когда говорится о «сущности ребенка», «сущности юноши» и «сущности мужчины»; рост человека, когда он проходит стадии ребенок-юноша-мужчина можно рассматривать как стадии воспринятия окончательной формы, которая есть форма мужчины. В отношении полноты воспринятой формы, в отношении обладания «совершенной, завершённой сущностью» мужчина стоит прежде юноши или ребенка, хотя человек становится мужчиной по времени после того, как он стал ребенком и юношей; ребенок и юноша, говоря словами Аристотеля, есть возможности: ребенок есть возможность мужчины; юноша есть возможность мужчины; они существовали ранее; мужчина же, существующий сейчас, есть «действительность».

Аналогично можно сказать о «куске мрамора, который есть возможность (статуи)» и о «действительности статуи», изваянной из этого куска мрамора.

Приведем цитату [Аристотель2002, Метафизика, кн. IX, гл. VIII, сс. 293‑294]: «Но и с точки зрения сущности также <действительность стоит впереди способности>, прежде всего потому, что вещи, которые позже в порядке возникновения, раньше с точки зрения формы и сущности (например, взрослый мужчина <в этом смысле> впереди ребенка, и человек — впереди семени: в первом случае форма уже дана, во втором — нет)».

 

8. Когда говорится о «цели» (то есть завершённости), то подразумевается существование чего-то в состоянии достигнутости «цели», то есть в состоянии достигнутости завершённости; в этом смысле «цель» есть некоторая действительность – действительность существования этого чего-то. Ради достижения этой цели и имеется способность, а не наоборот; и в этом смысле — в смысле «что ради чего» —действительность прежде способности.

Приведем цитату [Аристотель2002, Метафизика, кн. IX, гл. VIII, с. 294]: «все, что возникает, направлено в сторону своего начала и цели (ибо началом является то, ради чего происходит что-нибудь, а возникновение происходит ради цели); между тем цель, это — действительность и ради <именно> этой цели принимается способность. Ибо не для того, чтобы обладать зрением, видят живые существа, но они обладают зрением для того, чтобы видеть, и подобным же образом они обладают строительным искусством, чтобы строить, и способностью умозрения, чтобы заниматься умозрением».

Поскольку же действительность или действительное существование вещи есть осуществление этой вещью энергии («существования-в-действии») или, иначе говоря, энтелехии («существования-в-завершённости»), то сразу же следует пункт 9:

9. Когда говорится о «цели» или, говоря точнее, о завершённости, то подразумевается существование чего-то в состоянии достигнутости этой завершённости; в этом смысле завершённость есть некоторая действительность, которая есть осуществление этим чем-то энергии («существования-в-действии») или, иначе говоря, энтелехии («существования-в-завершённости»);  Ради достижения этой завершённости и имеется способность, а не наоборот; и в этом смысле – в смысле «что ради чего» – энергия («существование-в-действии») прежде способности.

 

10. То, что логически прежде (как, например, часть логически прежде целого, ибо целое состоит из частей), в действительности может существовать позже (например, после распада целого на части); до этого же то, что логически прежде, может существовать лишь как возможность (то есть, целое сейчас не есть в действительности его части, но в возможности оно есть его части, поскольку может распасться на части). В подобных случаях можно сказать, что здесь возможность (существование частей по отдельности) логически прежде действительности (существования целого).

 

11. Как ясно из пункта 10‑го, действительность может быть логически прежде возможности в том смысле, в каком это имеется в пункте 10‑м — так, например, когда целое не появляется сразу же, а составляется из частей, то действительность — существование частей целого по отдельности — прежде возможности, то есть существования целого, состоящего из частей.

 

Приведем соответствующие фрагменты из «Метафизики» Аристотеля в связи со сказанным выше.

 

[Аристотель2002, Метафизика, кн. IX, гл. VIII, сс. 291‑294]

<нц>

 Так как выяснено, во скольких значениях говорится о том, что предшествует, то ясно, что действительность (νργεια) предшествует способности (возможности). Я имею в виду не только способность в определенном смысле, о которой говорится как о начале изменения в другой вещи или поскольку она – другое, но и вообще всякое начало, способное вызвать или остановить движение <в вещи>; ведь и природа принадлежит к тому же роду, что и способность: она – начало, вызывающее движение, но не в другой вещи, а в этой же самой, поскольку это — <именно> она. По сравнению со всяким таким началом действительности принадлежит первенство и по определению, и по сущности, а по времени она в известном

смысле – прежде, а в известном — нет. Что она — прежде по определению, это ясно: то, что выступает как способное в первую очередь, является таковым потому, что оно может существовать в действительности; так, например, я называю способным строить то, что может <на самом деле> строить, способным видеть – то, что может <на самом деле> видеть, а <способным быть> видимым – тот предмет, который можно видеть <на самом деле>, и то же относится и ко всем остальным случаям, а потому определение и познание <этого последнего рода бытия> должно существовать раньше, чем познание <другого рода>.

По времени же действительность прежде способности вот каким образом: данное в действительности бытие того же вида — прежде <способности>, а то же самое по числу — нет. Я говорю об этом в том смысле, что по сравнению с этим вот человеком, который уже существует в действительности, и также с хлебом и с тем, что видит, по времени прежде – материя, семя и то, что способно видеть, т. е. то, что в возможности является человеком, хлебом и видящим существом, а в действительности – ещё нет; но им предшествуют по времени другие вещи, существующие в действительности, из которых получились эти <которые мы имеем сейчас>; всегда из вещи, существующей в возможности, возникает вещь, существующая в действительности, действием <другой> вещи, <тоже> существующей в действительности;

например, человек — действием человека, образованный – действием образованного, причем всегда <есть> что-нибудь первое <,что> вызывает движение; но то, что его вызывает, уже существует в действительности. А в рассуждениях о сущности сказано, что все, что возникает, становится чем-нибудь из чего-нибудь и действием чего-нибудь, причем это последнее тождественно по виду <с тем, что через него возникает>. Благодаря этому также представляется невозможным быть строителем, если ничего <перед тем> не построить, или быть игроком на кифаре, если совсем перед тем на ней не играть: ведь тот, кто учится играть на кифаре, учится этому, играя на кифаре, и подобным же образом — все остальные люди. На основании этого возникло известное софистическое доказательство, что человек, не имея знания, будет делать то, что составляет предмет знания: ибо тот, кто учится, <его ещё> не имеет. Но <дело здесь вот в чем:> какая-нибудь часть того, что возникает, <уже> возникла, и какая-нибудь часть того, что вообще движется, <уже> подвинулась (это специально разъяснено в рассуждениях о движении); поэтому  тот, кто учится, должен уже, можно сказать, владеть некоторой частью знания. Следовательно, и на приведенном основании также ясно, что действительность и в этом отношении предшествует возможности, – <именно> по возникновению и по времени.

Но и с точки зрения сущности также <действительность стоит впереди способности>, прежде всего потому, что вещи, которые позже в порядке возникновения, раньше с точки зрения формы и сущности (например, взрослый мужчина <в этом смысле> впереди ребенка, и человек – впереди семени: в первом случае форма уже дана, во втором — нет); а кроме того [потому, что] все, что возникает, направлено в сторону своего начала и цели (ибо началом является то, ради чего происходит что-нибудь, а возникновение происходит ради цели); между тем цель, это — действительность и ради <именно> этой цели принимается способность. Ибо не для того, чтобы обладать зрением, видят живые существа, но они обладают зрением для того, чтобы видеть, и подобным же образом они обладают строительным искусством, чтобы строить, и способностью умозрения, чтобы заниматься умозрением; но нельзя сказать наоборот – что они занимаются умозрением, чтобы обладать способностью умозрения, — разве лишь в тех случаях, когда ведутся упражнения; но здесь мы <уже> не имеем занятий умозрением или только лишь — в <условном> специальном значении, потому что <при этом условии> им <здесь> совсем нет нужды в умозрении <по существу>. Кроме того, материя дается в возможности, потому что она может получить форму; а когда она существует в действительности, тогда она <уже> определена через форму. И подобным образом дело обстоит и в других случаях, в том числе и там, где целью является движение, а потому, как учителя, показав человека в деятельности, считают, что показали цель, так же обстоит дело и в области природы.

<кц>

<кп2>

 

[Аристотель2002, Метафизика, кн. V, гл. VIII, с. 169]

<нц>

Об одних вещах, следовательно, этим путем говорится как о том, что прежде и что после, а некоторые обозначаются так сообразно <своей> природе и сущности. Так обстоит дело с тем, что может быть без другого, тогда как это последнее без первого — нет; такое различение применил <между прочим> Платон. (А так как при этом о бытии может идти речь в нескольких значениях, то, во-первых, то, что лежит

в основе, прежде, а потому сущность — прежде; затем — в другом смысле — бывают прежде вещи, данные в возможности и данные в действительности. В самом деле, одно <будет> прежде в возможности, другое — в действительности; так, например, в возможности половинная линия — прежде, чем целая, часть — прежде целого и материя — прежде сущности, а в действительности все они позже; ибо они будут существовать в действительности <лишь> после распада <целого>).

Таким образом, в известном смысле все, о чем говорится «прежде» и «после», обозначается так согласно указанному выше признаку; в самом деле, одни вещи могут существовать без других, поскольку речь идет о возникновении, как, например, целое без <отдельных> частей, другие — поскольку происходит уничтожение, например, часть без целого. И подобным же образом <обстоит дело> и в остальных случаях.

<кц>

<кп2>

 

8. О «непроявленном существовании»

 

Кроме того, следует сказать, что Аристотель отвергал гипотетическое непроявленное «недействительное существование», рассматриваемое как некое возможное существование или существование в возможности, которое предшествует проявленному действительному существованию.

Всё, являющее деятельность, являет её благодаря тому, что обладает способностью действовать соответствующим образом. В этом отношении способность или, иначе говоря, сила, естественно, есть начало и причина действия или, иначе говоря, энергии. Однако, спросим: обязательно ли для существования нечто должно хоть каким-либо образом действовать, хоть каким-то образом осуществлять некоторую энергию? Быть может, есть что-то сущее, что существует, однако, при этом никак не действует, не осуществляет никакой энергии? (Иначе говоря, существует в некоем непроявленном состоянии.)

Поскольку действительное существование чего-то есть осуществление определённой энергии, то такое существование, очевидно, не может быть действительным существованием. Быть может, тогда это некое существование в возможности? И тогда получается, что возможность прежде действительности?

Здесь, подчеркнем, речь идёт о действительности и возможности в том смысле, который имеется в виду выше в пункте 6‑м.

Тогда получается, что не возможность возникает и становится из предшествующей действительности, но есть некое (непроявленное) существование в возможности, из которого возникает и становится действительное существование: сначала что-то существует в возможности, никак не проявляя себя в действительности, а затем оно проявляет себя с помощью некоей способности (силы) и так, начав осуществлять определенную энергию, обретает действительное существование.

Для Аристотеля существовать – значит существовать в действительности, что в свою очередь подразумевает: существующее в действительности должно действовать, должно осуществлять определённую энергию. Поэтому сам разговор о том, что может существовать что-то никак не действующее, или же разговор о том, что может быть какое-то «недействительное существование» как некое непроявленное «существование в возможности», предшествующее проявленному действительному существованию в действительности, для Аристотеля не может иметь места. Для него утверждать о том, что вещь существует каким-то «недействительным существованием» — значит утверждать о том, что вещи вообще нет и поэтому она не может существовать никоим образом.

В самом деле — если возможно некое упомянутое «недействительное существование», то, спросим: на основании чего мы можем заключить, что мы и всё нас окружающее не существуют именно в этом «недействительном существовании»? Почему тогда вообще мы должны считать, что есть некое действительное существование и что хоть что-то обладает именно им, а не «недействительным существованием?»

 

Итак, возможно ли существование вещи, которая не проявляет (не задействует) ни одной своей способности — ведь способности вещи могут быть как в задействованном состоянии, так и в незадействованном и почему бы не предположить, что возможна такая ситуация, когда все способности не задействованы? Если существование (бытие) вещи понимать как действие, что подразумевает наличие в задействованном состоянии некоторой способности, то ответ очевиден: нет. Но если бы такое было возможно, то, можно было бы сказать, что способность прежде энергии (понимаемой как «существование-в-завершённости» или же как действительность).

Аристотель отвечает «нет» на вышепоставленный вопрос следующим образом:

 

[Аристотель 2002, Метафизика, кн. XII, гл. VI, с. 387]

<нц>

Однако здесь возникает затруднение: полагают, что все, проявляющее деятельность, способно ее проявлять, но не все, способное проявлять деятельность, действительно ее проявляет; поэтому-де способность первее. Но в таком случае ни одной вещи нельзя будет приписать бытия <с необходимостью>, ибо возможно, что она обладает способностью существовать, но ещё не существует.

<кц>

<кп2>

 

Отсюда можно видеть, что само существование, бытие вещи есть для Аристотеля некое действие, осуществляемое благодаря некоей способности, служащей для этого действия началом. И быть, существовать – означает для Аристотеля «действовать»: нет ничего существующего, что бы не действовало и то, что не действует, то и не существует.

И как для всякой способности вещь служит началом для нее, так и для способности к существованию.

 

Повторим: Если попытаться ответить на поставленный вопрос «да», то мы вынуждены будем придти (если это вообще возможно) к какому-то не очень понятному «непроявленному существованию» и, таким образом, разделять существование на проявленное – то есть, действительное, – и непроявленное, которое не есть действительность, но, в то же время не есть и возможность (в смысле «то, что не есть действительность, но может быть (стать) действительностью при определённых условиях), ибо такое непроявленное существование мыслится как то, что есть, а не как то, чего нет.  Аристотель отвергает «непроявленное существование» – существовать для него всегда означает «существовать в действительности».

 

Литература

 

[Аристотель2002] Метафизика. Переводы. Комментарии. Толкования. СПб.: Алетейя, 2002

 

            [AristotleG], [AristotleG]     Aristoteles. Аristoteles graece. In 5 vols. Ex recensione Immanuelis Bekkeri. Edidit Acadeima Regia Borussica. Vols. I, II. — Berolini: apud Georgium Reimerum, 1831.

            (Первый и второй тома данного издания имеют сквозную нумерацию листов)

 

[

[AristotleR], [AristotleR]     Аристотель. Сочинения в четырех томах. В 4 т. — М.: Мысль, 1976‑1983 (т. 1 — 1976, т. 2 — 1978, т. 3 —1981, т. 4 — 1983)

Т. 1: Метафизика, О душе;1976

Т. 2: Категории и др.;1978

Т. 3: Физика и др.; 1981

Т. 4: Политика и др.;1983

 

[Ross 1924] W. D. Ross, Aristotle's Metaphysics. In 2 vols. — Oxford: Clarendon Press, 1924

 

[Ross 1936] W.D. Ross. Aristotle's Physics. A Revised Text with Introd. and Commentary by W.D. Ross. — New York: Clarendon Press, 1936

 

[Ross 1966] W. D. Ross. Aristotle. — London: Methuen; New York: Barnes & Noble, 1966

 

[Sachs 2005]  Joe Sachs. Aristotle: Motion and its Place in Nature. — Статья в интернет-энциклопедии «Internet Encyclopedia of Philosophy» по адресу

http://www.iep.utm.edu/aris-mot/

(last updated: Dec, 16, 2005; оriginally published: Dec, 16, 2005)

 

[Sachs1995]   Joe Sachs. Aristotle’s physics; a guided study. — New Brunswick and London: Rutgers University Press, 1995

ISBN 0-8135-2191-2

См. также:

[Sachs 1999]  Joe Sachs. Aristotle’s Metaphysics, a new translation by Joe Sachs. — Santa Fe, NM: Green Lion Books, 1999

 

[Thomas1963]           Thomas Aquinas. Commentary on Aristotle’s Physics. — London: Routledge & Kegan Paul, 1963

 

[Thomas1963B]        Thomas Aquinas. Commentary on Aristotle’s Physics), translated by Richard J. Blackwell, Richard J. Spath & W. Edmund Thirlkel. — Yale University Press, 1963

 

[Thomas1963BOL]   Thomas Aquinas. Commentary on Aristotle’s Physics), translated by Richard J. Blackwell, Richard J. Spath & W. Edmund Thirlkel. — Yale University Press, 1963

Доступно online по адресу: http://dhspriory.org/thomas/Physics.htm (книги III Фомы) вместе с исходным текстом Фомы на латыни

 

[Thomas1958]           Thomas Aquinas. Commentary on Aristotle’s Physics, translated by Pierre H. Conway, O.P., College of St. Mary of the Springs. — Columbus, Ohio, 1958‑1962

 

[Thomas1958OL]     Thomas Aquinas. Commentary on Aristotle’s Physics, translated by Pierre H. Conway, O.P. — College of St. Mary of the Springs, Columbus, Ohio, 1958‑1962

Доступно online по адресу: http://dhspriory.org/thomas/Physics.htm (книги IIIVIII Фомы) вместе с исходным текстом Фомы на латыни

 

 

temptator: (Default)

О том, как понимать слова Аристотеля «форма есть энергия и энтелехия» и о его трактате «О душе»

 

 

Свободное распространение приветствуется

Автор: Лорин Патрик МакКевин (Lorin Patrick McKevin) ;

Версия: 1.0 от 27.06(Jun).2019

tepmptator.ihostfull.com (всё в хорошем качестве, официальный сайт)

temptator@protonmail.com ; lorin.patrick.mckevin@protonmail.com

samlib.ru/t/temptator ; temptator.dreamwidth.org

 

Abstract. Рассматривается вопрос о том, как понимать слова Аристотеля «форма есть энергия» и «форма есть энтелехия». Показывается, что в своей ранней работе «О душе» Аристотель понимал эти слова в буквальном смысле: она рассматривал форму как «связку действий», а именно «связку энтелехий (энергий)», в которой имеется только лишь одна энтелехия (энергия) природного тела — самая главная и самая важная («первая»). (В дальнейшем Аристотель отошёл от такого понимания и применительно к «Метафизике» и «Физике» это уже не так.) Показывается противоречивость такого подхода применительно к разумной, растительной и животной душам, которые Аристотель рассматривал как формы. Даются первоначальные сведения о понимании Аристотелем души как формы и энтелехии (энергии), присутствующем в трактате «О душе».

 

***

 

Содержание

 

1. Предварительные сведения

1.1. Модели вещи. Основа и приосно́вное

1.2. Аристотелевские термины «энергия» и «энтелехия»

2. О том, как понимать слова Аристотеля «форма есть энергия и энтелехия» и о его трактате «О душе»

Литература

 

1. Предварительные сведения

 

1.1. Модели вещи. Основа и приосно́вное

 

В данной работе понятия «вещь» и «предмет» означают одно и то же. (Соответственно, их можно использовать взаимозаменямо.)

Когда мы говорим о вещи, о предмете, то употребляем выражения вроде «эта вещь обладает таким-то свойством», «эта вещь имеет такую-то силу (способность)», «это — действие такой-то вещи». Во всех подобных выражениях, если подходить чисто грамматически, вещь представлена как обладатель свойств, сил и действий; то есть вещь, предмет — это как бы человек, а свойства, силы и действия — это как бы его «владения» вроде одежды, различных предметов, разложенных по карманам одежды и так далее.

Когда используют подобное представление о взаимоотношении вещи с одной стороны и ее сил, свойств и действий — с другой, то часто говорят, что свойства и действия находятся или существуют «при», «окрест», «возле», «у» (= «при» или «вблизи») вещи.

Однако, можно сказать и то, что эти самые свойства, силы и действия не существуют где-то вне вещи, то есть они не существуют буквально вне вещи в том смысле, в каком, например, рубашка существует вне тела. Поэтому о свойствах, силах и действиях также говорят, что они существуют в вещи.

Итак, свойства, силы и действия существуют в (при) вещи.

Аристотель, выражая приведенные выше мысли, говорил, что свойства, силы и действия существуют в вещи, используя предлог «ν».

Православные богословы, такие, например, как Григорий Палама, выражая приведенные выше мысли, предпочитали говорить о свойствах, силах и действиях как о том, что существует «при», «окрест», «возле», «у» (= «при» или «вблизи») вещи, используя предлог «περ» (буквально: «около», «вокруг», «кругом», «окрест»).

Как ясно, можно говорить и так, и так.

Итак, мы различаем «собственно вещь» и «свойства, силы и действия вещи», мы абстрагируем одно от другого. Такая абстракция, отделение возможна лишь в уме, поскольку одного без другого не бывает, одно невозможно отделить от другого вне ума: нет «собственно вещи» «в чистом виде», то есть без свойств, сил и действий и нет свойств, сил и действий «в чистом виде», то есть без «собственно вещи», в (при) которой они суть.

Что главнее, что важнее и в этом смысле первичнее? Сам язык нам подсказывает, что не свойства, силы и действия обладают вещью, но вещь обладает ими: ведь мы говорим, например, о свойстве вещи, но не говорим о вещи свойства. Поэтому логично принять, что «собственно вещь» главнее и важнее своих свойств, сил и действий — ведь то, что обладает обычно принимается за более главное и более важное по сравнению с тем, чем оно обладает.

Но если «собственно вещь» есть более главное, более важное, есть первичное по сравнению со свойствами, силами и действиями, то тогда логично пойти далее и принять, что свойства, силы и действия нуждаются в «собственно вещи» для своего существования, тогда как она сама для своего существования ни в чем не нуждается. В этом смысле о «собственно вещи» говорят как об основе — то есть основе для существования свойств, сил и действий, в которой они нуждаются.

Далее о свойствах, силах и действиях, сущих в (при) основе будет для краткости говориться как о приосно́вном. То есть «присоно́вное» — это собирательное название для всех свойств, сил и действий, сущих при основе.

Очевидно, основа и приосно́вное имеют различные, свои собственные, способы существования; при этом, что касается различных разновидностей приосно́вного — то есть свойств, сил и действий — то каждая такая разновидность также имеет свой собственный способ существования, отличный от способов существований приосно́вного других разновидностей.

Действовать — значит создавать причинно-следственные связи. Чтобы действовать, необходима соответствующая сил или, иначе говоря, способность. Эта способность «даруется» соответствующим свойством. Например, свойство твердого тела «быть круглым» «дарует» ему сил (способность) «катиться по поверхности». Другой пример: свойство «иметь такое-то взаимное расположение атомов» «дарует» алмазу его чрезвычайную твердость по сравнению с углем, который имеет те же самые атомы, но взаимно расположенные иначе.

Вещь действует тогда, когда соответствующая сила находится в задействованном или, иначе говоря, проявленном состоянии. Соответственно, о действии говорят как о проявлении соответствующей силы (действие есть проявление силы; проявление силы есть действие).

Те свойства, которые даруют силы для действий, то есть для создания причинно-следственных связей, называют каузальными. Прочие свойства, соответственно, суть некаузальные свойства. В силу того, что именно благодаря каузальным свойствам вещь действует, эти свойства можно назвать «главными», «важнейшими», «первостепенными» и в этом смысле «существенными». Некоторые их даже называют «истинными».

Когда мы выше говорили о свойствах как об одной из разновидностей приосно́вного, то имели в виду именно каузальные свойства, а не какие-то иные.

Итак, наша концепция вещи такова: «собственно вещь» — это основа; в (при) основе существует приосно́вное, а именно, каузальные свойства, силы и действия. При этом выстраивается такая «иерархическая цепочка»: «каузальное свойство-сила-действие», в которой каузальное свойство «дарует» силу, а действие является проявлением силы.

Можно сказать, что подобно тому, как всякое приосновно́е существует при основе, так и сила находится при соответствующем каузальном свойстве, а действие — при соответствующей силе. Однако при этом следует упомянуть, что всякое приосно́вное существует при основе неким главным, основным образом; поэтому сила при каузальном свойстве и действие при силе существуют лишь неким побочным, второстепенным образом.

Из сказанного должно быть ясно, что основа есть начало для всего приосно́вного, и что каузальное свойство есть начало для соответствующей силы, а она, в свою очередь, есть начало для соответствующего действия.

Можно говорить не только о свойствах основы, но и о свойствах приосно́вного: ведь мы говорим, например, что такие-то свойства — важные, а такие-то нет; мы говорим, что эта вот сила — полезная, а эта — вредная; мы говорим, что это действие — очень интенсивное, а вот это вот — малой интенсивности. Но, говоря так, следует помнить, что все эти свойства суть некаузальные: они ничему не добавляют никакой каузальной силы и в строгом смысле они не существуют ни в (при) основе, ни в (при) том приосновном, о котором говорилось выше — то есть в (при) том, что «достаточно близко» связано с каузальными свойствами (ни в (при) самих этих каузальных свойствах, ни в (при) даруемых ими силами, ни в (при)  действиях как проявлениях этих сил). То есть когда мы, например, говорим, что свойства действия «находятся при действии», то говорим о «чисто грамматическом явлении», говорим в нестрогом смысле: ведь эти свойства некаузальны; ни каузальные свойства, ни силы, ни действия не обладают собственными каузальными свойствами (каузальными свойствами каузальных свойств, каузальными свойствами сил и каузальными свойствами действий). Это может показаться странным и непривычным, но, размышляя об этом, всегда помните: в нашей модели вещи каузальное свойство — это то, что дарует силу, то, что в иерархии приосно́вного идет прежде силы, а не то, чем обладает сила.

Часто, говоря о вещи, мы не отделяем «собственно вещи», то есть основы, от приосно́вного; поэтому такая вещь, то есть вещь в таком понимании, для нас есть совокупность основы от приосно́вного, сущего в (при) основе. Таким образом, следует различать «вещь» и «собственно вещь», то есть основу. Часто «собственно вещь» называют просто «вещью» и это затрудняет такое различение.

«Собственно вещь» или, иначе говоря, основу, мы также будем называть «сверхвещью».

Разработанная модель вещи (назовем ее главной моделью), хотя она и наиболее распространена, тем, не менее, не являются единственной; не является она также и самой простой. Среди ее достоинств, однако, несомненно то достоинство, что она наиболее соответствует человеческому языку, то тому способу выражаться, который использует человек.

Простейшая попытка упросить эту модель — это убрать из нее основу. В этом случае вещь рассматривается как система или, иначе говоря, связка (bundle) свойств, в (при) которых существуют силы и действия по образу того, как приосно́вное существует в (при) основе в случае привычной модели.

Дальнейшая попытка упрощения предполагает убирание не только основы, но свойств. В этом случае вещь рассматривается как система или, иначе говоря, связка (bundle) сил, в (при) которых существуют действия.

Наконец, предельная попытка упрощения предполагает убирание не только основы и свойств, но и сил. В этом случае вещь рассматривается как система или, иначе говоря, связка (bundle) действий, в (при) которых уже не существует ничего.

Легко заменить, что при переходе от главной модели вещи к модели в виде связки свойств, свойства начинают играть ту роль, которую в главной модели играла основа. То есть в модели в виде связки сил свойства можно рассматривать как некую основу. Это же самое можно сказать и относительно модели в виде связки сил, и относительно модели в виде связки действий.

Основу в главной модели будем называть нормальной.

Основы в модели в виде связки свойств, в модели в виде связки сил и в модели в виде связки действий будем называть особыми основами. То есть в первой из упомянутых моделей основа состоит как из частей из множества каузальных свойств, во второй — из множества сил, а в третьей — из множества действий.

Основу можно понимать не только как основу для существования приосно́вного в (при) ней, основе, но и как некую основу для существования вещи вообще (сверхвещи вообще), без которой это существоание вещи (сверхвещи) невозможно.

Сказанное можно также интерпретировать таким образом: для своего существования всякая вещь нуждается в основе и применительно к различным моделям вещи эта основа может быть либо нормальной, либо особой. В последнем случае имеются различные варианты — особая основа в виде множества (каузальных) свойств, особая основа в виде множества сил и особая основа в виде множества действий.

В действительности все, конечно, обстоит несколько сложнее, но сказанного здесь вполне достаточно для понимания данной работы, в частности для понимания используемой в ней терминологии.

Интересующихся узнать больше отсылаем к [Heil2004].

Здесь же отметим, что далее цитирование производится в следующем формате («нц» — от «начало цитаты», «кц» — от «конец цитаты», «кп» — от «конец примечаний»):

<нц>

текст или оригинальный текст и перевод

<кц>

комментарии и примечания из цитируемого источника (может не быть)

<кп1>

комментарии и примечания автора настоящей работы (может не быть)

<кп2>

 

1.2. Аристотелевские термины «энергия» и «энтелехия»

 

Энергия — это, говоря словами Аристотеля, «действие, несущее в себе (с собой) завершенность» — то есть такое, при совершении которого имеет место завершенность в отношении того, что делается данным действием, то есть в отношении результата этого действия. То, что при этом имеется в виду, легко понять на примерах. Смотрение (процесс зрения, созерцания) есть энергия, ибо «когда человек смотрит, то он уже видит» («смотришь – и видишь»). В то же время похудение не есть энергия, ибо «когда человек худеет, он ещё не похудел».

Зачастую завершенность, о которой здесь идет речь, связана с некоторой целью действия, которую ставит перед собой то, что действует — например, в приведенных выше случаях это: «увидеть» и «похудеть». Соответственно, когда действие есть энергия, эта цель достигается, а в противном случае — нет.

Отметим, что, говоря о цели действия того, что действует, мы имеем в виду такое «что», которое может осуществлять целеполагание, то есть, имеем в виду разумное существо, обладающее волей. Соответственно, нельзя говорить о целеполагании у камня, дерева и прочих подобных вещей — для них уместно говорить не о цели, а только лишь о завершенности.

Интересно, что в зависимости от того, что считать главной завершенностью и главной целью действия или в зависимости от того, относительно какой завершенности рассматривать действие, одно и то же действие может как быть энергией, так и не быть, или, вернее, может рассматриваться как энергия, а может и не рассматриваться. Объяснение этого с примерами будет приведено ниже.

С понятием «энергия» до неразличимости сливается понятие «энтелехия». Иначе говоря, всякая энергия есть энтелехия и всякая энтелехия есть энергия; эти понятия тождественны. Тем не менее, по своему происхождению они несут несколько разные оттенки смыслов и поэтому зачастую их употребляют не случайным или произвольным образом, а в зависимости от контекста. В данной работе, однако, термины «энтелехия» и «энергия» подробно не рассматриваются; здесь даются лишь самые простые и примитивные представления об энергии в аристотелевском понимании.

 Скажем подробнее о том, что одно и то же действие может рассматриваться как энергия, а может и не рассматриваться в зависимости от того, относительно какой завершенности и цели ведется рассмотрение.

Брошенный вниз камень падает на землю потому, что система Земля-камень стремится перейти в состояние с минимальной энергией (сейчас речь идет о термине современной физики). Это стремление есть закон природы. Здесь то, что есть завершенность для камня (вернее, для системы Земля-камень) — а именно «пребывать лежащим на земле» — очевидным и естественным для человеческого понимания образом устанавливает, «навязывает» закон природы, которому подчинены действующие в природе силы.

Можно, конечно, сказать, что такая завершённость есть также и цель камня (вернее, системы Земля-камень), но ни камень, ни Земля, повторим, не занимаются целеполаганием, так как они не обладают волей, неразумны и даже неодушевлены. Поэтому в строгом смысле говорить об этой завершенности как о цели нельзя. Поступая так, мы переносим на неодушевленные предметы черты разумных существ, что неправильно.

Чтобы пребывать лежащим на земле, камень прежде должен «пережить» процесс падения. Но разве не обладает этот камень в процессе падения тоже некоторой завершённостью — не лежащего предмета, а падающего — той промежуточной завершённостью, через которую «лежит путь» к последующей заверенности, а именно к пребыванию лежащим на земле?! Говоря так мы подразумеваем, что у камня есть главная и второстепенная, промежуточная завершённости: «лежать на земле» — главная и «пребывать в процессе падения» — второстепенная, промежуточная. Если в нестрогом смысле использовать понятие «цель», то это же можно сказать так: чтобы достичь главной цели «пребывать лежащим на земле», сперва камень должен достичь второстепенной, промежуточной цели — «пребыть падающим на землю».

(Сравни сказанное со случаем жизненного цикла растения или животного, когда сначала оно растет, затем пребывает в состоянии зрелости, а затем угасает и умирает: главное тут — пребывание в зрелости и рождение потомства; рост же — промежуточная завершённость на пути к главной; наконец, угасание и смерть — тоже завершённость, но, как ясно, не главная.)

Но почему же тогда, если при падении тоже есть завершённость и даже, в нестрогом смысле, «достигнутость цели» мы не говорим о падении как об энергии? — возможно, спросит здесь внимательный читатель. В действительности, однако, при определенных условиях ничто не запрещает нам говорить о падении как об энергии, а именно энергии не уже упавшего камня, а еще падающего: «Падение есть энергия падающего камня в том контексте, когда он рассматривается именно как падающий камень, а не, например, как еще не упавший». (А лежание есть энергия лежащего камня — разумеется, с подобными же оговорками.) Условие же это таково:  завершённости должны поменяться местами — то есть: второстепенная должна стать главной и наоборот или же действие камня следует начать рассматривать относительно второстепенной цели, а не главной, избрав другую «точку зрения».

Когда мы говорим, что падающий камень ещё не достиг завершённости, которая для него есть «лежание на земле», и что, следовательно, падение для него не есть энергия, мы подразумеваем, что главная завершённость еще не достигнута; соответственно, когда мы говорим, что падающий камень достиг завершённости, что падение несет в себе завершённость, то мы подразумеваем, что эта завершённость и есть главная или, по крайней мере, что сейчас мы рассматриваем падение камня относительно именно этой завершённости, которая почему-то сейчас важна для нас — может быть, просто потому, что мы ради забавы решили сместить «точку зрения».

Пусть кто-то исследует влияние плотности и состава воздуха на падение камня. Для такого человека главное — чтобы камень падал, а не лежал (покоился). Во время своих экспериментов этот исследователь главную завершённость камня «естественным образом» видит именно в его процессе падения; и этот исследователь, следовательно,  вправе заявить: «Падение есть энергия падающего камня относительно «моей» главной завершённости». Но природа со своими законами, минимизирующими энергию (сейчас речь снова идет о термине современной физики), если бы она умела говорить, может быть, могла бы возразить на это: «Для меня «естественным образом» завершённость означает пребывание в состоянии с минимальной энергией; и поскольку при падении падающий камень не достигает этой завершённости, то относительно неё,, этой «моей» завершённости, о падении как об энергии говорить нельзя».

Итак, достижение действием завершённости относительно: оно зависит от того, кто и как устанавливает то, в чем заключается эта самая завершённость. Здесь устанавливающим могут быть и законы природы, «естественное течение вещей», а могут быть и люди, которые руководствуются обычаям и привычками, а также поступают произвольно. Спрашивается: насколько далеко здесь может заходить произвол? По-видимому, для того, чтобы объявить действие энергией, достаточно простого акцентирования внимания на пребывании вещи в состоянии совершения этого действия как на пребывании в состоянии завершённости. Это уже, по-видимому, и достаточно.

 Подобный широкий произвол несколько обесценивает понятие «энергия», однако в его защиту можно сказать то, что есть некие достаточно очевидные завершенности, которые при рассмотрении того или иного действия как бы «сами просятся на ум» — так, что оттесняют все прочие завершённости. Относительно этих очевидных завершённостей обычно и принимается решение о том, является ли данное действие энергией или нет. Кроме того, возможны действия, для которых есть только одна завершённость, главная, и притом такая, что она достигается в ходе этого действия. В самом деле: какая завершенность и цель может быть у процесса смотрения, как не «видеть»?

С худеющим, однако, дело обстоит сложнее. Действительно, обычно худеют, чтобы похудеть и поэтому для худеющего с этой целью процесс похудения не есть цель и завершённость и, следовательно, не есть энергия. Однако что будет, если какой-то исследователь задастся целью изучить длительное влияние скудной диеты, не восполняющей затраты организма на жизнедеятельность, на обмен веществ и поставит на себе эксперимент по похудению? Для него ведь главное — не похудеть, а длительное время находиться в процессе похудения (то есть, голодания) и, следовательно, для него же пребывать в процессе похудения — это и есть главная завершённость и цель и, следовательно, энергия.

Наконец, скажем еще о цели и завершённости. Когда человек создает часы или робота (даже с искусственным интеллектом), то в строгом смысле он не задает для них никаких целей, не ставит перед ними никаких целей и в принципе не может этого сделать — ибо это вещи неразумные, без воли и целеполагания и даже неодушевлённые.  Человек лишь предусматривает для этих вещей определённое состояние завершённости, в котором они пребывают и которое они поддерживают, будучи работоспособны.  Можно сказать, что устроение этого состояния завершённости для данных вещей есть цель их человека-создателя; но, повторим, пребывание в состоянии этой завершённости и его поддержание в строгом смысле не есть цель часов или робота. Говорить о целеполагании и целях часов и робота можно лишь в нестрогом смысле, неправомерно очеловечивая их.

 

Как видим, разумное существо, обладающее волей и целеполаганием, может «вкладывать» в окружающие его вещи  различные завершённости их действий и цели их действий, «навязывать» все это этим вещам, делая тем самым то или иное действие энергией или же не энергией. Но что можно сказать о неразумных и вообще неодушевленных вещах самих по себе и системах подобных вещей самих по себе? Во-первых, можно сказать, что сама вещь, чем бы она не была, будучи тем, что она есть, поддерживая себя в своем существовании тем, что она есть, осуществляет некоторое пребывание в состоянии завершённости, то есть энергию. В этом смысле с точки зрения того же бросаемого камня и лежать на земле, и падать для него — это просто «быть тем, чем он есть, поддерживать себя в своем бытии тем, чем он есть» и, следовательно, и падение на землю, и лежание на земле для него суть одинаково энергии. Во-вторых, это же самое можно сказать и для систем вещей — даже очень сложных систем вроде растений или бактерий или даже всей солнечной системы. Вот это вот дерево, пребывая тем, чем оно есть, поддерживая себя в своем бытии тем, что оно есть (сохраняя свою сущность, «чтойность»), в частности, осуществляя процесс обмена веществ, осуществляет энергию. Планета Земля в целом (мы имеем в виду не только землю и воду, но и атмосферу, но и множество растений и животных и так далее…), все её стихии, все части её стихий, образуют единое целое, основывающееся на противодействии и содействии его элементов. Это единое целое пребывает в относительной гармонии, которую если не образована, то поддерживается в устойчивом существовании действиями составляющих целое элементов и которая основана на, так сказать, «договоре о разграничении сфер влияния элементов и их совместном действии и противодействии».  О такой «планете Земля в целом» вряд ли можно говорить как об определенном «что?» в том смысле, в каком говорят о дереве или животном, но, определённо, это некая система, некое единое целое, которое «поддерживает себя в своем бытии тем, что оно есть» (с некоторыми колебаниями относительно «точки равновесия»). В-третьих, то же, что и о «Земле в целом», можно сказать и о Космосе. В общем, пока нечто, отдельная ли это вещь или система вещей, образующих единое целое, «поддерживает себя в своем бытии тем, что оно есть», это нечто осуществляет энергию.

 

Здесь мы дали самые примитивные представления о том, что есть такое аристотелевский термин «энергия», не затрагивая по сути при этом термина «энтелехия»; мы даже не вникали в этимологию этих слов. Но для целей нашей работы сказанного хватит даже с избытком. Читателю данной работы достаточно (совеем грубо!) считать, что энергия и энтелехия суть просто альтернативные имена для термина «действие» — и это нисколько не повредит пониманию того, о чем будет идти речь.

Наконец, подчеркнем, что в данной работе, если это особо не оговаривается, термины «энергия» и «энтелехия» всегда имеют аристотелевское значение, а не скажем, то значение, которое придало термину «энергия» православное богословие (сила или действие формы) или же современная наука (физическая величина, характеризующая способность совершить работу).

 

2. О том, как понимать слова Аристотеля «форма есть энергия и энтелехия» и о его трактате «О душе»

 

 

Во многих местах, в особенности в своём раннем трактате «О душе», у Аристотеля встречается определение формы как энергии или энтелехии: «форма есть энергия»; «форма есть энтелехия». Как понимать эти слова, если в действительности, как правило, если говорить буквально, форма не есть ни энтелехия, ни, соответственно, энергия.

(Напомним, что термины «энтелехия» и «энергия» у Аристотеля сливаются до неразличимости: всякая энергия есть энтелехия и всякая энтелехия есть энергия и поэтому, например, называть что-то энергией или же энтелехией может быть простым делом вкуса.)

Почему форма, вообще говоря, не есть энергия (и, значит, не есть энтелехия)?

Потому, что, говоря нашим языком, форма — это, вообще говоря, основа со своим приосно́вным (основу, мысленно отделённую от приосно́вного, здесь можно назвать «сферхформа»), а энергия (энтелехия), то есть действие, — это приосно́вное, сущее в (при) основе, то есть в (при) «сверхформе».

Аристотель относит форму к особой категории «сущность», а действия, то есть в том числе энергии и энтелехии, — к категориям «активное действие» или «пассивное действие»; если бы форма была энергией или энтелехией, то, как ясно, для неё не надо было бы вводить особой категории.

(Сейчас, говоря о категориях Аристотеля, мы рассматриваем их упрощённо как категории высших родов сущего, хотя в действительности это не так и необходимы особые договорённости, чтобы рассматривать категории Аристотеля как категории высших родов сущего. Подробное рассмотрение этого вопроса сейчас уведёт нас в сторону.)

Следовательно, в строгом смысле слова «форма есть энергия» и «форма есть энтелехия» понимать, вообще говоря нельзя; но их можно понимать небуквально в том смысле, что «форма есть то, что несёт энергию (энтелехию), если она, энергия (энтелехия) находится в (при) форме как её приосно́вное». Это как с выражением «удобрения — это дополнительная еда»; услышав его, никто не ест удобрения, принимая их за настоящую еду, но все понимают эти слова в том смысле, что удобрения — это то, что позволяет произвести дополнительную еду.

У этого правила, однако, есть исключение. Аристотелевский бог-Перводвигатель, будучи чистой формой, действительно есть энергия и, следовательно, энтелехия, ибо этот бог представляет из себя связку действий, состоящую всего из одного активного действия, а именно процесса мышления; и это мышление бога-Перводвигателя и есть энергия. Бог-Перводвигатель, таким образом, есть особая  форма, у которой особая основа, а именно действие или, вернее, энергия мышления; и именно поэтому такой аристотелевский бог есть «форма, которая есть энергия (энтелехия)».

Такое положение дел закреплено в «Физике» и «Метафизике» и таково позднейшее мнение Аристотеля на формы и энергию (энтелехию).

Тем не менее, в его раннем труде «О душе» присутствует взгляд на формы такой, что эти «ранние аристотелевские формы» действительно суть энергии (энтелехии). Так обстоит дело потому, что первоначально Аристотель рассматривал формы как «связки действий» — то есть их рассматривал как подобные  форме, которая есть аристотелевский бог-Перводвигатель. В частности, человеческая душа, по мнению Аристотеля и была такой «связкой действий», а, говоря точнее, «связкой энергий» или «связкой энтелехий», в которой (связке) имелась, как и у бога-Перводвигателя, всего одна энергия (энтелехия) — «первая», то есть, по-видимому, «главная», «самая главная».

Следовательно, в ранних трудах, в трактате «О душе», Аристотель действительно был вправе в буквальном смысле говорить «форма есть энергия (энтелехия)» и эти слова так и надо понимать — в буквальном же смысле.

(Душа есть сущность, суть бытия, λόγον (определение — разумеется, сущее вне ума и независимо от него), то есть форма тела; форма тела, то есть душа, подобна форме глаза, которая есть процесс зрения и форме топора (если бы он был природной вещью, которая есть процесс раскалывания (бытия-топором);человеческое тело есть материал (материя) для души как формы, чтобы она могла осуществлять свою деятельность, будучи соединена с телом и образуя человека в подлинном смысле)

[AristotleR, т. 1, О душе 4129‑22, кн. II, гл. 1, c. 395], греческие слова согласно [AristotleG]

<нц>

Итак, сказано, что такое душа вообще. А именно: она есть сущность как форма λόγον, а это – суть бытия такого-то тела, подобно тому как если бы естественным телом было какое-нибудь орудие6, например топор. А именно: сущностью его было бы бытие топором1, и оно было бы его душой. И если ее отделить, то топор уже перестал бы быть топором и был бы таковым лишь по имени. Однако же это только топор2. Душа же есть суть бытия и форма λόγος не такого тела, как топор, а такого естественного тела, которое в самом себе имеет начало движения и покоя. Сказанное нужно рассмотреть и в отношении частей тела. Если бы глаз был живым существом, то душой его было бы зрение. Ведь зрение и есть сущность глаза как его форма (глаз же есть материя зрения3); с утратой зрения глаз уже не глаз, разве только по имени, так же как глаз из камня пли нарисованный глаз4.

<кц>

1. В смысле: раскалывание как процесс и есть, по Аристотелю, «бытие-топором». Смотри далее пример с глазом: его как части тела форма есть зрение (процесс зрения, созерцания).

2. Искусственные вещи, согласно Аристотелю, в действительности лишены форм (сущих вне ума), ибо их имеют только естественные, природные вещи. Таким образом здесь утверждение о наличии формы у топора дано в том смысле, что «если бы топор был природной вещью, то его формой был бы процесс раскалывания».

3. Таким образом: человеческое тело есть материя, материал для души, то есть для того, чтобы она, как форма, могла осуществлять свою деятельность, будучи соединена с этим телом, то есть материалом.

4. Так и с отделением души от тела: это тело есть «человек» только по имени, но не совершает деятельности, свойственной человеку, обладающему душой.

<кп2>

 

(Как процесс раскалывания есть энтелехия для топора, процесс зрения есть энтелехия для глаза, так и процесс бодрствования есть одна из энтелехий для человека; но эта энтелехия не есть собственно форма, ибо форма (душа) человека есть лишь первая или самая главная энтелехия живого человека)

[AristotleR, т. 1, О душе 412b 25 – 413a 3, кн. II, гл. 1, c. 396], греческие слова согласно [AristotleG]; курсивом даны наши вставки для лучшего понимания.

<нц>

Но живое в возможности – это не то, чтó лишено души, а то, чтó ею обладает1. Семя же и плод суть именно такое тело в возможностиVIII,2. Поэтому, как раскалывание [для топора] и видение [для глаза] суть энтелехия3, так и бодрствование для человека есть энтелехия4; а душа есть такая энтелехия, как зрение глаза и сила5 орудия, тело же само по себе есть только лишь сущее в возможности живое одушевлённое тело, имеющее душу, которая есть форма и энтелехия. Но так же как зрачок и зрение составляют глаз6, так душа и тело составляют живое существо7.

<кц>

VIII. Семена и зачатки имеют душу потенциально, а источником утробного развития последних служит «импульс», полученный от родителей (см. «О возникновении животных» II, 3).

<кп1>

1. Аристотель даже тело живого человека называет «живым в возможности». Он говорит так, очевидно, в том смысле, что само по себе, без души, тело есть живое тело лишь в возможности, ибо его деятельность как живого существа полностью обусловлено душой, соединённой с телом.

2. Аристотель не считает оплодотворённое семя уже наделённым душой и, следовательно, живым — см. Прим. VIII. Смысл этих слов такой: бездушное семя в возможности есть возросшее тело, наделённое душой. (Разумеется, речь идёт об оплодотворённом семени.)

3. Таким образом процесс раскалывания для топора есть его форма (если бы он был природной вещью), которая (форма), в свою очередь, есть ничто иное, как энтелехия (энергия) топора; процесс зрения для глаза есть его форма, которая, в свою очередь, есть ничто иное, как энтелехия (энергию) глаза.

4. У человека есть множество энтелехий и бодрствование — лишь одна из них. Другая энтелехия человека — это, например, процесс мышления. Кроме того, каждый орган человека имеет свою энтелехию. Но формой, то есть душой, человека является лишь одна энтелехия, первая или, иначе говоря, самая главная, которую условно можно назвать «бытие-человеком». Аристотель не говорит, в чём она заключается конкретно, но по аналогии с богом-Перводвигателем можно предположить, что эта форма и душа есть процесс мышления.

5. Очевидно, надо говорить не о силе орудия, а о действии орудия — как, например, о процессе раскалывания топором.

6. В смысле: глаз, в полной мере осуществляющий свою деятельность, а именно ту деятельность, к которой он предназначен — зрение.

7. В смысле: живое существо, в полной мере осуществляющей ту свою деятельность, которую предполагает жизнь этого существа — см. Прим. 6.

<кп2>

Еще фрагмент:

(Душа есть сущность и форма естественного (природного) тела; эта сущность есть энтелехия; следовательно, душа есть энтелехия тела)

[AristotleR, т. 1, О душе 41219 – 21, кн. II, гл. 1, c. 394]

<нц>

Таким образом, душа необходимо есть сущность в смысле формы естественного1 тела, обладающего в возможности жизнью2. Сущность же [как форма] есть энтелехия; стало быть, душа есть энтелехия такого тела.

<кц>

1. По Аристотелю только естественные (природные) тела обладают формой, сущей вне ума и вне зависимости от него; у топора, например, или у дома такой формы нет.

2. Аристотель даже тело живого человека называет «живым в возможности». Он говорит так, очевидно, в том смысле, что само по себе, без души, тело есть живое тело лишь в возможности, ибо его деятельность как живого существа полностью обусловлено душой, соединённой с телом.

<кп2>

 

Аристотель предполагает, что душа может состоять из нескольких частей и что некоторые части души неотделимы от тела, некоторые части её могут быть, предположительно, отделены от тела. Отделимые части — это, очевидно, те части, которые ответственны за ум и мышление. Поскольку у телесных частей, а именно органов, имеются свои собственные энтелехии (энергии) — например, у глаза — зрение, — Аристотель предполагает что эти энтелехии осуществляют соответствующие части души.

(Душа имеет части; некоторые из них есть энтелехии соответствующих частей (органов) тела; одни части души неотделимы от тела (и погибают вместе с ним?), а другие части, вероятно, отделимы от тела и продолжают существование после смерит (это части, связанные с умом и мышлением))

[AristotleR, т. 1, О душе 413a 5‑9, кн. II, гл. 1, c. 396]

<нц>

Итак, душа неотделима от тела; ясно также, что неотделима какая-либо часть ее, если душа по природе имеет части, ибо некоторые части души суть энтелехия телесных частей. Но конечно, ничто не мешает, чтобы некоторые части души были отделимы от тела, так как они не энтелехия какого-либо тела1.

<кц>

1. Смысл этих слов, по-видимому, следующий: части души, ответственные за ум и мышление могут существовать и полноценно действовать сами по себе, будучи отделёнными от тела, и поэтому они не есть то, что ответственно за энтелехию какой-либо части тела или частей тела или за энтелехию тела вообще. Да, они при жизни соединены с телом, но продолжат своё полноценное функционирование и после смерти и разложения тела. В то же время действие частей души, ответственных за рост и размножение, например, невозможно со смертью тела; вероятно, по мысли Аристотеля, подобные части должны умирать и разлагаться вместе с телом.

<кп2>

Интересно, что Аристотель не говорит точно — есть ли у человека одна душа с многими частями, ответственными за разные функции или же у человека есть несколько душ разного рода (растительная, животная и разумная). В нижеприводимом месте, например, Аристотель говорит не о частях одной души, но о душах разного рода.

(Предположительно ум и способность к умозрению (мышление) относятся к душе иного рода и только эта душа может существовать отдельно от тела, ибо она есть вечная душа)

[AristotleR, т. 1, О душе 413b 24‑27, кн. II, гл. 2, c. 398]

<нц>

Относительно же ума и способности к умозрению еще нет очевидности, но кажется, что они иной род души и что только эти способности могут существовать отдельно, как вечное – отдельно от преходящего.

<кц>

<кп2>

Хотя, конечно, следует склониться к тому, что у человека есть несколько душ разного рода: ведь если одни части души живут вечно и могут жить отдельно от тела, а другие живут только вместе с телом и, по-видимому, разлагаются вместе с ним (см. [О душе 413a 5‑9]), то как это можно ещё истолковать кроме как тем способом, что у человека имеется в действительности несколько душ разного рода, а именно бессмертная душа (разумная) и смертная душа или смертные души (растительная и животная)?!

Это, однако, приводит к трудности: если душа есть форма, а форма есть вечное и неизменное, то каким образом форма может быть уничтожена? Вероятно, здесь Аристотель предполагает для растительной животной душ какие-то особые формы, материальные формы, которые уничтожаются вместе с уничтожением тела? По-видимому, да.

Если, однако, предполагать, что душа одна (и у растений, и у животных тоже), притом вечная душа, то получим, что у человека отделима от тела вся эта душа целиком, но в отделённом от тела состоянии её части, ответственные за растительную и животную жизнь, пребывают в полном бездействии. Аристотель, однако, не говорит о чём-то подобном.

Важно отметить: Аристотель считает, что душа — это не множество энтелехий («связка энтелехий» с множеством энтелехий), а одна-единственная энтелехия (в «связке энтелехий» всего одна энтелехия), но самая главная, самая важная, «первая». Вспомним, что говорил Аристотель о глазе и о топоре — душа и энтелехия глаза — процесс зрения, а душа и энтелехия топора — процесс раскалывания (если бы топор был природной вещью). Хотя, конечно, глаз может ещё перемещаться по глазной орбите и это тоже энтелехия глаза, но это не есть главнейшая его энтелехия; хотя обухом топора можно забивать гвозди и это, по-видимому, тоже можно рассматривать как некую энтелехию топора, но это, опять же, не есть главнейшая его энтелехия.

 

(Душа есть одна-единственная, а именно, самая главная, самая важная энтелехия природного тела, обладающего в возможности жизнью)

[AristotleR, т. 1, О душе 412a 27 ‑ 412b 6, кн. II, гл. 1, c. 398]

<нц>

Именно поэтому душа есть первая1 πρώτη энтелехия естественного2 тела, обладающего в возможности жизнью3. А таким телом может быть лишь тело, обладающее органами. Между тем части растений также суть органы, правда совершенно простые, как, например, лист есть покров для скорлупы, а скорлупа – покров для плода, корни же сходны с ртом: ведь и то и другое вбирает пищу. Итак, если нужно обозначить то, что обще всякой душе, то это следующее: душа есть первая πρώτη энтелехия естественного тела, обладающего органами.

<кц>

1. Первая в смысле: главная, наиглавнейшая, самая главная, наиважнейшая, самая важная.

2. По Аристотелю только естественные (природные) тела обладают формой, сущей вне ума и вне зависимости от него; у топора, например, или у дома такой формы нет.

3. Аристотель даже тело живого человека называет «живым в возможности». Он говорит так, очевидно, в том смысле, что само по себе, без души, тело есть живое тело лишь в возможности, ибо его деятельность как живого существа полностью обусловлено душой, соединённой с телом.

<кп2>

 

Почему же Аристотель ограничился всего лишь одной энтелехией, вводя формы в виде «связок энтелехехий (энергий)»? По той причине, что, по его мнению, форма должна быть простой, а множественность энтелехий в  форме-связке, как ясно, вводило бы в эту форму сложность.

Понятно, что может быть очень трудно выделить в чём-то такую главную энтелехию; трудно также понять, почему из формы-свзяки нужно «выкинуть» другие энтелехии, которые могут тоже быть очень важными. Конечно, это лишило бы форму-связку простоты, но это было бы вполне оправданным шагом.

Впрочем, как видим, Аристотель остановился на простых формах в виде связок энтелехий (энергий).

 

Вернёмся к вопросу о тому, сколько же душ у человека. Если их три (растительная, животная и разумная), то получается, что каждая из них должна иметь свою особую главную энтелехию.

По аналогии с богом-Перводвигателем можно предположить, что главная энтелехия разумной души — это та, что ответственна за ум и мышление (умосозерцание); она, эта энтелехия, и есть форма, первая форма. Однако, как ясно, разумная душа должна не только иметь ум и мыслить (умосозерцать) с  его помощью, но и  продуцировать сознание и самосознание. И получается, что в данном случае трудно выделить какой-то главный процесс: ведь что такое мышление того, кто не имеет «я», кто не сознаёт ничего, даже себя самого? По-видимому, здесь более бы подошло представление о разумной душе как о связке энтелехий с множеством энтелехий. (Кроме того, «разумное „я‟», например, может не мыслить (умосозерцать), а фантазировать или заниматься различным творчеством.)

Далее можно предположить, что главная энтелехия животной души — это процесс ощущения. Но нет единого процесса ощущения, а есть множество процессов ощущений, связанных с различными органами ощущения. Поэтому, как кажется, трудно выделить здесь  какой-то один главный процесс. По-видимому, здесь более бы подошло представление о животной душе как о связке энтелехий с множеством энтелехий. К тому же: как быть с процессом движения в пространстве, которое есть неотъемлемый признак животного (как считали древние)?

Что касается растительной души, то здесь можно предположить, что главная её энтелехия — это та, что ответственна за питание, рост и размножение; однако и здесь можно сделать те же замечания: питание, размножение и рост — это разные деятельности; к тому же есть разные виды питания: так, например, растение питается и кислородом с помощью листьев, и водой с помощью корней. Снова, по-видимому, здесь более бы подошло представление о растительной душе как о связке энтелехий с множеством энтелехий.

Таким образом, как видим, представление о душе как о связке энтелехий с одной-единственной энтелехией у Аристотеля, как видим, достаточно противоречиво.

Наконец, подводя итог, повторим то, что уже было сказано выше:

В ранних трудах, в трактате «О душе», Аристотель действительно в буквальном смысле говорил «форма есть энергия (энтелехия)» и эти слова так и надо понимать — в буквальном же смысле.

 

Литература

 

AristotleG] ([Аристотель1831])    Aristoteles. Аristoteles graece. In 5 vols. Ex recensione Immanuelis Bekkeri. Edidit Acadeima Regia Borussica. Vols. I, II. — Berolini: apud Georgium Reimerum, 1831

(Первый и второй томы данного издания имеют сквозную нумерацию листов)

 

[AristotleR] ([Аристотель1976])   Аристотель. Сочинения в четырех томах. В 4 т. — М.: Мысль, 1976‑1983 (т. 1 — 1976, т. 2 — 1978, т. 3 —1981, т. 4 — 1983)

Т. 1: Метафизика, О душе;1976

Т. 2: Категории и др.;1978

Т. 3: Физика и др.; 1981

Т. 4: Политика и др.;1983

 

temptator: (Default)

Аристотелевская и современная модели взаимодействия объектов и триадология Фомы Аквинского

 

Свободное распространение приветствуется

Автор: Лорин Патрик МакКевин (Lorin Patrick McKevin) ;

Версия: 1.1 от 26.06(Jun).2019

(Версия: 1.0 от 01.05(May).2018)

tepmptator.ihostfull.com (всё в хорошем качестве, официальный сайт)

temptator@protonmail.com ; lorin.patrick.mckevin@protonmail.com

samlib.ru/t/temptator ; temptator.dreamwidth.org

 

Abstract. Рассматриваются аристотелевская и современная модели взаимодействия объектов и демонстрируется противоречивость и ошибочность первой. Показывается связь аристотелевской модели с триадологией Фомы Аквинского, являющейся «классическим» католическим учением, а именно показывается то, как эта модель служит для объяснения и обоснования почему «и Отец — Бог, и Сын — Бог, и Дух — Бог, но не три Бога, один Бог». Рассматривается то, как ошибочность аристотелевской модели компрометирует «классическое» триадологическое учение римо-католической церкви, основывающееся на нарушении свойства транзитивности отношения тождественности. Рассматриваются различные значения терминов «энергия», «энтелехия» и «действие» — как собственно аристотелелвские, так и логически следующие из трудов Аристотеля.

 

***

 

Содержание

 

1. Предварительные сведения

1.1. Модели вещи. Основа и приосно́вное

1.2. Отношение тождественности, его свойства и следствие из них

1.3. Близкодействие и дальнодействие

1.4. Аристотелевские термины «энергия» и «энтелехия»

2. Современная модель взаимодействия двух объектов. Взаимодействие, воздействие, «одностороннее» и «двустороннее» действия, активные, пассивные и реактивные действия

3. Аристотелевская модель взаимодействия двух объектов. Тождественность и тожесамость. Многозначность аристотелевских терминов «энергия» и «энтелехия»

3.1. Аристотелевская модель взаимодействия двух объектов — часть I

3.2 Тождественность и тожесамость

3.3. Аристотелевская модель взаимодействия двух объектов — часть II

3.4. Многозначность аристотелевских терминов «энергия» и «энтелехия»

4. Толкование Фомы Аквинского

4.1. Ошибки при понимании аристотелевской модели взаимодействия двух объектов

4.2. Эквивалентные определения

4.3. Толкование аристотелевской модели взаимодействия двух объектов Фомой Аквинским

5. Более сложный случай: передача движения через передаточное звено

6. Законы Ньютона. Закон сохранения импульса. Реактивное движение. Инертная и гравитационная массы

7. Еще больше значений терминов «действие» и «энергия» («энтелехия»)

Литература

 

1. Предварительные сведения

 

1.1. Модели вещи. Основа и приосно́вное

 

В данной работе понятия «вещь» и «предмет» означают одно и то же. (Соответственно, их можно использовать взаимозаменямо.)

Когда мы говорим о вещи, о предмете, то употребляем выражения вроде «эта вещь обладает таким-то свойством», «эта вещь имеет такую-то силу (способность)», «это — действие такой-то вещи». Во всех подобных выражениях, если подходить чисто грамматически, вещь представлена как обладатель свойств, сил и действий; то есть вещь, предмет — это как бы человек, а свойства, силы и действия — это как бы его «владения» вроде одежды, различных предметов, разложенных по карманам одежды и так далее.

Когда используют подобное представление о взаимоотношении вещи с одной стороны и ее сил, свойств и действий — с другой, то часто говорят, что свойства и действия находятся или существуют «при», «окрест», «возле», «у» (= «при» или «вблизи») вещи.

Однако, можно сказать и то, что эти самые свойства, силы и действия не существуют где-то вне вещи, то есть они не существуют буквально вне вещи в том смысле, в каком, например, рубашка существует вне тела. Поэтому о свойствах, силах и действиях также говорят, что они существуют в вещи.

Итак, свойства, силы и действия существуют в (при) вещи.

Аристотель, выражая приведенные выше мысли, говорил, что свойства, силы и действия существуют в вещи, используя предлог «ν».

Православные богословы, такие, например, как Григорий Палама, выражая приведенные выше мысли, предпочитали говорить о свойствах, силах и действиях как о том, что существует «при», «окрест», «возле», «у» (= «при» или «вблизи») вещи, используя предлог «περ» (буквально: «около», «вокруг», «кругом», «окрест»).

Как ясно, можно говорить и так, и так.

Итак, мы различаем «собственно вещь» и «свойства, силы и действия вещи», мы абстрагируем одно от другого. Такая абстракция, отделение возможна лишь в уме, поскольку одного без другого не бывает, одно невозможно отделить от другого вне ума: нет «собственно вещи» «в чистом виде», то есть без свойств, сил и действий и нет свойств, сил и действий «в чистом виде», то есть без «собственно вещи», в (при) которой они суть.

Что главнее, что важнее и в этом смысле первичнее? Сам язык нам подсказывает, что не свойства, силы и действия обладают вещью, но вещь обладает ими: ведь мы говорим, например, о свойстве вещи, но не говорим о вещи свойства. Поэтому логично принять, что «собственно вещь» главнее и важнее своих свойств, сил и действий — ведь то, что обладает обычно принимается за более главное и более важное по сравнению с тем, чем оно обладает.

Но если «собственно вещь» есть более главное, более важное, есть первичное по сравнению со свойствами, силами и действиями, то тогда логично пойти далее и принять, что свойства, силы и действия нуждаются в «собственно вещи» для своего существования, тогда как она сама для своего существования ни в чем не нуждается. В этом смысле о «собственно вещи» говорят как об основе — то есть основе для существования свойств, сил и действий, в которой они нуждаются.

Далее о свойствах, силах и действиях, сущих в (при) основе будет для краткости говориться как о приосно́вном. То есть «присоно́вное» — это собирательное название для всех свойств, сил и действий, сущих при основе.

Очевидно, основа и приосно́вное имеют различные, свои собственные, способы существования; при этом, что касается различных разновидностей приосно́вного — то есть свойств, сил и действий — то каждая такая разновидность также имеет свой собственный способ существования, отличный от способов существований приосно́вного других разновидностей.

Действовать — значит создавать причинно-следственные связи. Чтобы действовать, необходима соответствующая сил или, иначе говоря, способность. Эта способность «даруется» соответствующим свойством. Например, свойство твердого тела «быть круглым» «дарует» ему силу (способность) «катиться по поверхности». Другой пример: свойство «иметь такое-то взаимное расположение атомов» «дарует» алмазу его чрезвычайную твердость по сравнению с углем, который имеет те же самые атомы, но взаимно расположенные иначе.

Вещь действует тогда, когда соответствующая сила находится в задействованном или, иначе говоря, проявленном состоянии. Соответственно, о действии говорят как о проявлении соответствующей силы (действие есть проявление силы; проявление силы есть действие).

Те свойства, которые даруют силы для действий, то есть для создания причинно-следственных связей, называют каузальными. Прочие свойства, соответственно, суть некаузальные свойства. В силу того, что именно благодаря каузальным свойствам вещь действует, эти свойства можно назвать «главными», «важнейшими», «первостепенными» и в этом смысле «существенными». Некоторые их даже называют «истинными».

Когда мы выше говорили о свойствах как об одной из разновидностей приосно́вного, то имели в виду именно каузальные свойства, а не какие-то иные.

Итак, наша концепция вещи такова: «собственно вещь» — это основа; в (при) основе существует приосно́вное, а именно, каузальные свойства, силы и действия. При этом выстраивается такая «иерархическая цепочка»: «каузальное свойство-сила-действие», в которой каузальное свойство «дарует» силу, а действие является проявлением силы.

Можно сказать, что подобно тому, как всякое приосновно́е существует при основе, так и сила находится при соответствующем каузальном свойстве, а действие — при соответствующей силе. Однако при этом следует упомянуть, что всякое приосно́вное существует при основе неким главным, основным образом; поэтому сила при каузальном свойстве и действие при силе существуют лишь неким побочным, второстепенным образом.

Из сказанного должно быть ясно, что основа есть начало для всего приосно́вного, и что каузальное свойство есть начало для соответствующей силы, а она, в свою очередь, есть начало для соответствующего действия.

Можно говорить не только о свойствах основы, но и о свойствах приосно́вного: ведь мы говорим, например, что такие-то свойства — важные, а такие-то нет; мы говорим, что эта вот сила — полезная, а эта — вредная; мы говорим, что это действие — очень интенсивное, а вот это вот — малой интенсивности. Но, говоря так, следует помнить, что все эти свойства суть некаузальные: они ничему не добавляют никакой каузальной силы и в строгом смысле они не существуют ни в (при) основе, ни в (при) том приосновном, о котором говорилось выше — то есть в (при) том, что «достаточно близко» связано с каузальными свойствами (ни в (при) самих этих каузальных свойствах, ни в (при) даруемых ими силами, ни в (при)  действиях как проявлениях этих сил). То есть когда мы, например, говорим, что свойства действия «находятся при действии», то говорим о «чисто грамматическом явлении», говорим в нестрогом смысле: ведь эти свойства некаузальны; ни каузальные свойства, ни силы, ни действия не обладают собственными каузальными свойствами (каузальными свойствами каузальных свойств, каузальными свойствами сил и каузальными свойствами действий). Это может показаться странным и непривычным, но, размышляя об этом, всегда помните: в нашей модели вещи каузальное свойство — это то, что дарует силу, то, что в иерархии приосно́вного идёт прежде силы, а не то, чем обладает сила.

Часто, говоря о вещи, мы не отделяем «собственно вещи», то есть основы, от приосно́вного; поэтому такая вещь, то есть вещь в таком понимании, для нас есть совокупность основы от приосно́вного, сущего в (при) основе. Таким образом, следует различать «вещь» и «собственно вещь», то есть основу. Часто «собственно вещь» называют просто «вещью» и это затрудняет такое различение.

«Собственно вещь» или, иначе говоря, основу, мы также будем называть «сверхвещью».

Разработанная модель вещи (назовем ее главной моделью), хотя она и наиболее распространена, тем, не менее, не являются единственной; не является она также и самой простой. Среди ее достоинств, однако, несомненно то достоинство, что она наиболее соответствует человеческому языку, то есть, тому способу выражаться, который использует человек.

Простейшая попытка упросить эту модель — это убрать из нее основу. В этом случае вещь рассматривается как система или, иначе говоря, связка (bundle) свойств, в (при) которых существуют силы и действия по образу того, как приосно́вное существует в (при) основе в случае привычной модели.

Дальнейшая попытка упрощения предполагает убирание не только основы, но свойств. В этом случае вещь рассматривается как система или, иначе говоря, связка (bundle) сил, в (при) которых существуют действия.

Наконец, предельная попытка упрощения предполагает убирание не только основы и свойств, но и сил. В этом случае вещь рассматривается как система или, иначе говоря, связка (bundle) действий, в (при) которых уже не существует ничего.

Легко заменить, что при переходе от главной модели вещи к модели в виде связки свойств, свойства начинают играть ту роль, которую в главной модели играла основа. То есть в модели в виде связки сил свойства можно рассматривать как некую основу. Это же самое можно сказать и относительно модели в виде связки сил, и относительно модели в виде связки действий.

Основу в главной модели будем называть нормальной.

Основы в модели в виде связки свойств, в модели в виде связки сил и в модели в виде связки действий будем называть особыми основами. То есть в первой из упомянутых моделей основа состоит как из частей из множества каузальных свойств, во второй — из множества сил, а в третьей — из множества действий.

Основу можно понимать не только как основу для существования приосно́вного в (при) ней, основе, но и как некую основу для существования вещи вообще (сверхвещи вообще), без которой это существоание вещи (сверхвещи) невозможно.

Сказанное можно также интерпретировать таким образом: для своего существования всякая вещь нуждается в основе и применительно к различным моделям вещи эта основа может быть либо нормальной, либо особой. В последнем случае имеются различные варианты — особая основа в виде множества (каузальных) свойств, особая основа в виде множества сил и особая основа в виде множества действий.

В действительности всё, конечно, обстоит несколько сложнее, но сказанного здесь вполне достаточно для понимания данной работы, в частности для понимания используемой в ней терминологии.

Интересующихся узнать больше отсылаем к [Heil2004].

Здесь же отметим, что далее цитирование производится в следующем формате («нц» — от «начало цитаты», «кц» — от «конец цитаты», «кп» — от «конец примечаний»):

<нц>

текст или оригинальный текст и перевод

<кц>

комментарии и примечания из цитируемого источника (может не быть)

<кп1>

комментарии и примечания автора настоящей работы (может не быть)

<кп2>

 

1.2. Отношение тождественности, его свойства и следствие из них

 

Когда мы говорим о равенстве или неравенстве одного объекта (в самом широком смысле) другому, о том, что один объект больше другого или, наоборот, меньше, или равен или неравен ему, тождественен или нетождественен, то мы говорим об отношениях этих объектов друг к другу и, притом, о так называемы бинарных (двуместных, двухчленных) отношениях — то есть таких, в которых участвует лишь два объекта. При этом подразумевается, что объект может выступать для себя же самого в роли другого объекта; именно поэтому можно говорить об отношении объекта к себе самому, оставаясь в рамках бинарных отношений.

Всякое отношение, в том числе и бинарное, является разновидностью свойства, причем некаузального свойства, — только такого, которое относится не к одному объекту, а сразу к нескольким; то есть оно, это особое свойство, как бы «распределено» сразу по нескольким объектам.

Когда исследуют и изучают то или иное отношение, то, как правило, сразу же тестируют его на обладание такими важнейшими свойствами, как симметричность, рефлексивность и транзитивность (это, разумеется, не все их свойства, а только лишь несколько важнейших).

Пусть имеются первый и второй объекты, принадлежащие к некоторому одному и тому же множеству объектов и пусть на этом множестве между объектами заданы некоторые отношения. Эти объекты далее будут также называться элементами множества.

Если для двух произвольных элементов множества из того, что первый элемент находится в отношении икс со вторым следует, что второй находится в этом же отношении с первым, то такое отношение называется симметричным. Пример: если первый объект равен второму, то и второй первому; следовательно, отношение равенства («равно») симметрично. Другой пример: если один объект больше второго, то второй не может быть больше первого; следовательно, отношение «больше» несимметрично.

Если всякий элемент множества находится в отношении икс с самим собой, то такое отношение называется рефлексивным. Пример: отношение «равно» рефлексивно, ибо всякий объект равен себе самому. Другой пример: отношение «больше» нерефлексивно, ибо всякий объект не может быть больше себя самого.

Если всегда, то есть если для любого упорядоченного набора из трех элементов множества, из того, что первый элемент находится в отношении икс со вторым, а второй — с третьим, следует, что первый находится в этом же отношении с третьим, то такое отношение называется транзитивным. (Подразумевается, что один и тот же элемент может входить в один и тот же набор много раз.) Пример: отношение «равно» транзитивно, ибо из того, что первый объект равен второму, а второй — третьему, следует что первый объект равен третьему. Другие примеры транзитивных отношений: «больше», «меньше». Пример нетранзитивного отношения: «неравно», ибо из того, что первый объект неравен второму, а второй — третьему, с неизбежностью не следует, что первый объект неравен третьему (рассмотрим упорядоченный набор из таких элементов: два, три и снова два; два неравно трем и три неравно двум, но из этого с неизбежностью не следует, что два должно быть неравно двум).

Рассмотрим отношение тождественности. Это отношение не следует путать с отношением равенства. Когда мы говорим, что Петр равен Ивану, мы не имеем в виду, что Петр тождественен Ивану, а имеем в виду, например, что Петр и Иван равны по силе, по умениям и так далее. Когда же мы говорим, что Петр тождественен Ивану, то имеем в виду, что Петр и Иван — один и тот же самый человек, носящий несколько разных имен. Когда мы говорим, что переменная а равна переменной бэ, то имеем в виду, что равны значения эти переменных и, притом, вообще говоря, при определенных условиях; когда же мы говорим, что переменная а тождественна переменной бы, то имеем в виду, что а и бэ — одна и та же переменная, носящая несколько разных имен.

Не путайте отношение тождественности с отношениями левой и правой сторон в математическом тождестве! Левая и правая стороны математического тождества, вообще говоря, нетождественны, то есть не находятся в отношении тождественности — ибо, вообще говоря, подразумевают проведение разных математических операций.

Отметим, что значения левой и правой сторон математического тождества всегда, то есть для любых значений переменных, находятся в отношении равенства.

Аналогично, не путайте отношение равенства с отношениями левой и правой сторон математического равенства! Левая и правая стороны математического равенства, вообще говоря, даже не всегда, то есть не для любых значений переменных, имеют значения, находящиеся в отношении равенства (а если имеет место обратное как частный случай, то такое равенство еще называют тождеством).

Отношение тождественности, как и отношение равенства, симметрично, рефлексивно и транзитивно. То есть отношение тождественности — это то, что по самому своему определению, по самой своей сути таково. Если какое-то отношение не обладает всеми этими тремя свойствами сразу, то оно с необходимостью не может быть отношением тождественности.

Так как отношение тождественности транзитивно, то если первый объект тождественен второму, а второй — третьему, по необходимости первый объект тождественен третьему. Это, собственно, и есть определение транзитивности как свойства отношения. Отношение тождественности также симметрично. Следовательно, если второй объект тождественен третьему, то и третий объект тожественен второму, если первый объект тождественен второму, то и второй тождественен первому. Это, собственно и есть определение симметричности как свойства отношения.

Зададимся вопросом: если первый и второй объекты попарно тождественны третьему, то могут ли они быть нетождественны друг другу?

Если второй объект тождественен третьему, то в силу симметричности отношения тождественности, третий тождественен второму (аналогично, если первый объект тождественен третьему, то в силу симметричности отношения тождественности третий тождественен первому). Отсюда получаем: из заданных условий следует, что первый объект тождественен третьему, а третий объект тождественен второму. В силу транзитивности отношения тождественности из этого следует, что первый объект по необходимости должен быть тождественен второму; если это не так, то имелось бы нарушение транзитивности отношения тождественности, что невозможно, ибо отношение, не обладающее свойством транзитивности, по определению не может быть отношением тождественности. А так как отношение тождественности симметрично, то, очевидно, не только первый объект тождественен второму, но и второй – первому.

Итак, если первый и второй объекты попарно тождественны третьему, то они по необходимости тождественны друг другу, первый — второму, а второй — первому, то есть их нетождественность при заданных условиях невозможно, ибо это означало бы нарушение транзитивности отношения тождественности, а отношение, не обладающее свойством транзитивности по определению не может быть отношением тождественности.

Повторим важный вывод: из свойства транзитивности отношения тождественности вытекает, что если первый и второй объекты тождественны третьему, то по необходимости они тождественны друг другу; иное означало бы нарушение упомянутого свойства, что, по определению, может быть только тогда, когда рассматриваемое отношение не является отношением тождественности.

 

1.3. Близкодействие и дальнодействие

 

Хотя в этой работе используется целое множество значений термина «действие», в данной главе мы не будем давать никаких определенй или уточнений, а будем ориентироваться на интуитивное понимание приводимых ниже примеров.

Первый пример. Мы вдавливаем металлический шарик в кусок сырой глины. В результате в глине образуется вмятина.

Второй пример. Тот же шарик и та же глина, но они разнесены друг от друга на один километр. Мы делаем то же самое движение рукой (и при этом испытываем то же самое) — и в глине образуется точно такая же вмятина.

Первый случай — это тот случай, когда, как говорят физики, имеет место близкодействие; второй случай — это тот случай, когда, как говорят физики, имеет место дальнодействие.

Подчеркнем: в случае дальнодействия нет никакого агента-переносчика взаимодействия, то есть посредника. Собственно, поэтому дальнодействие и называется дальнодействием. Когда, например, Солнце воздействует на растения, то такой посредник имеется — это фотоны; и, следовательно, такое воздействие Солнца и растений в означенном выше смысле нельзя называть «дальнодействием».

Что делает или может делать возможным дальнодействие? То, же что делает или может делать возможным близкодействие: законы природы. Просто причинно-следственные связи могут быть такими, что в определенных случаях они обеспечивают близкодействие или же дальнодействие. Если бы подобный трюк с шариком и глиной действовал в силу законов природы, в силу причинно-следственных связей, то он для нас был бы вовсе не трюком, а такой же обыденностью как падение подброшенного камня на землю или восход Солнца на востоке. (Спросим также: если мы живем в чем-то вроде компьютерной симуляции, то разве не могут ее создатели сделать возможным дальнодействие?)

Здесь необходимо сделать замечание. Непонятно, что именно существует в природе: только близкодействие, только дальнодействие или и то, и другое. Что такое близкодействие достаточно ясно интуитивно: все мы, ежедневно многократно передвигающие различные предметы и прикасающиеся к ним, рассматриваем их как близкодействия. Что касается электромагнитных процессов, то имеют место споры вроде: электрическое взаимодействие — это близкодействие или дальнодействие? И здесь возникает одна проблема, о которой упоминал Фейнман в своих знаменитых лекциях по физике. Суть ее можно выразить таким вопросом: если электрическое взаимодействие есть дальнодействие, то есть ли близкодействие вообще?

Поясним этот вопрос. Идею близкодействия мы интуитивно почерпнули из обращения с предметами в обыденной жизни. Но ведь в основе такого привычного взаимодействия вещей лежат электрические силы, а именно силы отталкивания электронных оболочек атомов. И они действуют так, что в действительности одна вещь не соприкасается с другой вещью в том смысле, что элементарный частицы одной вещи не соприкасаются с элементарными частицами другой. И если электрическое взаимодействие есть дальнодействие, то получается, что интуиция нас обманула: в основе того, что мы считаем близкодействием в действительности лежит дальнодействие!

Поставим один вопрос. Выше, говоря о дальнодействии, мы привели пример, когда взаимодействующие предметы разнесены на значительное расстояние. Но, может быть, можно говорить и некоем подобии дальнодействия, когда предметы далеко разнесены во времени? Или как во времени, так и в пространстве?

Далее, говоря о действиях (взаимодействиях), мы не будем уточнять, что именно имеется в виду — близкодействие или дальнодействие.

 

1.4. Аристотелевские термины «энергия» и «энтелехия»

 

Энергия — это, говоря словами Аристотеля, «действие, несущее в себе (с собой) завершенность» — то есть такое, при совершении которого имеет место завершенность в отношении того, что делается данным действием, то есть в отношении результата этого действия. То, что при этом имеется в виду, легко понять на примерах. Смотрение (процесс зрения, созерцания) есть энергия, ибо «когда человек смотрит, то он уже видит» («смотришь – и видишь»). В то же время похудение не есть энергия, ибо «когда человек худеет, он ещё не похудел».

Зачастую завершенность, о которой здесь идет речь, связана с некоторой целью действия, которую ставит перед собой то, что действует — например, в приведенных выше случаях это: «увидеть» и «похудеть». Соответственно, когда действие есть энергия, эта цель достигается, а в противном случае — нет.

Отметим, что, говоря о цели действия того, что действует, мы имеем в виду такое «что», которое может осуществлять целеполагание, то есть, имеем в виду разумное существо, обладающее волей. Соответственно, нельзя говорить о целеполагании у камня, дерева и прочих подобных вещей — для них уместно говорить не о цели, а только лишь о завершенности.

Интересно, что в зависимости от того, что считать главной завершенностью и главной целью действия или в зависимости от того, относительно какой завершенности рассматривать действие, одно и то же действие может как быть энергией, так и не быть, или, вернее, может рассматриваться как энергия, а может и не рассматриваться. Объяснение этого с примерами будет приведено ниже.

С понятием «энергия» до неразличимости сливается понятие «энтелехия». Иначе говоря, всякая энергия есть энтелехия и всякая энтелехия есть энергия; эти понятия тождественны. Тем не менее, по своему происхождению они несут несколько разные оттенки смыслов и поэтому зачастую их употребляют не случайным или произвольным образом, а в зависимости от контекста. В данной работе, однако, термины «энтелехия» и «энергия» подробно не рассматриваются; здесь даются лишь самые простые и примитивные представления об энергии в аристотелевском понимании.

 Скажем подробнее о том, что одно и то же действие может рассматриваться как энергия, а может и не рассматриваться в зависимости от того, относительно какой завершенности и цели ведется рассмотрение.

Брошенный вниз камень падает на землю потому, что система Земля-камень стремится перейти в состояние с минимальной энергией (сейчас речь идет о термине современной физики). Это стремление есть закон природы. Здесь то, что есть завершенность для камня (вернее, для системы Земля-камень) — а именно «пребывать лежащим на земле» — очевидным и естественным для человеческого понимания образом устанавливает, «навязывает» закон природы, которому подчинены действующие в природе силы.

Можно, конечно, сказать, что такая завершённость есть также и цель камня (вернее, системы Земля-камень), но ни камень, ни Земля, повторим, не занимаются целеполаганием, так как они не обладают волей, неразумны и даже неодушевлены. Поэтому в строгом смысле говорить об этой завершенности как о цели нельзя. Поступая так, мы переносим на неодушевленные предметы черты разумных существ, что неправильно.

Чтобы пребывать лежащим на земле, камень прежде должен «пережить» процесс падения. Но разве не обладает этот камень в процессе падения тоже некоторой завершённостью — не лежащего предмета, а падающего — той промежуточной завершённостью, через которую «лежит путь» к последующей заверенности, а именно к пребыванию лежащим на земле?! Говоря так мы подразумеваем, что у камня есть главная и второстепенная, промежуточная завершённости: «лежать на земле» — главная и «пребывать в процессе падения» — второстепенная, промежуточная. Если в нестрогом смысле использовать понятие «цель», то это же можно сказать так: чтобы достичь главной цели «пребывать лежащим на земле», сперва камень должен достичь второстепенной, промежуточной цели — «пребыть падающим на землю».

(Сравни сказанное со случаем жизненного цикла растения или животного, когда сначала оно растет, затем пребывает в состоянии зрелости, а затем угасает и умирает: главное тут — пребывание в зрелости и рождение потомства; рост же — промежуточная завершённость на пути к главной; наконец, угасание и смерть — тоже завершённость, но, как ясно, не главная.)

Но почему же тогда, если при падении тоже есть завершённость и даже, в нестрогом смысле, «достигнутость цели» мы не говорим о падении как об энергии? — возможно, спросит здесь внимательный читатель. В действительности, однако, при определенных условиях ничто не запрещает нам говорить о падении как об энергии, а именно энергии не уже упавшего камня, а еще падающего: «Падение есть энергия падающего камня в том контексте, когда он рассматривается именно как падающий камень, а не, например, как еще не упавший». (А лежание есть энергия лежащего камня — разумеется, с подобными же оговорками.) Условие же это таково:  завершённости должны поменяться местами — то есть: второстепенная должна стать главной и наоборот или же действие камня следует начать рассматривать относительно второстепенной цели, а не главной, избрав другую «точку зрения».

Когда мы говорим, что падающий камень ещё не достиг завершённости, которая для него есть «лежание на земле», и что, следовательно, падение для него не есть энергия, мы подразумеваем, что главная завершённость еще не достигнута; соответственно, когда мы говорим, что падающий камень достиг завершённости, что падение несет в себе завершённость, то мы подразумеваем, что эта завершённость и есть главная или, по крайней мере, что сейчас мы рассматриваем падение камня относительно именно этой завершённости, которая почему-то сейчас важна для нас — может быть, просто потому, что мы ради забавы решили сместить «точку зрения».

Пусть кто-то исследует влияние плотности и состава воздуха на падение камня. Для такого человека главное — чтобы камень падал, а не лежал (покоился). Во время своих экспериментов этот исследователь главную завершённость камня «естественным образом» видит именно в его процессе падения; и этот исследователь, следовательно,  вправе заявить: «Падение есть энергия падающего камня относительно «моей» главной завершённости». Но природа со своими законами, минимизирующими энергию (сейчас речь снова идет о термине современной физики), если бы она умела говорить, может быть, могла бы возразить на это: «Для меня «естественным образом» завершённость означает пребывание в состоянии с минимальной энергией; и поскольку при падении падающий камень не достигает этой завершённости, то относительно неё,, этой «моей» завершённости, о падении как об энергии говорить нельзя».

Итак, достижение действием завершённости относительно: оно зависит от того, кто и как устанавливает то, в чем заключается эта самая завершённость. Здесь устанавливающим могут быть и законы природы, «естественное течение вещей», а могут быть и люди, которые руководствуются обычаям и привычками, а также поступают произвольно. Спрашивается: насколько далеко здесь может заходить произвол? По-видимому, для того, чтобы объявить действие энергией, достаточно простого акцентирования внимания на пребывании вещи в состоянии совершения этого действия как на пребывании в состоянии завершённости. Это уже, по-видимому, и достаточно.

 Подобный широкий произвол несколько обесценивает понятие «энергия», однако в его защиту можно сказать то, что есть некие достаточно очевидные завершенности, которые при рассмотрении того или иного действия как бы «сами просятся на ум» — так, что оттесняют все прочие завершённости. Относительно этих очевидных завершённостей обычно и принимается решение о том, является ли данное действие энергией или нет. Кроме того, возможны действия, для которых есть только одна завершённость, главная, и притом такая, что она достигается в ходе этого действия. В самом деле: какая завершенность и цель может быть у процесса смотрения, как не «видеть»?

С худеющим, однако, дело обстоит сложнее. Действительно, обычно худеют, чтобы похудеть и поэтому для худеющего с этой целью процесс похудения не есть цель и завершённость и, следовательно, не есть энергия. Однако что будет, если какой-то исследователь задастся целью изучить длительное влияние скудной диеты, не восполняющей затраты организма на жизнедеятельность, на обмен веществ и поставит на себе эксперимент по похудению? Для него ведь главное — не похудеть, а длительное время находиться в процессе похудения (то есть, голодания) и, следовательно, для него же пребывать в процессе похудения — это и есть главная завершённость и цель и, следовательно, энергия.

Наконец, скажем еще о цели и завершённости. Когда человек создает часы или робота (даже с искусственным интеллектом), то в строгом смысле он не задает для них никаких целей, не ставит перед ними никаких целей и в принципе не может этого сделать — ибо это вещи неразумные, без воли и целеполагания и даже неодушевлённые.  Человек лишь предусматривает для этих вещей определённое состояние завершённости, в котором они пребывают и которое они поддерживают, будучи работоспособны.  Можно сказать, что устроение этого состояния завершённости для данных вещей есть цель их человека-создателя; но, повторим, пребывание в состоянии этой завершённости и его поддержание в строгом смысле не есть цель часов или робота. Говорить о целеполагании и целях часов и робота можно лишь в нестрогом смысле, неправомерно очеловечивая их.

 

Как видим, разумное существо, обладающее волей и целеполаганием, может «вкладывать» в окружающие его вещи  различные завершённости их действий и цели их действий, «навязывать» все это этим вещам, делая тем самым то или иное действие энергией или же не энергией. Но что можно сказать о неразумных и вообще неодушевленных вещах самих по себе и системах подобных вещей самих по себе? Во-первых, можно сказать, что сама вещь, чем бы она не была, будучи тем, что она есть, поддерживая себя в своем существовании тем, что она есть, осуществляет некоторое пребывание в состоянии завершённости, то есть энергию. В этом смысле с точки зрения того же бросаемого камня и лежать на земле, и падать для него — это просто «быть тем, чем он есть, поддерживать себя в своем бытии тем, чем он есть» и, следовательно, и падение на землю, и лежание на земле для него суть одинаково энергии. Во-вторых, это же самое можно сказать и для систем вещей — даже очень сложных систем вроде растений или бактерий или даже всей солнечной системы. Вот это вот дерево, пребывая тем, чем оно есть, поддерживая себя в своем бытии тем, что оно есть (сохраняя свою сущность, «чтойность»), в частности, осуществляя процесс обмена веществ, осуществляет энергию. Планета Земля в целом (мы имеем в виду не только землю и воду, но и атмосферу, но и множество растений и животных и так далее…), все её стихии, все части её стихий, образуют единое целое, основывающееся на противодействии и содействии его элементов. Это единое целое пребывает в относительной гармонии, которую если не образована, то поддерживается в устойчивом существовании действиями составляющих целое элементов и которая основана на, так сказать, «договоре о разграничении сфер влияния элементов и их совместном действии и противодействии».  О такой «планете Земля в целом» вряд ли можно говорить как об определенном «что?» в том смысле, в каком говорят о дереве или животном, но, определённо, это некая система, некое единое целое, которое «поддерживает себя в своем бытии тем, что оно есть» (с некоторыми колебаниями относительно «точки равновесия»). В-третьих, то же, что и о «Земле в целом», можно сказать и о Космосе. В общем, пока нечто, отдельная ли это вещь или система вещей, образующих единое целое, «поддерживает себя в своем бытии тем, что оно есть», это нечто осуществляет энергию.

 

Здесь мы дали самые примитивные представления о том, что есть такое аристотелевский термин «энергия», не затрагивая по сути при этом термина «энтелехия»; мы даже не вникали в этимологию этих слов. Но для целей нашей работы сказанного хватит даже с избытком. Читателю данной работы достаточно (совеем грубо!) считать, что энергия и энтелехия суть просто альтернативные имена для термина «действие» — и это нисколько не повредит пониманию того, о чем будет идти речь.

Наконец, подчеркнем, что в данной работе, если это особо не оговаривается, термины «энергия» и «энтелехия» всегда имеют аристотелевское значение, а не скажем, то значение, которое придало термину «энергия» православное богословие (сила или действие формы) или же современная наука (физическая величина, характеризующая способность совершить работу).

 

2. Современная модель взаимодействия двух объектов. Взаимодействие, воздействие, «одностороннее» и «двустороннее» действия, активные, пассивные и реактивные действия

 

Взаимодействие двух объектов состоит из двух воздействий: первичного воздействия первого объекта на второй и вторичного, ответного воздействия второго объекта на первый, которое возникает по законам природы, в силу причинно следственных связей как «ответ», реакция на первичное воздействие.

Первичное воздействие осуществляется благодаря наличию у первого объекта активной сила, а у второго — соответствующей ей пассивной силы и заключается в «парном», «встречном» проявлении объектами этих сил — так, что эти проявления сил «направлены друг на друга».

Вторичное воздействие осуществляется благодаря наличию у второго объекта реактивной (то есть активной, но действующей «в ответ», «в отклик») силы, а у первого — соответствующей ей пассивной силы и, опять же, заключается в «парном», «встречном» проявлении объектами этих сил — так, что эти проявления сил «направлены друг на друга».

И при первичном, и при вторичном воздействиях проявление пассивной силы совершается в ответ на проявление соответствующей активной (реактивной) силы. Такой «ответ» также происходит по законам природы, в силу причинно-следственных связей.

Первый объект (инициирующий взаимодействие и совершающий первичное воздействие) называется активным действователем, второй объект (то, над чем совершается первичное воздействие) — пассивным действователем. Совсем просто можно сказать так: активный действователь — это «нападающая» сторона, а пассивный действователь — это «обороняющаяся сторона».

Пассивный действователь не только воспринимает воздействие активного действователя, но при этом также противодействует, сопротивляться этому воздействию. Последнее ясно из того, что воздействие требует усилий и затрат энергии. Это сопротивление заключается в подаче вышеупомянутого обратного, реактивного, ответного воздействия на активного действователя, то есть в проявлении реактивной силы соответственно тому, каково было проявление активной силы, это проявление вызвавшей. Прилагаемые активным действователем усилия и затрачиваемая им энергия направлены, затрачиваются на преодоление этого ответного воздействия.

Воздействия, упоминаемые выше и понимаемые как проявления объектами «парных», «встречных» сил, активной и пассивной, также называют просто «действиями». При таком действии имеется неразрывное единство действователей, неразрывное единство проявлений их активной (реактивной) и пассивной силы. Воздействие всегда есть воздействие одного объекта на другой объект; не может быть проявления активной (реактивной) силы без соответствующего ему проявления пассивной силы.

Проявление силы, рассматриваемое (хотя бы в уме) само по себе, в отрыве от «парного», «встречного» ему проявления силы, также называется действием. Соответственно, поскольку есть активные, пассивные и реактивные силы, есть и активные, пассивные и реактивные действия. В таком употреблении термин «действие» подразумевает, что активное (реактивное) действие (хотя бы в уме) рассматривается вне связи с соответствующим ему пассивным действием, отвлечённо от него.

Многие философы полагают, что активное действие без соответствующего пассивного принципиально невозможно; если это так, то, следовательно, активное действие в отрыве от пассивного можно рассматривать лишь в уме — то есть только лишь как умственную абстракцию, которой ничего не соответствует и принципиально не может соответствовать вне ума.

Сделаем одно важное замечание на примере из механики. Не надо путать активное и пассивное действие, а также реактивное действие, с пространственным движением и изменением формы объектов — ведь такие пространственное движение и изменение формы также называют действием.

Рассмотрим пример.

Пусть на резиновую подкладку кладут тяжелый металлический шарик и этот шарик начинает двигаться и деформировать подкладку из-за действия гравитационной силы. Итак, на шарик воздействует активная сила притяжения земли; значит, шарик имеет соответствующую пассивную силу, с помощью которой он воспринимает действие этой активной силы. Именно благодаря наличию этой пассивной силы, воспринимающей активную гравитационную силу, шарик пытается сдвинуться вниз. Пытаясь сдвинуться вниз, он, в свою очередь, активно воздействует на резиновую подкладку, в которой возникают сила реакции, препятствующая продвижению шарика в слой резины; эту реактивную силу шарик тоже воспринимает — благодаря тому, что у него есть еще одна пассивная сила специально для этого предназначенная. Таким образом, в шарике будут действовать две пассивные силы, которые совместно и определят то, как будет двигаться шарик в резиновой подкладке, пытаясь ее промять. (Повторим: мы не рассматриваем, то есть, отбрасываем, воздействие шарика на себя самого.) Иначе говоря, эти два пассивных действия будут источниками и началами движения шарика, нетождественными самому этому движению. Само движение шарика, повторим, также называют действием.

Обратим внимание на фразу «Пытаясь сдвинуться вниз, он, в свою очередь, активно воздействует на резиновую подкладку…». Что это означает, если говорить несколько яснее в используемых нами терминах? Это означает, что пассивное действие, проявление пассивной силы, в некотором нестрогом смысле «создаёт»  активное действие, то есть проявление активной силы! О том, как пассивные действия «создают» (в некотором нестрогом смысле) активные действие, яснее будет говориться далее; пока же мы остановимся и не будем акцентировать внимания на том, как именно это происходит и что следует понимать под этими словами.

Отметим, что взаимодействие тоже называют действием. Следовательно, действием называют: (i) взаимодействие; (ii) первичное и вторичное воздействия; (iii) проявление силы, рассматриваемое само по себе, изолированно от «парного», «встречного» проявления силы; (iv) движение и изменение формы объектов и тому подобные вещи, вызванные проявлениями многих сил (то есть действиями в смысле (iii)).

Зная многозначность термина «действие» всегда следует отслеживать по контексту, что именно имеется в виду в том или ином случае.

Рассмотрим ещё один пример. Пила распиливает бревно. Здесь пила – активный действователь, бревно — пассивный действователь. Как ясно из сказанного выше, пила стала активным действователем потому, что восприняла с помощью пассивной силы некоторой активное воздействие человека и в результате произошло некоторое проявление активной силы этой пилой, которое направлено на бревно. Реакция бревна заключается как в том, что оно распиливается, так и в том, что оно противодействует распилу. Противодействуя распилу, оно воздействует на пилу. Из-за этого та должна прилагать усилия, чтобы преодолевать это противодействие. В результате такого «обратного» воздействия, например, у пилы притупляются зубья. Движение пилы в рассмотренном случае определяется двумя пассивными действиями: первое возникло в ответ на активное действие человека, а второе — в ответ на реактивное действие бревна.

Отметим, что пилить можно и иначе: пусть теперь пила неподвижна, а бревно — подвижно (по пиле «водят» бревном). В этом случае активный действователь — бревно, а пассивный — пила. В чем сейчас заключается действие активного действователя? В том, что бревно притупляет зубья пилы. Попутно пила оказывает на бревно «обратное» воздействие, которое преодолевает бревно. Под этим «обратным» воздействием оно разрушается, то есть распиливается.

Пусть мы пилим бревно обычным, то есть первым способом. Подавая «обратное», реактивное воздействие «в ответ», пассивный действователь сам выступает в роли активного действователя. Соответственно, активный действователь, воспринимающий это реактивное воздействие, выступает в роли пассивного действователя. Иначе говоря: не только «пила нападает на бревно», но при этом ещё «в ответ» и «бревно нападает на пилу». Вторичное, реактивное воздействие, как уже говорилось, вторично по отношению к первичному и возникает в силу законов природы, в силу царящих в ней причинно-следственных связей.

За каждым действием (понимаемым как проявление силы) стоит сила. За восприятие воздействия ответственна пассивная сила, а за подачу реактивного воздействия — реактивная сила. Возникает вопрос: реактивная сила и пассивная сила, о которых здесь идёт речь, — это одна и та же сила или разные?

Если ответить: «одна и та же», то получается, что восприятие воздействия и подача «ответного» воздействия суть лишь разные аспекты или стороны одной и той же силы. И при этом один аспект — пассивный (восприятие), а другой — активный (ответное активное воздействие). Но не логичнее ли считать, что есть только активные (в том числе реактивные) силы и что у активной силы все аспекты, если они есть, должны быть активными, а у пассивной — пассивными?

В пользу того, что есть две разных силы, а не два разных аспекта одной силы, можно привести ещё один довод: можно попытаться представить себе случай, когда восприятие воздействия есть, а реакции на это воздействие — нет. Именно так христианские теологи представляли воздействие Бога на мир: у Бога нет пассивных сил, чтобы воспринимать ответное действие от мира; а это означает, что у мира нет реактивных сил, с помощью которых можно воздействовать на Бога. Спрашивается: разве аспект или сторона могут исчезнуть? Разве может быть монета без орла или без решки?

В данной работе принимается, что пассивная и реактивная силы пассивного действователя суть разные силы. По аналогии принимается также, что и у активного действователя тоже есть две разных силы — активная и пассивная.

Возникает вопрос. Когда пассивный действователь воспринимает воздействие с помощью пассивной силы, то он в ответ проявляет реактивную силу и воздействует на активного действователя. Но разве тот, восприняв это проявление, в свою очередь, не проявляет реактивную силу в ответ? Если это было так, то это означало бы, что взаимные воздействия объектов друг на друга могут иметь много «циклов» — в некоторых случаях, может быть, даже бесконечное их число — не так ли? Не усложняет ли это нашу модель взаимодействия двух объектов?

В действительности именно так и обстоит дело — взаимное воздействие объектов друг на друга может иметь много «циклов» и даже, может быть, по крайней мере, теоретически — бесконечное их число. Строя модель взаимодействия объектов, однако, в качестве элементарного взаимодействия (взаимного воздействия объектов друг на друга) мы будем брать такое, которое умещается лишь в один «цикл» — то есть такое, которое в рамках себя самого не предполагает реактивного действия в ответ на реактивное действие. Подобный «ответ на ответ» будет входить в другое элементарное взаимодействие. Следовательно, полное взаимодействие двух объектов друг на друга может быть представлено в виде чего-то вроде «суммы ряда» таких элементарных взаимодействий.

Отметим, что при подобных представлениях действительных, а не гипотетических явлений и процессов, «ряды» сходятся. Чем старше член «ряда», тем, как правило, меньший вклад в «сумму» он вносит. А во многих случаях подобные «ряды» могут и не быть бесконечными.

Объект может воздействовать не только на другой объект, но и на себя самого, то есть он может взаимодействовать сам с собой. Самый простой пример: одна часть объекта может воздействовать на другую его часть или на другие части. Однако нас больше всего интересуют случаи вроде тех, когда на себя самого воздействует простой объект, то есть имеющий всего лишь одну часть. Схема воздействия и механизм воздействия в таком случае тот же самый, что и в случае взаимодействия двух разных объектов — надо только помнить, что второй объект тождественен первому, что активный действователь тождественен пассивному действователю.

Когда мы говорим о взаимодействии первого объекта на второй, то при этом, строго говоря, мы должны учитывать также и воздействие этих объектов на самих себя. Например, взаимодействие объектов самих на себя можно ввести в модель элементарного взаимодействия. (У активного действователя активное действие должно воздействовать также и на него самого; аналогично, у пассивного действователя реактивное действие должно воздействовать также и на самого пассивного действователя.) Как правило, однако, так не поступают из-за того, что можно с достаточной степенью точности пользоваться упрощённой моделью, в которой взаимодействие объекта с самим собой отсутствует.

Выше мы говорили о том, что, по крайней мер теоретически, возможно такое «предельное» взаимодействие, когда у активного действователя отсутствует пассивная сила для восприятия реактивного действия пассивного действователя. Это, кстати, также означает и то, что у пассивного действователя нет реактивной силы, с помощью которой он мог бы совершить реактивное действие, направленное на этого активного действователя. В таком случае активный действователь, взаимодействуя с пассивным действователем, не прилагает никаких усилий и не затрачивает на это взаимодействие энергии. Здесь воздействие активного действователя на пассивного есть, а пассивного на активного — нет. Поэтому в этом случае весьма трудно (если не невозможно) говорить о взаимодействии в собственном смысле. Этот случай можно рассматривать разве что лишь как случай «предельного», вырожденного взаимодействия.

Суть действия (понимаемого как проявление силы) — вызвать в объекте изменения или, наоборот, поддержать этот объект в неизменном состоянии. Эти изменения или неизменность и есть результат этого действия; он возникает в силу того, что действие порождает причинно-следственные связи. Но чтобы этот результат получился, необходимо, чтобы объект воспринял это действие — то есть проявил пассивную силу. Если пассивной силы нет, то получение результата невозможно, а, следовательно, невозможно и создание причинно-следственной связи. Получается, что без соответствующего «встречного», «парного» пассивного действия активное действие не может привести ни к какому результату — ни к изменению чего-то, ни к поддержанию чего-то в неизменном состоянии, не может породить никакую причинно-следственную связь. Без «встречного», «парного» пассивного действия активное действие «повисает в воздухе», у него «выбивается опора из-под ног».

Но если действовать — значит порождать причинно-следственные связи, создавать результат действия, то можно ли в этом случае говорить, что имеет место действие? Такие аргументы подводят к тому выводу, что активное действие само по себе, без соответствующего «встречного», «парного» пассивного действия, невозможно.

Во всяком случае, если подобное и возможно, то это «одинокое» активное действие не может порождать причинно-следственные связи, не может давать никакого результата. Это, в частности, означает, что оно принципиально необнаружимо.

Как сказано, многие философы считали, что «одинокое» активное действие возможно.

В частности, аристотелевский Бог, Перводвигатель, грубо говоря, и был таким «одиноким» активным действием (был тождественен ему). Это действие составляло особую основу этого бога; и этим действием было мышление (процесс мышления). Как ясно, если бы даже это было возможно, то процесс мышления такого бога не привёл бы ни к какому результату: мышление бы было, но плода, результата, мышления не было.

Католическая Троица, согласно Фоме Аквинскому, грубо говоря, также есть подобное «одинокое» активное действие, а именно существование (процесс существования). Но, как ясно, совершение этого действия не могло бы привести к результату — то есть к существованию того, кто это действие совершает.

Действия (проявления сил), рассматриваемые сами по себе, изолированно от «парных», «встречных» действий, будем называть «односторонними» действиями.

Воздействия же, первичное и вторичное, о которых мы упоминали ранее, будем называть «двусторонними» действиями.

Такие названия достаточно ясны: «двустороннее» действие состоит из двух частей или сторон — активного «одностороннего» действия и соответствующего пассивного. «Одностороннее» действие находится «на одной стороне» взаимодействия и, притом, это действие и есть одна из двух его, взаимодействия, сторон.

Два «парных», «встречных», «односторонних» действия образуют «двустороннее» действие и они суть его части или стороны.

Два «двусторонних» действия — первичное и соответствующее ему вторичное — образуют взаимодействие и они также суть его части или стороны.

Наблюдения окружающего нас мира наводят на мысль о том, что никакое «одностороннее» действие не может существовать само по себе — то есть без соответствующего другого «одностороннего» действия, с которым оно образовывало бы взаимодействие или, иначе говоря, «двустороннее» действие. Если это так, то слова о том, что «одностороннее» взаимодействие есть часть «двустороннего» взаимодействия недостаточно полно отражают взаимоотношение и связь активного и соответствующего пассивного «односторонних» действий. Ведь слово «часть» подразумевает возможность разбора чего-то на части или образование чего-то из частей, а, значит, и возможность независимого, отдельного существования этих частей. Но если в рассматриваемом случае подобное принципиально невозможно, то тогда уместнее говорить не о частях, а о сторонах. То есть: активное «одностороннее» действие и соответствующее ему пассивное «одностороннее» действие суть не части взаимодействия, а его стороны или аспекты. (Сравни: нельзя создать какую-то вещь, которая не имела бы правой стороны или верха.)

Тем не менее, некоторые философы, как уже говорилось, полагают, что одностороннее действие всё-таки возможно (насколько это обосновано — это другой вопрос) и такое мнение достаточно укоренено в философии и в той части теологии, которой она входит в философию. Следовательно, если держаться мнения таких философов, то об «односторонних» действиях можно говорить как о частях «двустороннего» действия.

Это же самое можно сказать и применительно к «двусторонним» действиями в контексте взаимодействия.

Итак, когда говорят о действии, то под этим словом могут подразумеваться следующие вещи (здесь мы перенумеровали значения термина «действие», а то движение, которое шло и теперь идет под номером (iv), переименовали в «одностороннее» движение):

 

(i) «одностороннее» действие, понимаемое как начало для движения или покоя;

(ii) «двустороннее» действие, понимаемое как начало для движения или покоя, состоящее из действий в смысле (i) как своих частей или аспектов; бывает первичным и вторичным (ответным);

(iii) взаимодействие, понимаемое как начало для движения или покоя, состоящее из двух «двусторонних» действий, первичного и вторичного (ответного);

(iv) «одностороннее» движение и изменение формы объектов и тому подобные вещи, вызванные проявлениями (вообще говоря) многих сил, то есть действиями в смысле (i);

Далее к этим значениям добавятся еще несколько значений термина «действие»; пока же мы только перечислим эти добавочные значения, не говоря о них подробно:

(v) «двустороннее» движение и изменение формы объектов и тому подобные вещи, состоящие из «односторонних» движений как своих частей или аспектов;

(vi) покой, вызванный проявлениями (вообще говоря) многих сил, то есть действиями в смысле (i)

 

Следует сказать, что это суть значения термина «действие» в собственном, строгом, основном, точном смысле. Иногда же о действии говоря и нестрого. Например, действием называют процесс обучения учителем ученика, процесс построения дома архитектором, процесс лечения больного доктором и так далее. Когда о действии говорят в нестрогом смысле, то имеет место, по меньшей мере, одно из следующего: (i) действием собирательно называют целое множество действий, понимаемых в строгом смысле; (ii) имеют место опосредованные действия.

Что здесь понимается под «опосредованными действиями»? Например, мы говорим, что «Солнце растит траву», «Солнце греет» и так далее. Но Солнце не может «дотянуться» до травы или до камня, который оно греет — Солнце испускает фотоны, которые и воздействуют на траву или на камень; непосредственно Солнце взаимодействует не с травой или камнем, а с фотонами; на траву или камень оно воздействует лишь опосредованно, через фотоны; соответственно и трава или камень непосредственно взаимодействуют не с Солнцем, а с этими фотонами. И на «солнечный парус», двигая космический аппарат, непосредственно воздействуют фотоны, а не Солнце. Аналогично, между учителем и учеником тоже нет прямого контакта, который есть, например, при соударении шаров.

Нередко непонимание того, что имеет место действие в нестрогом смысле, мешает пониманию того, что же в действительности происходит. Строго говоря, конечно, и ударение движущихся шаров нельзя назвать действием в строгом смысле, ибо такое действие можно разложить на множество взаимодействий отдельных атомов этих шаров. Поэтому часто, говоря о действии в строгом смысле, мы все-таки используем определенное упрощение.

 

3. Аристотелевская модель взаимодействия двух объектов. Тождественность и тожесамость. Многозначность аристотелевских терминов «энергия» и «энтелехия»

 

3.1. Аристотелевская модель взаимодействия двух объектов — часть I

 

Аристотель использует достаточно простую модель взаимодействия двух объектов; по сути, это модель с вырожденным взаимодействием: активный действователь проявляет активную силу, в ответ пассивный действователь проявляете пассивную силу — и все. То есть взаимодействие состоит лишь из одного «двустороннего» действия, а именно первичного. Как мы уже говорили, в таком случае из-за отсутствия обратного воздействия активный действователь должен совершать своё действие (проявление силы), не встречая усилий и не затрачивая энергии. Конечно, Аристотель знает, что усилие и затраты энергии при воздействии на другой предмет нужны, знает, что пассивный действователь не только воспринимает воздействие активного действователя, но и сопротивляется ему, воздействуя при этом на этого активного действователя «в ответ», но, строя свою модель взаимодействия, почему-то не обращает на это внимания.

Говоря об аристотелевской модели взаимодействия двух объектов, очень важно понять, как связано в этой модели проявление силы и движение. (Напомним, и то, и другое мы называем «действием»; и при этом у слова «действие» есть ещё и другие значения.) При построении своей модели взаимодействия Аристотель, как из доказанного и неоспоримого факта, исходит из того, что Перводвигатель, аристотелевский бог, сам всегда неподвижен и неизменен, но при этом приводит в движение небесный свод, «сферу неподвижных звёзд». Здесь получается своего рода парадокс: первоисточник движения не двигается сам, в то время как интуиция подсказывает, что в случае передачи или создании механического движения двигатель должен двигаться сам.

Сперва Аристотель, предпринимая исследование касательно упомянутой связи, отождествляет проявление силы и движение: то есть проявление силы не только выражается или может выражаться в движении, но и есть это движение. А далее он задаётся вопросом: где находится это движение, то есть проявление силы, — в активном действователе или в пассивном?

Чем руководствоваться при решении этого вопроса? Можно руководствоваться следующей прикидкой: что движется, изменяется, в том и находится действие. Следовательно, если рассматривать движущегося активного действователя, а также пассивного действователя, движущегося под его воздействием, то можно предположить, что активное действие может находиться или в активном действователе, или в пассивном действователе или, может быть, в них обоих.

Для Аристотеля ясно, что при принятых допущениях движение пассивного действователя находится в нём самом. Но где, повторим, находится движение (а, значит, и проявление силы) активного действователя? Если допустить, что оно в пассивном действователе, то получается, что в нём два разных действия (проявления силы) — активное и пассивное. Но пассивный действователь совершает лишь одно действие! (Напомним, сейчас действие как проявление силы отождествлено с движением; в пассивном же действователе, очевидно, одно движение, одно изменение, а не два.) Итак, получаем противоречие. При этом в активном действователе движения не будет — оно-то ведь в пассивном действователе! (Если, конечно не считать, что активное действие активного действователя находится и в нём самом, и в пассивном действователе, на который он воздействует; Аристотель сейчас так не считает.) Но ведь мы постоянно видим, как движется активный действователь! Значит, получаем ещё одно противоречие. Первое противоречие можно попытаться разрешить через отождествление двух движений. Но тогда активное действие будет тождественно пассивному, а активная сила — пассивной. Это, конечно, само по себе странно из-за кардинального различия этих сил. Но помимо этого возникают новые нелепости: например, в этом случае обучающий ученика учитель должен будет сам учиться вместе с учеником тому, чему он учит ученика, а активно действующий должен будет воспринимать то же пассивное воздействие, что и пассивно действующий — причём посредством той же самой силы, которой он осуществляет активное действие. Следовательно, при принятых сейчас допущениях от мнения о том, что активное действие активного действователя находится в пассивном действователе, нужно отказаться. (Хотя в конечно счёте Аристотель приходит именно к такому выводу, приняв другие допущения.)

Итак, остаётся признать, что активное действие активного действователя находится в нём самом. Но Аристотель ранее отождествил проявление силы, в том числе действие активного действователя, с движением. Следовательно, по необходимости активный действователь должен двигаться сам. Но Перводвигатель у Аристотеля «по определению» не двигается! Неподвижность Перводвигателя Аристотель рассматривает как доказанный (им самим) факт (сейчас мы не касаемся того, как Аристотель пришел к такому мнению).

Вышеприведенные рассуждения «доказывают» Аристотелю, что, по меньшей мере, при отождествлении активного действия (проявления силы) с движением это движение и проявление силы не может находиться не только в Перводвигателе, но и в любом активном действователе. Но ведь, повторим, существует много активных действователей, которые двигаются сами! И, таким образом, факты очевидным образом опровергают подобное «доказательство».

Отметим одну важную вещь. Можно построить более сложную и более точную модель взаимодействия объектов, в которой активный действователь воздействует не только на пассивного действователя, но и на себя самого; для последнего случая активный действователь, конечно, должен обладать пассивной силой, с помощью которой он воспринимает это воздействие на себя самого. Тогда движение активного действователя можно объяснить так: активный действователь воздействует не только на пассивного действователя и тем самым движет его, но и воздействует на себя самого и движет себя самого. Но при допущении, что действие активного действователя находится лишь в пассивном действователе, которое сейчас использует Аристотель, получается противоречие. Ибо активное действие активного действователя всё равно будет должно находиться в активном действователе — ведь он при воздействии на себя самого выступает также и в роли (второго) пассивного действователя. Но, как сказано, сейчас присутствие активного действия в активном действователе не допускается. Таким образом, использование усложненной модели в данном случае не приведет нас к разрешению вопроса о том, почему же движется активный действователь.

Подведем итог. Ввиду описанных противоречий при принятых допущениях нельзя полагать ни то, что активное действие активного действователя, тождественное движению, находится в пассивном действователе, ни то, что оно находится в активном действователе. Получается безвыходный тупик. Таков итог первичных рассуждений Аристотеля.

Далее мы приведём соответствующий отрывок из «Физики», в котором содержатся описанные выше рассуждения.

Отметим, что активное действие Аристотель называет просто действием, а пассивное действие — страданием или претерпеванием. Кроме того, Аристотель вообще восстает против того, чтобы претерпевание называть действием! По его мнению, страдание столь кардинально отлично от действия, что именование страдания действием приведёт лишь к появлению слова-омонима — то есть одинаково звучащего слова, которое означает совсем иное. (Сравни: «ключ» — то, что отпирает замок и «ключ» же — родник.) Аристотель пишет: «Если же и последнее (то есть претерпевание, πθησις) следует назвать действием (ποησιv), то оно будет омонимом». Мы, однако, вводя нашу терминологию, исходим из того, что действие — это просто проявление силы, а силы бывают активные и пассивные; следовательно, можно говорить об активных и пассивных действиях как проявлениях соответствующих сил.

Далее. То, что ниже переведено как «деятельность» и то, что можно также перевести как «действие» и что сам Аристотель называет «энергией». Как ясно из приведённого ниже фрагмента, эта самая деятяльность-действие-энергия понимается как движение, отождествлённое с проявлением силы. Об этом уже говорилось выше — ещё раз обратите на это внимание.

Далее. Когда речь идёт о процессе передачи знания от учителя к ученику, то в нижеследующих фрагментах активное действие учителя на ученика называется обучением (хотя для понятности, по-русски, вероятно, лучше бы было говорить о преподавании), а соответствующее пассивное действие ученика, в ходе которого он получает знания, — изучением или учением.

Наконец, приведём сам обещанный фрагмент из «Физики». Здесь слова в фигурных скобках {} и слова, данные, курсивом — наши вставки для пояснения, слова в квадратных скобках [] — вставки для пояснения, сделанные переводчиком и, соответственно, присутствующие в цитируемом источнике; после некоторых слов и словосочетаний на русском даны соответствующие слова в оригинале на древнегреческом. Итак, [Аристотель1976, т. 3, Физика, кн. III, гл. 3, с. 107‑108 (Физика 202a 21 – 202b 5); оригинальные греческие слова даны согласно [AristotleGR]]:

<нц>

Здесь, однако, имеется логическая трудность. Ведь, пожалуй, необходимо, чтобы у действующего ποιητικο и испытывающего воздействие παθητικο была разная деятельность νργειαν. Ведь в одном случае имеется действие ποησις, в другом – претерпевание πθησις, причём итог и цель первого есть деяние ποημα, второго же – страдательное состояние πθος. Так как оба суть движения1, то, если они различны, в чем же они находятся? Конечно, или [1] оба в том, что испытывает воздействие πσχοντι и приводится в движение, или [2] действие ποησις в действующем ποιοντι, а претерпевание πθησις в испытывающем воздействие πσχοντι (если же и последнее следует назвать действием ποησιv, то оно будет омонимом). Но если правильно второе, то движение будет в движущем, ибо то же соображение будет справедливо и для движущего, и для движимого. Таким образом, или всё движущее будет двигаться, или обладающее движением не будет двигаться. Если же и то и другое — и действие ποησις и претерпевание πθησις — будут в движимом и испытывающем воздействие πσχοντι и, [например], обучение и изучение — две вещи разные — окажутся в ученике, тогда, во-первых, деятельность νργεια каждого не будет присуща каждому2, а во-вторых, обнаружится нелепость, что два движения будут двигаться вместе: каковы же будут [при этом] качественные изменения, если их два в одном , то есть в пассивном действователе, и ведут они к одной форме? То есть: как могут два разных движения вести к восприятию одной и той же формы? Это невозможно. Но, положим, деятельность νργεια будет одна. То есть, предположим, что активная деятельность (действие) тождественна пассивной деятельности (действию). Однако [и в этом случае] получится нелепость, ибо для двух различных по виду3 [вещей] окажется та же, и притом одна, деятельность νργειαv, и выйдет, что если обучение и изучение и [вообще] действие ποησις и претерпевание πθησις есть одно и то же, то между тем, чтобы обучать и учиться, действовать ποιεῖν и испытывать воздействие πσχειν, не будет разницы, так что обучающему необходимо будет всему учиться и действующему ποιοντα страдать πσχειν.

<кц>

1. Обратите внимание: здесь утверждается (принимается), что энергии (действия, деятельности), понимаемые как проявления соответствующих сил, суть движения (активных и пассивных действователей), тождественны этим движениям.

2. А именно: активная деятельность учителя будет присуща не ему самому, а ученику.

3. А именно: для активного действователя и для пассивного действователя.

<кп2>

 

3.2 Тождественность и тожесамость

 

Когда мы сейчас говорим о тождественности первого второму, то всегда имеем в виду, что первое ничем не отличается от второго и что в силу этого второе и есть первое, а первое и есть второе. Иначе говоря, в случае тождественности существует не несколько нечто, а одно нечто.

Сейчас мы никогда не скажем о двух разных людях, что они тождественны.

Пусть Иван и Пётр одинаково искусные мастера-сапожники. Вы хотите заказать сапоги у Ивана, но узнаете, что он надолго заболел и начинаете искать другого мастера. Вам говорят: «Идите к Петру — это то же самое, что и Иван» — в смысле: «Иван такой же искусный мастер-сапожник, как и Пётр; он ничем его не хуже в своём ремесле».

Наконец, можно сказать, что Иван то же самое, что и Пётр в том смысле, что они оба — люди.

Вместо тождественности в подобных случаях мы сейчас говорим о «тожесамости».

Итак, тождественность первого второму — это когда первое ничем не отличается от второго, а второе — от первого и в силу этого первое и есть второе, а второе и есть первое, а тожесамость первого второму — это когда первое не отличается от второго некоторыми чертами (аспектами существования). Соответственно, если у первого, тожесамого второму, есть отличные от второго черты, то первое не тождественно второму, а если их нет — тождественно.

Итак, тожесамые объекты могут быть тождественными, а могут и не быть.

Слово «тождественный» образовалось от старославянского местоимения «тойжде», которое, в свою очередь, образовалось от местоимения «той» («тот») и частицы «жде» («же»). Следовательно, «тойжде» буквально означает: «тот же (самый)». То есть по смыслу, по происхождению слова, «тождественность» означает: «тожесамость». Поэтому, вероятно, в древности славяне не делали различия между тождественностью (в современном понимании) и тожесамостью: и одно, и другое они называли «тождественностью». При этом то, что именно имелось в виду в конкретном случае, надо было прояснять из контекста.

Аналогично, древние греки словом «тождественность», «тождество» («ταὐτότης») называли и тождественность, и тожесамость в означенных выше смыслах.

Как видно из приводимого ниже фрагмента [Физика 202b 5‑22], Аристотель различает «тождественность в каком-то одном отношении» (то есть, говоря нашими словами, «тожесамость») с одной стороны и «тождественность во всяком отношении» (то есть, говоря нашими словами, «тождественность») с другой. Последнюю тождественность Аристотель по сути называет также «тождественностью в собственном смысле слова» и её достаточным условием считает «тождественность бытия вещей» понимаемую, очевидно, как «тождественность во всех отношениях» (то есть, говоря нашими словами, эти вещи ничем не должны отличаться друг от друга, все аспекты их существования должны совпадать). Из такой «тождественности бытия», «тождественности» во всех отношениях, в частности, следует, что тождественные объекты должны обладать одной и той же сущностью («сутью бытия») и иметь одно и то же выражающее эту сущность определение. (Определение в собственном смысле — это то, что отражает нечто общее, свойственное многим вещам; то есть по самому смыслу термина «определение» не может быть определения (в строгом смысле этого слова) отдельной, единичной вещи, но может быть, например, определение вида или рода, к которому эта вещь принадлежит.)

 

3.3. Аристотелевская модель взаимодействия двух объектов — часть II

 

Чтобы «доказать», что активное действие активного действователя все-таки находится в пассивном действователе Аристотель далее вынужден растождествить действие как проявление силы с одной стороны и, с другой стороны, движение, с ним связанное. Аристотель принимает другое первоначальное допущение и продолжает своё исследование взаимодействия двух объектов. Единственное, от чего не может при этом отказаться Аристотель — это, повторим, то, что Перводвигатель, двигая иное (а именно только лишь небосвод, «сферу неподвижных звёзд»), сам остается неизменен и неподвижен.

Теперь для Аристотеля деятельность (энергия) как проявление силы нетождественна механическому движению и ему подобным изменениям. Ведь если это так, то пассивный действователь будет совершать два движения (ибо в нем будет и активная энергия активного действователя, и пассивная энергия пассивного действователя), а он, что очевидно, совершает лишь одно движение. Поэтому такую деятельность (энергию) нужно рассматривать лишь как то, что лежит в основе движения и есть его начало, как то, что имеет отношение к движению, как то, что его определяет и задаёт, а не как само это движение. При этом в основе движения может лежать несколько деятельностей (энергий). Аналогично, теперь для Аристотеля в основе подобных механическому движению изменений так же может лежать несколько деятельностей (энергий).

При принятии подобного допущения исчезает противоречие с наличием двух движений в пассивном действователе, тогда как явно, что там есть только одно движение. В самом деле: теперь и «теоретически» в пассивном действователе есть лишь одно движение — движение такое, что в его основе, в его истоках лежат два действия (активное активного действователя и пассивное пассивного действователя), его задающие и определяющие, которые суть начала для этого движения.

Но по-прежнему остается вопрос: каким же образом, например, в привычных нам случаях, движется активный действователь? Для объяснения этого Аристотель, по-видимому, вынужден принять то допущение, что активное действие активного действователя может находиться и в пассивном действователе, и в активном действователе (он говорит: «и ничто не препятствует в двух [вещах] находиться одной деятельности», имея в виду именно это). Подчеркнем: не должно, а может. То есть Аристотель (как бы) допускает, что это не обязательно: активное действие активного действователя обязано находиться в пассивном действователе, но буквально из его слов не следует, что оно обязано находиться и в самом активном действователе; оно может там находиться, а может и не находиться. Поэтому встает вопрос: как же обстоит с этим дело в действительности (по мнению Аристотеля)? Всегда ли активное действие присутствует также и в активном действователе или не всегда?

Ясно, что нахождение активного действия активного действователя и в нём самом объясняет для Аристотеля вопрос о том, почему движется активный действователь: это активное действие лежит в основе движения активного действователя, задаёт его и определяет точно также, как это происходит в пассивном действователе. Только в нем, в пассивном действователе, это делают два действия, а именно активное активного действователя и пассивное пассивного действователя, а в активном действователе это делает только лишь одно действие — активное действие его самого.

Здесь надо сравнить аристотелевскую модель взаимодействия объектов с разбиравшейся выше современной моделью. В современной модели активный действователь движется (может двигаться) потому, что либо сам воспринял некоторое активное воздействие с помощью собственной пассивной силы от другого активного действователя (в роли него может выступать он же сам, когда мы допускаем возможность воздействия объекта на себя самого), либо потому, что сохраняет свое естественное состояние без всякого активного воздействия со стороны — как, например, в случае равномерного прямолинейного движения относительно инерциальной системы отсчета. У Аристотеля же, как кажется, непосредственно объект может двигать не только проявление его пассивной силы, но и проявление его же собственной активной силы.

Когда речь идёт о простых и очевидных вещах, например, об ударении шаров или о деформации тела под давлением, то для Аристотеля его новая модель взаимодействия объектов, вроде бы, работает. Но ведь у Аристотеля есть еще и его Перводвигатель. Если бы этот Перводвигатель был подобен обычному объекту, у которого есть основа и приосно́вное, то для Аристотеля не составило труда объяснить почему он, Перводвигатель, двигая нечто иное (то есть, выступая в роли активного действователя), сам остается неподвижен, двигая иное. Для этого надо предположить, что Перводвигатель, в отличие от обычных вещей, есть единственное, что, выступая в роли активного действователя, не содержит в себе самом своих активных действий. И тогда все бы у Аристотеля «сошлось». Возможно, Аристотель, говоря о том, что активное действие лишь может содержаться и в активном действователе, но не обязано там содержится во всех случаях (смотри выше), в это время ориентировался именно на такое решение вопроса о том, где находится активное действие. Однако, как бы то ни было, в итоге с аристотелевским Перводвигателем всё выходит значительно сложнее.

Дело в том, что, как уже говорилось, Перводвигатель имеет не обычную, а особую основу и представляет из себя связку действий (а именно «односторонних» действий); при этом он прост — то есть в этой связке есть всего лишь одно «одностороннее» действие, притом активное. Поэтому, спрашивается: как это действие может находиться вне Перводвигателя (активного действователя), когда оно есть единственное, что есть в этом Перводвигателе, единственное, что его образует, учреждает? Такое, определенно, невозможно. Отсюда получается, что активное действие, согласно Аристотелю, не просто может, но и всегда должно присутствовать также и в активном действователе, а не только в пассивном; и даже Перводвигатель не является здесь исключением.

Но если Перводвигатель содержит активное действие и только его, то, очевидно, согласно Аристотелю, это единственное действие должно производить в Перводвигателе движение и изменение. Таким образом, Аристотель, пытавшийся избавить Перводвигатель от активного действия, вызывающего движение, нисколько не преуспел в этом. В «Физике» Аристотель словно не замечает данного затруднения и, соответственно, не обсуждает вопрос о том, каким образом Перводвигатель, который всё-таки содержит в себе активное действие, всё равно остается неподвижным и неизменным.

Получается следующее: «доказав», что активное действие обязательно должно находится в пассивном действователе и что при этом в нем, в пассивном действователе, несмотря на множество действий как проявлений сил, присутствует всего лишь одно движение, Аристотель считает, что он тем самым уже решил и проблему с Перводвигателем — то есть «доказал» и то, что Перводвигатель остается недвижимым и неизменным. Такая «слепота» поистине удивительна.

Попытаемся ответить на вопрос: как Аристотель мог бы обосновать неподвижность Перводвигателя несмотря на пребывание в нём собственного активного действия. Ключом к такому обоснованию, по-видимому, является то, что Перводвигатель есть связка действий, а, значит, и обладает особой основой. Можно предположить, что активное действие в активном действователе не вызывает в нем движения и изменения в том случае, когда он есть связка действий (а именно активных «односторонних» действий как в случае Перводвигателя). Ведь нам интуитивно понятно неизменное, тождественное себе самому во времени действие, когда, например, человек с одинаковой скоростью что-то несет по прямой ровной дороге или что-то по ней толкает с одинаковым усилием. По-видимому, именно такие аргументы и привел бы Аристотель, если бы его «припёрли к стене».

Обратим внимание на абсурдность того, как Аристотель строил свою модель взаимодействия двух тел: он изначально отказался от идеи нахождения активного действия в активном действователе (и, следовательно, пришел к той идее, что оно пребывает в пассивном действователе) ради того, чтобы «обеспечить» недвижимость Перводвигателя. Но, в конце концов, он, по сути, вернулся к тому, что Перводвигатель всё-таки содержит собственное активное действие (и не просто содержит — он целиком сам и есть это самое действие). При этом у Аристотеля получилось, что это активное действие содержится не только в активном действователе, но еще и в пассивном действователе. Но, спрашивается: если активное действие все равно всегда должно находиться в активном действователе, его совершающем, то для чего тогда предполагать, что оно еще должно находиться и в пассивном действователе? Это самое активное действие можно смело «убирать» из пассивного действователя — оно там совершенно ни к чему. Ведь в нашей модели взаимодействия двух объектов, например, активное действие активного действователя находится в нём самом; аналогично, и пассивное действие пассивного действователя находится в нём самом. Кроме того, напомним, в нашей модели есть реактивное действие пассивного действователя и пассивное действие активного действователя. И все они, очевидно, точно также находятся в том действователе, которого они суть действия.

Помещение активного действия в пассивного действователя попросту нелепо. Да, в пассивном действователе, вообще говоря, есть движение и изменение — и это указывает на то, что там есть какое-то действие чего-то. Но оно, это движение и изменение, вторично по отношению к активному действию активного действователя, которое в нем же и только в нём пребывает. Это движение и изменение возникает в результате действия законов природы, в результате наличия в природе причинно-следственных связей, обеспечивающих проявление пассивных и реактивных сил в пассивном действователе в ответ на соответствующее активное действие активного действователя. Но Аристотель, повторим, в своей модели так и не «убрал» активное действие активного действователя из пассивного действователя.

Далее мы дадим соответствующий фрагмент — [Физика 202b 5‑22], в котором Аристотель приводит свои рассуждения, которые мы подробно рассматривали и комментировали выше. Обратите внимание на то, что этот фрагмент содержит оборванное, незаконченное предложение (вернее, часть сложного предложения), полный смысл которого восстанавливается в Прим. 8. Подчеркнём, что восстановленное предложение не содержит никаких противоречий, никаких нарушений правил логики — а это очень важно. Внимательно разберитесь в этом фрагменте и в примечаниях к нему и поймите здесь все. При этом помните то, что мы говорили ранее о тождественности и тожесамости.

В цитируемом ниже фрагменте «Физики» слова в фигурных скобках {} и слова, данные курсивом, — наши вставки для пояснения, слова в квадратных скобках [] — вставки для пояснения, сделанные переводчиком и, соответственно, присутствующие в цитируемом источнике; после некоторых слов и словосочетаний на русском даны соответствующие слова в оригинале на древнегреческом. Итак, [Аристотель1976, т. 3, Физика, кн. III, гл. 3, с. 108‑109 (Физика 202b 5‑22); оригинальные греческие слова даны согласно [AristotleGR]]:

<нц>

Или, может быть, нет ничего нелепого в том, чтобы деятельность νργειαν одного находилась в другом (ведь обучение есть деятельность νργεια способного обучать, однако проявляющаяся в другом: оно не обособлено [от других людей], но есть [деятельность νργεια] такого-то, проявляющаяся в таком-то), и ничто не препятствует в двух [вещах] находиться одной деятельности1, только не так, чтобы они были тождественны по бытию2, а как существующее в возможности относиться к действующему νεργον, а, значит, и существующему в действительности3. Но тогда деятельность (энергия) как проявление силы не должна быть тождественна механическому движению и ему подобным изменениям. В самом деле: в этом случае пассивный действователь будет совершать два движения, а он совершает лишь одно движение. Поэтому такую деятельность (энергию) нужно рассматривать как то, что лежит в основе движения и есть его начало, как то, что имеет отношение к движению, как то, что его определяет и задаeт, а не как само это движение. При этом в основе движения может лежать несколько деятельностей (энергий). Аналогично, в основе подобных механическому движению изменений так же может лежать несколько деятельностей (энергий). И нет необходимости обучающему учиться, даже если действовать ποιεῖν и испытывать воздействие πσχειν есть одно и то же в одном из их аспектов — конечно, не в том смысле, что у них одно определение, указывающее их суть бытия, как, например, плащ λπιον или верхнее платье μτιον4 или, например, сапоги и ботинки (в первом случае определение — это «одежда», а во втором — «обувь»), а в том смысле, что у них разные определения и, притом, противоположные — как в том случае, когда рассматриваются дорога ὁδός из Фив в Афины и из Афин в Фивы5, о чём мы говорили и раньше6ведь по определению обучать — значит действовать, то есть совершать активное действие, а учиться — значит страдать, то есть совершать пассивное действие. Ибо не всякое тождество присуще [вещам], тождественным в каком-то одном отношении: оно присуще только тем, у которых тождественно бытие. И даже если обучение тождественно с учением в каком-то одном аспекте этих деятельностей, это ещё не значит, что обучать и учиться одно и то же — из-за того, что у этих деятельностей имеется много аспектов, так же как если расстояние между двумя удаленными друг от друга [предметами] одно, то проходить это расстояние отсюда туда и оттуда сюда не будет одним и тем же7. Вообще говоря, ни обучение с учением, ни действие с претерпеванием не тождественны [друг другу] в собственном смысле слова, а только то, к чему они относятся {более точный перевод: «впрочем, то, чему они полагают начало»; слова «только» в оригинале нет} ἀλλ᾽ ᾧ ὑπάρχει ταῦτα8, — единственное движение9 пассивного действователя делает их тождественными, однако не во всех отношениях, а, например, в том отношении, что они суть начала этого движения, ибо деятельность νργειαν этой [вещи] в другой и этой второй [вещи] под воздействием первой различна по своему определению — так как по определению первое есть действие, а второе есть претерпевание или страдание.

<кц>

1. То есть активное действие может находиться одновременно и в активной действователе, и в пассивном действователе. Аристотель приходит к выводу, что оно всегда находится в пассивном действователе. Следовательно, здесь он допускает, что активное действие может находиться и в активном действователе. Отметьте: буквально здесь Аристотель не говорит, что активное действие всегда, во всех случаях, также находится и в активном действователе.

2. То есть совпадали во всех отношениях, во всех аспектах своего существования или, иначе говоря, были тождественны в современном понимании этого слова.

3. То есть: эти две вещи могут с той же высочайшей несомненностью быть разными вещами, а не тождественными друг другу, с какой действительность не есть возможность. Существование чего-то в возможности, напомним, отрицает существование этого же в действительности и наоборот.

4. Слово «λπιον» согласно современным словарям древнегреческого языка означает просто одежду — то есть, вероятно, любую верхнюю одежду; слово же «μτιον» означает конкретный вид верхней одежды, к которому относилась, среди прочего, например, туника. Однако из контекста логично предположить, что «μτιον» не был разновидностью «λπιον», а стоял на одном с ним уровне — то есть «λπιον», по крайней мере, для Аристотеля, по крайней мере, здесь, тоже был неким конкретным видом верхней одежды, отличным от «μτιον». (Сравни: не «обувь и ботинки», а «сапоги и ботинки».)

5. Дорога с двунаправленным движением, по которой происходит движение путника из Афин в Фивы, та же самая, что и у путника, который двигается по ней из Фив в Афины, то есть эти дороги тождественны в современном понимании этого слова. Если считать, что слово «ὁδός» здесь означает дорогу (по которой ходят и ездят), то это делает речь Аристотеля нелепой и бессмысленной. В действительности, что очевидно, под «ὁδός» «дорогой», он понимает перемещение, путешествие — то есть движение по дороге.

(Сравни: «путем» называют и место в пространстве, по которому (месту) осуществляется перемещение или путешествие, и само это перемещение или путешествие.)

И действительно: древнегреческое слово «ὁδός», помимо первостепенного и главного значения «дорога» (по которой ходят и ездят), среди второстепенных значений имеет такие, как: «путешествие», «переход», «поездка» и «движение».

Движения, путешествия обоих путников по одной и той же самой дороге в рассматриваемом случае имеют направления и, притом, противоположные: ведь движение из Афин в Фивы есть то, что по определению начинается в Афинах и заканчивается в Фивах, а движение из Фив в Афины есть то, что по определению начинается в Афинах и заканчивается в Фивах. Из-за этой разницы и даже противоположности в определениях следует, что здесь имеется два разных движения, а не одно и то же. Но эти два движения, два путешествия, не будучи тождественны в современном понимании этого слова, тожесамы («тождественны, но не во всех отношениях» в терминологии Аристотеля) в том своем аспекте, что оба этих движения совершаются по одной и той же дороге — хотя, как сказано, и в разных направлениях.

То, что такое толкование верно, нас убеждает другой пример, приводимый Аристотелем далее, в котором речь идет о переходе из первого места во второе и встречном ему переходе из второго в первое, когда эти переходы суть переходы на одинаковое расстояние — смотри Прим. 7.

6. Больше о тожесамости движений (путешествий) из Афин в Фивы и из Фив в Афины в некоторых их аспектах Аристотель в «Физике» нигде не говорит — ни до цитируемого фрагмента, ни после. Вероятно, здесь речь идет о какой-то беседе Аристотеля со своими учениками, содержание которой не вошло в «Физику».

7. То есть: переход из первого места во второе — действие, отличное от перехода из второго в первое и это суть разные движения — хотя бы в силу того, что они суть разнонаправленные движения и даже противоположно направленные. Но эти движения тожесамы («тождественны» в одном из древних пониманий этого слова) в том их аспекте, что они суть движения на одинаковое расстояние.

8. Итак, более точный дословный перевод этого текста такой: «Вообще говоря, ни обучение с учением, ни действие с претерпеванием не тождественны [друг другу] в собственном смысле слова; впрочем, то, чему они полагают начало — движение, ибо…». После слова «движение» мысль обрывается и далее идёт другая мысль (после слова «движение» даже можно поставить точку и затем начать новое предложение; делать так или же нет — это всего лишь предпочтения переводчика).

Мысль Аристотеля здесь незакончена и мы должны восстановить ее. О каком движении здесь идет речь? Очевидно, о движении в пассивном действователе — ибо ранее Аристотель рассуждал о том, что допущение двух движений в нем ведёт к противоречиям и нелепостям и, следовательно, здесь ему необходимо разрешить возникшее затруднение.

Значит, здесь, говоря о движении в пассивном действователе, он приходит к той мысли, что это движение одно, ибо сказано: «движение» — то есть, использовано единственное число. Спросим: «Это движение что делает?» и попытаемся ответить на этот вопрос из контекста.

Контекст же здесь ещё и такой, что речь идет о тождественности и тожесамости, о том, что нетождественное может быть и есть тожесамое. (Собственно, и сам этот вопрос возник из такого контекста.)

Ответ такой: это движение делает активное и пассивное действия тождественными, но не во всех отношениях, а лишь в том отношении, что они оба суть начала этого движения (то есть делает их тожесамыми).

Следовательно, восстановленную мысль Аристотеля можно сформулировать так: «Вообще говоря, ни обучение с учением, ни действие с претерпеванием нетождественны друг другу в собственном смысле слова; впрочем, то, чему они полагают начало — единственное движение пассивного действователя делает их тождественными, однако не во всех отношениях, а, например, в том отношении, что они оба суть начала этого движения».

Отметим также: теперь Аристотель активное действие и пассивное действие уже не отождествляет с движениями или одним движением, как это он делал ранее, но говорит только лишь то, что активное и пассивное действия (понимаемые как проявления сил) суть начала движения, а отсюда следует, что они отличны от движения или движений. Итак, эти деятельности (энергии), очевидно, теперь нужно рассматривать как то, что лежит в основе движений и что есть их начало, как то, что имеет отношение к движениям, как то, что их определяет и задает, как то, что суть начала движений, а не как сами эти движения.

(Это не отменяет того факта, что движение Аристотель тоже называет энергией, определяет его как энергию; то есть, слово «энергия» у Аристотеля получается многозначным.)

9. Еще раз отметьте, что слово «действие» стоит в единственном числе и из контекста, а именно в том числе и из того, что Аристотель говорил ранее, до цитируемого фрагмента, ясно, что речь идет о действии, которое совершает пассивный действователь. Подробнее см. Прим. 8.

<кп2>

 

3.4. Многозначность аристотелевских терминов «энергия» и «энтелехия»

 

Как уже говорилось, аристотелевские термины «энергия» и «энтелехия» тождественны: всякую энергию можно рассматривать как энтелехию и наоборот. Поэтому зачастую эти термины используют случайным образом или в соответствии с личными предпочтениями говорящего. Тем не менее, у этих терминов есть оттенки смыслов, связанные с происхождением этих слов; и эти оттенки смыслов, по меньшей в мере в некоторых случаях, в конкретном контексте все-таки делают предпочтительным употребление какого-то одного термина, а не обоих без различия. Сейчас мы не будем останавливаться на этих оттенках смыслов и не будем обращать на это внимания; соответственно, вышеупомянутые термины здесь будут употребляться полностью взаимозаменяемо. Это хотя и есть некоторое упрощение, однако же, такое, которое никак не помешает пониманию того, о чем будет далее вестись речь.

Выше, в предыдущих главах, посвященных аристотелевской модели взаимодействия двух тел, разбирая фрагменты Физика [202a 21 – 202b 5] и [Физика 2025‑22], мы пришли к заключению, что термин «энергия» (и, соответственно), «энтелехия» Аристотель фактически использовал в двух значениях:

(i) энергия как проявление силы;

(ii) энергия как движение.

При этом в первом из указанных фрагментов энергия в первом смысле отождествлялась с энергией во тором смысле (то есть согласно такому мнению проявление силы и есть ничто иное, как движение), а во втором фрагменте Аристотель растождествил энергию как проявление силы и энергию как движение: проявление силы он рассматривал как то, что лежит в основе движения, то что задаёт его и определяет, как то, что есть начало для движения, но собственно самим движением не является; при этом при таком подходе в основе одного и того же движения могут лежать несколько проявлений сил и в этом случае это движение задается и определяется всеми этими проявлениями сил сразу, совместно; все таковые силы суть начала для этого движения.

Сделаем одно важное уточнение. Когда речь идёт об энергии во втором смысле в таких случаях, например, когда летящий шарик ударяется о слой резины и деформирует его, то под движением понимается движение либо в активном действователе, либо в пассивном действователе.

Однако помимо указанных значений термина «энергия» (и, соответственно, «энтелехия») Аристотель использует еще одно значение.

Рассмотрим один пример. В нем мы будем использовать понятия «активное движение» и «пассивное движение» — по аналогии с активным «односторонним» действием и «пассивным» односторонним действием. (Эти действия понимаются как проявления соответствующих активной и пассивной сил.) Интуитивно понятно, что такое активное и пассивное движения: активное движение — это движение в активном действователе (то есть движение активного действователя), пассивное движение — это движение в пассивном действователе (то есть движение пассивного действователя); активное движение — это то, что «нападает», пассивное «движение» — это, то, что можно рассматривать как «отступление», «оборону»; активное движение — инициатор соответствующего пассивного движения. Каждое из этих движений (сейчас мы не рассматриваем воздействия действователей на себя самих), как сказано, может возникать благодаря лежащим в его основе проявлениям сил — не обязательно одно силы, но, в общем случае, множества их.

 Поясним последнее на примере, который уже приводился ранее. Пусть на резиновую подкладку кладут тяжелый металлический шарик и этот шарик начинает двигаться и деформировать подкладку из-за действия гравитационной силы. Итак, на шарик воздействует активная сила притяжения земли; значит, шарик имеет соответствующую пассивную силу, с помощью которой он воспринимает действие этой активной силы. Именно благодаря наличию этой пассивной силы, воспринимающей активную гравитационную силу, шарик пытается сдвинуться вниз. Пытаясь сдвинуться вниз, он, в свою очередь, активно воздействует на резиновую подкладку, в которой возникает сила реакции, препятствующая продвижению шарика в слой резины; эту реактивную силу шарик тоже воспринимает — благодаря тому, что у него есть ещё одна пассивная сила, специально для этого предназначенная. Таким образом, в шарике будут действовать две пассивные силы, которые совместно и определят то, как будет двигаться шарик в резиновой подкладке, пытаясь её промять. (Повторим: мы не рассматриваем, то есть, отбрасываем, воздействие шарика на себя самого.)

Снова заметим, что фраза «Пытаясь сдвинуться вниз, он, в свою очередь, активно воздействует на резиновую подкладку…» означает, что пассивное действие, проявление пассивной силы, в некотором нестрогом смысле «создаёт»  активное действие, то есть проявление активной силы. Об этом, о том, в каком смысле следует понимать данные слова, подробнее будет говориться далее, в другом месте.

Теперь, определив, что такое активное и пассивное движения, и пояснив то, как они связаны с проявлениями сил, перейдем к собственно рассмотрению того, каково третье значение термина «энергия» (и, соответственно, «энтелехия») согласно Аристотелю.

Рассмотрим еще один пример. Человек месит тесто. Он совершает руками активное движение, а оно, тесто, под воздействием рук — пассивное движение. Невозможно месить тесто, если нет активного движения человека или же пассивного движения теста: для замеса теста нужны оба движения. О деятельности по замесу теста тоже можно говорить как об энергии или, иначе говоря, энтелехии. Но ведь и про упомянутые активное и пассивное движения также можно говорить как об энергиях или энтелехиях — как мы это уже рассмотрели ранее. Следовательно, здесь, в примере с замесом теста, есть два разных значения термина «энергия» или, иначе говоря, «энтелехия»: (i) энтелехия или энергия в смысле движения активного или пассивного действователя; (ii) энтелехия или энергия в смысле того, что состоит из двух энтелехий или энергий в первом смысле, а именно из активной и пассивной, как из своих частей или, может быть лучше сказать, аспектов.

Очевидно, процесс замеса теста есть энергия или энтелехия именно во втором смысле. Эта энергия, что также очевидно, (в равной мере) присуща и человеку, и тесту, и тому, кто активно движется, и тому, что пассивно движется — но присуща по-разному, а именно: движение человека есть активная часть или активный аспект этой энергии, а движение теста есть пассивная часть или пассивный аспект этой энергии. Здесь можно провести полную аналогию с «односторонним» действием (аналог энергии в первом смысле) и «двусторонним» действием (аналог энергии во втором смысле), состоящим из «односторонних» действий как своих частей или аспектов.

Ввиду вышеупомянутой аналогии будем называть энергию (или энтелехию) в первом смысле «односторонней» энергией (или энтелехией) движения, а энергию (или энтелехию) во втором смысле «двусторонней» энергией (или энтелехией) движения. Если из контекста будет ясно, что речь идет именно о движении, а не лежащих в его основе проявлениях сил, то слово «движение», по крайней мере в некоторых случаях, можно опускать.

Далее мы рассмотрим фрагмент [Физика 20213‑21], в котором Аристотель использует термин «энергия» именно в его значении «„двусторонняя‟ энергия движения»; но пока, не делая этого и поэтому несколько забегая вперед, подведем итог.

Итак, Аристотель употребляет термин «энергия» в следующих трех значениях:

(i) энергия как проявление силы;

(ii) энергия как «одностороннее» движение, в основе которого лежит одна или несколько энергий в смысле (i);

(iii) энергия как «двустороннее» движение, имеющее своими частями или аспектами две энергии в смысле (ii).

Наконец, перейдем к обещанному фрагменту [Физика 20213‑21]. Он расположен в самом начале третьей главы третьей книги «Физики», перед уже рассмотренными фрагментами [Физика 202a 21 – 202b 5] и [Физика 2025‑22]. Поэтому следует помнить, что в разбираемом сейчас фрагменте энергия в первом смысле отождествляется с энергией во втором смысле. В цитируемом ниже фрагменте «Физики» слова в фигурных скобках {} и слова, данные курсивом, — наши вставки для пояснения, слова в квадратных скобках [] — вставки для пояснения, сделанные переводчиком и, соответственно, присутствующие в цитируемом источнике; после некоторых слов и словосочетаний на русском даны соответствующие слова в оригинале на древнегреческом. Итак, [Аристотель1976, т. 3, Физика, кн. III, гл. 3, с. 107 (Физика 20213‑21); оригинальные греческие слова даны согласно [AristotleGR]]:

<нц>

Теперь становится ясной и та [кажущаяся] трудность, что движение происходит в подвижном, то есть в движимом: ведь оно, движение движимого, есть действительность ἐντελέχεια последнего, [осуществляемая] под воздействием способного двигать. И деятельность ἐνέργεια способного двигать также не есть что-либо иное, а именно есть некоторая энергия или, иначе говоря, энтелехия: действительность ἐντελέχειαν должна быть у обоих, и у движущего, и у движимого им, ибо способное двигать является таковым благодаря возможности {неверный перевод: надо не «возможности», а «способности»}, которая может остаться и непроявленной, а [фактически] движущее — благодаря [своей] деятельности ἐνεργεῖν, то есть благодаря проявлению этой способности двигать; и эта энергия и есть та самая энтелехия, но оно, движущее, оказывает действие на подвижное, а подвижное поддаётся этому действию, так что им обоим в равной мере присуща одна деятельность ἐνέργεια1 — подобно тому, как одинаков промежуток от одного к двум и от двух к одному, а также [расстояние, проходимое] при подъеме и спуске2. Ведь они3 существуют как одно4, хотя определение у них не одно5. Так же обстоит дело с движущим и движимым6.

<кц>

1. Человек месит тесто. Он совершает руками активное движение, а оно, тесто, — «пассивное движение» под воздействием рук. Невозможно месить тесто, если нет активного движения человека или же пассивного движения теста: для замеса теста нужны оба движения. О деятельности по замесу теста, можно говорить как об энергии или, иначе говоря, энтелехии. Но ведь и про упомянутые активное и пассивное движения также можно говорить как об энергиях или энтелехиях. Следовательно, тут есть два разных значения термина «энтелехия» или, иначе говоря, «энергия»: (i) энтелехия или энергия в смысле движения активного или пассивного действователя; (ii) энтелехия или энергия в смысле того, что состоит из двух энтелехий или энергий в первом смысле, а именно из активной и пассивной, как из своих частей или, может быть лучше сказать, аспектов.

Очевидно, процесс замеса теста есть энергия или энтелехия именно во втором смысле. Эта энергия, что также очевидно, (в равной мере) присуща и человеку, и тесту, и тому, кто активно движется, и тому, что пассивно движется — но присуща по-разному, а именно: движение человека есть активная часть или активный аспект этой энергии, а движение теста есть пассивная часть или пассивный аспект этой энергии.

Здесь можно провести полную аналогию с «односторонним» действием (аналог энергии в первом смысле) и «двусторонним» действием (аналог энергии во втором смысле), состоящим из «односторонних» действий как своих частей или аспектов.

До слов «но оно, движущее, оказывает действие на подвижное, так что им обоим в равной мере присуща одна деятельность ἐνέργεια» Аристотель ведет речь о двух разных энергиях, понимаемых в первом смысле, а именно о движении движущего и движении движимого им, а, начиная с этих слов, говорит об энергии во втором смысле — той энергии, для которой две предыдущие энергии (в первом смысле) являются ее частями или аспектам.

Возможно, Аристотель сам не вполне замечает, что с этих слов он начинает использовать термин «энергия» (и, соответственно, «энтелехия») в другом значении — ибо этот факт достоин явного упоминания: ведь без такого упоминания слушатель с легкостью смешает два разных значения термина «энергия» и запутается в рассуждениях.

2. Подъём человека в гору и спуск с горы, происходящие по одной и той же дороге, суть разные действия по определению: ибо здесь разные и даже противоположно направленные движения, требующие, к тому же, разных затрат сил. Но оба эти движения имеют тот одинаковый аспект, что оба они совершаются, как сказано, по одной и той же дороге. Аналогично, движущее и движимое им (например, руки булочника и тесто, когда он его месит) в своих движениях имеют тот одинаковый аспект, что эти движения суть (в равной мере) части или аспекты одной и той же энергии во втором смысле (процесса замеса теста) — хотя и разные части или аспекты по определению (активный аспект и пассивный аспект) — смотри Прим. 1.

Аналогично следует рассуждать и тогда, когда мы, например, считаем от одного до десяти и от десяти до одного: в идеальных условиях между «один-два» в первом случае и «два-один» во втором — один и тот же по длительности временной промежуток, но ведь никто не скажет, что счет от одного до десяти тождественен счету от десяти до одного, ибо по определению первое есть прямой счет, а второе — обратный; кроме того, можно сказать, что при счете «один-два» мы увеличиваем на две половины исходного числа, то есть на целое исходное число, а при счете «два-один» мы уменьшаем на одну половину от исходного числа.

3. Они — то есть движение движущего и движение движимого им, понимаемые как энергии в первом смысле — см. Прим. 1.

4. То есть существуют как нечто единое, соединенное, а именно как части или аспекты энергии во втором смысле — см. Прим. 1 и Прим. 2.

5. По определению движение движущего есть активное движение, а движение движимого есть пассивное движение. Уже в силу этого их нельзя отождествлять. Поэтому ранее идущие слова «они существуют как одно» («они существуют как единое») нельзя понимать в смысле тождественности этих движений. Правильное понимание этих слов дано в Прим. 4.

6. То есть не только энергии (в первом смысле), а именно движения движущего и движимого им суть, нечто одно (то есть суть нечто единое), но и сами движущее и движимое суть нечто одно (то есть суть нечто единое). В самом деле: без движимого нельзя говорить о движущем (ведь что тогда оно движет?), а без движущего — о движимом (ведь что тогда его движет?).

<кп2>

 

Подчеркнем одну важную и странную вещь. Мы разобрали три фрагмента: [Физика 20213‑21], [Физика 202a 21 – 202b 5] и [Физика 2025‑22] и в этих трех фрагментах, располагающихся в начале одной и той же главы одной и той же книги, Аристотель употребляет термин «энергия» (и, соответственно, «энтелехия») в трёх разных значениях — то есть по сути использует не один термин, а целых три — хотя они и «прячутся» под одним и тем же словом «энергия» (или «энтелехия»), создавая видимость одного термина. Но, вместе с тем, Аристотель нигде не говорит о том, что он фактически использует три разных термина, хотя это достойно упоминания: ведь читателю легко не заметить и не понять этого, а, значит, легко и запутаться, следя за рассуждениями Аристотеля или пытаясь провести собственные рассуждения. Поэтому вполне логично заключить, что, возможно, Аристотель сам не вполне замечает, не вполне отдает себе отчет, что в действительности он использует три разных термина, а не один — хотя эти термины, конечно, и похожи, и связаны логически по своему смыслу.

Завершая эту главу, повторим еще раз те значения, в которых Аристотель использует термин «энергия» (и, соответственно, «энтелехия»):

(i) энергия как проявление силы;

(ii) энергия как «одностороннее» движение, в основе которого лежит одна или несколько энергий в смысле (i);

(iii) энергия как «двустороннее» (или, вообще говоря, «многостороннее») движение, имеющее своими частями или аспектами две энергии в смысле (ii).

При этом, что важно отметить, Аристотель то, отождествляет (i) и (ii), то растождествляет; соответственно, мы говорим о трех значениях, а не о двух потому, что имеет место не только отождествление, но и растождествление.

Помимо этих значений у термина «энергия» есть и другие «аристотелевские» значения, о которых мы здесь не говорим (энергия как действительность и энергия как форма; однако надо помнить, что об энергии как форме Аристотель говорит в очень специфических случаях — когда форма представляет из себя связку действий, а именно односторонних действий).

 

4. Толкование Фомы Аквинского

 

4.1. Ошибки при понимании аристотелевской модели взаимодействия двух объектов

 

Во фрагментах Физика [20213‑21] и [Физика 202a 21 – 202b 5] энергия в первом смысле (энергия как проявление силы) отождествляется с энергией во втором смысле (энергия как «одностороннее» движение). Достаточно трудно заметить, что во фрагменте [Физика 2025‑21] происходит растождествление двух этих значений термина «энергия», в результате чего из одного термина получается два термина. Следовательно, читатель с легкостью может продолжать считать, что и в последнем фрагменте имеет место это отождествление.

Поскольку согласно Аристотелю в пассивном действователе находятся и его пассивная энергия, и активная энергия активного действователя и поскольку обе эти энергии ошибочно могут отождествляться с движениями (назовем их соответственно «движение‑2» и «движение‑1»), в то время как опытно в пассивном действователе наблюдается лишь одно движение (назовем его «движение‑3», перед совершившим подобные ошибочные отождествления при попытке согласовать теорию с опытом естественным образом встают вопросы: «В каких отношениях находятся эти три движения?» и: «Почему опытно наблюдается лишь движение‑3?».

Вчитываясь в указанные выше фрагменты, а именно в рассуждения про дорогу (то есть путешествие) из Афин и Фивы и из Фив Афины (содержащиеся во фрагменте [Физика 2025‑22]) и им подобные, ошибающийся посчитает, что движение‑1 и движение-2, несомненно, суть разные движения, нетождественные в современном понимании этого слова друг другу. После этого он прочитает неоконченную Аристотелем фразу из того же фрагмента, которую мы попытались закончить непротиворечиво: «Вообще говоря, ни обучение с учением, ни действие с претерпеванием не тождественны [друг другу] в собственном смысле слова; впрочем, то, к чему они относятся — движение, ибо…» и попытается закончить, восстановить эту фразу (или, по меньшей мере, понять ее) так, чтобы ему стало ясно, почему в пассивном действователе «и три движения, и, в то же время, одно движение».

Как восстановит (или, по крайней мере, поймет) эту незаконченную и достаточно темную фразу подобный ошибающийся исследователь? Скорее всего, он, как и мы, решит, что слово «движение» имеет в виду одно-единственное наблюдаемое в пассивном действователе движение. Но, учитывая, что ему надо объяснить почему в пассивном действователе «и три движения, и, в то же время, одно движение», он закончит или поймет ее не так, как мы, а, например, так: «Вообще говоря, ни обучение с учением, ни действие с претерпеванием не тождественны [друг другу] в собственном смысле слова; впрочем, то, к чему они относятся — единственное движение в пассивном действователе тождественно и действию, и претерпеванию, ибо…». Слова «и действию, и претерпеванию», напомним, в данном случае для ошибающегося означают: «и активному действию активного действователя в пассивном действователе, и пассивному действию пассивного действователя в пассивном действователе».

Добавим сюда и то, что ошибающийся может не заметить, что у Аристотеля «тождественность» означает и тождественность в современном понимании этого слова, и тожесамость; и, следовательно, то, что Аристотель имеет в виду в каждом конкретном случае употребления термина «тождественность» надо отслеживать по контексту. Но даже в этом случае термин «тождественность» во фразе «Вообще говоря, ни обучение с учением, ни действие с претерпеванием не тождественны [друг другу] в собственном смысле слова; впрочем, то, к чему относятся — единственное движение в пассивном действователе тождественно и действию, и претерпеванию, ибо…» должен быть понят в современном смысле — ведь если здесь речь идет лишь о тожесамости, не означающей тождественности, то проблема с тем, почему в пассивном действователе «и три движения, и, в то же время, одно движение» не будет «разрешена» (речь идет, конечно, о фиктивном разрешении). Это станет ясно из дальнейшего.

Итак, как же теперь разрешается указанная проблема с множеством действий в пассивном действователе? Очень просто: из неверно понятых фрагментов Аристотеля якобы должно следовать, что движение‑1 и движение‑2 попарно тождественны движению‑3 и, в то же самое время, нетождественны друг другу! Следовательно, ответ на вопрос почему в пассивном действователе наблюдается лишь одно движение — движение‑3 очень прост: потому, что оно тождественно и двжинию‑1 ,и движению-2. А на возражение, что в этом случае эти два движения должны быть тождественны не только движению‑3, но и друг другу, и что, следовательно, выходит, что в пассивном действователе, как и показывает опыт, есть лишь одно движение, а не два или три, такой ошибающийся человек ответит: нет, движение-1 отлично от движения-2, ибо это разные движения по определению: активное и пассивное и поэтому одно никак не может быть и другим тоже, здесь есть кардинальное различие, делающее невозможным отождествление; это как путешествие из Фив в Афины и из Афин в Фивы.

Теперь понятно, почему сторонник подобного объяснения имеющегося затруднения должен считать, что тождественность в процитированной фразе следует понимать в современном смысле этого слова, а не в смысле тожесамости: ведь если тождественности в современном смысле этого слова нет, то нельзя говорить, что движение‑1 и движение-2 всецело суть ничто иное, как движение‑3; и, следовательно, по  меньшей мере, какие-то их «остатки» должны быть наблюдаемы вместе с движением‑3; но это ведь не так: опытные факты не говорят о чем-то подобном.

Вы, конечно, можете возразить, что нарушение закона транзитивности отношения тождественности невозможно из-за самого определения того, что есть отношение тождественности, которое по этому определению транзитивно. А из этого закона и из определения отношения тождественности следует, что два объекта, попарно тождественные третьему, также тождественны и друг другу. Вы можете очень долго объяснять эти достаточно простые мысли, доступные для понимания и современному школьнику, тому человеку, который считает, что в пассивном действователе «и три действия, и, в то же время, одно действие» — только вот ошибающийся считает, что на его стороне — сам Аристотель, а вы-то — кто вы такой?

Надеюсь из подробного разбора указанных здесь фрагментов видно, что в действительности Аристотель не говорил подобных глупостей. Он просто написал эти фрагменты достаточно темно; даже одна фраза, кардинальная фраза, в этих фрагментах неоконченная — и она была непротиворечиво восстановлена. Нет никакого основания полагать, будто бы Аристотель, в конце концов, пришел к тому мнению, что в пассивном действователе «и одно движение, и, в то же время, три движения» и что поэтому можно утверждать, что два предмета, тождественные третьему, могут быть нетождественны друг другу (то есть что транзитивность отношения тождественности может быть нарушена).

Повторим, однако, что для ошибающихся «сторонников Аристотеля» указанные выше фрагменты [Физика 20213‑21], [Физика 202a 21 – 202b 5] и [Физика 2025‑22] служат «доказательством» того, что два предмета, тождественные третьему, могут быть нетождественны друг другу и что, следовательно, может иметь место нарушение транзитивности отношения тождественности. И это «доказательство», подчеркнем, как они думают, им предоставил не кто-нибудь, а сам Аристотель. Конечно, сейчас все это, может быть, кажется курьезом, но… но на этом «курьезе» основано традиционное учение о Троице Римо-Католической Церкви, выраженное, например, в «Сумме теологии» Фомы Аквинского. Следует, однако, сказать, что Фома понимал рассмотренные фрагменты Аристотеля существенно иначе, чем мы, но, тем не менее, в конце концов он пришел к тому же ошибочному выводу, что и наш гипотетический ошибающийся исследователь: два объекта, попрано тождественные третьему, могут быть нетождественны друг другу; свойство транзитивности отношения тождественности может нарушаться. О том, что думал по поводу вышеприведенных фрагментов Аристотеля Фома, подробнее будет говориться далее.

 

4.2. Эквивалентные определения

 

Эквивалентные определения — такие определения, которые определяют тождественно одно и то же (в современном понимании термина «тождественно») или, говоря словами философов, имеют один и тот же объём.

Два эквивалентных определения могут быть разными не только в порядке слов, в перефразировке того, что имеет один и тот же смысл, но и гораздо сильнее: так, например, в математике из одного, первого, определения может следовать достаточно сложным образом другое, второе, определение этого же самого, а из последнего, второго, — первое и при этом, как сказано, эти два определения будут разниться не только порядком слов и перефразировкой.

Итак, эквивалентные определения определяют, подчеркнем и повторим, тождественно одну и ту же самую вещь (в широком понимании этого слова) и имеют один и тот же объём.

Аристотель (по сути) говорил, что две вещи тождественны тогда, когда одинаковы не только их определения, но и их бытие; последнее можно понимать, в частности, в смысле одинаковости всех свойств этих вещей. Например, Иван и Пётр по определению, как представители одного и того же вида, суть в этом смысле одно и тоже: и Иван человек, и Пётр человек; но всё-таки они суть разные люди. Чтобы Пётр был тождественен Ивану необходимо и достаточно, чтобы совпадали не только определения Петра и Ивана в смысле «представитель вида „человек‟», но и все их свойства. Здесь мысль Аристотеля достаточно ясна и понятна и не зависит от того, используется ли для Петра и Ивана одно и то же определение или разные эквивалентные определения.

Из сказанного Аристотелем должно быть ясно, что если по определению две вещи суть разные вещи — например, Снежок есть кот, а Рекс есть собака, — то Снежок никоим образом не может оказаться Рексом, то есть все их свойства принципиально никоим образом не смогут совпасть уже только потому, что у этих вещей разные определения. А если две вещи имеют одинаковое определение, то они, как сказано, могут оказаться тождественными, а могут и не оказаться: так, например, один и тот же человек в одной компании или в одних обстоятельствах может называть себя Петром, а в другой компании или в других обстоятельствах он же может называть себя Иваном; и при этом будет ли речь идти о Петре в одной компании или же об Иване в другой — все равно речь будет идти о тождественно одном и том же человеке; но в большинстве случаев, конечно, дело обстоит так, что Пётр и Иван — разные люди, — например, если вы идентифицируете людей по их паспортам.

 

4.3. Толкование аристотелевской модели взаимодействия двух объектов Фомой Аквинским

 

Как известно, Фома Аквинский написал на латыни восемь книг своих толкований на «Физику» Аристотеля. Все эти восемь книг не раз были переведены на английский — смотри, например, следующие издания: [Thomas1963], [Thomas1963B], [Thomas1958]. К сожалению, все они не содержат исходного текста на латыни. Частично два последних перевода выложены в Интернете — так, что, в конечном счете, имеется перевод всех восьми книг толкований. Книги III Фомы выложены в Интернете здесь: [Thomas1963BOL], а книги IIIVIII — здесь: [Thomas1958OL]. При этом интернет-источники, к счастью, содержат параллельный исходный текст на латыни. Поскольку переводы разбиты на множество параграфов или пунктов, то это разбиение разбивает на пункты или параграфы также и сам исходный латинский текст. Далее, когда мы будем давать ссылки на этот исходный текст, то будем указывать соответствующие пункты или параграфы соответственно этому разбиению — то есть, согласно разбиению, содержащемуся в [Thomas1963B] (Thomas1963BOL) или в [Thomas1958] ([Thomas1958OL]). Ясно, что в других изданиях разбиение текста может быть совершенно другим — и об этом следует помнить при обращении по приводимым ниже ссылкам.

Исходный текст Фомы на латыни содержится, например, в источнике [AquinasOOL] и именно по этому источнику мы  цитируем Фому Аквинского.

Естественно, нас интересуют комментарии Фомы не те фрагменты «Физики», которые мы только что разобрали выше. Перевод этих комментариев делался не с английского перевода, а непосредственно с самого исходного текста на латыни [AquinasOOL]. При этом, повторим, этот текст на латыни, естественно, не содержит разбиения па параграфы или пункты (items) — его разбиение заимствовано из упомянутого английского перевода.

При цитировании Фомы сначала даётся ссылка согласно [AquinasOOL], а затем в скобках приводится ссылка на это же место согласно [Thomas1958OL].

Касательно нашего перевода с латыни необходимо сделать одно важное для понимания замечание. Слово «ratio», используемое Фомой в цитируемых ниже фрагментах, если рассматривать его, это слово, в контексте того, что именно комментируется, то есть в контексте исходных фрагментов «Физики» Аристотеля на греческом, должно означать ничто иное, как «определение». Чтобы понять это, достаточно перечитать исходные фрагменты «Физики». Трудность, однако, заключается в том, что известные словари не дают такого значения для слова «ratio». Вероятно, эти словари ориентированы на более раннюю латынь, чем та, которую знал Фома.

Итак, то, что в разбираемых ниже фрагментах комментариев «ratio» означало для Фомы «определение» вряд ли стоит подвергать сомнению; однако перевод на английский, приводимый рядом с текстом на латыни в указанном выше источнике, словно не замечает этого и не переводит «ratio» как «определение». И это только запутывает того, кто пытается разобрать и понять то, что написал Фома. В приводимых ниже фрагментах «ratio» мы всегда переводили «ratio» как «определение», следуя контексту.

Легко понять, как возникло использование латинского слова «ratio» в смысле «определение»: слово «ratio» сделали калькой и полной заменой греческого слова «логос» («λόγος»), ибо оба эти слова имеют значения «разум», «разумная способность». Однако «логос» среди множества значений имеет и значение «определение»; и поэтому «ratio», став латинской заменой греческому слову «логос», приобрело все или многие его значения — в том числе и значение «определение».

Сделав эти замечания, перейдем, наконец, к разбору того, что написал Фома, комментируя аристотелевскую «Физику».

 

Фома, неверно истолковав Аристотеля, считает, что активное действие активного действователя и пассивное действие пассивного действователя суть движения и при этом они суть тождественно одно и то же самое движение, а именно движение пассивного действователя, находящееся лишь в этом пассивном действователе.

(Таким образом, отсюда следует, что активное действие активного действователя не находится в нём самом; оно находится, как сказано, в пассивном действователе и не может находиться в активном действователе хотя бы потому, что движение пассивного действователя не находится в активном действователе.)

В соответствии со здравым смыслом при такой трактовке того, что происходит при взаимодействии двух объектов, определения активного и пассивного действий должны быть эквивалентными. Ведь по сути получается, что эти определения одного и того же самого движения, а именно движения пассивного действователя, которое находится в нём самом. Однако Фома (по сути) считает, что эти определения неэквивалентны: каждому из них, по мнению Фомы, вне ума (то есть вне сознания и вне зависимости от него, объективно) соответствует нечто свое, особое — так, что то, что соответствует вне ума определению активного действователя нетождественно тому, что соответствует вне ума определению пассивного действователя. Эти два «то, что…» суть, соответственно, вне ума существующие активное и пассивное действия. Они не только тождественны тому, что мы назвали «движением-3», движением пассивного действователя, наблюдаемым опытно, но и нетождественны друг другу.

 Теперь наступает самый сложный момент в понимании того, что пишет Фома. Спросим: если вне ума сущие активное и пассивное действия суть разные действия и каждое из них есть движение, то каким образом пассивный действователь обладает лишь одним движением, а не, по меньшей мере, двумя? Ответ на этот вопрос такой. Когда Фома говорит, что активное действие («действие‑1» или «движение‑1») и пассивное действие («действие‑2» или «движение‑2») суть одно и то же самое единственное опытно наблюдаемое движение пассивного действователя («движение‑3»), то он говорит о том, что уже было сказано нами ранее: «действие‑1» и «действие‑2» попарно тождественны «движению‑3» и в то же время нетождественны друг другу. Два отождествления позволяют Фоме говорить, что и активное действие, и пассивное действие суть одно и то же самое движение‑3 (потому-то и наблюдается лишь только одно движение, а не несколько), а растождествление этих действий из-за различий в их определениях позволяет ему говорить, что эти действия суть нечто отличное друг от друга, сущее вне ума.

 В приведённых рассуждениях налицо нарушение такого свойства отношения тождественности, как транзитивность. И это доказывает, что рассуждения Фомы неверны: не может быть такого, чтобы две вещи, попарно тождественные третьей, не были бы тождественны сами; следовательно, поскольку «движение‑1» и «движение‑22 попарно тождественны «движению‑3», то они тождественны друг другу: «движение‑12 по необходимости должно быть тождественно 2движению‑2». И, следовательно, определение активного действия по необходимости должно быть эквивалентно определению пассивного действия. Но ведь Фома говорит, что это не так! И Аристотель говорит, что это не так: активное и пассивное действия суть нечто разное «по определению».

Итак, рассматривая и комментируя аристотелевскую модель взаимодействия двух объектов, Фома приходит к мысли о том, что две вещи (в широком понимании этого слова), попарно тождественные третьей, могут быть нетождественны друг другу. А, следовательно, согласно Фоме, закон транзитивности отношения тождественности может нарушаться. И мнение о возможности такого нарушения он приписывает самому Аристотелю. То есть, согласно Фоме, получается, что как бы сам Аристотель дал обоснование возможности такого нарушения — и не только дал обоснование возможности этого, но и привел конкретные примеры, когда данное нарушение имеет место.

Необходимо сказать о том, как ни в коем случае не следует понимать Фому Аквинского, когда он рассуждает об аристотелевской модели взаимодействия двух объектов. Прочитав комментарии Фомы на «Физику» и не разобравшись в деталях, можно подумать, что для него действие (активное действие) и страдание (пассивное действие) суть не разные (и, притом, неэквивалентные) понятия, которым вне ума соответствуют различные же вещи, а альтернативные имена одной и той же сущей вне ума вещи. В этом случае получается, что употребление этих имен в лучшем случае зависит от контекста (если они вообще не употребляются произвольно или в соответствии с пристрастиями говорящего).

 В самом деле: легко придти к той мысли, что одно-единственное движение в пассивном действователе для Фомы согласно одному определению есть активное действие, а согласно другому определению оно же есть также и пассивное действие. Соответственно, можно попытаться сказать, что это движение имеет два аспекта: аспект «того, что из активного действователя» и аспект «того, что в пассивном действователе». И когда это движение рассматривают в первом аспекте, то его называют активным действием и просто действием, а когда его же рассматривают во втором аспекте, то его же называют пассивным действием, то есть страданием и претерпеванием. Аналогичным образом можно говорить и о контекстах, в которых идёт речь об упомянутом движении, и о сторонах, с которых его рассматривают.

Таким образом, достаточно просто придти к тому ложному выводу, что будто бы согласно Фоме активному и пассивному действиям как понятиям вне ума соответствуют не разные вещи, а одна и та же вещь.

В действительности, однако, для Фомы различие понятий активного и пассивного действий, понятий, сущих в уме, подразумевает также и различие вещей, сущих вне ума, соответствующих этим понятиям. Сущее вне ума активное действие для Фомы — это то, что тождественно единственному движению в пассивном действователе и, в то же время, нетождественно сущему вне ума пассивному действию; аналогично, сущее вне ума пассивное действие для Фомы — это то, что тождественно единственном движению в пассивном действователе и, в то же время, нетождественно сущему вне ума пассивному действователю. Из того, что чему здесь тождественно, а что чему — нет, видно, что активное и пассивное действия для Фомы суть разные вещи, сущие вне ума — хотя и определенные противоречиво и, следовательно, неверно: ведь хотя они и тождественны одному и тому же — одному-единственному движению в пассивном действователе, но, тем не менее, повторим, они же и нетождественны друг другу. Но именно поэтому-то, из-за этой самой нетождественности, о них и нельзя говорить как об одной и той же сущей вне ума вещи.

Итак, согласно Фоме, активное и пассивное действия суть одно и то же движение, сущее вне ума, ибо тождественны ему, и, в то же время они суть разные вещи, сущие вне ума, — хотя бы лишь в силу того, что имеют разные (неэквивалентные) определения; и эта разница определений есть лишь отражение в уме нетождественности, сущих вне ума вещей, а именно отражение нетождественности сущих вне ума активного и пассивного действий.

Словом, для Фомы две вещи, попарно, тождественные третьей, могут быть нетождественны одна другой и поэтому свойство транзитивности отношения тождественности может нарушаться.

Именно в таком смысле, избегая вышеописанной ошибки, следует понимать следующие слова Фомы из его комментариев к «Физике» [AquinasOOL, vol. XXII, Physicorum, lib. III, l. IV, p. 393A] ([Thomas1958OL, book III, lection 5, item 314]):

<нц>

…Est autem manifestum ex supra determinatis quod actio et passio non sunt duo motus, sed unus et idem motus. Secundum enim quod est ab agente, dicitur action: secundum autem quod est in patiente, dicitur passio.

Показано же из установленного выше, что действие и страдание не суть два движения, но суть одно и то же самое движение: ибо согласно тому, что оно есть из действующего, его называют действием; а согласно тому, что оно пребывает в страдающем, его (же) называют страданием.

<кц>

Следующий подобный фрагмент фрагмент [AquinasOOL, vol. XXII, lib. III, l. IV, p. 394A] ([Thomas1958OL, book III, lection 5, item 321]):

<нц>

…si actio et passio sint unus motus, et non differunt nisi secundum rationem, ut dictum est, videtur quod non debeant esse duo praedicamenta: cum praedicamenta sint genera rerum…

…если действие и страдание суть одно-единственное движение и они не различаются ничем, кроме различия, возникающего из-за разности в определениях, то, как уже сказано (п. № 317), можно заметить, что для движения не нужно двух категорий, а именно действия и страдания1, — в обстоятельствах, когда категории суть роды вещей (роды сущего)2

<кц>

1. Здесь Фома отождествляет движение как действие с действием как проявлением силы, не замечая что, в [Физика 2025‑22] Аристотель переходит к растождествлению этих понятий: действие-проявление силы — это, то, что лежит в основе движения и есть для него начало; при этом одно и то же действие-движение может иметь много таких начал. Следовательно, вполне оправдано иметь для действий-проявлений сил свои категории (понимаемые как роды сущего), а для движения — свои. И если в «Физике» Аристотель действия-движения включает в категории «активное действие» и «пассивное действие», то в «Метафизике» он вводит еще одну, одиннадцатую, категорию — «движение».

2. Следует помнить, что, если выражаться точно, то категории суть не разновидности (виды или роды) сущего, а разновидности значений предикатов; между первым и вторым связь, конечно, есть, но она не очень очевидная и простая; необходимы определённые оговорки, чтобы использовать аристотелевские категории для обозначения разновидностей сущего.

<кп2>

Из сказанного должно быть ясно, как Фома Аквинский продолжал и понимал неоконченное предложение из фрагмента [Физика 202b 5‑22], начиная со слов «ἀλλ᾽ ᾧ ὑπάρχει ταῦτα», которые мы перевели как «впрочем, то, чему они полагают начало». Во-первых, поскольку Фома так и не растождествил действие (энергию) как проявление силы и действие (энергию) как движение, то, следовательно, о понимании «ἀλλ᾽ ᾧ ὑπάρχει ταῦτα» в смысле «впрочем, то, чему они полагают начало» не может быть и речи; скорее, Фома понимал эти слова как «впрочем, то к чем они относятся (имеют отношение)». Во-вторых, из этого и из сказанного ранее следует, что данное незаконченное предложение Фома заканчивал и понимал примерно так: «Вообще говоря, ни обучение с учением, ни действие с претерпеванием нетождественны [друг другу] в собственном смысле слова; впрочем, то, к чем они имеют отношение — единственное движение пассивного действователя делает их тождественными, однако не во всех отношениях, а в том, что они тождественны ему, будучи нетождественны друг другу, ибо…».

Далее мы приведем ещё один фрагмент из толкований Фомой Аквинским «Физики» Аристотеля. В этом фрагменте, как мы увидим, принцип «две вещи, попарно тождественные третьей, могут быть нетождественны друг другу» распространяется Фомой (якобы в согласии с Аристотелем) не только на действия и движения, но и на сами вещи, предметы. Толкуя слова Аристотеля о дороге из Фив в Афины и из Афин в Фивы, Фома приходит к тому мнению (иначе истолковать сказанное Фомой никак невозможно), что вне ума, объективно, вместе с двунаправленной дорогой между Афинами и Фивами («дорогой‑3») существуют ещё две дороги: дорога из Афин в Фивы («дорога‑1») и дорога из Фив в Афины («дорога‑3»), попарно тождественные дороге‑3, и нетождественные друг другу в силу различия сущих в уме их определений как дорог противоположно направленных.

(Для ясности отметим, что под «дорогой» Фома понимает «то, по чему ходят и ездят».)

 Здесь то, что опытно наблюдается лишь одна дорога, объясняется попарными тождественностями «дороги‑1» и «дороги‑2» «дороге‑3», а то, что вне ума сущие «дорога‑1» и «дорога‑2» нетождественны друг другу, обосновывается тем, что они отражены в уме двумя разными, неэквивалентными, сущими в уме определениями.

Подобное «растраивание» или «троение» или «утроение» предметов и процессов для Фомы, как видим, — явление, которое, по его мнению, очень широко распространено в мире, в повседневной жизни; чтобы столкнуться с ним нет необходимости выходить за пределы нашего мира, ища какое-то надмирное существо. Так, вместе с отрезком между двумя точками (начерченном на листе или даже только воображаемом!) для Фомы существуют ещё два отрезка: отрезок от первой точки ко второй и от второй к первой — то есть два направленных отрезка, вектора. Соответственно, начертив (или даже только лишь вообразив) отрезок между двумя точками, вы в действительности, по мнению Фомы, создали не только его, но и ещё два отрезка, а именно направленных отрезка.

Приведем упоминаемый фрагмент [AquinasOOL, vol. XXII, Physicorum, lib. III, l. IV, p. 393B]  ([Thomas1958OL, book III, lection 5, item 318]):

<нц>

…Et dicit, quod non est necessarium quod docens addiscat, vel quod agens patiatur. Et si agere et pati sint idem: dum tamen quod non sunt idem sicut ea quorum ratio est una, ut tunica et indumentum, sed sicut ea quae sunt idem subiecto, et diversa secundum rationem, ut via a Thebis ad Athenas, et ab Athenis ad Thebas, ut dictum est prius. Non enim oportet quod omnia eadem conveniant iis quae sunt quocumque modo idem, sed solum illis quae sunt idem subiecto vel re, et ratione. Et ideo, etiam dato quod agere et pati sint idem cum non sint idem ratione (ut dictum est), non sequitur quod cuicumque convenit agere, quod ei conveniat pati.

…И он говорит, что нет необходимости обучающему учиться или действующему — страдать, если действовать и страдать суть одно и то же; упомянем, однако же, что действие и страдание не суть одно и то же так, как те вещи, у которых одно определение — как у туники и одежды1, но действие и страдание суть одно и то же так, как те вещи, которые суть один и тот же предмет2 и при этом различаются согласно определению3 как дорога4, по которой путешествуют из Фив в Афины, и дорога, по которой путешествуют из Афин в Фивы5, — как сказано ранее. Ибо нет необходимости, чтобы одновременно всецело совпадали те вещи, которые суть одно и то же лишь в некоторых отношениях; но лишь те вещи таковы, которые суть один и тот же субъект или вещь и имеют одно и то же определение6. И поэтому даже если допустить, что действовать и страдать суть одно и тоже как вещь, но при этом не суть одно и то же по своим определениям, то из этого, как сказано, вовсе не следует, что тот, кто будет действовать, будет и страдать7.

<кц>

1. В действительности то слово, которое переведено как «одежда», «λπιον», здесь для Аристотеля, по-видимому, означало не (верхнюю) одежду вообще, а некий конкретный вид этой одежды, отличный от туники; сравни: не «обувь и сапоги», а «ботинки и сапоги». Это достаточно очевидно следует из контекста.

2. То есть, как две вещи, которые попрано тождественны третьей вещи в современном понимании слова «тождественно».

3. И из-за этого различия в определениях, подразумевающем их неэквивалентность, этим в уме сущим определениям вне ума соответствуют разные, нетождественные вещи — потому, что различие в определениях, сущее в уме, лишь отражает различие, сущее вне ума. Поэтому-то, из-за этого различия в определениях, две вещи, попарно тождественные третьей, о которых идет речь в Прим. 2, должны в то же время быть нетождественны друг другу.

4. Фома переводит «ὁδός» как «дорога» (по которой ходят и ездят), а не как «путешествие», «переход», «поездка» или «движение». Это ясно из того, что с противоположно направленными движениями нельзя впасть в ту же путаницу, что и с «дорогами из Фив в Афины и из Афин в Фивы», так как вряд ли кто-то столь неразумен, что два противоположно направленных движения станет считать за одно и то же самое движение.

5. Соединяя с этим сказанное в Прим. 2 и Прим. 3, получаем: для Фомы вне ума, объективно, вместе с двунаправленной дорогой между Афинами и Фивами («дорогой‑3») существуют ещё две дороги: дорога из Афин в Фивы («дорога‑1») и дорога из Фив в Афины («дорога‑3»), попарно тождественные дороге‑3, и нетождественные друг другу в силу различия сущих в уме их определений как дорог противоположно направленных. Здесь то, что опытно наблюдается лишь одна дорога, объясняется попарными тождественностями «дороги‑1» и «дороги‑2» «дороге‑3», а то, что вне ума сущие «дорога‑1» и «дорога‑2» нетождественны друг другу, обосновывается тем, что они отражены в уме двумя разными, неэквивалентными, сущими в уме определениями, а это должно корениться в различиях, сущих вне ума, ибо различия в уме суть лишь отражения различий вне ума.

6. Когда две вещи суть одна и та же, третья, вещь во всех отношениях, то, чтобы обеспечить тождественность первой вещи второй вещи нет нужды выдвигать ещё и условие, чтобы вещи совпадали по определению (то есть имели эквивалентные определения), ибо если две вещи суть одна и та же, третья, вещь во всех отношениях, то эти две вещи должны иметь одинаковое определение по необходимости. Здесь Фома слишком буквально опирается на слова Аристотеля о том, что две вещи тождественны во всех отношениях тогда, когда они совпадают во всех отношениях по своему бытию и по своему определению; но смысл этих слов не тот, который ему пытается придать Фома, а тот, что для тождества двух вещей недостаточно, чтобы у них было одно и то же определение (из того, что и Иван есть человек, и Пётр есть человек, ещё не следует, что Пётр тождественен Ивану), но необходимо чтобы их бытие совпадало не только в этом отношении, но и во всех прочих отношениях.

7. Отсюда получается объяснение тому опытно наблюдаемому факту, что обучающий другого не учится сам тому, чему он обучает другого: есть активное действие учителя — преподавание («действие‑1») и есть пассивное действие ученика — изучение, то есть приобретение знания («действие‑2»); и есть некий процесс передачи знания («действие‑3»). «Действие‑1» и «действие‑2» попарно тождественны «действию‑3» и поэтому наблюдается только одно действие в ученике, а не несколько; но, в то же время, «действие‑1» и «действие‑2» суть различные сущие вне ума действия уже только лишь в силу того, что они имеют разные неэквивалентные сущие в уме определения. И эта разница между «действием‑1» и «действием‑2» и объясняет, почему преподаватель сам не учится тому, что он преподает другим так, как это делают те, кого он обучает: ведь «действие‑1» — это действие, совершаемое преподавателем,  а «действие‑2» — это действие ученика, по определению отличное от первого. И если это различие существует вне ума, объективно, то не надо удивляться тому опытному факту, что преподаватель не учится сам, когда преподает ученику, даже если «действие‑1» и «действие‑2» попарно тождественны «действию‑3» — как гласит для Фомы его теория.

<кп2>

Приведем еще один фрагмент; он не сопровождается комментариями, но из того, что сказано выше, для вас не должно составить труда правильно понять смысл слов Фомы [AquinasOOL, vol. XXII, Physicorum, lib. III, l. IV, pp. 393B‑394A] ([Thomas1958OL, book III, lection 5, item 320]):

<нц>

…Respondet ad tertium inconveniens, destruens hanc illationem, qua concludebatur, quod si actio et passio sunt unus motus, quod actio et passio sunt idem: et dicit quod finaliter dicendum est, quod non sequitur quod actio et passio sint idem, vel doctio et doctrina: sed quod motus, cui inest utrumque eorum, sit idem. Qui quidem motus secundum unam rationem est actio, et secundum aliam rationem est passio: alterum enim est secundum rationem esse actum huius, in hoc: et esse actum huius ut ab hoc: motus autem dicitur actio secundum quod est actus agentis, ut ab hoc: dicitur autem passio secundum quod est actus patientis, ut in hoc. Et sic patet quod licet motus sit idem moventis et moti, propter hoc, quod abstrahit ab utraque ratione: tamen actio et passio different, propter hoc, quod has diversas rationes in sua significatione includunt. Ex hoc autem apparet, quod, cum motus abstrahat a ratione actionis et passionis, non continetur in praedicamento actionis, neque in praedicamento passionis, ut quidam dixerunt.

…Он отвечает на третье противоречие, опровергая то логическое заключение, в котором выводится, что если действие и страдание суть одно-единственное движение, то, следовательно, действие и страдание суть одно и то же. И он говорит, что, в конце концов, сказано, что отсюда не следует будто бы действие и страдание суть одно и то же, или обучение учителем ученика и учёба ученика, но что движение, которое пребывает в каждом из них, и в действии, и в страдании, есть одно и то же движение. При этом данное движение согласно одному определению есть действие, а согласно другому определению есть страдание. Ведь иное есть второе определение, когда действие, то есть движение, рассматривается как действие в нём, в движимом, нежели первое определение, когда действие, то есть движение, рассматривается как действие из него, из двигателя. Движение же называем действием согласно тому, что оно есть действие действующего, существующее как то, что из него, из действующего; страданием же называем его согласно тому, что оно есть действие страдающего, существующее как то, что в нём, в страдающем. И отсюда ясно, что хотя движение и есть одно и то же и в движущем, и в движимом по причине того, что оно, движение, абстрагируется от обоих определений, но, тем не менее, действие и страдание различаются из-за того, что заключается в смысле этих различных определений.

<кц>

Необходимо сказать несколько слов в защиту того, что приведённое здесь понимание смысла слов Фом правильно и что, следовательно, он действительно считал, что две вещи, тождественные попарно третьей вещи, могут быть нетождественны друг другу.

Во-первых, отметим, что Фома, говоря об отличии действия от страдания, буквально говорит об отличии действия от страдания согласно их определениям, а не о том, что есть различающиеся определения одного и того же действия, которое одновременно есть и активное действие (просто действие) и пассивное действие (страдание или претерпевание). А такие слова логичнее понимать в смысле речи о чём-то нетождественном, сущем вне ума, а не в смысле речи о нетождественном, сущем только лишь в уме и не коренящемся в нетождественном, сущим вне ума.

Во-вторых, обратим внимание на пример с передачей знания от учителя к ученику. Здесь то, что преподаватель не учится сам тому, что он преподает ученику, есть опытный факт, такой же очевидный, как и тот факт, что в пассивном действователе наблюдается лишь одно движение, а не несколько. И если бы «преподавать» и «учиться» были лишь альтернативными названиями действия «передавать знание от учителя к ученику», то это не могло бы объяснить Фоме того, что учитель, преподавая, не учится сам тому, что он преподает. Ведь дело-то тут, очевидно, не в названии, а в том, что названо, а оно от названия не изменится. Чтобы преподаватель не учился сам, необходимо, чтобы «преподавать» и «учиться» были разными, сущими вне ума, действиями; лишь разница сущего вне ума, а именно действий преподавателя и ученика, могла бы объяснить, почему преподаватель не учится сам тому, что преподает ученику.

В-третьих, следует помнить, что рассмотренный примеры из «Физики» Аристотеля Фома использовал в своих теологических работах для объяснения того, каким образом «и Отец — Бог, и Сын — Бог, и Дух — Бог, но не три Бога, а один Бог», а теологические работы Фомы — это, грубо говоря, собственно, и есть «классический» католицизм. Согласно Фоме, в Боге нет ничего, кроме Его сущности, понимаемой как чистая аристотелевская форма «Метафизики», подобная аристотелевскому Перводвигателю; при этом Отец, Сын и Дух попарно тождественны этой сущности (в современном понимании этого слова: ведь в Боге нет ничего, кроме Его сущности), и, вместе с тем, нетождественны друг другу; при этом сущность Бога рассматривается, в свою очередь, как то, что тождественно существованию (процессу существования) Бога. Отсюда ясно, что если бы, согласно Фоме, Отец, Сын и Дух были лишь именами, которым вне ума соответствовало нечто тождественно то же самое, то учение Фомы о Троице было бы лишь давно известной ересью. Учение Фомы о Троице, очевидно, следует понимать в том же смысле, в каком он толковал «Физику» Аристотеля, когда речь шла о взаимодействии объектов: Отец, Сын и Дух суть те, которые существуют вне ума, объективно, как нетождественные друг другу и, в то же время, как те, которые попарно тождественны божественной сущности. Эти попарные тождественности Отца, Сына и Духа сущности и позволяют говорить, что есть лишь один-единственный Бог по образу того, как в пассивном действователе есть лишь только одно движение; А нетождественности их друг другу позволяют говорить, что в Боге вне ума, объективно, есть множественность Лиц в том смысле, в каком в пассивном действователе вне ума, объективно, есть множественность действий.

Наконец, отметим следующее.

Когда сейчас теологи пытаются объяснить, почему «и Отец — Бог, и Сын — Бог, и Дух — Бог, но не три Бога, а один Бог», действуя в прокатолическом стиле, то часто приводят тот довод, что Бог, как создатель мира и его законов, а также самой логики, не обязан этой логике подчиняться, ибо Он — «выше логики» (это, очевидно, подразумвает, что Он может нарушать законы логики). Такой подход по умолчанию предполагает, что в сотворённом мире если не невозможно, то, по меньшей мере, очень трудно найти что-либо, что послужило бы аналогией для объяснения догмата о Троице; и даже более того — такой подход предполагает, что к Богу вообще «не следует подходить с логикой»: логику, когда имеешь дело с Богом, нужно оставить — может быть, даже всю логику.

Но, как видим, эти теологи лукавят. Фома Аквинский вовсе так не считал. Он, наоборот, с помощью логики пытался объяснить «устройство католического Бога». Просто Фома Аквинский считал, что законы логики допускают нарушение свойства транзитивности отношения тождественности, считал, что две вещи, попарно тождественные третьей, могут быть нетождественны друг другу. И в этом Фома, как он думал, опирался на общепризнанного авторитета философии — Аристотеля, который был основателем логики как науки.

Кроме того, как мы видели, Фома (вместе с Аристотелем, как он, Фома, сам думал) вовсе не считал, что нарушение свойства транзитивности отношения тождественности происходит за пределами этого мира, только лишь у Бога — нет! Для Фомы это нарушение было повседневностью, с которой он (и не только он, но и каждый) сталкивался много раз за день: каждое действие — брали ли вы ложку за обедом, переносили ли вещь с места на место, одевались ли — содержало в себе для Фомы нарушение этого свойства; всякая дорога, которую он ежедневно видел и по которой ежедневно ходил, была примером нарушения свойства транзитивности отношения тождественности. И это-то обыденное нарушение, для него и для многих философов и богословов, ясное и очевидное, и переносилось на Бога, применялось к Богу.

Как ясно, опровержение и отвержение подобных взглядов компрометирует и соответствующее объяснение почему «и Отец — Бог, и Сын — Бог, и Дух — Бог, но не три Бога, а один Бог». Ведь если посылки, из которых выводилось католическое учение о Троице, неверны, то это может означать, что неверно и само это учение. (Хотя, конечно, из ложных посылок могут следовать верные выводы, но только лишь верные посылки с неизбежностью приводят к верным выводам.) Аристотелевская физика в интерпретации Фомы (а по сути, как мы видели, и аристотелевская логика в интерпретации Фомы) была тем, что «доказывало» истинность католического учения о Троице и обосновывало его; и, вот, эти «доказательства» и эти интерпретации рухнули — и учение «повисло в воздухе» и тоже приготовилось рухнуть, не находя себе опоры.

Да, современные теологии, пытаясь «залатать дыру» говорят, что Бог, как создатель мира и его законов, а также самой логики, не обязан этой логике подчиняться; но ведь ещё совсем недавно по историческим меркам они, по сути, говорили обратное, они доказывали «от аристотелевской физики и от аристотелевской логики» верность католического учения о Троице и обосновывали его этой физикой и этой логикой; и это было «классическое» католическое учение.

Не получилось ли так, что католики, сделав учение о Троице в его изложении Фомой Аквинским своим основным, «классическим», учением, догматизировали также и аристотелевскую логику вместе с аристотелевской физикой в их интерпретации Фомой? Не должен ли теперь католик верить и в то, что вместе с дорогой между Римом и Неаполем существуют ещё две дороги — из Рима в Неаполь и из Неаполя в Рим, нетождественные друг другу, но попарно тождественные дороге между Римом и Неаполем? Не должны ли они верить в то, что активное действие активного действователя находится в пассивном действователе, что действие как проявление силы тождественно движению, что активное и пассивное действия тождественны одному и тому же движению в пассивном действователе, но нетождественны друг другу? Что преподающий не учиться сам тому, чему он учит других потому, что… и так далее?

 

5. Более сложный случай: передача движения через передаточное звено

 

Далее мы будем говорить лишь о современной модели взаимодействия двух тел.

Рассмотрим, как один объект двигает третий объект через промежуточное звено, в роли которого выступает второй объект. Например, пусть кто-то пытается сдвинуть палкой камень, лежащий на земле.

Проделав подобные опыты все, хотя бы интуитивно, понимают, что усилие, приложенное к палке, передается через нее камню; вернее, здесь передается лишь часть этого усилия — ведь частично оно тратиться на то, чтобы двигать само передаточное звено, то есть палку; но мы не будем здесь заострять на этом внимание. Оставшаяся, как правило, основная, часть усилия пытается заставить камень двигаться по земле. Если эта часть усилия достаточно велика, то камень двигается.

Как все это выглядит с точки зрения активных и пассивных сил, а также движения? Пытаясь сдвинуть камень палкой, человек выступает в роли активного действователя по отношению к палке, которая при этом выступает в роли пассивного действователя. Активный действователь, человек, совершает активное действие, направленное на пассивного действователя, на палку, а та с помощью соответствующей пассивной силы воспринимает это действие. Пассивная сила палки, воспринимающая воздействие, проявляясь (находясь в задействованном состоянии), пытается заставить палку двигаться так, как если бы для её движения не имелось препятствия в виде камня. То есть эта пассивная сила в проявленном состоянии делает попытку произвести, «породить» движение. При этом проявление этой пассивной силы делает пассивного действователя в одном смысле (а именно пассивного действователя относительно первого объекта) в активного действователя в другом смысле (а именно активного действователя относительно третьего объекта) путем «порождения» соответствующего активного действия, а именно активного действия второго объекта, направленного (действия) на третий объект. Итак, здесь проявление пассивной силы палкой «порождает» активное действие палки, то есть заставляет проявиться другую силу, а именно активную, этого же самого второго объекта, палки; то есть одно действие палки (проявление пассивной силы), будучи ею совершаемо, в силу законов природы, в силу царящих в ней причинно-следственных связей, заставляет, вынуждает её же, эту же палку, совершать и другое действие (проявлять соответствующую активной силы). Далее  второй объект, палка, с помощью этой активной силы воздействует на третий объект, на камень; в свою очередь, камень (после того, как он повзаимодействовал с землей, о чем мы не говорим подробно) подаёт на палку реактивное воздействие, которое также воспринимается палкой с помощью пассивной силы. Это реактивное воздействие камня (вернее, его часть), естественно, передаётся через палку человеку аналогично тому, как передаётся активное воздействие (вернее, часть его) человека на камень. В итоге движение палки определяется двумя воспринятыми ею воздействиями: активным от человека и реактивным от камня. Соответственно, в палке имеются два пассивных действия: пассивное действие, соответствующе активному действия человека и пассивное действие, соответствующее реактивному действию камня. И эти два пассивных действия и задают, определяют и производят движение палки, будучи его началами.

Следует сказать подробнее о том, в каком смысле надо понимать слова о том, что во втором объекте, в палке, пассивное действие «порождает» активное действие, с помощью которого происходит передача активного воздействия от первого объекта, человека, к третьему объекту, камню.

Здесь о действии мы говорим как о проявлении силы. Действует вещь, объект, понимаемая как основа, который обладает (скажем конкретнее: обладает главным, основным образом) приосно́вным — в том числе не только каузальными свойствами, но и силами, и самими действиями, которые находятся в (при) ней, основе.

В такой концепции вещи основа, как сказано, — главный обладатель всего приосно́вного; каузальные же свойства — второстепенный обладатель сил и действий, а силы суть третьестепенные обладатели лишь действий. При этом нет каких-то сил, которые, в свою очередь, обладали бы какими-то другими силами (силами «второго ранга»); то есть, нет каких-то сил, которые находились бы при других силах. Следовательно, сила в собственном смысле не может проявлять (какую-то другую) силу и, соответственно, что-то делать с помощью этой другой силы.

Итак, всё делает и всегда действует только лишь основа (вещь, понимаемая как основа) — главный обладатель всего приосно́вного — каузальных свойств, сил и действий. Силы же, напомним, «даруются» каузальными свойствами, находятся при этих свойствах.

В рассматриваемом случае каузальные свойства второго объекта, палки, таковы, что они даруют две силы: пассивную силу, с помощью которой воспринимается активное воздействие — в том числе и от человека, и активную силу, с помощью которой палка воздействует на третий объект, на камень, передавая ему воздействие от человека через эту палку. При этом вторая сила, активная, такова, что проявляется (как и все силы) только тогда, когда для этого есть подходящие обстоятельства — в данном случае, когда есть объект, на который надо осуществлять воздействие (то есть камень), и когда находится в проявленном состоянии первая сила, пассивная.

Таким образом, при наличии объекта для воздействия, а именно камня, через изменение состояния пассивной силы (переводом ее из непроявленного состояния в проявленное или наоборот) можно управлять состоянием активной силы, «включать» или «выключать» соответствующее активное действие.

В этом смысле, конечно, можно говорить о том, что данная пассивная сила «порождает» активную силу — что мы и делали выше. Однако, повторим, в собственном смысле так говорить нельзя, ибо эта пассивная сила сама по себе не обладает собственными силами, при ней находящимис, чтобы что-то порождать в том смысле, в каком отец, например, порождает сына или в каком удар одного объекта о другой изменяет их траекторию. Перевод этой пассивной силы из одного состояния в другое лишь создает условия для того, чтобы могла или, наоборот, не могла соответствующим образом действовать, то есть проявлять каузальную силу, основа (вещь, понимаемая как основа). И в данном случае это проявление силы или, вернее, сил основой заключается в том, что в ответ на проявление активной силы первым объектом, человеком, происходит проявление соответствующей пассивной силы, воспринимающей это действие, вторым объектом, палкой, а также проявление этой же палкой другой, активной, силы с помощью которой она воздействует на камень.

В строгом смысле проявление палкой активной силы, направленной на камень (равно как и проявление ею же пассивной силы, с помощью которой она воспринимает активное действие от человека) суть два следствия одной и той же причины — проявления человеком активной силы, направленной в конечном счете на камень, а непосредственно — на палку; и это проявление палкой активной силы, повторим, нельзя рассматривать как следствие проявления той же палкой пассивной силы. Проявление палкой пассивной силы для проявления ею же активной в рассматриваемом случае — не причина, а условие или, вернее, одно из условий.

(Из сказанного должно также быть ясно, почему слово «порождает» выше мы писали в кавычках: сила не обладает собственными силами (подобно основе), чтобы действовать подобно тому, как действует основа.)

Ранее, рассматривая движение металлического шарика в эластичной подкладке под действием силы тяжести, мы говорили, что пассивное восприятие шариком активного воздействия гравитационного поля земли на шарик «порождает», «производит» активное действие (воздействие) этого шарика на эластичную подкладку. Мы говорили также, что слова «порождает», «производит», «создает», которые можно здесь употребить, нельзя понимать в строгом смысле. Теперь ясно почему: пассивное действие, с помощью которых шарик воспринимает воздействие на себя гравитационного поля земли, в строгом смысле есть не причина возникновения упомянутого активного воздействия, но лишь условие (при котором это активное воздействие совершает шарик, понимаемый как основа). Ибо сила, соответствующая этому пассивному действию (а также оно само) не обладает никакой собственной силой; а без нее невозможно порождать причинно-следственные связи, то есть действовать.

 

6. Законы Ньютона. Закон сохранения импульса. Реактивное движение. Инертная и гравитационная массы

 

Древние считали: для движения тела всегда необходимо приложение к нему силы, то есть активное действие, на него направленное. И действительно: «неподвижная» земля для древних задавала естественные привилегированные неподвижные же системы отсчета (с начальными «точками» отсчёта вроде «вот этот вот камень при дороге», «вот это вот дерево» и так далее), а множество опытных фактов говорило, что движущееся тело, на которое переставала действовать сила, в конце концов, останавливалось. Ведь, например, брошенный камень или летящая стрела не только падали, но и теряли скорость из-за сопротивления воздуха; телега, получив толчок и начав двигаться, в конце концов, останавливалась из-за трения колес и трения осей, на которые насажены колеса. В сознании древних движение и необходимость приложения усилия для движения были неразрывны.

Если принять за универсальный закон бытия что-то вроде: «Всякое тело стремится поддерживать себя в своем существовании во времени в некотором естественном для себя состоянии, противостоя при этом как внешним, так и внутренним воздействиям, пытающимся вывести его из этого состояния», то можно сказать, что для древних таким «естественным состоянием» был покой относительно земли в таком месте, которое соответствует плотности данного тела (вспомним, что земля — внизу, над ней — вода, над той — воздух, а еще выше — огонь).

Из данного закона следует: «Тело, будучи выведено из естественного состояния, стремится вернуть себя в него». Говоря яснее и точнее, это будет звучать так: «При выводе тела из естественного состояния через приложение к нему активной силы оно проявляет реактивную силу, действующую противоположно активной силе так, что реактивная сила стремится уничтожить действие активной силы и тем самым вернуть тело в естественное для него состояние». Потому-то для древних и теряла скорость летящая стрела, а телега, которую толкнули, останавливалась, что и стрела, и телега при этом проявляли реактивную силу, пытавшуюся их остановить и тем самым вернуть в их «естественное состояние», то есть в состояние покоя относительно земли. (Должно быть ясно, что если бы это было так, то такая реактивная сила в данных случаях должна бы была воздействовать на само тело, ее проявляющее; то есть тут без воздействия тела на себя само не обойтись.) И когда древний физик с усилием толкал вперед с постоянной скоростью тачку по дороге, то он думал, что преодолевает не силы трения (или, главным образом, не силы трения), а «стремление тачки вернуться в естественное для нее состояние покоя относительно земли».

Однако первый закон Ньютона говорит, что таким «естественным состоянием» для тела является покой или равномерное прямолинейное движение относительно любой инерциальной системы отсчета, которые все равноправны. Поскольку же есть множество таких систем, причем равномерно и прямолинейно двигающихся относительно друг друга, то состояние покоя и состояние равномерного прямолинейного движения для тела суть относительные состояния в следующем смысле: то, что является состоянием покоя для одной неинерциальной системы отсчета, для другой является состоянием равномерного прямолинейного движения и наоборот. (Здесь приведена современная интерпретация первого закона Ньютона; сам Ньютон считал, что существует некая абсолютно неподвижная инерциальная система отсчета и что, следовательно, существует абсолютный покой и абсолютное движение.)

Отсюда следует: чтобы тело двигалось относительно какой-то инерциальной системы отсчета, вовсе нет необходимости постоянно прилагать для этого усилия — достаточно лишь привести его в состояние равномерного прямолинейного движения относительно этой системы и далее, если это тело не будет тормозить ничто внешнее, оно, это тело, будет двигаться само, стремясь сохранять и поддерживать естественное для него состояние.

Когда вы прилагаете к телу постоянное усилие, то есть активно действуете на него с одинаковой интенсивностью, то в действительности это тело, если ему ничто не препятствует, будет не поддерживать равномерное прямолинейное движение, а двигаться ускоренно, а именно равноускоренно. Почему вам для того, чтобы ускорить тело, надо прилагать усилия? Потому, что в ответ на попытку ускорить его, тело реактивно воздействует на ускоряющее его другое тело, то есть прилагает к этому другому телу свою реактивную силу в попытке вернуть себя в естественное состояние. Именно проявление этой силы вы и преодолеваете, пытаясь придать телу равноускоренное движение.

Эта реактивная сила называется «ньютоновской силой инерции» или часто просто «силой инерции» без уточнения — поскольку большинство под «силой инерции» подразумевает именно ньютоновскую силу инерции.

Все усилия, которые вы затрачиваете, придавая телу равноускоренное движение, идут на преодоление этой самой реактивной силы или, иначе говоря, силы инерции. Вы действуете на тело, но в ответ и тело действует на вас, причем противоположно — то есть противодействует. И все ваши действия уходят на преодоление этого противодействия.

Что это означает? Логично предположить следующее: с каким усилием вы активно действуете на тело, придавая ему равноускоренное движение, с таким же усилием и это тело реактивно действует на вас, то есть здесь и активное, и реактивное действия совершаются с одинаковой интенсивностью.

Далее логично придать этому предположению вид закона, гласящего, что сила активного действия первого тела на второе равна силе реактивного противодействия второго тела на первое по величине (по модулю) и при этом данные силы суть силы противоположно направленные.

Это и есть третий закон Ньютона.

Говоря о третьем законе Ньютона, следует подчеркнуть, что случаи, к которым применяется этот закон, могут быть разными.

Рассмотрим первый случай.

Вы тяните за дверную ручку, но дверь не открывается. Согласно закону, с какой силой вы действуете на ручку, с такой же и она действует на вас, на вашу руку; но движения двери не происходит — равно как и движения вашей руки и вас самих. Это, конечно, не собственно случай взаимодействия двух тел — вас и двери, а гораздо большего их числа: ведь в данное взаимодействие вовлечены дверной косяк и замок, стены и пол, на котором вы стоите и так далее, но, тем не менее, все равно та сила, с которой вы действуете на дверь равна той силе, с которой дверь противодействует вам.

В этом случае, в случае статики, когда вы неподвижно тянете на себя дверь, а она вам не поддается, нет проявления никаких ньютоновских сил инерции: ведь они проявляются только тогда, когда происходит изменение естественного состояния в том смысле о котором, говорилось выше. Здесь нет перехода от покоя к движению или изменения движения (в частном случае, например, — на покой) относительно инерциальной системы отсчета. Определенно, здесь действуют и противодействуют некоторые силы, но это не суть силы ньютоновской инерции.

Рассмотрим второй случай: ракета выводит спутник на орбиту и при этом двигает его равноускоренно. В этом случае силы инерции проявляют себя: спутник реактивно действует на то, что его выводит на орбиту и это реактивное воздействие есть ничто иное, как, повторим, проявление сил инерции. Здесь сила активного воздействия тоже равна силе реактивного воздействия и эти воздействия суть противоположно направленные воздействия. Но, в противоположность предыдущему случаю, теперь присутствует движение, ибо сама суть, сама природа тех случаев, когда имеются силы инерции предполагает, что проявление сил инерции сопряжено с ускоренным движением того, что эти силы проявляет; это проявление сил инерции предполагает что есть что-то, что преодолевает эти силы, противодействует им, тем самым приводя тело, проявляющее силы инерции, в ускоренное движение.

В подобных случаях нелепо задавать вопросы вроде: «Если есть две разные, но противоположно направленные силы, то почему тело движется, а не покоится? Ведь для движения необходимо, чтобы одна сила превозмогала другую — как, например, при перетягивании каната». Если вы увеличите степень интенсивности (силу) воздействия, прилагаемую к ускоряемому телу, то вы обязательно вызовете точно такое же увеличение степени интенсивности воздействия реактивной силы, то есть силы инерции, а вместе с этим и увеличение ускорения: тело начнет набирать скорость еще быстрее. Если же вы попытаетесь проделать это с дверной ручкой закрытой двери, то, если дверь закрыта очень надежно и сама она, как и ручка, очень крепкая, несмотря на увеличение противодействия, эта дверь вам так и не поддастся.

 «Инерция» («inertia») по-латыни в рассматриваемом случае буквально означает: «бездействие», «состояние бездействия». Согласно такому смыслу этого слова «силы инерции» («силы бездействия» или «бездействующие силы») — это силы, которые не проявляются, то есть пребывают в бездействии, тогда, когда тело находится в «естественном состоянии» — то есть состоянии покоя или равномерного прямолинейного движения относительно некоторой инерциальной системы отсчета. Такое название не очень логично: ведь гораздо понятнее было бы дать название силам, исходя из того, когда они проявляются, а не исходя из того, когда они не проявляются; но в таком случае название «силы действия» вообще сбивало бы столку: ведь всякая сила существует для того, чтобы с ее помощью действовать.

Соответственно, инерциальная система отсчета — это такая система отсчета, относительно которой тело, не проявляющее сил инерции, покоится или равномерно прямолинейно движется. Чтобы тело не проявляло сил инерции, достаточно, например, чтобы на него не действовали никакие внешние силы: не будет попыток изменить естественное состояние тела, не будет и отклика, ответа на эти попытки — то есть не будет и проявления реактивных сил или, иначе говоря, сил инерции. (В описываемом далее случае метания шаров шар, который метают и который при этом оказывает реактивное воздействие на метателя, следует рассматривать как нечто внешнее по отношению к нему и, соответственно, его реактивную силу — как внешнюю силу.)

Должно быть понятно, что пребывание или, наоборот, непребывание тела в состоянии, в котором оно, тело, не проявляет сил инерции, не зависит от выбора системы отсчета, а зависит только от того, приложены к нему внешние силы или нет, а если приложены — то какие именно и как именно.

Пусть к некоторому телу жестко привязана к некоторой системе отсчета, а именно некоторая точка в этом теле или на его поверхности выбрана в качестве начальной точки отсчета данной системы отсчета (мы говорим сейчас очень грубо — ведь в действительности трехмерные тела не состоят из «нульмерных» точек, одномерных кривых или двумерных поверхностей, но давайте пока сейчас «говорить как в школе»). С помощью физических экспериментов всегда можно обнаружить (хотя бы теоретически) — инерциальная ли это система отсчета или же нет и тем самым обнаружить — проявляет ли тело, покоящееся или равномерно прямолинейно двигающееся относительно этой системы, силы инерции. Так, если вы выбрали начальную точку отсчета системы отсчета в купе поезда, на котором путешествуете, то при равномерном прямолинейном движении вы можете положить на пол шарик от пинг-понга и этот шарик так и останется лежать на полу купе в том месте, в которое вы его положили; но если поезд начнет набирать скорость, то есть двигаться ускоренно, то шарик покатиться к стене — к той стене, к которой вы прижметесь сами из-за испытываемых при ускорении перегрузок. Вы можете прикрепить к противоположной стене рычажные весы, а к ним, разместив его горизонтально на гладкой горизонтальной плоскости, по которой легко скользить, — какой-нибудь груз. Пока поезд стоит, эти весы будут показывать вес в ноль килограммов, но когда поезд начнет набирать скорость, то есть двигаться ускоренно, скажем, равноускоренно, они покажут некоторый положительный вес (какой именно — зависит от величины ускорения; при ускорении, равном тому, какое придает падающим телам сила притяжения земли, эти пружинные весы покажут то же самое, что и рычажные весы тогда, когда вы взвешивали этот груз еще до того, как сели на поезд, в обычной обстановке).

Как измерять проявление силы? То есть: как измерять интенсивность (степень интенсивности) активного действия? Очевидно, по тому, как, с какой степенью интенсивности, это проявление производит изменение движения тела, как оно ускоряет или замедляет это тело. Для этого надо выбрать несколько тел с разными массами и ускорять их, прилагая к ним усилия различной степени интенсивности («прилагая к ним различные силы»).

В ходе опытов было выяснено, что степень интенсивности усилия или воздействия, необходимая для того, чтобы придать телу равноускоренное движение, прямо пропорциональна массе тела и величине ускорения. Соответственно, произведение массы на ускорение дает нам величину, пропорциональную силе (степени интенсивности воздействия), которое вызывает данное ускорение. (При этом эталонные единицы массы, ускорения и силы специально были подобраны так, что коэффициент пропорциональности равен единице; но такая «подгонка» вовсе не обязательна.) В этом заключается суть второго закона Ньютона. Эталонное тело массой в один килограмм при воздействии на него со степенью интенсивности («силой») в один Ньютон движется с ускорением один метр в секунду в квадрате.

Следует обратить внимание вот на что. Интенсивность, степень (степень интенсивности) или величину воздействия в механике называют просто «силой». Эту «силу» не надо путать с силой как источником и началом действия: когда говорят о «силе» как об «интенсивности воздействия», то речь идет об интенсивности действия, то есть о (некаузальном) свойстве действия, а когда говорят о силе как источнике и начале действия, то речь вовсе не идет о свойстве действия, ибо такая сила не есть свойство действия, а есть начало действиях, есть то, при чём находится действие.

(Напомним, что действия также, как и основы, могут иметь свои свойства: ведь мы говорим о слабом действии или о сильном действии, о приятном или неприятном; но все подобные свойства действия суть некаузальные: сами они ничему не «даруют» никаких сил.)

В связи с законами Ньютона необходимо упомянуть также об импульсе и законе сохранения импульса.

Импульс или, иначе говоря, момент — это векторная физическая величина, определяемая как произведение массы тела на вектор его скорости. Импульс также называют «количеством движения» тела. Импульс тела — величина, тесно связанная с кинетической энергией тела. Чем массивнее тело и чем больше его скорость, тем больше его кинетическая энергия и его импульс.

Слово «импульс» происходит от латинского «impulsio», а слово «момент» — от латинского «momentum»; и то и другое в данном случае означает: «толчок». Такое название, вероятно, происходит от того, что так называемый «закон сохранения импульса» была открыт из изучения столкновения тел (например, шаров, катящихся по поверхности), а чем больше импульс тела (и, соответственно, запасенная им кинетическая энергия), тем более сильный толчок другого тела это тело может произвести. Таким образом, импульс тела — это, по сути, «степень интенсивности (сила) толчка», который может произвести одно тело, столкнувшись с другим телом.

Интересно, что второй закон Ньютона была первоначально сформулирован (то есть, сформулирован непосредственно самим Ньютоном) с использованием понятия «импульс»: «Сила равна производной импульса по времени», а не «Сила равна произведению массы на ускорение». Такая, собственно ньютоновская, формулировка верна и в релятивисткой физике, хотя сам Ньютон вряд ли считал, что масса зависит от скорости.

Как сказано, был открыт так называемый «закон сохранения импульса»: для изолированной системы тел их суммарный импульс остается неизменным. Если два шара с известными скоростями и массами столкнулись и отскочили друг от друга, то, зная скорость одного отскочившего шара, с помощью закона сохранения импульса легко рассчитать скорость (то есть ее величину и ее направление) другого шара. Рассмотрим, например, бильярд. Так как при игре в бильярд все шары одинаковы, из того, что при ударе первого шара о второй первый шар останавливается (это опытный факт), следует, что второй шар, бывший прежде неподвижным, после удара будет двигаться с той же скоростью, с какой двигался первый шар до остановки. (Здесь мы, конечно, говорим об идеализированном случае.)

Предположим, что вы космонавт и находитесь в открытом космосе в невесомости. У вас в сумке или в рюкзаке множество металлических шаров. Даже если у вас отказал ранцевый двигатель, вы можете попытаться изменить свое движение, бросая эти шары. Предположим, ваша текущая скорость относительно корабля нулевая и, следовательно, вы вместе с шарами обладаете нулевым суммарным импульсом. Вы бросили первый шар и он полетел от вас в направлении от корабля. Теперь его импульс ненулевой. Согласно закону сохранения импульса ваш импульс тоже должен стать ненулевым — такой же величины, но направленным в противоположную сторону, к кораблю.

Что получается? Выбрасывая шар, вы толкаете его от себя, в направлении от корабля. Но вместе с этим вы не только толкаете шар, но и сами отталкиваетесь от него, придавая себе движение к кораблю. Если вы вместе с оставшимися шарами весите в тысячу раз меньше, чем шар, который вы только что толкнули, то по закону сохранения импульса вы вместе с оставшимися шарами приобретаете скорость в тысячу раз меньшую, чем та, которую приобрел шар, который вы только что толкнули. По мере того, как вы бросаете шары, каждый новый брошенный вами шар будет придавать вам (вам вместе с оставшимися шарами) всё большую прибавку к скорости: ведь суммарная масса вас и оставшихся у вас шаров будет становиться все меньше и меньше.

Описанное выше движение вас и оставшихся у вас шаров по направлению к кораблю, созданное на основе закона сохранения импульса, есть ничто иное, как реактивное движение (англ. «jet propulsion» — буквально: «проталкивание (вперед) струей»), которое используется ракетами. Здесь вы проталкиваете себя вперед «струей» из шаров, а ракета проталкивает себя вперед струей из (как правило) частиц газов, вылетающих из нее.

В вашем случае вы придаёте энергию, движение и скорость шарам с помощью силы ваших мускулов; в случае ракеты частицы газов, покидающее ее из сопел, получают кинетическую энергию и, соответственно, движение и скорость, от сгорания, то есть от окисления, химических веществ: энергия, заключенная в топливе при его сгорании выделяется и преобразуется в кинетическую энергию продуктов сгорания, покидающих ракету.

Отталкивая от себя шары (совершая активное действие), вы, как сказано, также и сами отталкиваетесь от них. Это отталкивание от шаров есть результат восприятия реактивного действия шаров на вас, в основе которого лежит проявление сил инерции: потому-то вы и можете оттолкнуться от шара, что воспринимаете его реактивное воздействие на вас.

Аналогично, когда ракета выталкивает из себя струю газов, она сама отталкивается от этой струи, от каждой из частиц газов, в нее, в струю, входящих, и в результате этого отталкивания движется вперед. Такое отталкивание тоже становится возможным потому, что ракета воспринимает реактивное воздействие на нее частиц газов, ее покидающих; и это реактивное воздействие тоже есть ничто иное, как проявление сил инерции, которыми обладают эти частицы.

Из-за этого реактивного воздействия, лежащего в основе движения ракеты, само движение ракеты также называют реактивным.

Наконец, поскольку уж речь зашла о массе, следует сказать об инертной массе и гравитационной массе.

Инертная масса тела — это то, что измеряется посредством придания телу ускорения. Эта масса характеризует способность тела ускоряться под воздействием приложенной к нему силы. Гравитационная масса — это то, что измеряется путём определения давления, создаваемом телом, находящемся в гравитационном поле, на неподвижную относительно этого поля опору. Эта масса характеризует взаимодействие тела с гравитационным полем.

Различают активную и пассивную гравитационные массы.

Активная гравитационная масса характеризует способность тела создавать собственное гравитационное поле, воздействующее на другие тела.

Пассивная гравитационная масса характеризует способность тела испытывать (воспринимать) воздействие гравитационного поля, созданного другими телами.

Принимается, что активная и пассивная гравитационные массы тела равны и поэтому обычно говорят просто о гравитационной массе.

Гравитационная масса измеряется, например, обычными рычажными весами, неподвижно стоящими на земле.

Поскольку степень интенсивности (сила) давления на опору пропорциональна гравитационной массе, умноженной на ускорение свободного падения, создаваемое гравитационным полем, гравитационная масса есть отношение степени интенсивности давления к этому ускорению и в силу определения не зависит от этого ускорения: во сколько раз больше или меньше ускорение, во столько же раз, соответственно, больше или меньше давление на опору; здесь одно компенсирует другое.

Следовательно, если человек на Земле имеет гравитационную массу в 80 кг, то на Луне или даже на крохотном астероиде он тоже будет иметь ту же гравитационную массу в 80 кг.

С изменением ускорения свободного падения меняется не гравитационная масса тела, а давление, оказываемое телом на опору; это давление на опору иначе называют весом тела.

Не путайте гравитационную массу и вес — на Луне изменится не гравитационная масса человека, а его вес.

Гравитационная масса измеряется в килограммах, а вес — в ньютонах.

(Говоря, что на Луне человек имел бы массу во столько-то раз меньше, чем на Земле, нам в действительности «коряво» хотят сообщить, что человек, весящий на Земле столько-то, на Луне будет весить, как человек на Земле же, но имеющий массу во столько-то раз меньше.)

Отметим, что если вы измеряете гравитационную массу тела, неподвижно стоя на земле, то эта масса может быть успешно измерена не только рычажными весами, но и пружинными — если их, конечно, проградуировать согласно показаниям рычажных весов, а не согласно результатам экспериментов по измерению инертной массы.

Что касается инертной массы, то рычажные весы для её измерения не годятся, но она может быть измерена пружинными весами. Если вы прикрепите к условному потолку лифта, находящемуся на космическом корабле, пружинные весы и повесите на них какое-то тело, а затем заставите двигаться лифт вверх с ускорением свободного падения на земле, то, как полагают многие, пружинные весы покажут тот же вес тела, который бы они показали на земле, будучи неподвижными. Соответственно, если они покажут вес в два раза больший, то, соответственно, отсюда можно заключить, что лифт двигается с ускорением в два ускорения свободного падения на земле, а если они покажут вес в два раза меньший, то отсюда можно заключить, что лифт двигается с ускорением в половину от ускорения свободного падения на земле — и так далее.

Почему здесь было сказано «как полагают многие»? Существует предположение, что для тела нахождение в гравитационном поле, создающим некоторое ускорение свободного падения, эквивалентно равноускоренному движению, совершаемому с таким же по величине ускорением, что и это ускорение свободного падения. То есть само это тело (например, лаборатория с находящимся там экспериментатором), если никак не выходить за его границы, принципиально никак не может определить, что с ним происходит — находится ли оно в гравитационном поле или же равномерно ускоренно движется, ибо соответствующего физического эксперимента попросту не существует.

При таком допущении, естественно, инертная масса тела всегда должна равняться его гравитационной массе — иначе требуемый физический эксперимент существовал бы. Было поставлено много экспериментов и они показывают, что предположение о равенстве инертной и гравитационной масс выполняется с большой степенью точности и поэтому, по крайней мере, для повседневной практики, безразлично какую именно массу следует измерять; однако на сегодняшний день предположение о равенстве инертной и гравитационной масс так и остается предположением.

 

7. Еще больше значений терминов «действие» и «энергия» («энтелехия»)

 

Итак, когда говорят о действии, то под этим словом могут подразумеваться следующие вещи (здесь мы перенумеровали значения термина «действие», а то движение, которое шло и теперь идет под номером (iv), переименовали в «одностороннее» движение):

 

(Далее перечисляются все те значения, в которых мы выше употребляли термин «действие».

Как уже говорилось, следует различать употребление этого термина в строгом и в нестрогом смыслах.

В строгом смысле мы употребляли этот термин в следующих значениях, за исключением последнего, (vi), о котором далее, после перечисления, будет говориться подробнее.)

 

(i) «одностороннее» действие, понимаемое как начало для движения или покоя;

(ii) «двустороннее» действие, понимаемое как начало для движения или покоя, состоящее из действий в смысле (i) как своих частей или аспектов; бывает первичным и вторичным (ответным);

(iii) взаимодействие, понимаемое как начало для движения или покоя, состоящее из двух «двусторонних» действий, первичного и вторичного (ответного);

(iv) «одностороннее» движение и изменение формы объектов и тому подобные вещи, вызванные проявлениями (вообще говоря) многих сил, то есть действиями в смысле (i);

(v) «двустороннее» движение и изменение формы объектов и тому подобные вещи, состоящие из «односторонних» движений как своих частей или аспектов;

(vi) покой (бездействие), вызванный проявлениями (вообще говоря) многих сил, то есть действиями в смысле (i)

 

Что касается последнего, (vi), значения то скажем следующее: покой логично и следует рассматривать как действие потому, что, во-первых, покой в некоторых отношения может быть лишь относительным: так тело, покоящееся относительно одной инерциальной системы отсчета, относительно другой может двигаться; во-вторых, покоящееся тело все равно можно рассматривать как двигающееся, но двигающееся во времени; в-третьих, покой в означенном выше смысле, как то, что есть результат проявления множества сил, то есть действий в смысле (i), по своей структуре, по своему происхождению, во многих случаях есть то же, что и «одностороннее» движение — они разнятся только лишь другим балансом, другим раскладом воздействий на тело: достаточно, например, немного увеличить или, наоборот, уменьшить величину какого-то из воздействий — и движущееся тело переходит в состояние покоя или, наоборот, покоящееся тело переходит в состояние движения; в-четвертых, в состоянии покоя, как и в состоянии движения, тело пытается длительно поддерживать себя как существующее тем, что оно есть, пытается сохранять себя в том состоянии, в котором оно существовало прежде а также в некотором естественном для себя состоянии, противостоя внешним и внутренним воздействиям; такое сохранение и поддержание, длящееся во времени, очевидно, есть некоторая энергия или энтелехия и, соответственно, действие — подобно движению.

Кроме того, как уже сказано, помимо строгих значений, у термина «действие» есть и нестрогие. Например, действием называют процесс обучения учителем ученика, процесс построения дома архитектором, процесс лечения больного доктором и так далее. Когда о действии говорят в нестрогом смысле, то имеет место, по меньшей мере, одно из следующего: (i) действием собирательно называют целое множество действий, понимаемых в строгом смысле; (ii) имеют место опосредованные действия.

Приведём примеры опосредованных действий. Мы говорим, что «Солнце растит траву», «Солнце греет» и так далее. Но Солнце не может «дотянуться» до травы или до камня, который оно греет — Солнце испускает фотоны, которые и воздействуют на траву или на камень; непосредственно Солнце взаимодействует не с травой или камнем, а с фотонами; на траву или камень оно воздействует лишь опосредованно, через фотоны; соответственно и трава или камень непосредственно взаимодействуют не с Солнцем, а с этими фотонами. И на «солнечный парус», двигая космический аппарат, непосредственно воздействуют фотоны, а не Солнце. Аналогично, между учителем и учеником тоже нет прямого контакта, который есть, например, при соударении шаров.

Повторим также, что нередко непонимание того, что имеет место действие в нестрогом смысле, мешает пониманию того, что же в действительности происходит.

(Строго говоря, конечно, и ударение движущихся шаров нельзя назвать действием в строгом смысле, ибо такое действие можно разложить на множество взаимодействий отдельных атомов этих шаров. Поэтому часто, говоря о действии в строгом смысле, мы все-таки используем определенное упрощение.)

Теперь перейдем к энергии. Как уже говорилось, термин «энергия» (и термин «энтелехия»), здесь мы упрощенно рассматриваем как альтернативное название термина «действие». Это нисколько не вредит пониманию того, о чем идет речь — хотя в действительности аристотелевские термины «энергия» и «энтелехия» по своему происхождению и по тому оттенку смыслов, которые они в себе несут, гораздо богаче привычного термина «действие».

Мы выяснили, что Аристотель употреблял термин «энергия» в следующих трех значениях:

 (i) энергия как проявление силы;

(ii) энергия как «одностороннее» движение, в основе которого лежит одна или несколько энергий в смысле (i);

(iii) энергия как «двустороннее» движение, имеющее своими частями или аспектами две энергии в смысле (ii).

Однако, как ясно, вводя и используя термин «энергия» (и «энтелехия»), Аристотель делал это для решения тех задач, которые здесь рассматривались несколько иначе и несколько подробнее, чем это сделано в «Физике». И поэтому логично к собственно аристотелевским значениям термина «энергия» (и «энтелехия») добавить те значения, которые «по духу» должны бы были быть среди этих аристотелевских значений с той точки зрения, которой придерживаемся мы. Попросту говоря, в вышеприведенном списке из шести значений термина «действие» слово «действие» надо поменять на слово «энергия» (или «энтелехия») — и мы получим список того, что следует понимать под этими терминами со строгой точки зрения. Вот список этих значений термина «энергия» (и, следовательно, «энтелехия» тоже):

 

(i) «односторонняя» энергия, понимаемая как начало для движения или покоя;

(ii) «двусторонняя» энергия, понимаемая как начало для движения или покоя, состоящая из энергий в смысле (i) как своих частей или аспектов; эти энергии бывают первичными и вторичными (ответными);

(iii) энергия-взаимодействие, понимаемая как начало для движения или покоя, состоящая из двух «двусторонних» энергий, первичной и вторичной (ответной);

(iv) «односторонняя» энергия-движение и энрегия-изменение формы объектов и тому подобные энергии, вызванные проявлениями (вообще говоря) многих сил, то есть энергиями в смысле (i);

 (v) «двусторонняя» энергия-движение и энергия-изменение формы объектов и тому подобные энергии, состоящие из «односторонних» энергий-движений как своих частей или аспектов;

(vi) энергия покоя (бездействия), в основе которой лежат проявления (вообще говоря) многих сил, то есть энергии в смысле (i);

 

Аналогично термину «действие», помимо строгих значений у термина «энергия» могут быть (можно ввести) и нестрогие. Например, энергией сам Аристотель называет процесс обучения учителем ученика; энергией можно назвать и процесс построения дома архитектором, и процесс лечения больного доктором и многое другое. Когда об энергии говорят в нестрогом смысле, то имеет место, по меньшей мере, одно из следующего: (i) энергией собирательно называют целое множество энергий, понимаемых в строгом смысле; (ii) имеют место опосредованные действия (опосредованные энергии).

 

Литература

 

Краткие ссылки на фрагменты трудов Аристотеля (вроде [Физика 2025‑22]) даны согласно изданию на древнегреческом [AristotleGR], являющимся своего рода «эталоном». Поскольку при переводе невозможно обеспечить построчное соответствие перевода оригиналу, в изданиях на прочих языках возможно небольшое несоответствие границ фрагментов или ссылок на эти фрагменты.

 

[Аристотель1976]   Аристотель. Сочинения в четырех томах. В 4 т. М.: Мысль, 1976‑1983 (т. 1 – 1976, т. 2 – 1978, т. 3 –1981, т. 4 – 1983)

[AquinasOOL]          Tomas Aquinas. Opera omnia (Doctoris angelici divi Thomae Aquinatis opera omnia). In 34 vols. — Parisiis: Apud Ludovicum Vives, bibliopolam, MDCCCLXXI‑MDCCCLXXX (1871‑1880)

Vol. XXII: De physico auditu seu physicorum and other works, MDCCCXXV (1875)

(Восемь книг комментариев на «Физику» Аристотеля)

Vol. XXIV: Commentaria in XII libros metaphysicorum (libros I‑VI) and other works, MDCCCXXV (1875)

(Комментарии на IVI книги аристотелевской «Метафизики»)

Vol. XXV: Commentaria in XII libros metaphysicorum (libros VII‑XII) and other works, MDCCCXXV (1875)

(Комментарии на VIIXII книги аристотелевской «Метафизики»)

[AristotleGR]            Aristoteles. Aristoteles opera ex recensione Immanueles Bekkeri. Edidit Academia Regia Borussica. In 5 vols. Berolini: apud Georgium Reimerum, 1831

(Первый и второй тома данного издания имеют сквозную нумерацию листов)

[Heil2004]                  John Heil. “Properties and Powers”, in Dean W. Zimmerman (ed.), Oxford Studies in Metaphysics, vol. 1, Oxford University Press, 2004, pp. 223‑254.

[Thomas1963]           Thomas Aquinas, Commentary on Aristotle’s Physics, London: Routledge & Kegan Paul, 1963

[Thomas1963B]        Thomas Aquinas, Commentary on Aristotle’s Physics), translated by Richard J. Blackwell, Richard J. Spath & W. Edmund Thirlkel, Yale University Press, 1963

[Thomas1963BOL]   Thomas Aquinas, Commentary on Aristotle’s Physics), translated by Richard J. Blackwell, Richard J. Spath & W. Edmund Thirlkel, Yale University Press, 1963

Доступно online по адресу: http://dhspriory.org/thomas/Physics.htm (книги III Фомы) вместе с исходным текстом Фомы на латыни

[Thomas1958]           Thomas Aquinas, Commentary on Aristotle’s Physics, translated by Pierre H. Conway, O.P., College of St. Mary of the Springs, Columbus, Ohio, 1958‑1962

[Thomas1958OL]     Thomas Aquinas, Commentary on Aristotle’s Physics, translated by Pierre H. Conway, O.P., College of St. Mary of the Springs, Columbus, Ohio, 1958‑1962

Доступно online по адресу: http://dhspriory.org/thomas/Physics.htm (книги IIIVIII Фомы) вместе с исходным текстом Фомы на латыни

 

 

temptator: (Default)

О двух «мессианских» псалмах и о символизме Мелхиседека у Филона и апостола Павла

 

Свободное распространение приветствуется

Автор: Лорин Патрик МакКевин (Lorin Patrick McKevin) ;

Версия: 1.0 от 01.05(May).2019

lorin.patrick.mckevin@protonmail.com; temptator@protonmail.com ;

samlib.ru/t/temptator ; temptator.dreamwidth.org ; temptator.ihostfull.com

 

Текст содержит ударения, а также слова на древнегреческом и иврите; если всё это отображается неверно в читаемой вами html-версии произведения, воспользуйтесь html-версией с сайта автора (temptator.ihostfull.com) или скачайте оттуда же zipped DOC файл с произведением (MS Word 2003).

 

Abstract. Работа посвящена второму и стодевятым псалмам, а также символизму Мелхиседека у Филона и апостола Павла. Второй и стодевятый псалмы традиционно считаются — как христианами, так и иудеями — мессианскими и пророчесткими; в данной работе показывается, что в эти псалмах нет ничего ни мессианского, ни пророческого, ибо они говорят лишь о Давиде и о событиях его жизни и поэтому не «заглядвают» вперёд далее, чем период жизни царя Давида. В работе также показывается, как изменялось понимание данных псалмов — так, что, в конце концов, их стали считать пророчествами о Мессии Иисусе Христе, Логосе и истинном Боге, единосущным с Отцом.

 

Содержание:

1. О псалме втором

2. О псалме стодевятом

3. О возвеличивании Давидом самого себя в псалмах

4. О возвеличивании Ломоносовым российских императоров и императриц

5. О мессианском понимании второго и стодевятого псалмов

6. Символизм Мелхиседека у Филона и апостола Павла

7. О Логосе как Первосвященнике у Филона и апостола Павла

8. О хитростях царя Давида

9. Заключение

Литература

 

1. О псалме втором

 

Псалмы второй и стодевятый, авторство которых традиционно приписывается царю Давиду, христианской церковью рассматриваются как мессианские и пророческие, то есть возвещающие приход Иисуса Христа, Сына Божьего, Логоса, истинного Бога, рождённого истинным Богом. Однако в действительности в этих псалмах нет ничего ни мессианского в этом смысле, ни пророческого — они, как увидим, говорят лишь о самом царе Давиде и о событиях его жизни

Рассмотрим второй псалом в том виде, в каком он содержится в Русской синодальной Библии:

 

«1 Зачем мятутся народы, и племена замышляют тщетное?

2 Восстают цари земли, и князья совещаются вместе против Господа и против Помазанника Его.

3 «Расторгнем узы их, и свергнем с себя оковы их».

4 Живущий на небесах посмеется, Господь поругается им.

5 Тогда скажет им во гневе Своем и яростью Своею приведет их в смятение:

6 «Я помазал Царя Моего над Сионом, святою горою Моею;

7 возвещу определение: Господь сказал Мне: Ты Сын Мой; Я ныне родил Тебя;

8 проси у Меня, и дам народы в наследие Тебе и пределы земли во владение Тебе;

9 Ты поразишь их жезлом железным; сокрушишь их, как сосуд горшечника».

10 Итак вразумитесь, цари; научитесь, судьи земли!

11 Служите Господу со страхом и радуйтесь [пред Ним] с трепетом.

12 Почтите Сына, чтобы Он не прогневался, и чтобы вам не погибнуть в пути вашем, ибо гнев Его возгорится вскоре. Блаженны все, уповающие на Него»

(Пс.2:1‑12).

 

Стих Пс.2:3 — это слова восстающих на Бога и Его Помазанника царей и князей (Пс.2:2), а «они» («их») в Пс.2:3 — это Бог и Его Помазанник.

Далее. Здесь стихи Пс.2:6‑9 представлены целиком как слова Бога; но ясно, что слова Бога тут разделены словами Помазанника «возвещу определение: Господь сказал Мне» (Пс.2:7), поэтому в текст необходимо внести соответствующие коррективы.

Дале. Уберём излишний пафос — написание слов «помазанник», «царь», «сын» и соответствующих им местоимений с большой буквы: ведь такие древние языки, как греческий и иврит не знали деления букв на заглавные и прописные; в греческом языке заглавные буквы развились достаточно поздно из различных стилей написания букв (каждый из этих стилей по отдельности, повторим, не знал деления букв на заглавные и прописные); а иврит не знает деления букв на заглавные и прописные до сих пор.

В результате получим:

 

«1 Зачем мятутся народы, и племена замышляют тщетное?

2 Восстают цари земли, и князья совещаются вместе против Господа и против помазанника Его.

3 «Расторгнем узы их, и свергнем с себя оковы их».

4 Живущий на небесах посмеется, Господь поругается им.

5 Тогда скажет им во гневе Своем и яростью Своею приведет их в смятение:

6 «Я помазал царя Моего над Сионом, святою горою Моею»;

7 возвещу определение: Господь сказал мне: «Ты сын Мой; Я ныне родил тебя;

8 проси у Меня, и дам народы в наследие тебе и пределы земли во владение тебе;

9 ты поразишь их жезлом железным; сокрушишь их, как сосуд горшечника».

10 Итак вразумитесь, цари; научитесь, судьи земли!

11 Служите Господу со страхом и радуйтесь [пред Ним] с трепетом.

12 Почтите сына, чтобы Он не прогневался, и чтобы вам не погибнуть в пути вашем, ибо гнев Его возгорится вскоре. Блаженны все, уповающие на Него»

(Пс.2:1‑12).

 

Считается, что этот псалом написал сам царь Давид. Каков его, этого, псалма, смысл? Предупреждение восстающим на Давида окрестным царям (некоторые из них были подвластны Давиду и платили дань) и собственным вельможам; в конце концов, против Давида восстал даже его сын Авессалом и Давид был вынужден бежать.

В чём заключается это предупреждение? В том, что Давид по сути говорит: «я поставлен на царство Самим Богом и противящиеся мне — противятся Самому Богу и понесут тяжкую кару». По мысли Давида, когда все цари и вельможи восстанут против него, Сам Бог выступит за него и скажет им что-то вроде: «Я помазал царя Моего, Давида, над Сионом и никто не воспротивится Мне; поэтому вы, восставшие, будете уничтожены» и приведёт эту угрозу и обещание в исполнение.

Далее. Давид даже говорит пророческое определение, сказанное ему Богом касательно себя самого, а именно: Бог обратился к нему и назвал его Своим сыном и пообещал дать ему владения «до пределов земли» и поразить всех его врагов».

Почему Бог называет здесь Давида Своим сыном — как сказано: «Ты сын Мой; Я ныне родил тебя» (Пс.2:7)? И когда было это «ныне»? Этот вопрос легко разрешить в связи с приводимыми Давидом чуть выше другими словами Бога, а именно: «Я помазал царя Моего над Сионом, святою горою Моею». Очевидно, «ныне» — это день помазания; а «рождение Богом сына» — это и есть помазание Им, Богом, царя, Давида на царство. То есть: о помазании царя на царство здесь говорится как о рождении, втором рождении, а именно рождении от Бога — в противовес обычному рождению от человеческих отца и матери. И эти слова Бога — «Ты сын Мой; Я ныне родил тебя» (Пс.2:7), — сообщает неявно Давид, я услышал от Бога в это самое «ныне», то есть в день помазания.

Слова «дам народы в наследие тебе и пределы земли во владение тебе» (Пс.2:8) следует понимать не в смысле всемирного господства, а в смысле владения землёй «от Нила до Еврфата» (в действительности, как увидим далее, не от Нила, а несколько восточнее — но такое словосочетание уж очень всем знакомо):

«18 В этот день заключил Господь завет с Аврамом, сказав: потомству твоему даю Я землю сию, от реки Египетской до великой реки, реки Евфрата: 19 Кенеев, Кенезеев, Кедмонеев,  20 Хеттеев, Ферезеев, Рефаимов, 21 Аморреев, Хананеев, [Евеев], Гергесеев и Иевусеев» (Быт.15:18‑21).

Смотри также: Исх.23:31; Втор.1:7; (Иис.Нав.1:4).

В толковой Библии Лопухина и его преемников, в частности, пишется ([Лопухин, толкование на Быт.15:18‑21]):

«Границами будущего владения евреев Господь указывает две реки: с востока Евфрат, а с запада какую-то египетскую реку. Под последней нельзя разуметь Нила, так как Евфрат в сравнении с Нилом не мог бы быть назван великой рекой; очевидно — это какая-либо из пограничных египетских речек, значительно меньших Евфрата; полагают, что это — река Сихор, которая отделяла Египет от Палестины и на которой стоял город Риноколюра. В этих пределах евреи действительно владели землей Ханаанской во времена царей Давида и Соломона (3Цар.4:21; 2Пар.9:26; Пс.71:8; 2Цар.8), когда не только вся Палестина и все окружающие её кочевые племена признавали владычество царей Израиля, но даже и цари южной Аравии преклонились перед ними».

Чтобы яснее представить о том, что имеется в виду в Пс.2, прочитайте, например, всю восьмую главу второй книги царств (2Цар.8), где говорится о том, как Давид разбил царя Сувского, который хотел восстановить своё владычество в землях при Евфрате, а также сделал своими данниками Сирийцев и Идумеев; причём при этом Давид расположил в Идумее охранные, то есть по сути, видимо, оккупационные, войска.

Итак, второй псалом, Пс.2, не имеет в себе ничего «мессианского» — ни в иудейском смысле, то есть в смысле Мессии, всемирного владыки, который есть человек по природе, ни в христианском смысле, то есть в смысле Мессии, который есть воплотившийся Логос, Бог. Придавать Пс.2 такие мессианские значения — это значит фантазировать, выдумывать, выдавать желаемое за действительное. Здесь, в Пс.2, Давид говорит о себе самом и о событиях, касающихся своей собственной жизни.

Подчеркнём ещё раз, в каком смысле Давид называет себя в Пс.2 «сыном Бога». Называть себя «сыном Бога» только в том смысле, что Бог сотворил человеческий род — это достаточно общее место; оно свойственно и иудеям, и язычникам, часто возводящим происхождение своего народа к богам даже в смысле прямой родословной; и Давид имеет в Пс.2 вовсе не это. «Сын Бога» здесь — это не просто сотворённый Богом человек, это особо близкий к Богу человек, подобный Ему, Богу, человек получивший эту близость и уподобление через второе, духовное, рождение, которое неким образом изменило его и при котором он получил от Бога некие замечательные способности; это человек, призванный Богом на определённое служение, для достижения определённых целей. А такими людьми традиционно считались пророки, священники (жрецы) и цари. И применительно к иудаизму полномочия пророка, священника и царя получались через обряд помазания; этот обряд и был тем, при проведении чего незримо, действием силы Божьей, происходило упомянутое второе, духовное, рождение. Интересно, что Библия даже языческого царя называет «помазанником», то есть «помазанником Бога»; речь идёт о Кире (персидском царе Кире II Великом):

«Так говорит Господь помазаннику Своему Киру: Я держу тебя за правую руку, чтобы покорить тебе народы…» (Ис.45:1).

(Эти слова сообщаются Киру не через Исайю («Первоисайю»), а через Первого Лжеисайю («Второисайю»), ибо ко времени Кира II Великого собственно Исайя должен был уже давно быть мёртвым.)

 

2. О псалме стодевятом

 

Следующий «мессианский» псалом — Пс.109:

 

«1 Сказал Господь Господу моему: седи одесную Меня, доколе положу врагов Твоих в подножие ног Твоих.

2 Жезл силы Твоей пошлет Господь с Сиона: господствуй среди врагов Твоих.

3 В день силы Твоей народ Твой готов во благолепии святыни; из чрева прежде денницы подобно росе рождение Твое.

4 Клялся Господь и не раскается: Ты священник вовек по чину Мелхиседека.

5 Господь одесную Тебя. Он в день гнева Своего поразит царей;

6 совершит суд над народами, наполнит землю трупами, сокрушит голову в земле обширной.

7 Из потока на пути будет пить, и потому вознесет главу»

(Пс.109:1‑7).

 

Чтобы понять его, надо вспомнить, что такое псалмы, составляющие Псалтырь; они суть песни, гимны, которые поют верующие; эти гимны использовались во времена Ветхого Завета в храмовом богослужении; в частности, они пелись в Храме хором под музыку.

Сам Давид поставил начальников над певцами, которые «служили пред скиниею собрания», в которой хранился Ковчег Завета, а затем, при Соломоне, служили в Доме Господнем, то есть в иерусалимском Храме: «31 Вот те, которых Давид поставил начальников над певцами в доме Господнем, со времени поставления в нем ковчега. 32 Они служили певцами пред скиниею собрания, доколе Соломон не построил дома Господня в Иерусалиме. И они становились на службу свою по уставу своему» (1Пар.6:31‑32).

Библия также называет Давида «сладкопевцем Израилевым»: «Вот последние слова Давида, изречение Давида, сына Иессеева, изречение мужа, поставленного высоко, помазанника Бога Иаковлева и сладкого певца Израилева».

Авторство множества псалмов Псалтыри традиционно относят к Давиду; некоторые псалмы даже начинаются с указания того, что этот псалом есть псалом Давида. Словом, по-видимому, Давид сам написал множество псалмов для исполнения хором при богослужении перед собравшимся на богослужение народом; и этот хор, по-видимому, пел псалмы Давида как бы от лица всего собравшегося народа. (Хор состоял из левитов.)

Но если псалмы пелись от лица членов хора и от лица всего собравшегося народа, то, когда речь шла о Давиде, им было неудобно петь от первого лица, то есть от лица самого Давида. В таком случае о Давиде логичнее было говорить (петь) в третьем лице: то есть, например, петь не «Я, Давид, говорю вам…», не «Мне, Давиду, Господь и Бог сказал…», а «Он, господин наш и царь, говорит нам…» и «Ему, господину нашему и царю, Господь и Бог сказал…».

А теперь вернёмся к первому стиху разбираемого псалма (Пс.109:1):

«Сказал Господь Господу моему: седи одесную Меня, доколе положу врагов Твоих в подножие ног Твоих» (Пс.109:1).

Ответим на простые вопросы, основываясь на том, что сказано выше:

Кто здесь есть «Господь, который говорит Господу»? В контексте самого Пс.109, а также в контексте Пс.2 это, очевидно, Иегова, Бог.

Кто здесь есть «Господь, которому говорит Господь»? Это Давид, царь Израилев.

Кто здесь есть «я» («мне»), у которого Господь есть «Господь, которому говорит Господь»? Это всякий израильтянин, над которым царствует Давид — тот израильтянин, пришедший к скинии собрания на богослужения, от лица которого поёт этот псалом, Пс.109, хор левитов.

Снова уберём пафос — написание слова «Господь» с большой буквы, когда речь идёт о человеке (пусть это и царь); также поступим и с соответствующими местоимениями; кроме того, для ясности, согласно правилам современного русского языка, в котором слово «Господь» означает исключительно Бога, когда речь идёт о человеке будем говорить не «господь», а «господин».

(Слово «господь» в переводе с церковнославянского на русский и значит просто «господин»; сравни с английским словом «lord»: «Lord» — это «Господь», а «lord» — это «лорд», что-то вроде «господина», но значительно выше — хотя порой тоже переводиться как «господин».)

В результате получим:

«Сказал Господь господину моему: седи одесную Меня, доколе положу врагов твоих в подножие ног твоих» (Пс.109:1).

То есть:

«Сказал Господь Бог царю Израилеву Давиду, господину моему: седи одесную Меня, доколе положу врагов твоих в подножие ног твоих» (Пс.109:1).

Разумеется, речь о Давиде в третьём лице в псалмах ведётся не всегда — мы видели, что в Пс.2 Давид говорит о себе в первом лице: «возвещу определение: Господь сказал мне…» (Пс.2:7).

Словом, Пс.109 — это песня, гимн, которая поётся от лица всякого израильтянина о своём царе и господине, Давиде. И здесь не должно смущать, что автором этого псалма является сам Давид: ведь он писал её для исполнения хором при общественном богослужении от лица всего собравшегося народа или, вернее, от лица всякого, каждого, кто участвует в этом богослужении.

На иврите в Пс.109 говориться не о «Господе» («Адоне»), а о «Боге» («Иегове», «Яхве»); при этом тот, к кому обращает речь Иегова, действительно, называется словом «господин» («адон»): «  נְאֻ֤ם יְהוָ֙ה׀ לַֽאדֹנִ֗י » — («Сказал Яхве адону»).

 (Слово «адон» может означать как Бога, так и земного, человеческого господина или владыку.)

Вернёмся к последнему стиху (в несколько расширенном пересказе): «Сказал Господь Бог царю Израилеву Давиду, господину моему: седи одесную Меня, доколе положу врагов твоих в подножие ног твоих» (Пс.109:1).

Почему царь Давид изображается здесь сидящим одесную Бога? Потому, что, как сказано в Пс.2, Давид есть сын Бога: «Ты сын Мой; Я ныне родил тебя…» (Пс.2:7); а где же достойное место для сына владыки, царя, как не по правую его руку? Кроме того, Давид, будучи царём, есть владыка над землями и людьми и в этом уподоблен Богу. Враги же сына Бога, Давида, — это восстающие на него цари и его собственные вельможи, о которых мы уже говорили, когда обсуждали Пс.2.

Обратите внимание также на то, как перекликается Пс.109 с Пс.2 в следующих стихах: «Жезл силы твоей пошлет Господь с Сиона: господствуй среди врагов твоих» (Пс.109:2) и «ты поразишь их жезлом железным; сокрушишь их, как сосуд горшечника» (Пс.2:9).

Переходим к одному из самых сложных стихов — к Пс.109:3; в нём есть такие слова (согласно масоретскому тексту):

«מֵרֶ֣חֶם מִשְׁחָ֑ר לְ֜ךָ֗ טַ֣ל יַלְדֻתֶֽיךָ׃»

Буквально это будет что-то вроде:

«Из чрева (утренней) зари к тебе роса юности».

А если сказать на русском по-поэтически, то это будет, как я думаю, что-то вроде:

«Утренняя заря из чрева своего несёт (рождает) тебе росу юности твоей».

То есть: Каждый день Давид обретает, получает «росу юности своей» (то есть: силы, бодрость, свежесть, молодость) от утренней зари, которая рождает ему эту «росу юности» из чрева своего так, как утром, перед восходом Солнца, воздух (или «утренняя заря») порождает утреннюю росу.

Перед этими словами в Пс.109:3 стоят следующие слова:

«  עַמְּךָ֣ נְדָבֹת֘ בְּי֪וֹם חֵ֫ילֶ֥ךָ בְּֽהַדְרֵי־קֹ֭דֶשׁ»

Это можно перевести, ближе к буквальному переводу, примерно так:

«Твой народ, предлагающий добровольную помощь, в день силы твоей в великолепиях (сияниях) святыни (святого места)».

То есть:

«Твой народ, предлагающий добровольную помощь, в день силы твоей собирается в исполненной великолепиями (сияниями) святыне (святом месте)».

«Святыня» или «святое место» — это ничто иное, как скиния собрания, предтеча иерусалимского Храма.

«День силы Давида» — это, вероятно, день, на который Давид назначает сбор войска — возле скинии собрания и, возможно, в самом дворе скинии, ибо «день силы в великолепиях святыни».

Смысл этих слов, видимо, такой: когда Давид объявляет сбор военных сил, то к нему явятся не только те, которых он призвал и обязал прийти, но и множество людей, которые предложат свою добровольную помощь в войне как воины.

Итак, сведем всё вместе:

«Твой народ, предлагающий добровольную помощь, собирается в день сбора сил твоих возле исполненной великолепий (сияний) святыни (скинии); утренняя заря из чрева своего рождает тебе росу юности твоей» (Пс.109:3).

При чём тут «утренняя заря, рождающая росу юности для Давида»? Сбор войска, разумеется, должен происходить как можно раньше — желательно ещё до восхода солнца, чтобы целый день (за исключением время на отдых и прочие подобные вещи) можно было потратить на поход и другие воинские занятия; и военачальник должен явиться перед войском бодрым, свежим, полным сил, моложавым; и таким же он должен оставаться во время похода и во время битв. Как живительная влага в засушливых местах даруется растениям утренней росой, выпадающей на заре и ранее, так, по мысли Давида, утренняя заря дарит и ему «влагу в виде росы», то есть живительные, молодящие, «несущие юность» или «несущие силы, как у юного» силы.

(Кстати: создаётся впечатление, что в библейском иврите опускаются не только глаголы-связки, но и глаголы, близкие к глаголам-связкам, значение которых относительно легко восстановить, хотя бы предположительно, без сильного искажения текста, по контексту.)

Напомним, что «двор язычников» иерусалимского Храма был, по сути, самой большой площадью Иерусалима, способной вместить сотни тысяч человек. Именно на этом месте, на месте будущего Храма, вероятно, и стояла во времена Давида скиния собрания, вокруг которой могли собраться сотни тысяч человек и, по меньшей мере, несколько тысяч или даже более десяти тысяч устроить что-то вроде стоянки или военного лагеря.

Отметим, что Давид построил новую скинию собрания в Иерусалиме и перенёс туда Ковчег Завета (1Пар.16:1), но при этом скиния собрания Моисея вместе с жертвенником оставалась в Гаваоне (1Пар.39‑40); этот жертвенник был перенёсен из Гаваона в Иерусалим лишь при Соломоне.

Как ясно, жертвенник в Гаваоне и был тем единственным жертвенником, на котором можно было законным образом приносить жертвы во времена Давида; и когда Давид сам соорудил жертвенник где-то возле Иерусалима, на гумне Орны Иевусеянинна (1Пар.21:18‑19,26), и сам же принёс там жертвы, то есть принёс жертвы без посредничества священников, потомков Аарона, то он, Давид, совершил чистое беззаконие. (Спрашивается: кто бы из законных священников согласился участвовать в этом, когда единственный законный жертвенник находился в Гаваоне?)

Этот же стих, Пс.109:3, согласно Библии короля Иакова (KJV):

«Thy people shall be willing in the day of thy power, in the beauties of holiness from the womb of the morning: thou hast the dew of thy youth» (Ps.110:3, KJV; Пс.109:3) — «Твой народ будет во́лить в день силы твоей; в красотах святости (святыни) из чрева утра: ты обладаешь росой юности твоей».

Последняя часть малопонятна.

Согласно Новой американской стандартной Библии (NASB):

«Thy people will volunteer freely in the day of Thy power; In holy array, from the womb of the dawn, Thy youth are to Thee as the dew (Ps.110:3, NAS; Пс.109:3)» — «Твой народ свободно добровольно предложит помощь в день Твоей силы; в святом собрании (войска?), (вышедшем?) из чрева зари, Твои юные (молодые) (воины?) суть для Тебя как роса».

(О том, что речь идёт о «юных», а не о «юности» видно из того, что, по-видимому, специально для указания этого использовано «are» (мн. ч.), хотя можно было написать и «is» (ед. ч.))

По-видимому, это несколько необычный перевод: ведь «יַלְדוּת» — это «детство», «отрочество», «молодость» («childhood», «young manhood»), а не «собрание детей» («дети»), «собрание юных» («юные»), «собрание молодёжи» («молодые»).

Согласно Септуагинте:

«μετὰ σοῦ ἀρχὴ ἐν ἡμέρᾳ τῆς δυνάμεώς σου ἐν ταῖς λαμπρότησιν τῶν ἁγίων ἐκ γαστρὸς πρὸ ἑωσφόρου ἐξεγέννησά σε» (Ps.109:3, BGT) — «с тобою начало в день силы твоей в сияниях святынь (святых) твоих из чрева прежде денницы (эосфора) родил тебя».

Именно так: без различения заглавных и прописных букв и без знаков пунктуации, изобретённых значительно позже, — разбивай на смысловые части как хочешь… Впрочем, это касается и текста на иврите.

Напомним, что древние греки считали Венеру за две планеты (блуждающих звезды): утреннюю Венеру, которая предшествовала восходу Солнца, они называли Эосфором («Несущий Зарю»), а вечернюю Венеру — Фосфором («Несущий Свет»); открытие того, что Эосфор и Фосфор — одна и та же планета одни приписывают Пифагору, другие — Пармениду.

Итак, хотя в тексте на иврите говорится о рождении из чрева утренней зари,  переводчики на греческий почему-то вставили упоминание об Эосфоре, то есть Венере, и стали говорить о рождении самого Давида или, может быть, уже даже самого Мессии, который должен был родиться от семени Давидова, из чрева Бога до Эосфора, то есть до появления Эосфора.

Далее. Можно предположить, что переводчики с иврита на греческий понимали или, лучше сказать, чуяли, что в тексте на иврите речь идёт о каком-то собрании народа, вероятно, для войны или смотра (или даже чего-то иного — может быть, грандиозного строительства?), вероятно, при скинии собрания, но толком перевести соответствующие слова не смогли из-за непонимания более конкретного значения слов и потому это собрание назвали «началом» — в смысле: «началом некоторого дела».

Библия царицы Елизаветы, как и полагается, следует Септуагинте:

«С тобою начало в день силы твоея, во светлостех святых твоих: из чрева прежде денницы родих тя» (Пс.109:3).

Следующий стих: «Клялся Господь и не раскается: Ты священник вовек по чину Мелхиседека» (Пс.109:4). Здесь Давид, по-видимому, говорит, что Сам Бог обратился к нему и поклялся ему, что он «навек поставлен священником по чину Мелхиседека».

Мелхиседек был одновременно и царём, и священником — это и есть «священство по чину Мелхиседека» или, по крайней мере, один из важнейших аспектов такого священства. Писание так говорит о том, как царь и священник Мелхиседек благословил Авраама (Аврама) после того, как тот возвращался с битвы, в которой его врагами и врагами его союзников были царь Кедорлаомер и союзные Кедорлаомеру цари:

«17 Когда он возвращался после поражения Кедорлаомера и царей, бывших с ним, царь Содомский вышел ему навстречу в долину Шаве, что ныне долина царская; 18 и Мелхиседек, царь Салимский, вынес хлеб и вино, — он был священник Бога Всевышнего, — 19 и благословил его, и сказал: благословен Аврам от Бога Всевышнего, Владыки неба и земли; 20 и благословен Бог Всевышний, Который предал врагов твоих в руки твои. [Аврам] дал ему десятую часть из всего» (Быт.14:17‑21).

Что имел в виду Давид, когда говорил о себе как о царе и одновременно как о священнике «по чину Мелхиседека»?

Издавна царство и священство спорили друг с другом за преобладание: кто из них главнее и святее. Этот спор, как правило, разрешался либо победой священства — и тогда в пределе устанавливалась теократия, подобная теократии Папского Государства, либо победой царства — и тогда в пределе царь становился фактическим главой церкви, полностью подчинивешей себе священство — как это было, например, в англиканской Англии, в ряде протестантских государств и в России при Петре Ι. Но даже при не столь радикальных решениях, как в России, патриарх в Византийской империи, например, был достаточно зависимой и даже марионеточной фигурой, зависимой от царей.

Независимый религиозный глава фактически, как правило, был независимым, вторым, центром власти в государстве; и государи, естественно, не терпели такого соперничества.

Как бы то ни было, но священство в большинстве случаев было вынуждено считаться с царством и поэтому о царском призвании и «служении» зачастую говорили как о некоем особом божественном призвании и служении, подобном священническому и по-своему тоже священному.

Говоря, что он «священник навек по чину Мелхиседекову» Давид делал ничто иное, как говорил, что царство — это тоже своего рода священство и даже не «своего рода священство», а самое настоящее священство. Но, естественно, Давид не мог узурпировать священство Аароново просто в силу своего происхождения — ведь он не происходил от Аарона и потому не мог стать Первосвященником; поэтому Давиду пришлось «изобретать» еще одно, второе, священство — и здесь на помощь пришло повествование Писания о царе и одновременно священнике Мелхиседеке. Так и произошло «священство по чину Мелхиседека», отличное от «священства по чину Аарона».

Как видим (Пс.109:4), Давид заявляет, что, по сути, Сам Бог клятвенно заявил, что он, Давид, призван к «священству по чину Мелхиседека» навечно. Это не его, Давида, собственные размышления и толкования о роли царя в иудейском государстве, живущем согласно Торе, а мнение Самого Бога.

Под «навечно», видимо, следует разуметь лишь «на всю жизнь»; можно разуметь «навечно» и в том смысле, что «священство по чину Мелхиседека» останется принадлежностью Давида даже после смерти — однако не в смысле обладания священством в загробной жизни, ибо понятия о загробной жизни в то время у иудеев были туманны и расплывчаты, а, лучше сказать, вовсе отсутствовали — хотя, конечно, иудеи были должны быть знакомы с представлениями о загробном мире из контактов с окружающими народами — такими, например, как египтяне и ассирийцы.

Это «навечно», взялось, видимо, из слов Бога к Аврааму:

«14 И сказал Господь Авраму, после того как Лот отделился от него: возведи очи твои и с места, на котором ты теперь, посмотри к северу и к югу, и к востоку и к западу;  15 ибо всю землю, которую ты видишь, тебе дам Я и потомству твоему навеки» (Быт.13:14‑15).

Эти слова можно толковать в том смысле, что Авраам навек будет владеть данной землей даже после того, как умрет. Опять же, эти слова надо понимать не в том контексте, что Авраам будет жить после смерти загробной жизнью, а в том контексте, что эта земля останется для всех навечно (в их сознании) «землёй Авраама», «уделом Авраама».

Все это, однако, достаточно общие соображения. Говоря о Давиде, следует помнить, что он, как уже сказано выше, лично, безо всяких левитов и священников, соорудил жертвенник и принёс на нём жертву Богу «у гумна Орны Иевусянина», очевидно, где-то близ Иерусалима, — вопреки всем запретам, содержащимся в Торе, которая разрешила приносить жертвы только в одном месте на одном жертвеннике, а жертвенник этот во времена Давида, как тоже уже сказано, находился в Гаваоне (1Пар.39‑40). Это был странный и даже безумный поступок с точки зрения закона Моисеева, это был вызов всем потомкам Аарона, в том числе действовавшему тогда Первосвященнику, и Давид должен был как-то объяснить и оправдать свои действия.

Вот как Библия описывает сооружение Давидом жертвенника и принесение на нём жертвы, чтобы прекратилась эпидемия моровой язвы, которая (якобы) была наслана Богом на израильтян за грех царя, состоявший в том, что он, Давид, устроил перепись подданных:

«13 И пришел Гад к Давиду, и возвестил ему, и сказал ему: избирай себе, быть ли голоду в стране твоей семь лет, или чтобы ты три месяца бегал от неприятелей твоих, и они преследовали тебя, или чтобы в продолжение трех дней была моровая язва в стране твоей? теперь рассуди и реши, что мне отвечать Пославшему меня. 14 И сказал Давид Гаду: тяжело мне очень; но пусть впаду я в руки Господа, ибо велико милосердие Его; только бы в руки человеческие не впасть мне. [И избрал себе Давид моровую язву во время жатвы пшеницы.] 15 И послал Господь язву на Израильтян от утра до назначенного времени; [и началась язва в народе] и умерло из народа, от Дана до Вирсавии, семьдесят тысяч человек. 16 И простер Ангел [Божий] руку свою на Иерусалим, чтобы опустошить его; но Господь пожалел о бедствии и сказал Ангелу, поражавшему народ: довольно, теперь опусти руку твою. Ангел же Господень был тогда у гумна Орны Иевусеянина. 17 И сказал Давид Господу, когда увидел Ангела, поражавшего народ, говоря: вот, я согрешил, я [пастырь] поступил беззаконно; а эти овцы, что сделали они? пусть же рука Твоя обратится на меня и на дом отца моего. 18 И пришел в тот день Гад к Давиду и сказал: иди, поставь жертвенник Господу на гумне Орны Иевусеянина.  19 И пошел Давид по слову Гада [пророка], как повелел Господь. 20 И взглянул Орна и увидел царя и слуг его, шедших к нему, и вышел Орна и поклонился царю лицем своим до земли. 21 И сказал Орна: зачем пришел господин мой царь к рабу своему? И сказал Давид: купить у тебя гумно для устроения жертвенника Господу, чтобы прекратилось поражение народа. 22 И сказал Орна Давиду: пусть возьмет и вознесет в жертву господин мой, царь, что ему угодно. Вот волы для всесожжения и повозки и упряжь воловья на дрова. 23 Все это, царь, Орна отдает царю. Еще сказал Орна царю: Господь Бог твой да будет милостив к тебе! 24 Но царь сказал Орне: нет, я заплачу тебе, что стоит, и не вознесу Господу Богу моему жертвы, взятой даром. И купил Давид гумно и волов за пятьдесят сиклей серебра. 25 И соорудил там Давид жертвенник Господу и принес всесожжения и мирные жертвы. [После Соломон распространил жертвенник, потому что он мал был.] И умилостивился Господь над страною, и прекратилось поражение Израильтян» (2Цар.24:13‑25).

«17 И сказал Давид Богу: не я ли велел исчислить народ? я согрешил, я сделал зло, а эти овцы что сделали? Господи, Боже мой! да будет рука Твоя на мне и на доме отца моего, а не на народе Твоем, чтобы погубить его. 18 И Ангел Господень сказал Гаду, чтобы тот сказал Давиду: пусть Давид придет и поставит жертвенник Господу на гумне Орны Иевусеянина. 19 И пошел Давид, по слову Гада, которое он говорил именем Господним. 20 Орна обратился, увидел Ангела, и четыре сына его с ним скрылись. Орна молотил тогда пшеницу. 21 И пришел Давид к Орне. Орна, взглянув и увидев Давида, вышел из гумна и поклонился Давиду лицем до земли. 22 И сказал Давид Орне: отдай мне место под гумном, я построю на нем жертвенник Господу; за настоящую цену отдай мне его, чтобы прекратилось истребление народа. 23 И сказал Орна Давиду: возьми себе; пусть делает господин мой царь что ему угодно; вот я отдаю и волов на всесожжение, и молотильные орудия на дрова, и пшеницу на приношение; все это отдаю даром. 24 И сказал царь Давид Орне: нет, я хочу купить у тебя за настоящую цену, ибо не стану я приносить твоей собственности Господу, и не буду приносить во всесожжение взятого даром. 25 И дал Давид Орне за это место шестьсот сиклей золота. 26 И соорудил там Давид жертвенник Господу и вознес всесожжения и мирные жертвы; и призвал Господа, и Он услышал его, послав огонь с неба на жертвенник всесожжения. 27 И сказал Господь Ангелу: возврати меч твой в ножны его. 28 В это время Давид, видя, что Господь услышал его на гумне Орны Иевусеянина, принес там жертву. 29 Скиния же Господня, которую сделал Моисей в пустыне, и жертвенник всесожжения находились в то время на высоте в Гаваоне. 30 И не мог Давид пойти туда, чтобы взыскать Бога, потому что устрашен был мечом Ангела Господня» (1Пар.21:17‑30)

Отметим, что пророк Гад в Библии назван «прозорливцем царёвым» — так, про Давида сказано: «И поставил он левитов в доме Господнем с кимвалами, псалтирями и цитрами, по уставу Давида и Гада, прозорливца царева, и Нафана пророка, так как от Господа был устав этот чрез пророков Его» (2Пар.29:25); то есть: пророк (прозорливец) Гад был приближён к царю, это был, так сказать, «придворный прозорливец», «прозорливец на должности», а не независимый пророк, который дистанциировал себя от земной власти, заявляя: «я — не царёв и ничей вообще, а только Божий».

Как видим, сооружение жертвенника и принесение на нём жертвы Давидом произошло по прямому указанию пророка Гада — с точки зрения Торы, повторим, это было странное, безумное и преступное указание и Давид был вынужден как-то объясняться за то, что он сделал, перед «официальным священством» стоявшей в Гаваоне Моисеевой Скинии, где находился единственный законный жертвенник, объясняться перед потомками Аарона: ведь, принося подобную жертву и даже сооружая жертвенник, Давид сам действовал как священник. Оправдание, как видим, нашлось: Давид объявил, что Сам Бог сделал его не только царём, но и священником — но не по «чину Аарона», который не был царём, а по «чину Мелхиседека», который был и священником, и царём.

Вернёмся к словам «Клялся Господь и не раскается: Ты священник вовек по чину Мелхиседека» (Пс.109:4). Что в свете только что сказанного значит это самое «вовек», то есть «навек»? Очевидно, вот что: Давид как бы говорит «официальным священникам», потомкам Аарона: да, я сам, без вас, соорудил второй алтарь, который Моисей запретил сооружать, и, принёс на этом втором месте жертву, которую Моисей запретил приносить; но меня сделал священником по чину Мелхиседека Сам Бог навсегда, навечно и если я захочу, то буду приносить жертвы, отличные от тех, которые приносите вы при Скинии собрания, хоть каждый день — потому, что, по слову Самого Бога, я — пожизненно священник «по чину Мелхиседека».

Сооружая этот «запретный» жертвенник и принося на нём жертву, Давид уподоблялся не только Мелхиседеку, но также Аврааму, построившему жертвенник близ Сихема, у дубравы Мамре (Быт.12:6‑7), Исааку, построившему жертвенник в Вирсавии, в долине Герарской (Быт.26:23‑25), и Иакову, построившему жертвенник в Вефиле (Быт.35:6‑7) — причём по приказанию Самого Бога (Быт.35:1).

Стихи Пс.109:5‑6 достаточно ясны и здесь можно лишь повторить то, что уже было сказано применительно к Пс.2, когда обсуждались его слова «дам народы в наследие тебе и пределы земли во владение тебе» (Пс.2:8): речь идёт о покорении окрестных царей и народов и о победе над внутренними врагами, об установлении границ Израиля «от Нила до Евфрата» — как это и было обещано Богом Аврааму (Быт.15:18‑21).

Интересно, что в Пс.9:5 сказано не что Давид, как сын Бога, находится одесную Бога (и, следовательно, Сам Бог находится по левую руку от Давида), а что Бог находится одесную Давида — «Господь одесную Тебя» (Пс.9:5)! Такие слова — это уже слишком, ибо согласно ним Бог просто выступает каким-то слугой, посыльным при Давиде.

Наконец, перейдём к последнему стиху: «Из потока на пути будет пить, и потому вознесет главу» (Пс.109:7). Тот, кто будет пить — это народ израильский (Пс.109:3), а, точнее, израильское войско. По-видимому, смысл этих слов следующий: шествуя к местам битв, например, совершая обходные манёвры через труднопроходимые земли, израильское войско не будет на своём пути испытывать недостатка в воде потому, что всегда будет встречать источники воды — и не просто колодцы, а «потоки» — то есть реки и ручьи; войску не будет терпеть жажду и не будет вынуждено подолгу заниматься изнурительными поисками воды; из-за этого-то израильское войско и одержит победу — «вознесёт главу».

Словом, Пс.109:7 говорит: «Израиль, выйдя на войну, на пути будет встречать водные потоки и ему не надо будет искать воды; он не будет жаждать; и поэтому он победит, вознесёт главу».

Соединим всё вместе и в результате получим:

«1 Сказал Бог господу моему, царю Давиду: седи одесную Меня, доколе положу врагов твоих в подножие ног Твоих.

2 Жезл силы твоей пошлёт Бог с Сиона: господствуй среди врагов твоих.

3 Твой народ, предлагающий добровольную помощь, собирается в день сбора сил твоих возле исполненной великолепий (сияний) святыни (скинии); утренняя заря из чрева своего рождает тебе росу юности твоей.

4 Клялся Господь и не раскается: ты священник вовек по чину Мелхиседека.

5 Бог одесную тебя. Он в день гнева Своего поразит царей;

6 Бог совершит суд над народами, наполнит землю трупами, сокрушит голову врага в земле обширной.

7 Израиль, выйдя на войну, на пути будет встречать водные потоки и ему не надо будет искать воды; он не будет жаждать; и поэтому он победит, вознесёт главу»

(Пс.109:1‑7).

Как видим, и в Пс.109 нет ничего «мессианского» — ни в иудейском смысле, ни в христианском: речь здесь идёт, как и в Пс.102, исключительно о царе Давиде и его делах — главным образом, военных.

Следует признать, что речь в Пс.2 и Пс.109 несколько туманна; но это отчасти, по-видимому, можно объяснить тем, что псалмы — это песни, гимны, исполнявшиеся под музыку; и, следовательно, им присущ определённый ритм, размер; а это, то есть подчинённость ритму и размеру, — как знает всякий, пытавшийся писать стихи — накладывает определённые ограничения на свободу выражения; иногда из-за подобных ограничений автор вынужден изъясняться туманно и непонятно.

 

3. О возвеличивании Давидом самого себя в псалмах

 

Конечно, личность царя Давида в Пс.2 и Пс.109 представляется чрезвычайно великой и даже сверхчеловеческой — если не сказать даже: полубожественной. Так, он есть и сын Бога, Им рождённый (Пс.2:7,12), и седящий одесную Бога (Пс.109:1), и даже тот, одесную кого — Сам Бог (Пс.109:2); он, Давид, и царь, поставленный Самим Богом (Пс.2:6), и священник «по чину Мелхиседека» (Пс.109:4); его, Давида, победы над окрестными царями и народами, описаны этих псалмах так, что можно подумать, будто бы речь идёт об обретении мирового господства, то есть о том, что Давид станет царём всего мира — хотя в действительности речь идёт всего лишь об «Израиле от Нила до Евфрата», в тех пределах, в которых было обещано Богом Аврааму (Быт.15:18‑21). Однако такое возвеличение человека, пусть и обладающего очень большой властью, достаточно характерно для Библии и иудаизма вообще — ведь сама же Библия называет таких людей даже «богами».

Так, цари и князи, в силу своего положения по определению исполняющие роль судей, а также уполномоченные ими судьи, действующие, как правило, от их имени, названы в Пс.81:1,6 «богами»:

«1 Бог (Элогим) стал в сонме богов; среди богов (элогим) произнес суд:

2 доколе будете вы судить неправедно и оказывать лицеприятие нечестивым?

3 Давайте суд бедному и сироте; угнетенному и нищему оказывайте справедливость;

4 избавляйте бедного и нищего; исторгайте его из руки нечестивых.

5 Не знают, не разумеют, во тьме ходят; все основания земли колеблются.

6 Я сказал: вы — боги (элогим), и сыны Всевышнего — все вы;

7 но вы умрете, как человеки, и падете, как всякий из князей.

8 Восстань, Боже, суди землю, ибо Ты наследуешь все народы»

(Пс.81:1‑8).

По-видимому, слова Бога «вы — боги, и сыны Всевышнего — все вы» (Пс.81:6) обращены здесь только лишь к этим царям, князьям и судьям, а не ко всем людям вообще, ибо лишь они уподобились Богу властью и правом производить суд. Они также, как видим, здесь же, в Пс.81:6, названы «сынами Всевышнего», то есть «сынами Бога». («Сонм богов» в Пс.81:1 лучше перевести как «собрание могущества» или «собрание силы»)

Отметим, что имя иудейского Бога «Элогим» буквально, грамматически, есть множественное число от «эл» («сильный», «могучий», «могущественный») или «элоах»; слово «эл» в различных его вариантах распространено среди семитов для обозначения богов.

Также отметим слова Бога об Аароне, обращённые к Моисею: «15 ты будешь ему говорить и влагать слова [Мои] в уста его, а Я буду при устах твоих и при устах его и буду учить вас, что вам делать; 16 и будет говорить он вместо тебя к народу; итак он будет твоими устами, а ты будешь ему вместо Бога (Элогим)» (Исх.4:15‑16).

Далее, в стихе Исх.7:1 Бог (Яхве) говорит Моисею, что Он поставил его «Богом (элогим) фараону»: «1 Но Господь сказал Моисею: смотри, Я поставил тебя Богом (элогим) фараону, а Аарон, брат твой, будет твоим пророком: 2 ты будешь говорить [ему] все, что Я повелю тебе, а Аарон, брат твой, будет говорить фараону, чтобы он отпустил сынов Израилевых из земли своей» (Исх.7:1‑3).

Отметим также, что как воспевателям земных владык, так и самим этим владыкам присуща тяга к величию — если не сказать больше: им присуща мания величия; поэтому вокруг земных владык увивалось множество стихотворцев и ораторов, безмерно восхвалявших и преувеличивавших их достоинства; да и с кем мог мериться такой земной владыка славой и величием, как не с бессмертным богами? Поэтому даже если считать, что Пс.2 и Пс.109 действительно написаны самим царём Давидом, «сладкопевцем Израилевым», который также воспевал себя самого, то не следует удивляться присутствующему в этих псалмах самовосхвалению и самовозвеличиванию.

 

4. О возвеличивании Ломоносовым российских императоров и императриц

 

В качестве примера и иллюстрации сказанному в главе о возевеличивании Давидом себя самого мы приведем фрагменты од российским императорам и императрицам, написанных по различным поводам знаменитым российским учёным Михаилом Васильевичем Ломоносовым. В этих одах Ломоносов предстаёт с очень неприглядной стороны — как бессовестный придворный льстец и подхалим, не знающий меры.

Оды приводятся по [Ломоносов1986].

Первая ода — [Ломоносов1986, Одна на прибытие из Голштинии и на день рождения Его Императорского Высочества Государя Великого Князя Петра Феодоровича 1742 года февраля 10 дня», с. 82].

Для справки: император Пётр III Феодорович — это Карл Петер Ульрих Голштейн-Готторп, первый Голштейн-Готторп на российком престоле, сын Анны Петровны, дочери Петра I, племянник царицы Елизаветы Петровны, дочери Петра Ι.

 

(21‑30)

Вои́нский звук оставь, Беллона,

И, Марс, вложи свой шумный меч,

Чтоб стройность праздничного тона

И муз поющих ныне речь

Едина громко разносилась

И нашей радости сравнилась;

Чтоб воздух, море и земля

Елизавету возглашали

И, купно с ней Петра хваля,

Моей бы лире подражали.

 

(31-40)

Богиня, коей державу

Обнять не могут седмь морей,

И громкую повсюду славу

Едва вместить вселенной всей!

Твоя надежда совершилась,

И радость паки обновилась:

Ты зришь Великого Петра,

Как феникса воскресша ныне;

Дражайшая твоя сестра

Жива в своем любезном сыне.

 

Что мы получим, если всё сказанное понимать буквально?

Здесь (31) царица Елизавета Петровна названа богиней; в контексте (21‑25) эта «богиня» поставлена среди других богов и богинь — Марса (Ареса), Беллоны (римской богини войны), муз (дочерей Зевса и Мнемосины); соответственно, её сестра Анна Петровна, мать Карла Петера Ульриха — сестра богини, тоже богиня, а сам Карл — сын и племянник богини; он уподобляется фениксу, волшебной птице, способной воскресать. Да и сам Михаил Васильевич поставил себя рядом с богами, где-то вместе с музами (21‑30).

Далее [там же, с. 83]:

 

(91‑100)

Наместница всевышней власти,

Что родом, духом и лицеем

Восходит выше смертных части,

Прехвальна, совершенна всем,

В которой всех даров изрядство,

С величеством цветет приятство!

Кому возможно описать

Твои доброты все подробну?

Как разве только указать

В Петре природу в том подобну?

 

Что отсюда можно заключить буквально? То, что у Анны Петровны и её сестры, царицы Елизаветы Петровны, природа сверхчеловеческая — скорее всего, божественная. То, что выше Елизавета названа богиней, только укрепляет в мысли об этом: да, здесь мы имеем дело именно что с божественной природой, а не полубожественной (героической) или же с природой каких-то высоких духов. Можно также заключить, что так обстоит дело потому, что они, Анна и Елизавета, происходят от царя Петра Ι, который тоже обладал божественной природой.

 

Далее [там же, с. 84]:

 

(101‑110)

Но спешно (с)толь куда восходит

Внезапно мой пленённый взор?

Видение мой дух возводит

Превыше Тессалийских гор!

Я Деву в солнце зрю стоящу,

Рукою Отрока держащу

И все страны полночны с ним.

Украшена кругом звезда́ми,

Разит перуном вниз своим,

Гоня противности с бедами.

 

(111‑121)

И вечность предстоит пред нею,

Разгнувши книгу всех веков,

Клянется небом и землею

О счастье будущих родов,

Что россам будет непременно

Петровой кровью учрежде́но.

Отверзлась дверь, не виден край,

В пространстве заблуждает око;

Цветёт в России красной рай,

Простерт во все страны́ широ́ко.

 

Что отсюда можно заключить буквально?

Конечно, знакомый с христианством и, в частности, с Апокалипсисом (Откр.12:1‑17), заключит, что Дева с Отроком (105‑106), зримая стоящей в солнце, — это Мария, Богородица, с Иисусом Христом, богом; хотя, конечно, в указанном месте Апокалипсиса речь идёт не о «Деве», а о «Жене», которая символизирует Церковь, и не об «Отроке», а о «Младенце», который символизирует всякого истинно-верующего, «рождённого» Церковью. Но ведь выше говорится о римских и греческих богах, о том, что царица Елизавета — сама богиня (и, пожалуй, её отец, Пётр Ι — тоже божественной природы…). Как, спрашивается, это всё согласуется с христианской традицией?!

Нет уж — Дева с Отроком — это, скорее, Рея с Зевсом или Исида с Гором. О том, что это Рея с Зевсом говорит наличие у Девы «перуна» — то есть жезла, скипетра, который, очевидно, мечет перуны, то есть молнии: «Разит перуном вниз своим…»; впрочем, если слово «Дева» понимать буквально как «девственница», то, пожалуй, Дева с Отроком — это дочь царя Семела с Дионисом, зачатым и возрождённым после того, как Зевс дал ей съесть сохранённое сердце Диониса Загрея…

Итак, что же сказала эта Дева — скорее всего, богиня и уж, по крайней мере, мать бога?! Она поклялась, что счастье русского народа, из рода в род, будет создано, учреждено «петровой кровью» — так, что в России прекрасной будет рай. Это долговременная задача, и, по-видимому, под «петровой кровью» здесь надо разуметь не одного Карла Петра Ульриха Голштейн-Готторпа, но всю от него происшедшую Голштейн-Готторпскую династию на российском престоле, которая будет править очень долго и, в конце концов, превратит Россию в рай.

Вобщем, явились Ломоносову в чудесном видении то ли Рея с Зевсом, то ли Семела с Дионисом и напророчествовали всё это, дабы Ломоносов обнародовал это пророчество и довёл его до божественных царственных ушей.

 

 

Переходим к другой оде: [Ломоносов1986, Ода на день тезоименитства Его Императорского Высочества Государя Великого Князя Петра Феодоровича 1743 года, c. 96].

 

[там же, с. 96]:

 

(11‑20)

Но о небес пресветло око,

Веселых дней прекрасный царь!

Как наша радость, встань высоко,

Пролей чистейший луч на тварь,

В прекрасну облекись порфиру,

Явись великолепен миру

И в новом блеске вознесись,

В златую седши колесницу,

В зенит вступи, прешед границу,

И позже в Океан спустись

 

Здесь царь Карл Петер Ульрих Голштейн-Готторп, то есть Пётр ΙΙΙ Феодорович Романов, описывается как солнечный бог — то ли Аполлон, то ли Гелиос.

 

[там же, с. 99]:

 

(121‑130)

Воззри на труд и громку славу,

Что свет в Петре неложно чтит;

Нептун познал его державу,

С Минервой сильный Марс гласит:

«Он бог, он бог твой был, Россия,

Он члены взял в тебе плотские,

Сошед к тебе от горьних мест;

Он ныне в вечности сияет,

На внука весело взирает,

Среди героев, выше звезд».

 

Здесь говорится, что царь Пётр Ι — то ли бог, то ли герой (то есть полубог); при этом такой его статус признают сами боги — Марс (Арес) и Минерва (Афина); кроме того, ими же, сказано, что Пётр Ι — бог (или герой), сшедший с небес и затем снова восшедший на небеса (ведь ныне он — «Среди героев, выше звезд…»).

 

Следующая ода: [Ломоносов1986, Ода на день брачного сочетания Их Императорских Высочеств Государя Великого Князя Петра Феодоровича и Государыни Великия Княгини Екатерины Алексеевны 1745 года, c. 100]

 

[там же, с. 100]

 

(1‑6)

Не сад ли вижу я священный,

В Эдеме вышним насажденный,

Где первый узаконен брак?

В чертог богиня в славе входит,

Любезнейших супругов вводит,

Пленяющих сердца́ и зрак.

 

Здесь «богиня» — это снова царица Елизавета Петровна, устроившая брак своему племяннику Карлу Петеру Ульриху Голштейн-Готторпу, который, как уже сказано выше, по Ломоносову — тоже бог.

 

Следующая ода: [Ломоносов1986, Ода на день восшествия на престол Её Величества Государыни Императрицы Елизаветы Петровны 1748 года, c. 121]

 

[там же, с. 121]

 

(1‑6)

Заря багряною рукою

От утренних спокойных вод

Выводит с солнцем за собою

Твоей державы новый год.

Благословенное начало

Тебе, богиня, воссияло.

 

[там же, с. 140]

 

Тебя, богиня, возвышают

Души и тела красоты,

Что в многих разделяясь блистают,

Едина всё имеешь ты.

 

Следующая ода: [Ломоносов1986, Ода, в которой Её Величеству благодарение от сочинителя приносится за оказанную ему высочайшую милость в Царском Селе августа 27 дня 1750 года, c. 127].

 

[там же, с. 127]:

 

(1‑7)

Какую радость ощущаю?

Куда я ныне восхищен?

Небесну пищу я вкушаю,

На верьх Олимпа вознесен!

Божественно лице сияет

Ко мне и сердце озаряет

Блистающим лучём щедрот!

 

Царица Елизавета Петрована, богиня, пригласила Ломоносова на Олимп, в обитель высших богов, и угостила его питием богов — амброзией.

 

Следующая ода: [Ломоносов1986, Ода всепрестветлейшей державнейшей Великой Государыне Императрице Елизавете Петровне, Самодержице Всероссийской, на пресветлый торжественный праздник Её Величества восшествия на всероссийский перстол ноября 25 дня 1761 года, в оказание истинной радости и ревностного усердия всенижайшее поднесённая от всеподданнейшего раба Михаила Ломоносова, c. 156].

 

[там же, с. 158]:

 

(64‑70)

Гласят моря, леса и реки,

Там нимфы повторяют речь,

Как встречу ей спешили течь:

«Кто ты? Минерва иль Диана?

Кто мать тебе и кто отец?

Богиней в свете быть избранна,

Достойная носить венец!…»

 

(77‑80)

О дщери росские, играйте:

Надежда ваша вас не льстит,

И с удовольствием внимайте,

Что вам богиня говорит.

 

Снова: царица Елизавета Петровна — богиня; то ли Минерва (Афина), то ли Диана, то ли ещё кто из богинь.

 

Следующая ода: [Ломоносов1986, Ода торжественная Её императорскому Величеству всепрестветлейшей державшнейшей Великой Государыне Императрице Екатерине Алексеевне, Самодержице Всероссийской, на преславное Её восшествие на всероссийский императорский престол 28 дня 1762 года, в изъявление истинной радости и верноподданного усердия искреннего поздравления приносится от всеподданнейшего раба Михаила Ломоносова, c. 169]

 

[там же, с. 174]:

 

(215‑220)

Тебя (с)толь сча́стливу считаем,

Богиня, в коей признаваем

В единой все добро́ты вдруг,

Щедроты, веру, справедливость,

И с постоянством прозорливость,

И истинной геройский дух.

 

Царица Екатерина ΙΙ — тоже, по Ломомоносову, богиня; правда, дух у неё почему-то лишь «геройский», то есть полубожественный; но это затруднение можно разрешить тем, что боги могут полубога или даже человека превратить в настоящего бога.

 

Следующая ода: [Ломоносов1986, Ода всепрестветлейшей державнейшй Великой Государыне Императрице Екатерине Алексеевне, Самодержице Всероссийской, которую Ее Величество в новый 1764 год всенижайшее поздравляет всеподданнейший раб Михайло Ломоносов, c. 177].

 

[там же, с. 177]:

 

(37‑39)

О скиптр, венец, о трон, чертог,

Сужде́ны вновь Екатерине,

Красуйтесь о второй богине!

 

[там же, с. 180]:

 

(166‑170)

Ликуйте: Правда на престоле,

И ей Премудрость приседит,

Небесными блеснув очами,

Богини нашея устами

Законы вечные гласит…

 

Снова: царица Екатерина ΙΙ, по Ломоносову, — богиня; и через неё, по-видимому, возвещают свою волю ещё более высшие боги, боги над богами, — Правда и Премудрость… Кстати: как говорит Ломоносов, Екатерина ΙΙ — это вторая по счёту богиня, то есть вторая с именем «Екатерина»; следовательно, царица Екатерина Ι (Марта Самуиловна Скавронская) — тоже богиня.

Скажем так: считать, что в Пс.2 и Пс.109 идёт речь о каком-то сверхчеловеческом, божественном или полубожественном, существе — это всё равно, что воспринимать сказанное Ломоносовым в одах царям и царицам всерьёз.

 

5. О мессианском понимании второго и стодевятого псалмов

 

Снова повторим: в Пс.2 и Пс.109, как мы видели, речь идёт не о христианском мессии, Иисусе Христе, сверхчеловеческом существе, и не об иудейском мессии, всемирном царе, который всё-таки человек по природе, а о царе Давиде и о событиях его жизни; и в этих псалмах, как мы видели, вообще нет никаких пророчеств о будущем.

Здесь же отметим, что христианами первых веков Иисус Христос рассматривался лишь как филоновский Логос истинного Бога или как что-то незначительно и несущественно от этого филоновского Логоса отличающееся. Филоновский Логос, а, вместе с ним и христианский Логос первых веков, вовсе не был истинным Богом по своей природе, хотя так и назывался; именно так учили Тертуллиан и Ориген; и именно в этом ключе надо понимать творения Иустина Философа.

То, что Логос не есть истинный Бог, хотя и носит имя Бога, отображалось в те времена тем, что, когда речь шла о Логосе, перед словом «Бог» не ставился определённый артикль, а когда речь шла об истинном Боге, родившем Логос, то перед словом «Бог» определённый артикль ставился. Эту традицию завёл Филон Александрийский; ей следовали и Иустин Философ, и даже сам евангелист Иоанн; и именно так разумел евангелие от Иоанна Ориген. Ориген в толкованиях на евангелие от Иоанна, обсуждая смысл называния Иисуса Богом, даже не упоминает о том, что кто-то считает Иисуса Христа истинным Богом по своей природе! И только в 325 году, на первом Вселенском соборе, вдруг обнаружилось, что почти три сотни лет христианская церковь верила не так, не могла правильно понять и истолковать собственные евангелия и прочие свои писания и, вместе с ними, собственные предания…

По-видимому, ещё задолго до рождения Иисуса Христа иудеи стали относить Пс.109, а, вместе с ним, вероятно, и Пс.2, перекликающийся с Пс.109, к грядущему иудейскому мессии. Это видно из «загадки», загаданной Иисусом Христом вопрошавшим его иудеям:

«40 И уже не смели спрашивать Его ни о чем. Он же сказал им:

41 как говорят, что Христос есть Сын Давидов,

42 а сам Давид говорит в книге псалмов: сказал Господь Господу моему: седи одесную Меня,

43 доколе положу врагов Твоих в подножие ног Твоих?

44 Итак, Давид Господом называет Его; как же Он Сын ему?»

(Лук.20:40‑44).

Смысл этих слов следующий. Иисус считал себя иудейским мессией и, следовательно, относил этот стих к себе; иудеи тоже относили этот стих к иудейскому мессии, всемирному владыке, который превзойдёт Давида. Но тут встаёт вопрос: если мессия всё-таки человек по природе, то, как бы ни был он велик, он всё равно никак не мог бы быть господином для своего праотца Давида — из-за почитания детьми родителей. Поэтому намёк Иисуса тут очевиден: только лишь тот потомок Давида, у которого природа есть сверхчеловеческая и приближающаяся к божественной, мог бы по справедливости быть господином для Давида.

Кстати. Одно из иудейских толкований Пс.109:1 заключается в том, что господин для Давида — это не его потомок, а его предок, а именно Авраам; однако Авраам никак не может похвастаться военными победами в тех рамках, которые задают Пс.109 и Пс.102. Так, в Быт.14 описывается, что Авраам вооружил триста восемнадцать своих рабов (Быт.14:14) и ночью напал на царя Кедорлаомера и нескольких союзных с ним царей, чтобы спасти попавшего к ним в плен Лота. (После победы в этой битве Авраама благословил царь и священник Мелхиседек (Быт.14:17‑20).) Это было единственным описанным в Библии военным предприятием Авраама.

Христианское толкование Пс.2 и Пс.109 ясно: речь здесь идёт об Иисусе Христе — Логосе истинного Бога, а после 325 г., после первого Вселенского собора, — о «полноценном» истинном Боге, обладающем той же природой, что и Отец.

Логос есть сын Бога, Им рождённый (Пс.2:7,12), и седящий одесную Бога‑Отца (Пс.109:1), и даже тот, одесную кого — Сам Бог (Пс.109:2); он, Логос, и земной всемирный царь, поставленный Богом (Пс.2:6), и Первосвященник, имеющий священство «по чину Мелхиседека» (Пс.109:4) — то есть иное священство, чем священство Аарона и его потомков; по христианским толкованиям победы Сына Божьего над различными царями и народами, описанные в Пс.2 и Пс.109, не суть победы над окрестными для израильтян царями и народами, а победы во всемирном масштабе во время славного Второго Пришествия — ведь Иисус Христос, Логос, есть всемирный земной царь и судия, который сокрушит во время своего Второго Пришествия все языческие царства, которые ему воспротивятся.

Слова «Я ныне родил Тебя» (Пс.2:7) у христиан толкуются так: «ныне» — это значит в «сейчас» в вечности, в которой нет ни прошлого, ни будущего, а есть только «сейчас» настоящего. Поскольку же «сейчас» вечности проектируется на всю временну́ю ось тварного мира, то получается (если смотреть из тварного времени на вечность), что Сын Божий рождается всегда: он рождался в каждый момент прошлого, рождается сейчас, в настоящий момент, учреждающий настоящее, и будет рождаться в каждый момент будущего.

Слова же «Из чрева прежде денницы родил Тебя» (Пс.109:3), которые читаются согласно Септуагинте, а не Масоретскому тексту, понимаются христианами в том смысле, что Логос был рождён до сотворения мира — в частности, до сотворения земли и неба, света и тьмы, до сотворения небесных светил.

Предпочтение Септуагинты Масоретскому тексту Ветхого Завета, то есть предпочтение перевода на греческий предположительному исходному тексту на иврите (и арамейском) — это давняя практика православной церкви; напомним, что в Русской православной церкви официальный богослужебный язык — церковнославянский и при этом при богослужениях используется библия на церковнославянском языке, являющаяся переводом именно с Септуагинты.

Что касается католиков, то в Вульгате Папы Климента 1598 г. (Vilgata Clementina, VUC) здесь, в Пс.109:3, перевод на латынь сделан тоже с Септуагинты: «ex utero, ante luciferum, genui te» (Ps.109:3) — «из чрева, до эосфора (люцифера), родил Тебя» (Пс.109:3) — несмотря на то, что Вульгата основывается на переводе блаж. Иеронима Стридонского, выполненном не с Септуагинты, а с текстов Писания на иврите — причём перевод был сделан ещё до того, как сформировался иудейский «Масоретский канон» Писания. (Строго говоря, буквально «люцифер» по-гречески — это «фосфор», а не «эосфор».)

Отсюда видно, какое важное догматическое значение католическая и православная церковь придают Септуагинте: они предпочитают её сохранившимся текстам на иврите и арамейском; по крайней мере, именно так обстояло дело до весьма недавнего времени.

Должно быть понятно, что именно по Септуагинте «святые отцы» древней церкви писали свои толкования Библии: знание иврита и арамейского было редкостью; древняя христианская церковь даже не удосужилась сохранить оригинальные тексты Писания на иврите и арамейском, предпочитая им перевод на греческий! А после этого она стала обвинять иудеев, сформировавших свой канон Писания, «Масоретский канон», в том, что они исказили Писание, дабы сокрыть пророчества об Иисусе Христе…

В подтверждение сказанному приведём слова апостола Павла об Иисусе Христе:

 

«1 Ибо всякий первосвященник, из человеков избираемый, для человеков поставляется на служение Богу, чтобы приносить дары и жертвы за грехи,

2 могущий снисходить невежествующим и заблуждающим, потому что и сам обложен немощью,

3 и посему он должен как за народ, так и за себя приносить жертвы о грехах.

4 И никто сам собою не приемлет этой чести, но призываемый Богом, как и Аарон.

5 Так и Христос не Сам Себе присвоил славу быть первосвященником, но Тот, Кто сказал Ему: Ты Сын Мой, Я ныне родил Тебя;

6 как и в другом месте говорит: Ты священник вовек по чину Мелхиседека.

7 Он, во дни плоти Своей, с сильным воплем и со слезами принес молитвы и моления Могущему спасти Его от смерти; и услышан был за Свое благоговение;

8 хотя Он и Сын, однако страданиями навык послушанию,

9 и, совершившись, сделался для всех послушных Ему виновником спасения вечного,

10 быв наречен от Бога Первосвященником по чину Мелхиседека.

11 О сем надлежало бы нам говорить много; но трудно истолковать, потому что вы сделались неспособны слушать.

12 Ибо, судя по времени, вам надлежало быть учителями; но вас снова нужно учить первым началам слова Божия, и для вас нужно молоко, а не твердая пища»

(Евр.5:1‑12);

 

«17 Посему и Бог, желая преимущественнее показать наследникам обетования непреложность Своей воли, употребил в посредство клятву,

18 дабы в двух непреложных вещах, в которых невозможно Богу солгать, твердое утешение имели мы, прибегшие взяться за предлежащую надежду,

19 которая для души есть как бы якорь безопасный и крепкий, и входит во внутреннейшее за завесу,

20 куда предтечею за нас вошел Иисус, сделавшись Первосвященником навек по чину Мелхиседека»

(Евр.6:17‑20).

 

Иудейское толкование Пс.2 и Пс.109, когда они понимаются в смысле пророчество о грядущем мессии ясно из сказанного о христианском толковании этих псалмов: надо только принять во внимание, что иудейский мессия, который понимается как избранник Божий и как всемирный царь, есть всего лишь человек по своей природе — хотя и человек выдающийся.

 

6. Символизм Мелхиседека у Филона и апостола Павла

 

Наконец, нам остаётся подробнее обсудить символизм царя и священника Мелхиседека у Филона Александрийского и у христиан в Новом Завете, а, говоря конкретнее, у апостола Павла.

 

Что касается Филона Александрийского, то прочитайте два его нижеприводимых фрагмента — [LA.1.49‑50] и [LA.1.79‑82].

Цитирование Филона производится в следующем формате («нц» — от «начало цитаты», «кц» — от «конец цитаты», «кп» — от «конец примечаний»):

<нц>

текст на английском или оригинальный текст на греческом и перевод

<кц>

комментарии и примечания из цитируемого источника (может не быть)

<кп1>

комментарии и примечания автора настоящей работы (может не быть)

<кп2>

Первый фрагмент, предварительный:

(Когда Чувство (Чувственное Восприятие) следует и подчиняется Уму, оба становятся одним — Умом; когда Ум следует и подчиняется Чувству (Чувственному Восприятию) и растворяется в нём, оба они становятся одним — плотью; Чувственное восприятие есть движущая причина страстей и страданий; Ум есть высшее, а Чувство (Чувственное Восприятие) есть низшее)

[PhiloLCL, vol. I, LA.1.49‑50, pp. 255‑257]

<нц>

§49 “For this cause shall a man leave his father and his mother, and shall cleave unto his wife, and the twain shall be one flesh” (Gen.2.24). For the sake of sense-perception the Mind, when it has become her slave, abandons both God the Father of the universe, and God’s excellence and wisdom, the Mother of all things, and cleaves to and becomes one with sense-perception and is resolved into sense-perception so that the two become one flesh and one experience. §50 Observe that it is not the woman that cleaves to the man, but conversely the man to the woman, Mind to Sense-perception. For when that which is superior, namely Mind, becomes one with that which is inferior, namely Sense-perception, it resolves itself into the order of flesh which is inferior, into sense-perception, the moving cause of the passions. But if Sense the inferior follow Mind the superior, there will be flesh no more, but both of them will be Mind.

§49 “Поэтому да оставит муж отца своего и мать свою и да прилепится к своей жене и да будут двое одной плотью» (Быт.2:24). Ради чувственного восприятия Ум, когда он стал рабом «жены», бросает Бога, Отца вселенной, а также Божье совершенство и премудрость, Матерь всех вещей, и прилепляется к чувственному восприятию и становится одним с ним; он растворяется в чувственном восприятии настолько, что эти двое становятся одной плотью и испытывают одно и то же. §50 Заметь, что не жена прилепляется к мужу, но наоборот — именно муж к жене, Ум к Чувственному Восприятию. Ибо когда то, что выше, а именно Ум, становится одним с тем, что ниже, а именно с Чувственным Восприятием, он растворяет себя в законе плоти, которая есть низшее, то есть растворяет себя в чувственном восприятии, которое есть движущая причина страстей и страданий. Но если Чувство, низшее, следует Уму, высшему, то тогда более нет плоти, но оба станут Умом.

<кц>

<кп2>

Второй фрагмент, в котором собственно и обсуждается символизм Мелхиседека:

(О Мелхиседеке и об Аммонитянах с Моавитянами; противопоставление царя и тирана; Мелхиседек есть Разум, который посвящён Богу и есть Его священник, Разум, который умосозерцает умопостигаемое; Аммонитяне есть чувственное восприятие (и плоть); Моавитяне есть Разум, посвящённый чувственному восприятию и ему служащий (и потому сам ставший плотью, одним с плотью); Разум Мелхиседека есть царь, а Разум Моавитян есть тиран; вино, приносимое Мелхиседеком, подаёт вкушающим его душам «божественное опьянение»)

[PhiloLCL, vol. I, LA.1.79‑82, pp. 353‑355]

<нц>

§79 Melchizedek, too, has God made both king of peace, for that is the meaning of “Salem,” and His own priest (Gen.14:18). He has not fashioned beforehand any deed of his, but produces him to begin with as such a king, peaceable and worthy of His own priesthood. For he is entitled “the righteous king,” and a “king” is a thing at enmity with a despot, the one being the author of laws, the other of lawlessness. §80 So mind, the despot, decrees for both soul and body harsh and hurtful decrees working grievous woes, conduct, I mean, such as wickedness prompts, and free indulgence of the passions. But the king in the first place resorts to persuasion rather than decrees, and in the next place issues directions such as to enable a vessel, the living being I mean, to make life’s voyage successfully, piloted by the good pilot, who is right principle. §81 Let the despot’s title therefore be ruler of war, the king’s prince, of peace, of Salem, and let him offer to the soul food full of joy and gladness; for he brings bread and wine, things which Ammonites and Moabites refused to supply to the seeing one, on which account they are excluded from the olivine congregation and assembly. These characters, Ammonites deriving their nature from sense-perception their mother, and Moabites deriving theirs from mind their father, who hold that all things owe their coherence to these two things, mind and sense-perception, and take no thought of God, “shall not enter,” saith Moses, “into the congregation of the Lord, because they did not meet us with bread and water” (Deut.23:3‑4) when we came out from the passions of Egypt. §82 But let Melchizedek instead of water offer wine, and give to souls strong drink, that they may be seized by a divine intoxication, more sober than sobriety itself. For he is a priest, even Reason, having as his portion Him that is, and all his thoughts of God are high and vast and sublime: for he is priest of the Most High (Gen.14:18), not that there is any other not Most High — for God being One “is in heaven above and on earth beneath, and there is none beside Him” (Deut.4:39) — but to conceive of God not in low earthbound ways but in lofty terms, such as transcend all other greatness and all else that is free from matter, calls up in us a picture of the Most High.

§79 Мелхиседек тоже сделан Богом и царём мира — ибо таково значение слова «Салим» — и Его собственным священником (Быт.14:18). Бог не сделал так, чтобы он заблаговременно совершил какое-либо (подобающее) деяние (, чтобы стать царём и священником), но сделал так, чтобы он (изначально) начал (свою деятельность) как таковой царь, мирный и достойный Его собственного священства. Ибо ему дано имя «праведный царь», а «царь» — это тот, кто противоположен деспоту: первый является создателем законов, а второй есть породитель беззакония. §80 Так, ум, деспот, отдаёт душе и телу жестокие и пагубные повеления, порождающие тяжкие горести, устанавливает, как я думаю, такое руководство, какое ему подсказывает его злоба, а также разрешает свободное потакание страстям. Но царь первым делом прибегает к убеждению, а не к повелеванию и на второе место он ставит создание руководств — таких, например, которые позволили бы кораблю, под которым я разумею живое существо, совершить своё жизненное путешествие успешно под управлением хорошего кормчего, который есть правое начало. §81 Пусть, следовательно, имя деспота будет именем того, кто управляет войной; а имя царя пусть будет именем принца, принца мира, Салима; и пусть последний предлагает душе пищу, исполненную наслаждения и радости — ибо он приносит хлеб и вино — вещи, которые Аммонитяне и Моавитяне отказались дать Видящему1, из-за чего они были исключены из оливинового сообщества и собрания. Эти персонажи, Аммонитяне, производящие свою природу от чувственного восприятия, своей матери, и Моавитяне, производящие себя от ума, своего отца2, персонажи, держащиеся того мнения, что все вещи обязаны своей согласованности и связности этим двум вещам, то есть уму и чувственному восприятию, и не принимающие  никакого помышления о Боге, «не войдут», как говорит Моисей, «в собрание Господне, ибо они не встретили нас с хлебом и водой» (Втор.23:3‑4), когда мы изошли из страданий египетских. §82 Но пусть Мелхиседек вместо воды предлагает вино и подаёт душам крепкий напиток3, чтобы они могли быть овладеваемы божественным опьянением, более трезвым, чем сама трезвость. Ибо он есть священник, а равно и Разум, имеющий своим уделом Сущего и все его помыслы о Боге суть помыслы высокие, обширные и совершенные — ибо он есть священник Наивысочайшего Бога4 (Быт.14:18); не то чтобы были какие-то другие боги, кроме Наивысочайшего — ибо Бог существует как Единый, который есть «сущий на небе вверху и на земле внизу и нет никакого бога кроме Него» (Втор.4:39), — но чтобы познать Бога не в низменных, привязанных к земле, представлениях, но в возвышенных понятиях, таких как понятие «того, кто превосходит все прочие величия, а также всё, что свободно от материи», мы вынуждены вызывать в себе образ Наивысочайшего.

<кц>

1. То есть Израилю, еврейскому народу (когда он шёл из Египта в Землю Обетованную); одно из толкований имени «Израиль» — это «Видящий Бога».

2. Имеется в виду ум, привязанный к чувственному восприятию и посвященный ему, ум, растворённый в чувствах; такой ум соединяется с плотью в одно и сам становится плотью — смотри об этом у Филона подробнее здесь: [LA.1.49‑45]. Символом такого ума и являются Моавитяне; они составляют одно с Аммонитянами, которые здесь есть символ чувственного восприятия (чувства). Такой ум, по мысли Филона, есть тиран.

3. Когда приносились жертвы, то в одних случаях жертва уничтожалась (например, сжигалась) полностью, а в других случаях часть жертвы шла Богу (или богам), а часть — приносящим жертву или народу, участвующему в жертвоприношении, вообще. Здесь Филон, очевидно, предполагает, что когда Мелхиседек приносил в жертву Богу вино и хлеб, то лишь часть жертвы сжигалась для Бога; другую же её часть, по мнению Филона, употреблял народ, собравшийся на жертвоприношение; им-то, этим душам, по мысли Филона, и подавал жертвенные вино и хлеб Мелхиседек.

4. Таким образом, Мелхиседек символизирует ум, привязанный к Богу и посвящённый Ему, ум, занимающийся умосозерцанием умопостигаемого, ум, преодолевший страсти, страдания и соблазны чувственного восприятия (чувств). У такого человека, как Мелхиседек, у человека, с таким умом, и плоть приобретает свойства ума и становится одним с умом — смотри об этом у Филона подробнее здесь: [LA.1.49‑45]. Такой ум, по мысли Филона, есть царь.

<кп2>

 

Апостол Павел так понимает символизм Мелхиседека:

 

«1 Ибо Мелхиседек, царь Салима, священник Бога Всевышнего, тот, который встретил Авраама и благословил его, возвращающегося после поражения царей,

2 которому и десятину отделил Авраам от всего, — во-первых, по знаменованию имени царь правды, а потом и царь Салима, то есть царь мира,

3 без отца, без матери, без родословия, не имеющий ни начала дней, ни конца жизни, уподобляясь Сыну Божию, пребывает священником навсегда.

4 Видите, как велик тот, которому и Авраам патриарх дал десятину из лучших добыч своих.

5 Получающие священство из сынов Левииных имеют заповедь — брать по закону десятину с народа, то есть со своих братьев, хотя и сии произошли от чресл Авраамовых.

6 Но сей, не происходящий от рода их, получил десятину от Авраама и благословил имевшего обетования.

7 Без всякого же прекословия меньший благословляется большим.

8 И здесь десятины берут человеки смертные, а там — имеющий о себе свидетельство, что он живет.

9 И, так сказать, сам Левий, принимающий десятины, в лице Авраама дал десятину:

10 ибо он был еще в чреслах отца, когда Мелхиседек встретил его.

11 Итак, если бы совершенство достигалось посредством левитского священства, - ибо с ним сопряжен закон народа, — то какая бы еще нужда была восставать иному священнику по чину Мелхиседека, а не по чину Аарона именоваться?

12 Потому что с переменою священства необходимо быть перемене и закона.

13 Ибо Тот, о Котором говорится сие, принадлежал к иному колену, из которого никто не приступал к жертвеннику.

14 Ибо известно, что Господь наш воссиял из колена Иудина, о котором Моисей ничего не сказал относительно священства.

15 И это еще яснее видно из того, что по подобию Мелхиседека восстает Священник иной,

16 Который таков не по закону заповеди плотской, но по силе жизни непрестающей.

17 Ибо засвидетельствовано: Ты священник вовек по чину Мелхиседека.

18 Отменение же прежде бывшей заповеди бывает по причине ее немощи и бесполезности,

19 ибо закон ничего не довел до совершенства; но вводится лучшая надежда, посредством которой мы приближаемся к Богу.

20 И как сие было не без клятвы, —

21 ибо те были священниками без клятвы, а Сей с клятвою, потому что о Нем сказано: клялся Господь, и не раскается: Ты священник вовек по чину Мелхиседека, —

22 то лучшего завета поручителем соделался Иисус.

23 Притом тех священников было много, потому что смерть не допускала пребывать одному;

24 а Сей, как пребывающий вечно, имеет и священство непреходящее,

25 посему и может всегда спасать приходящих чрез Него к Богу, будучи всегда жив, чтобы ходатайствовать за них.

26 Таков и должен быть у нас Первосвященник: святой, непричастный злу, непорочный, отделенный от грешников и превознесенный выше небес,

27 Который не имеет нужды ежедневно, как те первосвященники, приносить жертвы сперва за свои грехи, потом за грехи народа, ибо Он совершил это однажды, принеся в жертву Себя Самого.

28 Ибо закон поставляет первосвященниками человеков, имеющих немощи; а слово клятвенное, после закона, поставило Сына, на веки совершенного»

(Евр.7:1‑28)

 

Как и Филон, Павел видит символизм в имени Мелхиседека («царь правды» или «праведный царь»), а также в имени престольного града той страны, в которой он царствует — Салима (слово «салим» означает «мир» в смысле противопоставления мира войне). Мелхиседек для Павла — ветхозаветный прообраз Иисуса Христа. По-видимому, именно Филон вдохновил Павла на использование образа Мелхиседека для оправдания неаароновского первосвященства Иисуса Христа и для обоснования того, почему Иисус Христос заключил с людьми новый завет, отличный от завета, заключённого с помощью Моисея. Этому также способствовало то, что Пс.109 и Пс.2 в те времена уже давно понимались иудеями как «мессианские», то есть пророчествующие о грядущем Мессии — как это видно из слов самого Иисуса Христа в стихах Лук.20:40‑44.

Отметим также следующее: для Филона Мелхиседек есть символ Разума, посвящённого Богу и являющегося Его священником ([LA.1.79‑82]); и хотя Филон здесь буквально говорит о человеческом разуме, но в этих словах легко можно увидеть аллюзию на филоновский Логос: ведь у Филона Логос есть Разум Бога и Разум Мира, послуживший образцом и эталоном, непосредственно по которому была создана высшая человеческая душа, ответственная за разум, душа, являющийся образом и подражанием Логосу. И, следовательно, то, что сказано положительного о человеке, может быть в превосходной степени применено и к Логосу, к образцу, по которому был создан человек. К тому же «логос» — это одно из названий разума и «разумной способности», имеющихся в греческом языке. Именно эту аллюзию на Логос, очевидно, и видели в словах Филона о Мелхиседеке [LA.1.79‑82] христиане — в том числе и апостол Павел.

Для Павла как Аарон был Первосвященником и началом (отцом) для всех священников завета, заключенного Израилем с Богом посредством Моисея, так и Иисус Христос есть иной Первосвященник нового, не восходящего к Аарону, священства и начало всех священников нового завета, заключённого с Богом посредством Иисуса Христа. При этом Иисус выступает и в роли Первосвященника, и в роли принесённой этим Первосвященником жертвы.

В вышеприведённых словах Павла необходимо подробнее остановится на стихе Евр.7:3: «без отца, без матери, без родословия, не имеющий ни начала дней, ни конца жизни, уподобляясь Сыну Божию, пребывает священником навсегда» (Евр.7:3).

Что означают эти слова — ведь библейский Мелхиседек был человеком, рождённым некогда от человеческих отца и матери, который какое-то время жил, а затем умер — и в этом вряд ли можно сомневаться?

Когда Библия говорит о каком-то выдающемся человеке, особенно о добродетельном и снискавшем благоволение Бога, то при этом всегда или почти всегда указывается отец этого человека; зачастую указывается также и мать; часто указываются продолжительность жизни этого человека, а также рождённые им дети. Но в случае Мелхиседека это не так: всё, что говорится о Мелхиседеке в Ветхом Завете — это следующие слова:

«18 и Мелхиседек, царь Салимский, вынес хлеб и вино, — он был священник Бога Всевышнего, — 19 и благословил его, и сказал: благословен Аврам от Бога Всевышнего, Владыки неба и земли; 20 и благословен Бог Всевышний, Который предал врагов твоих в руки твои. [Аврам] дал ему десятую часть из всего» (Быт.14:18—21).

Не указаны ни отец, ни мать, ни дети; ни год рождения, ни год смерти, ни продолжительность жизни. Получается как бы, что этот Мелхиседек «вечно живой священник», «всегда живой священник».

В этих особенностях повествования Библии о Мелхиседеке Павел видит особый смысл, а именно намёк на Иисуса Христа, который есть воплотившийся Логос истинного Бога: ведь Логос существовал до сотворения мира, не имея ни человеческого отца, ни человеческой матери; ведь Логос существовал ещё до сотворения времени и будет существовать вечно; Логос, Сын Божий, — «священник навек по чину Мелхиседека» (Пс.109:4) — священник навек от самого своего предвечного рождения от Небесного Отца.

 

7. О Логосе как Первосвященнике у Филона и апостола Павла

 

Отметим, что ещё до апостола Павла о Логосе как о Первосвященнике говорил Филон Александрийский. Он говорил ([Somn.1.215]), что есть два храма: Вселенная, для которой Первосвященник есть Логос, и «человеческая разумная душа» как некий собирательный образ, для которой Первосвященник есть «эйдетический человек» — то есть эйдос, идея, форма человека (речь идёт о тварном эйдосе), которая тождественно одна и та же самая для всех отдельных, единичных людей; этого «эйдетического человека» Филон называет «настоящим Человеком»; соответственно, иерусалимский Храм есть лишь образ и символ «человеческой разумной души», а иудейский Первосвященник есть лишь образ и символ «настоящего Человека»:

(Логос есть Первенец Бога и Первосвященник, священнодействующий во всей вселенной, которая есть его храм; эйдос человека («настоящий Человек») есть Первосвященник, священнодействующий в каждой человеческой душе, которая есть его храм; иудейский Первосвященник есть образ эйдоса человека («настоящего Человека»))

[PhiloLCL, vol. V, Somn.1.215, p. 413]

<нц>

For there are, as is evident, two temples of God: one of them this universe, in which there is also as High Priest His First-born, the divine Word, and the other the rational soul, whose Priest is the real Man; the outward and visible image of whom is he who offers the prayers and sacrifices handed down from our fathers, to whom it has been committed to wear the aforesaid tunic, which is a copy and replica of the whole heaven, the intention of this being that the universe may join with man in the holy rites and man with the universe.

Ибо, как это очевидно, существует два храма Бога: один из них есть эта вселенная, в которой также пребывает как Первосвященник Его Перворожденный, божественное Слово, а второй храм есть разумная душа, Священник которой есть настоящий Человек1; внешний и видимый его2 образ есть тот, кто предлагает жертвы и совершает молитвы согласно тем преданиям, которые дошли до нас от наших отцов, тот, кому было заповедано облачаться в вышеупомянутую тунику, которая есть копия и образ целого неба3; стремление и предназначение его заключается в том, чтобы вселенная могла соединиться с человеком в священных обрядах, а человек — со вселенной.

<кц>

1. Здесь «настоящий Человек», очевидно, отличный от Логоса, — это эйдетический человек, то есть эйдос (идея, форма) человека, который тождественно один и тот же у всех людей.

2. «Настоящего Человека», то есть эйдоса человека — см. Примечание 1.

3. Речь идёт об иудейском Первосвященнике.

<кп2>

 

Далее.

«Посему Он должен был во всем уподобиться братиям, чтобы быть милостивым и верным первосвященником пред Богом, для умилостивления за грехи народа»

(Евр.2:17).

 

Далее.

«1 Итак, братия святые, участники в небесном звании, уразумейте Посланника и Первосвященника исповедания нашего, Иисуса Христа,

2 Который верен Поставившему Его, как и Моисей во всем доме Его.

3 Ибо Он достоин тем большей славы пред Моисеем, чем большую честь имеет в сравнении с домом тот, кто устроил его,

4 ибо всякий дом устрояется кем-либо; а устроивший все есть Бог.

5 И Моисей верен во всем доме Его, как служитель, для засвидетельствования того, что надлежало возвестить;

6 а Христос — как Сын в доме Его; дом же Его — мы, если только дерзновение и упование, которым хвалимся, твердо сохраним до конца»

(Евр.3:1‑6).

 

Далее.

«12 Ибо слово Божие живо и действенно и острее всякого меча обоюдоострого: оно проникает до разделения души и духа, составов и мозгов, и судит помышления и намерения сердечные.

13 И нет твари, сокровенной от Него, но все обнажено и открыто перед очами Его: Ему дадим отчет.

14 Итак, имея Первосвященника великого, прошедшего небеса, Иисуса Сына Божия, будем твердо держаться исповедания нашего.

15 Ибо мы имеем не такого первосвященника, который не может сострадать нам в немощах наших, но Который, подобно нам, искушен во всем, кроме греха.

(Евр.4:12‑15)

Отметим, что в Евр.4:12 апостол Павел называет Иисуса Христа, Сына Божия, Первосвященника, также и «словом Божиим», то есть «Логосом истинного Бога, Отца».

 

Смотри также уже приводившиеся выше фрагменты Евр.5:1‑12, Евр.6:17‑20, Евр.7:1‑28.

 

«1 Главное же в том, о чем говорим, есть то: мы имеем такого Первосвященника, Который воссел одесную престола величия на небесах

2 и есть священнодействователь святилища и скинии истинной, которую воздвиг Господь, а не человек.

3 Всякий первосвященник поставляется для приношения даров и жертв; а потому нужно было, чтобы и Сей также имел, что принести.

4 Если бы Он оставался на земле, то не был бы и священником, потому что здесь такие священники, которые по закону приносят дары,

5 которые служат образу и тени небесного, как сказано было Моисею, когда он приступал к совершению скинии: смотри, сказано, сделай все по образу, показанному тебе на горе.

6 Но Сей Первосвященник получил служение тем превосходнейшее, чем лучшего Он ходатай завета, который утвержден на лучших обетованиях.

7 Ибо, если бы первый завет был без недостатка, то не было бы нужды искать места другому.

8 Но пророк, укоряя их, говорит: вот, наступают дни, говорит Господь, когда Я заключу с домом Израиля и с домом Иуды новый завет,

9 не такой завет, какой Я заключил с отцами их в то время, когда взял их за руку, чтобы вывести их из земли Египетской, потому что они не пребыли в том завете Моем, и Я пренебрег их, говорит Господь.

10 Вот завет, который завещаю дому Израилеву после тех дней, говорит Господь: вложу законы Мои в мысли их, и напишу их на сердцах их; и буду их Богом, а они будут Моим народом.

11 И не будет учить каждый ближнего своего и каждый брата своего, говоря: познай Господа; потому что все, от малого до большого, будут знать Меня,

12 потому что Я буду милостив к неправдам их, и грехов их и беззаконий их не воспомяну более.

13 Говоря «новый», показал ветхость первого; а ветшающее и стареющее близко к уничтожению»

(Евр.8:1‑13).

 

Как видим, здесь (Евр.7:1‑2,4‑5) апостол Павел, уподобляясь Филону, учит, что есть две Скинии (грубо говоря, Храма), а именно небесная и земная; в земной служит иудейский Первосвященник, а в небесной — небесный Первосвященник Иисус Христос, Сын Божий, Логос; при этом небесная скиния есть «истинная», то есть она есть образец и эталон, а земная скиния есть лишь «тень» её, то есть подражание её и образ её.

У Филона, напомним, первый Храм — это весь космос вообще, как умопостигаемый (мир идей), так и чувственно-воспринимаемый, а второй Храм — это собирательный образ «человеческой разумной души»; при этом земной, иерусалимский, Храм у Филона по сути есть образ «человеческой разумной души», а не первого Храма. Опять же, у Филона Первосвященник первого Храма, то есть Логос, служит во всём космосе, а не только на Небе, а Первосвященник второго Храма есть не обычный человек, а эйдос человека; при этом иудейский Первосвященник есть образ не Логоса, а эйдоса человека.

Тем не менее, поскольку филоновский эйдос человека, как и человек, есть образ Логоса, то можно сказать, что иудейский Первосвященник косвенно всё равно является образом Логоса, то есть он, иудейский Первосвященник есть образ образа Логоса: эйдос человека есть образ Логоса, а человек оформлен посредством эйдоса человека.

Кроме того, в [Somn.1.215] Филон говорит об иудейском Первосвященнике: «стремление и предназначение его заключается в том, чтобы вселенная могла соединиться с человеком в священных обрядах, а человек — со вселенной»; поскольку же этот Первосвященник священнодействует в иерусалимском Храме, то отсюда можно предположить, что иерусалимский Храм есть символ и образ не только «человеческой разумной души», но и всего космоса, то есть символ и образ первого Храма; и при этом священнодействия в иерусалимском Храме каким-то образом порождают соответствующие воздействия на весь космос, образом и символом которого является этот Храм.

Так что, как кажется, у слов Павла Евр.8:1‑13 гораздо больше сходства со словами Филона [Somn.1.215], чем это может показаться на первый взгляд.

 

Далее.

«8 Сим Дух Святый показывает, что еще не открыт путь во святилище, доколе стоит прежняя скиния.

9 Она есть образ настоящего времени, в которое приносятся дары и жертвы, не могущие сделать в совести совершенным приносящего,

10 и которые с яствами и питиями, и различными омовениями и обрядами, относящимися до плоти, установлены были только до времени исправления.

11 Но Христос, Первосвященник будущих благ, придя с большею и совершеннейшею скиниею, нерукотворенною, то есть не такового устроения,

12 и не с кровью козлов и тельцов, но со Своею Кровию, однажды вошел во святилище и приобрел вечное искупление»

(Евр.9:8‑13).

 

Далее.

«22 Да и все почти по закону очищается кровью, и без пролития крови не бывает прощения.

23 Итак образы небесного должны были очищаться сими, самое же небесное лучшими сих жертвами.

24 Ибо Христос вошел не в рукотворенное святилище, по образу истинного устроенное, но в самое небо, чтобы предстать ныне за нас пред лице Божие,

25 и не для того, чтобы многократно приносить Себя, как первосвященник входит во святилище каждогодно с чужою кровью;

26 иначе надлежало бы Ему многократно страдать от начала мира; Он же однажды, к концу веков, явился для уничтожения греха жертвою Своею.

27 И как человекам положено однажды умереть, а потом суд,

28 так и Христос, однажды принеся Себя в жертву, чтобы подъять грехи многих, во второй раз явится не для очищения греха, а для ожидающих Его во спасение»

(Евр.9:22‑28).

 

Здесь, конечно, надо отметить, что христианское Небо — это вовсе не аналог филоновского «умопостигаемого космоса», то есть «мира идей». Небо — это то место, куда вознёсся воплотившийся Логос, став отдельным, единичным человеком; это то место, где обитают души других отдельных, единичных праведных людей; а филоновский «умопостигаемый космос» — это, как сказано, «мир идей», где обитает среди прочих идей, идея человека («настоящий Человек»), которая по определению одна.

 

8. О хитростях царя Давида

 

Как повествуется в 2Цар.24, Давид устроил перепись населения и тем тяжко согрешил; после этого к нему пришел пророк и прозорливец Гад и сказал ему, чтобы он выбрал себе наказание от Господа за этот свой грех: «И пришел Гад к Давиду, и возвестил ему, и сказал ему: избирай себе, быть ли голоду в стране твоей семь лет, или чтобы ты три месяца бегал от неприятелей твоих, и они преследовали тебя, или чтобы в продолжение трех дней была моровая язва в стране твоей? теперь рассуди и реши, что мне отвечать Пославшему меня» (2Цар.24:13). Давид выбрал моровую язву — не себе, а своим подданным: «И сказал Давид Гаду: тяжело мне очень; но пусть впаду я в руки Господа, ибо велико милосердие Его; только бы в руки человеческие не впасть мне. [И избрал себе Давид моровую язву во время жатвы пшеницы.]» (2Цар.24:14). И эпидемия от Господа началась: «15 И послал Господь язву на Израильтян от утра до назначенного времени; [и началась язва в народе] и умерло из народа, от Дана до Вирсавии, семьдесят тысяч человек».

Вы не находите здесь ничего странным? Главный грешник, Давид, устроивший перепись, остаётся цел, а гибнут его подданные. Вот это наказание — наказание, свойственное какому-то безумному Богу… Кроме того следует ещё учесть, что перепись населения никаким грехом для Давида быть не могла: ведь в Пятикнижии не раз говорится о том, как производилась перепись израильтян. Соответственно, и никакого гнева Божьего на Давида за устроение переписи быть не могло.

Что же мы имеем? Израильтяне того времени, как и многие другие народы, верили, что перепись может стать причиной губительного бедствия — верили вопреки тому, что говорилось Пятикнижии. Давид, несмотря на это, всё-таки устроил перепись и эта перепись совпала с началом эпидемии «моровой язвы». Естественно, все заговорили о том, что грех царя навлёк бедствие на народ. Противиться и разубеждать тут кого-то было бессмысленным занятием. Давиду ничего не оставалось как «признать свой грех», признать, что народ терпит наказание в виде эпидемии от Господа именно из-за него, из-за Давида. Признать и покаяться в грехе. Что Давид и сделал. Но, повторим, наказание Давиду за грех было уж через чур странным и диким: ему самому ничего не было, а его подданные гибли десятками тысяч. Поступив так, Давид выставил Иегову совершенным безумцем… — но, видимо, царь Давид не слишком задумывался над этим: мало ли какое странное поведение Бога можно оправдать для сильно верующего в премудрость этого Бога и в неизреченность путей Его промысла.

Отметим далее, что Давид приносит жертву Богу из-за эпидемии тогда, когда уже ему стало ясно, что эпидемия прекратилась и что она не дойдёт до Иерусалима: «16 И простер Ангел [Божий] руку свою на Иерусалим, чтобы опустошить его; но Господь пожалел о бедствии и сказал Ангелу, поражавшему народ: довольно, теперь опусти руку твою. Ангел же Господень был тогда у гумна Орны Иевусеянина. 17 И сказал Давид Господу, когда увидел Ангела, поражавшего народ, говоря: вот, я согрешил, я [пастырь] поступил беззаконно; а эти овцы, что сделали они? пусть же рука Твоя обратится на меня и на дом отца моего» (2Цар.24:16‑17). Действительно: как бы выглядел Давид, если бы он сделал заявление о бывшем ему откровении о прекращении эпидемии, принёс бы жертвы Богу, а эпидемия продолжилась?

Далее говорится о том, как Давид воздвиг сам, без законных священников, второй жертвенник Богу близ Иерусалима и сам, без законных священников, принёс на нём жертву Богу — то есть совершил неслыханное, тем более для царя, беззаконие с точки зрения Моисеева закона — ибо в то время законный жертвенник, один-единственный для всех иудеев, находился в Гаваоне: «18 И пришел в тот день Гад к Давиду и сказал: иди, поставь жертвенник Господу на гумне Орны Иевусеянина. 19 И пошел Давид по слову Гада [пророка], как повелел Господь. 20 И взглянул Орна и увидел царя и слуг его, шедших к нему, и вышел Орна и поклонился царю лицем своим до земли. 21 И сказал Орна: зачем пришел господин мой царь к рабу своему? И сказал Давид: купить у тебя гумно для устроения жертвенника Господу, чтобы прекратилось поражение народа. 22 И сказал Орна Давиду: пусть возьмет и вознесет в жертву господин мой, царь, что ему угодно. Вот волы для всесожжения и повозки и упряжь воловья на дрова. 23 Все это, царь, Орна отдает царю. Еще сказал Орна царю: Господь Бог твой да будет милостив к тебе! 24 Но царь сказал Орне: нет, я заплачу тебе, что стоит, и не вознесу Господу Богу моему жертвы, взятой даром. И купил Давид гумно и волов за пятьдесят сиклей серебра. 25 И соорудил там Давид жертвенник Господу и принес всесожжения и мирные жертвы. [После Соломон распространил жертвенник, потому что он мал был.] И умилостивился Господь над страною, и прекратилось поражение Израильтян» (2Цар.24:13‑25).

Надо ли говорить, что Бог, строго запретивший создавать жертвенники кроме одного, законного, который находился в то время в Гаваоне, при Моисеевой скинии собрания, просто не мог отдать то приказание, о котором сообщил Давиду пророк и прозорливец Гад? Как сказано: «29 Скиния же Господня, которую сделал Моисей в пустыне, и жертвенник всесожжения находились в то время на высоте в Гаваоне. 30 И не мог Давид пойти туда, чтобы взыскать Бога, потому что устрашен был мечом Ангела Господня» (1Пар.21:29‑30).

Как уже говорилось, Давид просто был вынужден выдумать объяснения и оправдания своему беззаконному поступку для всех верующих иудеев и в особенности — для законных священников, происходивших от Аарона. И Давид придумал оправдание и объяснение — он заявил, что Бог тоже поставил его священником, но священником не по чину Аарона и его сынов, а по чину царя и священника Мелхиседека (Пс.109:4). Более того — он написал по этому поводу псалом стодевятый, в котором сказал что Бог поставил его священником по чину Мелхиседека не на один раз, а навечно (Пс.109:4) — то есть он как бы сказал законным священникам: «Если я захочу, то буду сам без вас сооружать жертвенники и приносить на них жертвы хоть каждый день до конца своей жизни — ибо я поставленный Самим Богом священник по чину Мелхиседека». Давид «взял силой» то, что, как кажется, немыслимо «взять силой» в иудаизме!

Поставив жертвенник и принеся на нём жертвы, Давид также предстал в глазах народа тем, кто прекратил эпидемию «моровой язвы» и спас от неё Иерусалим. Поставив жертвенник и принеся на нём жертвы, Давид сравнял себя с еврейскими патриархами — ибо, как уже сказано, тем самым Давид уподобился Аврааму, построившему жертвенник близ Сихема, у дубравы Мамре (Быт.12:6‑7), Исааку, построившему жертвенник в Вирсавии, в долине Герарской (Быт.26:23‑25), и Иакову, построившему жертвенник в Вефиле (Быт.35:6‑7) — причём по приказанию Самого Бога (Быт.35:1). Построив жертвенник и принеся на нём жертвы, а затем объявив, что он «священник навек по чину Мелхиседека» Давид сравнял себя также и с законными священниками, происходящими о Аарона и даже превзошёл их — ибо потомкам Аарона не принадлежал царский престол.

Сделанное Давидом можно сравнить разве что с церковной реформой Петра Ι, упразднившего патриаршество и ввёдшего церковный синод, который по сути управлялся Петром через обер-прокурора; или с церковной реформой Генриха VII, учредившего англиканство и тоже объявившего себя главой церкви; Давида, «воюющего с Гаваоном», наконец, можно сравнить с Лютером, воюющим с Римом…

Наконец, Давид написал Пс.109 и Пс.2 и, по-видимому,  ввёл эти псалмы в богослужебный обиход — по крайней мере, в собственной скинии собрания в Иерусалиме, где располагался Ковчег Завета, а, может быть, даже и в старой, Моисеевой, скинии собрания, находившейся в Гаваоне; он заставил левитов, прислужников скинии, петь хором перед Первосвященником и священниками, потомками Аарона: «Клялся Господь и не раскается: Ты священник вовек по чину Мелхиседека» (Пс.109:4) и: «возвещу определение: Господь сказал Мне: Ты Сын Мой; Я ныне родил Тебя» (Пс.2:7).

Как уже говорилось, пророк Гад в Библии назван «прозорливцем царёвым», ибо про Давида сказано: «И поставил он левитов в доме Господнем с кимвалами, псалтирями и цитрами, по уставу Давида и Гада, прозорливца царева, и Нафана пророка, так как от Господа был устав этот чрез пророков Его» (2Пар.29:25). А это, повторим, значит, что пророк (прозорливец) Гад был приближён к царю, это был, так сказать, «придворный прозорливец», «прозорливец на должности», а не независимый пророк, который дистанциировал себя от земной власти, заявляя: «я — не царёв и ничей вообще, а только Божий». А попросту говоря, Гад, видимо, был ничем иным, как марионеткой Давида или, по крайней мере, тем, кто пророчествует то, чего желает душа его господина.

И, наконец, подумайте вот о чём: как Давид мог пойти покаяться в грехе переписи в Гаваон и принести там жертвы, если там были законные священники, знавшие Тору? Ведь в Торе, в Пятикнижии, писалось о том, что израильтяне не раз подвергались переписи. Как бы выглядел Давид в глазах законных священников и как бы выглядели они сами, принявшие подобное покаяние в виде принесения жертвы за грех?

 

9. Заключение

 

Итак, подведём итог.

(i) Сами по себе Пс.2 и Пс.109 не содержат ничего мессианского и пророческого; они не говорят ни об иудейском Мессии, человеке по природе, ни о христианском Месии, Иисусе Христе, Логосе истинного Бога, обладающем сверхчеловеческой природой; речь в этих псалмах идёт о царе Давиде и его делах, то есть о том, что уже давно прошло ко времени рождения Иисуса Христа;

(ii) В Пс.2 и Пс.109, в их тексте на иврите, есть тёмные места, что можно объяснить как ошибками переписчиков, так и необходимостью выдерживать определённый ритм и размер текста.

(iii) На греческий Пс.109 в Септуагинтой переведён с искажениями, затемняющими смысл; при этом как святые отцы христианской церкви, так и многие иудеи предпочитали использовать Септуагинту, а не оригинальные тексты на иврите и арамейском.

(iv) Ожидающие Мессию иудеи стали понимать Пс.109 и, вероятно, Пс.2 в мессианском и пророческом стиле; они считали, что сказанное в этих псалмах относящимся к Мессии, сыну Давида; при этом Мессия понимался иудеями как человек, то есть как не обладающий какой-то сверхчеловеческой природой.

(v) Христиане первых веков тоже считали, что Пс.109 и Пс.2 говорят о Мессии; для них таким Мессией был Иисус Христос; но при этом они, христиане первых веков, считали, что Иисус Христос обладал сверхчеловеческой природой, а именно они считали, что Иисус был воплотившимся Логосом истинного Бога. Этот Логос был заимствован из трудов Филона Александрийского, а также ряда других иудейских философов Александрии, предшественников Филона, которые, как и Филона, совмещали иудаизм с греческой философией — главным образом с учениями Платона, Аристотеля а также стоиков. При этом филоновский Логос и Логос христиан первых веков лишь назывался «Богом», но не рассматривался как истинный Бог по своей природе.

(vi) Наконец, на первом Вселенском соборе 325 г. Иисус Христос, Сын Божий, Логос, был провозглашен истинным Богом, то есть имеющим ту же самую истинно-божественную природу, что и Отец.

 

Как видим, ошибки и нелепости в толковании Пс.2 и Пс.109 нарастали, как снежный ком, вызывающий лавину: возвышенные и хвалительные речи Давида о себе самом, предназначенные для укрепления собственной власти и «промывания мозгов» подданным в ходе храмовых богослужений, превратились в мессианские пророчества, говорящие о воплотившемся истинном Боге Иисусе Христе и о Его явлении в последние времена, то есть о Втором Пришествии, когда Он должен сокрушить всех своих врагов в виде языческих царей, царств и народов и воцарится над всем миром.

 

Литература

 

[Ломоносов1986]     М.В. Ломоносов. Избранные произведения. — Л.: Советский писатель, 1986

 

[Лопухин]     Толковая Библия Лопухина и его преемников.

Смотри, например, следующие издания:

Толковая Библия, или Комментарий на все книги Св. Писания Ветхого и Нового Завета под редакцией А.П. Лопухина. Ветхий завет.: в 5-ти т. / под ред. Лопухина А.М.. – М.:Даръ, 2008

Т. I: Пятикнижие; Исторические книги. – 1056 с.;

ISBN 978–5–485–00170–4

Т. II: Исторические книги. – 1056 с.;

ISBN 978–5-485–00171–1

Т. III: Исторические книги; Учительные книги. – 960 с.;

ISBN 978–5–485–00172–8

T. IV: Пророческие книги. – 1168 с.;

ISBN 978–5–485–00173–5

T. V: Пророческие книги. – 992 с.;

ISBN 978–5–485–00174–2

Толковая Библия, или Комментарий на все книги Св. Писания Ветхого и Нового Завета под редакцией А.П. Лопухина.: в 7-ми т. Изд. 4-е / под ред. Лопухина А.М.. – М.:Даръ, 2009.

T. VI: Четвероевангелие. – 1232 с.;

ISBN 978–5–485–00269–5, ISBN 978–5–485–0275–6

T. VII: Деяния; соборные послания; Откровения Иоанна Богослова. 1296 с.;

ISBN 978–4–485–00296–5, ISBN 978–5–485–00276–3

URL: http://azbyka.ru/otechnik/Lopuhin/tolkovaja_biblia

 

[PhiloLCL]    Philo. Philo in ten volumes (and two supplementary volumes), in 12 vols, Loeb Classical Library

Vol. I: On the Creation (De Opificio Mundi), Allegorical Interpretation of Genesis (Legum Allegoriae), Cambridge, Massachusetts: Harvard University Press; London: William Heinemann LTD, MCMLXXXI (1981);

Vol. II: On the Cherubim (De Cherubim), On the Sacrifices of Abel and Cain (De Sacrificiis Abelis et Caini), That the Worse is wont to attack the Better (Quod Deterius Potiori insidiari solet), On the Posterity and Exile of Cain (De Posteritate Caini), On the Giants (De Gigantibus) Cambridge, Massachusetts, London, England: Harvard University Press, MCMXCIV (1994)

Vol. III: On the Unchangeableness of God (Quod Deus immutabilis sit), On Husbandry (De Agricultura), On Noach’s Work as a Planter (De Plantatione), On Drunkenness (De Ebrietate), On Sobriety (De Sobrietate), Cambridge, Massachusetts: Harvard University Press; London: William Heinemann LTD, MCMLXXXVIII (1988)

Vol. IV: On the Confusion of Tongues (De Confusione Linguarum), On the Migration of Abraham (De Migratione Abrahami), Who is the Heir (Quis Rerum Divinarum Heres), On the Preliminary Studies (De Congressu quaerendae Eruditiones gratia), Cambridge, Massachusetts: Harvard University Press; London: William Heinemann LTD, MCMLXXXV (1985)

Vol. V: On Flight and Finding (De Fuga et Inventione), On the Change of Names (De Mutatione Nominum), On Dreams, that they are God-sent (Quod a Deo mittantur Somnia or De Somniis), Cambridge, Massachusetts: Harvard University Press; London: William Heinemann LTD, MCMLXXXVIII (1988)

Vol. VI: On Abraham (De Abrahamo), On Joseph (De Iosepho), Moses (De Vita Mosis), Cambridge, Massachusetts: Harvard University Press; London: William Heinemann LTD, MCMLXXXIV (1984)

Vol. VII: On the Decalogue (De Decalogo), On the Special Laws Books I‑III (De Specialibus Legibus), Cambridge, Massachusetts, London, England: Harvard University Press? MCMXCVIII (1998)

Vol. VIII: On the Special Laws Book IV (De Specialibus Legibus), On the Virtues (De Virtutibus), On Rewards an Punishments (De Praemiis et Poenis),

Vol. IX: Every Good Man is Free (Quod Omnis Probus Liber sit), On the Contemplative Life (De Vita Contemplativa), On the Eternity of the World (De Aeternitate Mundi), Flaccus (In Flaccum), Hypothetica (Apologia pro Iudaeis), On Providence (De Providentia), Cambridge, Massachusetts, London, England: Harvard University Press, MCMXCIX (1999)

Vol. X: On the Embassy to Gaius (De Legatione ad Gaium), Index to Vols I‑XX, Cambridge, Massachusetts, London, England: Harvard University Press, MCMXCI (1991)

Suppl. vol. I: Questions and Answers on Genesis (Quaestiones et Solutiones in Genesin), Cambridge, Massachusetts, London, England: Harvard University Press, MCMXCIII (1993)

Suppl. vol. II: Questions and Answers on Exodus (Quaestiones et Solutiones in Exodum), Cambridge, Massachusetts, London, England: Harvard University Press, MCMLXXXVII (1987)

 

Сокращения, используемые при ссылках на труды Филона:

 

Abr. — De Abrahamo — Об Аврааме;

Aet. — De Aeternitate Mundi — О вечности мира;

Agr. — De Agricultura — О земледелии;

Anim. — De Animalibus — О животных;

Cher. — De Cherubim — О херувимах;

Conf. — De Confusione Linguarum — О смешении языков;

Congr. — De Congressu Eruditionis Gratia — О соитии ради обучения;

Cont. — De Vita Contemplativa — О созерцательной жизни;

Decal. — De Decalogo — О десятисловии;

Det. — Quod Deterius Potiori Insidiari Soleat — О том, что худшее обычно нападает на лучшее;

Deus.Quod Deus Sit Immutabilis — От том, что Бог неизменен;

Ebr. — De Ebrietate — Об опьянении;

Flac. — In Flaccum — Против Флакка;

Fug. — De Fuga et Inventione — О бегстве и обретении;

Gig. — De Gigantibus — О гигантах;

Her.Quis Rerum Divinarum Heres Sit — Кто есть наследник божественных вещей;

Hypoth.Hypothetica — Гипотетика (Апология иудеев);

Jos. — De Josepho — Об Иосифе;

LALegum Allegoriarum — Аллегорическое истолкование моисеевых книг Закона;

Legat. — Legatio ad Gaium — Посольство к Гаю;

Mig. — De Migratione Abrahami — О переселении Авраама;

Mut. — De Mutatione Nominum — О перемене имён;

Op.De Opificio Mundi — О сотворении мира;

Plant. — De Plantatione — О садоводстве (Ноя);

Post.De Posteritate Caini — О том, что случилось с Каином впоследствии (Об изгнании Каина и о том, что с ним случилось после этого);

Praem.De Praemiis et Poenis — О наградах и наказаниях;

Prob.Quod Omnis Probus Liber Sit — О том, что всякий добрый человек есть свободный;

Prov. — De Providentia — О Провидении;

QE — Quaestiones et Solutiones in Exodum — Вопросы и ответы по книге «Исход»;

QG — Quaestiones et Solutiones in Genesin — Вопросы и ответы по книге «Бытие»;

Sacr. — De Sacrificiis Abelis et Caini — О жертвоприношениях Авеля и Каина;

Sobr. — De Sobrietate — О трезвости;

Somn. — De Somniis — О снах;

SL (Spec. leg.) — De Specialibus Legibus — Об особых законах;

Virt. — De Virtutibus — О добродетелях.

 

Использованные варианты и переводы Библии:

 

Русская синодальная Библия

Библия царицы Елизаветы (Елизаветинская Библия)

Библия короля Иакова (KJV)

Новая американская стандартная Библия (NASB)

Септуагинта (LXX или LXT)

Вульгата Папы Климента 1598 г. (Vulgata Clementina, VUC)

Масоретский текст Танаха согласно Ленинградскому кодексу (WTT)

 

 

temptator: (Default)

 

Основы теорий вечности и времени (окончание)

 

Свободное распространение приветствуется

Автор: Лорин Патрик МакКевин (Lorin Patrick McKevin) ;

Версия: 1.0 от 08.04(Apr).2019

temptator@protonmail.com ;

samlib.ru/t/temptator ; temptator.dreamwidth.org ;

 

 

3. Вечность: полностью совершенное бытие и бытие‑становление; пассивное рождение (эманация, создание) в вечности и пассивное творение во времени

 

То, что действует в вечности, само действие целиком, совершаемое в вечности, и результат действия в уже завершённом виде, пребывающий в вечности, параллельно присутствуют в единственном «сейчас» вечности, пребывая неизменными и недвижимыми.

Примеры таких действий и их результатов: процесс «филоновской эманации» (рождения) филоновского Логоса из истинного Бога и сам этот Логос как результат действия; процесс рождения Сына Отцом и процесс изведения Святого Духа Отцом и Сами Сын и Дух как результаты рождения и изведения соответственно. (Тварный мир, в котором есть движение, как ясно, не пребывает в вечности, а пребывает во времени.)

Отметим, что в исходном платоновском мире идее, то есть в собственно платоновском мире идей, в котором царит вечность, одна идея не эманирует, не рождает, не содаёт и так далее другую идею: да, идея может быть причастна другой идее или другим идеями, но такая причастность вовсе не подразумевает эманацию, рождение, создание и так далее одного другим; да, одна идея может быть главнее, важнее и так далее другой, но, повторим, это вовсе не подразумевает эманацию, рождение, создание и так далее одного другим: все идеи существуют самостоятельно в том смысле, что не имеют в собственном смысле причиной своего бытия другую идею, то есть одна идея не совершает какого-то действия для появления другой идеи и поэтому связи между идеями здесь чисто логические, а не причинно-следственные.

Итак, действие, совершаемое в вечности, в том числе создание, рождение, эманация и так далее, начавшись, никогда не прекращается, но всегда сосуществуют со своим результатом. Словом, в вечности параллельно существуют причина (и в смысле действующей стороны, и в смысле действия) и следствие (и в смысле другой действующей стороны, и в смысле действия, совершаемого по причине совершения первого действия), причём в завершённом и неизменном виде.

Зададимся вопросом: что такое полноценное бытие в смысле самостоятельности? Таким бытием, очевидно, обладает то, что не зависит в своём бытии от бытия чего-то другого. Используем такой образ: ребёнок, пока он в утробе матери, не обладает самостоятельным бытиём, но после того как он родился (или, если хотите, после того как он родился, вырос и стал жить самостоятельно), он обретает такое бытие. Но спрашивается: если, скажем, процесс рождения или эманации или создания всегда сосуществует с тем, что он рождает, эманирует, создаёт, то как можно говорить о том, что рождаемое, эманируемое, создаваемое обладает полноценным и самостоятельным бытиём, если процесс рождения, эманации, создания ещё не прекращён? А применительно к вечности такой процесс, если он есть в «сейчас» вечности, не может не быть принципиально.

Но вечность процесса рождения, эманации, создания, который никогда не прекращается, означает ничто иное, как то, что рождаемое, эманируемое, создаваемое пребывает в вечном становлении: оно всегда стремится к обретению полноценного и самостоятельного существования, то есть, так сказать, истинного бытия (истинно-полного бытия, полностью совершенного бытия), но никогда его не достигает. Бытие (существоание) такого эманируемого, создаваемого, рождаемого есть вечное становление, бытие-становление. Такое бытие становление всегда остаётся зависимым бытием и то, что пребывает в таком бытии-становлении всегда существует не само по себе (само за счёт себя), но за счёт причастности к бытию иного.

Подобный анализ и введение различия между истинным бытиём и бытиём-становлением были проведены ещё Проклом, который жил гораздо позже Филона; и хотя Филон не говорят об этом ясно, тем не менее, разбирая его философию, следует об этом помнить.

Следовательно, возвращаясь к истинному Богу и филоновскому Логосу, мы должны признать, что только истинный Бог обладает полноценным самостоятельным, то есть истинным, бытием, а Логос пребывает в вечном становлении, в вечном стремлении обрести такое полноценное и самостоятельное бытие. Аналогично, возвращаясь к христианской Троице, мы должны признать, что только Отец обладает полноценным самостоятельным бытием, а Сын и Святой Дух пребывают в вечном становлении, в вечном стремлении обрести такое полноценное и самостоятельное бытие.

(Христианские богословы, конечно, не поддержат такой взгляд на Троицу: на помощь им придёт нарушение свойства транзитивности отношения тождественности — они скажут что-то вроде: истинно-полным бытием обладает божественная сущность, а Отец, Сын и Дух, не будучи тождественными друг другу, существуют так, что каждый из них тождественен божественной сущности; и поэтому в силу такой тождественности каждый из них обладает истинно-полным бытием.)

Когда мы выше говорили о действиях Бога (рождении, эманации, создании), то, разумеется, имели в виду активное одностороннее действие. Результат этого действия (рождённое, эманировавшее, созданное), всегда существуя в вечности и, следовательно, всегда испытывая на себе это активное действие, на него направленное, должен отвечать на это активное действие соответствующей реакцией в виде пассивного действия. Следовательно, можно говорить об активном рождении и пассивном рождении как односторонних действиях рождающего и рождаемого соответственно, а также о рождении как о двустороннем действии, из эти односторонних действий, активного и пассивного, состоящих. Аналогично можно сказать и о прочих действиях и результатах действия, сущих в вечности.

Итак, что получается? Не восприняв активного действия, невозможно получить результат этого действия; следовательно, рождаемое не может существовать, не осуществляя действие пассивного рождения в ответ на действие активного рождения, на него, это рождаемое, направленного. Аналогично можно сказать и про эманируемое, и про создаваемое.

Следует также отметить, что рождение, эманация и создание, совершаемые в вечности, в случае, когда результат существует тоже в вечности, очень походят на то, что во времени называется «поддержанием в бытии уже созданного» — походят более, чем то, что во времени называется собственно рождением, эманацией и созданием. Поэтому, возможно, для результата действия, сущего в вечности, не требуется какого-то поддержания его в бытии от того, что иго произвело в вечности же.

 

Теперь рассмотрим случай сотворения мира: Творец и действие творения находятся в вечности, а результат его, то есть мир, находятся во времени.

Вряд ли христианские теологи и философы будут в восторге от презентизма: ведь в этом случае действия Бог «могут опираться и опираются на ничто» в том смысле, в котором это было обсуждено выше; ведь в этом случае, как мы уже обсудили, активное действие творения все ёщё существует, но уже не оказывает воздействия на мир подобно тому, как уже проигранный трек грампластинки не оказывает воздействия на иглу звукоснимателя, когда играется следующий трек. Тот или иной вид этернализма, то есть теории времени с темпоральными частями, как кажется, гораздо лучше подойдёт для христианских теологов и философов.

Должно быть ясно, что в случае этернализма каждая темпоральная часть мира, как существующая вечно во времени, то есть существующая во времени бесконечную его длительность, то есть всегда, в ответ на активное действие творения её, этой части (например, сцены), в вечности, каким-то образом должна порождать реакцию в виде пассивного действия, совершаемого во времени. Эту реакцию мы будем называть пассивным творением. Вопрос: в каком времени и когда именно совершается это пассивное творение? В текущем «сейчас», то есть в настоящем, времени мира? Но ведь всех сцен, кроме одной, всех темпоральных частей, кроме одной, нет в настоящем, но они всё равно существуют и всё равно, по-видимому, как-то испытывают на себе активное действие творения! Может быть, пассивное творение всех темпоральных частей совершается в каждом «сейчас», но, так сказать, как-то «в обход» настоящего, то есть «в обход» «сейчас»?! Но тогда это, может быть, означает, что есть ещё какое-то «сейчас», отличное от обычного, такое, которое мы не замечаем и даже не догадываемся о его  существовании? Чем бы оно могло быть? Или, может быть, в действительности мир существует не во времени, а в вечности — в тварной вечности или в самой вечности Бога, и, следовательно, двжиение, изменение, течение потока времени — всё это иллюзия? Или, может быть, по крайней мере, мир устроен в согласии с B‑этернализмом и нет ни прошлых темпоральных частей, ни настоящих, ни будущих, а все они равноправны — и тогда, следовательно, не надо задаваться вопросом: как каждая темпоральная часть может осуществлять пассивное творение, если она будущая или прошлая темпоральная часть? Но тогда, опять же, встаёт вопрос: каким образом при B‑этернализме может объективно существовать движение и изменение, в том числе течение потока времени?

Отметим одну важную вещь. В случае этернализма мир совечен Богу: не было такого «сейчас» вечности Бога, из которого Бог не видел бы мир и не воздействовал на него, в том числе и таким действием, как активное творение, как на то, что есть не-сущее. Даже если мир был создан из ничего, то это ничто в вечности Бога лишь мыслиться как то, что логически прежде действия творения и самого сотворённого мира. Получается, что Бог никогда не жил в Своей вечности без сотворённого Им мира, хотя этот мир и не находится в вечности. Ничто, повторим, лишь мыслиться, как то, что «логически до» темпоральных частей мира, но «видит» из вечности Бог ни это ничто, а множество темпоральных частей; и действует из вечности же Бог не на ничто, а на темпоральные части мира, в том числе и при творении каждой из темпоральных частей мира. И если вы всё это называете «совечностью мира Богу» и говорите «но тогда мир совечен Богу», то да, получается, что согласно такой терминологии это так и есть (при этом, повторим, мир вовсе не «живёт» в вечности).

Христианские философы и теологи, однако, вряд ли согласятся, что мир совечен Богу…

Ну, и, наконец, ещё вопрос:

Ладно. Пусть мир был сотворён из ничего. Логически это ничего, то есть ничто, предшествует чему-то, в том числе и, как уже было сказано, темпоральным частям мира. Активное действие творения, совершаемое в вечности, следовательно, направлено не на что-то, а на ничто. Чтобы стать чем-то, это ничто должно его, это активное действие, воспринять, совершая соответствующее пассивное действие, то есть, в данном случае, пассивное творение. Спрашивается: как пассивное действие (и действие вообще) может совершать ничто?

Не придётся ли признать, что действие творения направлено не на ничто? Но тогда на что? На Самого Бога? То есть, это действие воспринимает Он же Сам, совершая соответствующее пассивное действие? Давайте примем это. Что тогда получается? Получается, что Бог подобен волшебнику, который щелчком двух пальцев (когда он сам же на себя воздействует) создаёт горы золота или дом: здесь помимо обычного результата действия, сопутствующего щелчку пальцев, и именно результате в том, на что происходит воздействие, появляется ещё и результат вовне действующего и воспринимающего воздействие. Но ведь это уже больше похоже на сказку, на сказочное волшебство, а не на философию.

Однако, по общепризнанному убеждению теологов, у Бога нет пассивных сил (правда, при этом они же говорят о пассивном рождении Сына от Отца); здесь, правда, им опять могут помочь рассуждения с нарушением свойства транзитивности отношения тождественности: есть сущность Бога, тождественная процессу существования. Этому процессу, а, вместе, и сущности тождественно и активное творение, и пассивное творение, но, тем не менее, активное творение и пассивное творение отличны друг от друга.

Тем не менее, можно не поступать даже таким образом: да, мы говорили, что для того, чтобы получился результат, активное действие должно иметь соответствующее пассивное действие — иначе первое «подвисает в воздухе», ему «не на что опереться»; и тогда такое действие, даже если оно существует, не имеет результата действия; поэтому его, это действие, даже невозможно обнаружить; но некоторые философы, в том числе и теологи, вводят такое странное активное действие, не имеющее соответствующего пассивного действия. При этом, однако, по-видимому, надо признать, что гипотетический результат такого действия наиболее разумно рассматривать как внутренний, то есть как получающийся внутри Бога: Бог мыслит и получает результат мышления в Себе Самом и так далее. (Вращение небосвода Перводвигателем Аристотеля — это двустороннее действие: оно имеет в себе как составную часть и аспект пассивное действие небосвода, благодаря которому тот воспринимает активное действие Перводвигателя) Но ведь мир есть внешнее по отношению к Богу. Как, следовательно, он мог быть сотворён из ничего, даже если признать, что активное действие, не имеющее пассивного, возможно? Не логичнее при данных условиях признать, что мир есть нечто внутреннее для Бога — например, что-то вроде фантазий, замыслов и снов и в этом смысле «мир никогда не покидал пределов Бога», но лишь грезится Ему?

 

4. Подробнее о том, в каком смысле время и пространство могут быть чем-то внутренне-присущим вещи; пространственно-временной континуум, существующий отдельно от вещей, и пространственно-временной континуум,  «порождаемый» вещами

 

Когда мы говорим, что время есть нечто внутренне-присущее телу, это можно понимать применительно к следующим двум допущениям, исключающим друг друга:

(i) есть некое время, которое не существует при вещах (телах) подобно каузальным свойствам, силам и действиям (энергиям), сущим в (при) вещах, и в этом смысле оно не «порождается» вещами (точнее говоря, сверхвещами, то есть основами вещей), не «проистекает» из них (точнее говоря, из сверхвещей, то есть основ вещей);

(ii) есть некое время, которое существует при вещах (телах) подобно каузальным свойствам, силам и действиям (энергиям), сущим в (при) вещах, и в этом смысле оно «порождается» вещами (точнее говоря, сверхвещами, то есть основами вещей), «проистекает» из них (точнее говоря, из сверхвещей, то есть основ вещей).

Заметим: слово «порождается» здесь надо понимать с большой степенью условности: ведь основа вещи не совершает никаких действий (которые единственно и создают причинно-следственные связи), чтобы привести в бытие что-либо из приосно́вного. В противном случае получилось бы, что у основы есть ещё какая-то другая основа, в (при) которой находятся силы, с помощью которых первая основа приводит бытие своё приосно́вное через совершение определённых действий, для которых эти силы суть начала (в этом случае первая основа рассматривалась бы как включающая в себя вторую основу и приосно́вное, находящееся в (при) этой второй основе, но не в (при) первой основе). Но основа — это по определению то, что абстрагировано (отделено) от всякого приосно́вного. (Должно быть ясно, что подобным образом введение «основ для основ» было бы необходимо производить до бесконечности: ведь, спрашивается: каким образом было приведено в бытие приосно́вное у второй основы?)

Поэтому «порождается» говорится лишь в смысле того, что в (при) чём находится, лишь в смысле того, что мы рассматриваем за главное и основно́е, а что — как второстепенное и дополнительное, в (при) главном и основно́м сущее.

Это же замечание следует сделать и касательно слова «проистекает».

Аналогично, эти же два допущения можно сделать  и применительно к тому случаю, когда мы говорим о пространстве как о чём-то внутренне-присущем телу, то есть:

(i) есть некое пространство, которое не существует при вещах (телах) подобно каузальным свойствам, силам и действиям (энергиям), сущим в (при) вещах, и в этом смысле оно не «порождается» вещами (точнее говоря, сверхвещами, то есть основами вещей), не «проистекает» из них (точнее говоря, из сверхвещей, то есть основ вещей);

(ii) есть некое пространство, которое существует при вещах (телах) подобно каузальным свойствам, силам и действиям (энергиям), сущим в (при) вещах, и в этом смысле оно «порождается» вещами (точнее говоря, сверхвещами, то есть основами вещей), «проистекает» из них (точнее говоря, из сверхвещей, то есть основ вещей).

При первых допущениях касательно времени и пространства говорить о том, что они суть нечто внутренне-присущее телам можно лишь в том смысле, что эти тела некоим образом нельзя «удалить» из этих времени и пространства — например, перенести их в какое-то другое время и пространство; при этом подразумевается также (будем подразумевать), что тело не может существовать параллельно в нескольких временах или в нескольких пространствах. При первых допущениях тело «сродно» «своим» пространству и времени и только им, хотя и не «порождает» их и в этом смысле пространство и время суть нечто внутренне присущее телу постольку, поскольку оно принадлежит к данному пространственно-временному континууму и только ему вне зависимости от того, есть ли нём другие тела или нет.

В этом случае полное уничтожение тела или даже всех тел не приводит к уничтожению ни пространства, ни времени (не приводит к уничтожению пространственно-временного континуума) — ни частично, не полностью — и он может существовать сам по себе безо всяких тел в нём находящихся.

При вторых допущениях касательно времени и пространства мы говорим о том, что они суть нечто внутренне присущее телам также и в том смысле, что эти тела «порождают» пространство и время, которые «проистекают» из них.

В этом случае уничтожение тела влияет на весь мир, приводя каким-то образом к уничтожению части пространства и части времени; в этом случае уничтожение всех тел приведёт к полному уничтожению всего пространства и всего времени, то есть всего пространственно-временного континуума: не может быть пространственно-временного континуума без тел, его «порождающих»; общий пространственно-временной континуум мира есть сумма, результат наложения и объединения, пространственно-временных континуумов, порождаемых отдельными телами.

Подчеркнём: в последнем случае основа тела, вещи, «порождает» не только каузальные свойства, силы и действия (энергии), но и пространство для тела, в котором оно находится (порождает то, на что указывает ответ на вопрос «где?»), а также время для тела, в котором оно существует (порождает то, на что указывает ответ на вопрос «когда?»).

Подчеркнём: в последнем случае «Где?» и «Когда?» не суть ни каузальные свойства, ни силы, ни действия (энергии), но суть то, что подобно им в том отношении, что существует при основе тела (тел). Иначе говоря: «Где?» и «Когда?» — это два особых рода или вида приосно́вного наряду с каузальными свойствами, силами и действиями (энергиями).

Как известно, Аристотель не признавал существования пустоты, то есть пустого пространства, в котором нет никаких тел, а Платон — признавал. Отсюда ясно, что первый случай более подходит для сторонников взгляда Платона, а второй — для сторонников взгляда Аристотеля, хотя это и не совсем то, что имел в виду Аристотель: ведь во втором случае пустое пространство все-таки может существовать — пусть не глобально, а локально; это локальное пространство «порождается» различными телами — от самых близких к нему до самых удалённых.

 

5. О более простом понимании слов Библии, в которых говорится о неизменности Бога

 

В Библии Бог несколько раз говорит о том, что Он не изменяется и о Боге не раз говорится как о неизменном:

«Бог не человек, чтобы Ему лгать, и не сын человеческий, чтобы ему изменяться» (Числ.23:19);

«Ибо Я — Господь, Я не изменяюсь» (Мал.3:6);

«Всякое даяние доброе и всякий дар совершенный нисходит свыше, от Отца светов, у Которого нет изменения и ни тени перемены» (Иак.1:17);

«26 В начале Ты, [Господи,] основал землю, и небеса — дело Твоих рук; 27 они погибнут, а Ты пребудешь; и все они, как риза, обветшают, и, как одежду, Ты переменишь их, и изменятся; 28 но Ты — тот же, и лета Твои не кончатся» (Пс.101:26‑28);

«Иисус Христос вчера и сегодня и во веки Тот же» (Евр.13:8).

Однако означает ли это, что тексты, написанные во второй половине II тысячелетия до н.э. и первой половине тысячелетия до н.э. действительно подразумевали концепцию Бога, сущего в праменидовско-платоновской вечности, более подробный анализ которой дал Прокл, а также концепцию Бога как платоновской идеи или аристотелевсой формы, сущей в этой вечности?! (Напомним, что собственно аристотелевские формы в действительности существуют во времени, а не в вечности.)

Скорее, в вышеприведённых словах (и им подобным и с ними связанными) речь идёт вот о чём: Бог подобен некоему мужу, который всегда «в цвете лет»: его силы не убывают, его здоровье прекрасное и не изменяется к худшему, его действия обдуманы и точно выверены и  ему, премудрому и всезнающему, нет нужды менять принятые решения — и так было, есть и будет всегда. То есть: здесь мы имеем очень простые и понятные смыслы, которые вовсе не подразумевают, что этот муж и, следовательно, Бог, который этому мужу уподоблен, не может изменяться в том отношении, что не может, например, «двигаться во времени вперед» изменять своё эмоциональное состояние, изменять свое отношение к другому человеку в зависимости от его поступков, в одно время обдумывать одно, а в другое — что-то иное и так далее — словом, в один момент времени делать одно, а в другой — что-то иное.

Разумеется, при таком допущении можно предположить, что Бог живёт в каком-то своём времени, отличном от тварного времени, в котором живёт мир и что при этом Бог наблюдает за течением нашего времени из своего времени же, а вовсе не вечности; при этом наше время имеет начало, а время Бога — не имеет ни начала, ни конца.

Внесение концепции Бога, существующего в парменидовско-платоновской вечности, в христианство и иудаизм, внесение концепции Бога, понимаемого как чистая аристотелевская форма, тождественная своему существования, — это то, что вовсе не обусловлено ни Библией, ни нуждами собственно иудаизма; это — вторжение греческой философии в область иудейской религии, а затем — и в христианство, которое рассматривало Иисуса Христа как Логос, аналогичный или подобный Логосу Филона, Гераклита и стоиков. Но даже и при заимствовании идеи Логоса вовсе не было нужды заимствовать и идею парменидовско-платоновской вечности.

Упомянутое вторжение, по-видимому, начали александрийские иудейские философы, бывшие предшественниками Филона Александрийского, а также сам Филон; все они пытались совместить иудаизм с греческой философией; а затем эту традицию продолжили христиане, совмещая с греческой философией уже христианство.

 

6. Приложения

 

6.1. Модели вещи. Основа и приосно́вное

 

В данной работе понятия «вещь» и «предмет» означают одно и то же. (Соответственно, их можно использовать взаимозаменямо.)

Когда мы говорим о вещи, о предмете, то употребляем выражения вроде «эта вещь обладает таким-то свойством», «эта вещь имеет такую-то силу (способность)», «это — действие такой-то вещи». Во всех подобных выражениях, если подходить чисто грамматически, вещь представлена как обладатель свойств, сил и действий; то есть вещь, предмет — это как бы человек, а свойства, силы и действия — это как бы его «владения» вроде одежды, различных предметов, разложенных по карманам одежды и так далее.

Когда используют подобное представление о взаимоотношении вещи с одной стороны и ее сил, свойств и действий — с другой, то часто говорят, что свойства и действия находятся или существуют «при», «окрест», «возле», «у» (= «при» или «вблизи») вещи.

Однако, можно сказать и то, что эти самые свойства, силы и действия не существуют где-то вне вещи, то есть они не существуют буквально вне вещи в том смысле, в каком, например, рубашка существует вне тела. Поэтому о свойствах, силах и действиях также говорят, что они существуют в вещи.

Итак, свойства, силы и действия существуют в (при) вещи.

Аристотель, выражая приведенные выше мысли, говорил, что свойства, силы и действия существуют в вещи, используя предлог «ν».

Православные богословы, такие, например, как Григорий Палама, выражая приведенные выше мысли, предпочитали говорить о свойствах, силах и действиях как о том, что существует «при», «окрест», «возле», «у» (= «при» или «вблизи») вещи, используя предлог «περ» (буквально: «около», «вокруг», «кругом», «окрест»).

Как ясно, можно говорить и так, и так.

Итак, мы различаем «собственно вещь» и «свойства, силы и действия вещи», мы абстрагируем одно от другого. Такая абстракция, отделение возможна лишь в уме, поскольку одного без другого не бывает, одно невозможно отделить от другого вне ума: нет «собственно вещи» «в чистом виде», то есть без свойств, сил и действий и нет свойств, сил и действий «в чистом виде», то есть без «собственно вещи», в (при) которой они суть.

Что главнее, что важнее и в этом смысле первичнее? Сам язык нам подсказывает, что не свойства, силы и действия обладают вещью, но вещь обладает ими: ведь мы говорим, например, о свойстве вещи, но не говорим о вещи свойства. Поэтому логично принять, что «собственно вещь» главнее и важнее своих свойств, сил и действий — ведь то, что обладает обычно принимается за более главное и более важное по сравнению с тем, чем оно обладает.

Но если «собственно вещь» есть более главное, более важное, есть первичное по сравнению со свойствами, силами и действиями, то тогда логично пойти далее и принять, что свойства, силы и действия нуждаются в «собственно вещи» для своего существования, тогда как она сама для своего существования ни в чем не нуждается. В этом смысле о «собственно вещи» говорят как об основе — то есть основе для существования свойств, сил и действий, в которой они нуждаются.

Далее о свойствах, силах и действиях, сущих в (при) основе будет для краткости говориться как о приосно́вном. То есть «присоно́вное» — это собирательное название для всех свойств, сил и действий, сущих при основе.

Очевидно, основа и приосно́вное имеют различные, свои собственные, способы существования; при этом, что касается различных разновидностей приосно́вного — то есть свойств, сил и действий — то каждая такая разновидность также имеет свой собственный способ существования, отличный от способов существований приосно́вного других разновидностей.

Действовать — значит создавать причинно-следственные связи. Чтобы действовать, необходима соответствующая сил или, иначе говоря, способность. Эта способность «даруется» соответствующим свойством. Например, свойство твердого тела «быть круглым» «дарует» ему сил (способность) «катиться по поверхности». Другой пример: свойство «иметь такое-то взаимное расположение атомов» «дарует» алмазу его чрезвычайную твердость по сравнению с углем, который имеет те же самые атомы, но взаимно расположенные иначе.

Вещь действует тогда, когда соответствующая сила находится в задействованном или, иначе говоря, проявленном состоянии. Соответственно, о действии говорят как о проявлении соответствующей силы (действие есть проявление силы; проявление силы есть действие).

Те свойства, которые даруют силы для действий, то есть для создания причинно-следственных связей, называют каузальными. Прочие свойства, соответственно, суть некаузальные свойства. В силу того, что именно благодаря каузальным свойствам вещь действует, эти свойства можно назвать «главными», «важнейшими», «первостепенными» и в этом смысле «существенными». Некоторые их даже называют «истинными».

Когда мы выше говорили о свойствах как об одной из разновидностей приосно́вного, то имели в виду именно каузальные свойства, а не какие-то иные.

Итак, наша концепция вещи такова: «собственно вещь» — это основа; в (при) основе существует приосно́вное, а именно, каузальные свойства, силы и действия. При этом выстраивается такая «иерархическая цепочка»: «каузальное свойство-сила-действие», в которой каузальное свойство «дарует» силу, а действие является проявлением силы.

Можно сказать, что подобно тому, как всякое приосновно́е существует при основе, так и сила находится при соответствующем каузальном свойстве, а действие — при соответствующей силе. Однако при этом следует упомянуть, что всякое приосно́вное существует при основе неким главным, основным образом; поэтому сила при каузальном свойстве и действие при силе существуют лишь неким побочным, второстепенным образом.

Из сказанного должно быть ясно, что основа есть начало для всего приосно́вного, и что каузальное свойство есть начало для соответствующей силы, а она, в свою очередь, есть начало для соответствующего действия.

Можно говорить не только о свойствах основы, но и о свойствах приосно́вного: ведь мы говорим, например, что такие-то свойства — важные, а такие-то нет; мы говорим, что эта вот сила — полезная, а эта — вредная; мы говорим, что это действие — очень интенсивное, а вот это вот — малой интенсивности. Но, говоря так, следует помнить, что все эти свойства суть некаузальные: они ничему не добавляют никакой каузальной силы и в строгом смысле они не существуют ни в (при) основе, ни в (при) том приосновном, о котором говорилось выше — то есть в (при) том, что «достаточно близко» связано с каузальными свойствами (ни в (при) самих этих каузальных свойствах, ни в (при) даруемых ими силами, ни в (при)  действиях как проявлениях этих сил). То есть когда мы, например, говорим, что свойства действия «находятся при действии», то говорим о «чисто грамматическом явлении», говорим в нестрогом смысле: ведь эти свойства некаузальны; ни каузальные свойства, ни силы, ни действия не обладают собственными каузальными свойствами (каузальными свойствами каузальных свойств, каузальными свойствами сил и каузальными свойствами действий). Это может показаться странным и непривычным, но, размышляя об этом, всегда помните: в нашей модели вещи каузальное свойство — это то, что дарует силу, то, что в иерархии приосно́вного идет прежде силы, а не то, чем обладает сила.

Часто, говоря о вещи, мы не отделяем «собственно вещи», то есть основы, от приосно́вного; поэтому такая вещь, то есть вещь в таком понимании, для нас есть совокупность основы от приосно́вного, сущего в (при) основе. Таким образом, следует различать «вещь» и «собственно вещь», то есть основу. Часто «собственно вещь» называют просто «вещью» и это затрудняет такое различение.

«Собственно вещь» или, иначе говоря, основу, мы также будем называть «сверхвещью».

Разработанная модель вещи (назовем ее главной моделью), хотя она и наиболее распространена, тем, не менее, не являются единственной; не является она также и самой простой. Среди ее достоинств, однако, несомненно то достоинство, что она наиболее соответствует человеческому языку, то тому способу выражаться, который использует человек.

Простейшая попытка упросить эту модель — это убрать из нее основу. В этом случае вещь рассматривается как система или, иначе говоря, связка (bundle) свойств, в (при) которых существуют силы и действия по образу того, как приосно́вное существует в (при) основе в случае привычной модели.

Дальнейшая попытка упрощения предполагает убирание не только основы, но свойств. В этом случае вещь рассматривается как система или, иначе говоря, связка (bundle) сил, в (при) которых существуют действия.

Наконец, предельная попытка упрощения предполагает убирание не только основы и свойств, но и сил. В этом случае вещь рассматривается как система или, иначе говоря, связка (bundle) действий, в (при) которых уже не существует ничего.

Легко заменить, что при переходе от главной модели вещи к модели в виде связки свойств, свойства начинают играть ту роль, которую в главной модели играла основа. То есть в модели в виде связки сил свойства можно рассматривать как некую основу. Это же самое можно сказать и относительно модели в виде связки сил, и относительно модели в виде связки действий.

Основу в главной модели будем называть нормальной.

Основы в модели в виде связки свойств, в модели в виде связки сил и в модели в виде связки действий будем называть особыми основами. То есть в первой из упомянутых моделей основа состоит как из частей из множества каузальных свойств, во второй — из множества сил, а в третьей — из множества действий.

Основу можно понимать не только как основу для существования приосно́вного в (при) ней, основе, но и как некую основу для существования вещи вообще (сверхвещи вообще), без которой это существоание вещи (сверхвещи) невозможно.

Сказанное можно также интерпретировать таким образом: для своего существования всякая вещь нуждается в основе и применительно к различным моделям вещи эта основа может быть либо нормальной, либо особой. В последнем случае имеются различные варианты — особая основа в виде множества (каузальных) свойств, особая основа в виде множества сил и особая основа в виде множества действий.

В действительности все, конечно, обстоит несколько сложнее, но сказанного здесь вполне достаточно для понимания данной работы, в частности для понимания используемой в ней терминологии.

Интересующихся узнать больше отсылаем к [Heil2004].

Здесь же отметим, что далее цитирование производится в следующем формате («нц» — от «начало цитаты», «кц» — от «конец цитаты», «кп» — от «конец примечаний»):

<нц>

текст или оригинальный текст и перевод

<кц>

комментарии и примечания из цитируемого источника (может не быть)

<кп1>

комментарии и примечания автора настоящей работы (может не быть)

<кп2>

 

6.2. Аристотелевские термины «энергия» и «энтелехия»

 

Энергия — это, говоря словами Аристотеля, «действие, несущее в себе (с собой) завершенность» — то есть такое, при совершении которого имеет место завершенность в отношении того, что делается данным действием, то есть в отношении результата этого действия . То, что при этом имеется в виду, легко понять на примерах. Смотрение (процесс зрения, созерцания) есть энергия, ибо «когда человек смотрит, то он уже видит» («смотришь – и видишь»). В то же время похудение не есть энергия, ибо «когда человек худеет, он еще не похудел».

Зачастую завершенность, о которой здесь идет речь, связана с некоторой целью действия, которую ставит перед собой то, что действует — например, в приведенных выше случаях это: «увидеть» и «похудеть». Соответственно, когда действие есть энергия, эта цель достигается, а в противном случае — нет.

Отметим, что, говоря о цели действия того, что действует, мы имеем в виду такое «что», которое может осуществлять целеполагание, то есть, имеем в виду разумное существо, обладающее волей. Соответственно, нельзя говорить о целеполагании у камня, дерева и прочих подобных вещей — для них уместно говорить не о цели, а только лишь о завершенности.

Интересно, что в зависимости от того, что считать главной завершенностью и главной целью действия или в зависимости от того, относительно какой завершенности рассматривать действие, одно и то же действие может как быть энергией, так и не быть, или, вернее, может рассматриваться как энергия, а может и не рассматриваться. Объяснение этого с примерами будет приведено ниже.

С понятием «энергия» до неразличимости сливается понятие «энтелехия». Иначе говоря, всякая энергия есть энтелехия и всякая энтелехия есть энергия; эти понятия тождественны. Тем не менее, по своему происхождению они несут несколько разные оттенки смыслов и поэтому зачастую их употребляют не случайным или произвольным образом, а в зависимости от контекста. В данной работе, однако, термины «энтелехия» и «энергия» подробно не рассматриваются; здесь даются лишь самые простые и примитивные представления об энергии в аристотелевском понимании.

 Скажем подробнее о том, что одно и то же действие может рассматриваться как энергия, а может и не рассматриваться в зависимости от того, относительно какой завершенности и цели ведется рассмотрение.

Брошенный вниз камень падает на землю потому, что система Земля-камень стремится перейти в состояние с минимальной энергией (сейчас речь идет о термине современной физики). Это стремление есть закон природы. Здесь то, что есть завершенность для камня (вернее, для системы Земля-камень) — а именно «пребывать лежащим на земле» — очевидным и естественным для человеческого понимания образом устанавливает, «навязывает» закон природы, которому подчинены действующие в природе силы.

Можно, конечно, сказать, что такая завершенность есть также и цель камня (вернее, системы Земля-камень), но ни камень, ни Земля, повторим, не занимаются целеполаганием, так как они не обладают волей, неразумны и даже неодушевлены. Поэтому в строгом смысле говорить об этой завершенности как о цели нельзя. Поступая так, мы переносим на неодушевленные предметы черты разумных существ, что неправильно.

Чтобы пребывать лежащим на земле, камень прежде должен «пережить» процесс падения. Но разве не обладает этот камень в процессе падения тоже некоторой завершенностью — не лежащего предмета, а падающего — той промежуточной завершенностью, через которую «лежит путь» к последующей завершенности, а именно к пребыванию лежащим на земле?! Говоря так мы подразумеваем, что у камня есть главная и второстепенная, промежуточная завершенности: «лажать на земле» — главная и «пребывать в процессе падения» — второстепенная, промежуточная. Если в нестрогом смысле использовать понятие «цель», то это же можно сказать так: чтобы достичь главной цели «пребывать лежащим на земле», сперва камень должен достичь второстепенной, промежуточной цели — «пребыть падающим на землю». (Сравни сказанное со случаем жизненного цикла растения или животного, когда сначала оно растет, затем пребывает в состоянии зрелости, а затем угасает и умирает: главное тут — пребывание в зрелости и рождение потомства; рост же — промежуточная завершенность на пути к главной; наконец, угасание и смерть — тоже завершенность, но, как ясно, не главная.)

Но почему же тогда, если при падении тоже есть завершенность и даже, в нестрогом смысле, «достигнутость цели» мы не говорим о падении как об энергии? — возможно, спросит здесь внимательный читатель. В действительности, однако, при определенных условиях ничто не запрещает нам говорить о падении как об энергии, а именно энергии не уже упавшего камня, а еще падающего: «Падение есть энергия падающего камня в том контексте, когда он рассматривается именно как падающий камень, а не, например, как еще не упавший». (А лежание есть энергия лежащего камня — разумеется, с подобными же оговорками.) Условие же это таково:  завершенности должны поменяться местами — то есть: второстепенная должна стать главной и наоборот или же действие камня следует начать рассматривать относительно второстепенной цели, а не главной, избрав другую «точку зрения».

Когда мы говорим, что падающий камень еще не достиг завершенности, которая для него есть «лежание на земле», и что, следовательно, падение для него не есть энергия, мы подразумеваем, что главная завершенность еще не достигнута; соответственно, когда мы говорим, что падающий камень достиг завершенности, что падение несет в себе завершенность, то мы подразумеваем, что эта завершенность и есть главная или, по крайней мере, что сейчас мы рассматриваем падение камня относительно именно этой завершенности, которая почему-то сейчас важна для нас — может быть, просто потому, что мы ради забавы решили сместить «точку зрения».

Пусть кто-то исследует влияние плотности и состава воздуха на падение камня. Для такого человека главное — чтобы камень падал, а не лежал (покоился). Во время своих экспериментов этот исследователь главную завершенность камня «естественным образом» видит именно в его процессе падения; и этот исследователь, следовательно,  вправе заявить: «Падение есть энергия падающего камня относительно «моей» главной завершенности». Но природа со своими законами, минимизирующими энергию (сейчас речь снова идет о термине современной физики), если бы она умела говорить, может быть, могла бы возразить на это: «Для меня «естественным образом» завершенность означает пребывание в состоянии с минимальной энергией; и поскольку при падении падающий камень не достигает этой завершенности, то относительно нее, этой «моей» завершенности, о падении как об энергии говорить нельзя».

Итак, достижение действием завершенности относительно: оно зависит от того, кто и как устанавливает то, в чем заключается эта самая завершенность. Здесь устанавливающим могут быть и законы природы, «естественное течение вещей», а могут быть и люди, которые руководствуются обычаям и привычками, а также поступают произвольно. Спрашивается: насколько далеко здесь может заходить произвол? По-видимому, для того, чтобы объявить действие энергией, достаточно простого акцентирования внимания на пребывании вещи в состоянии совершения этого действия как на пребывании в состоянии завершенности. Это уже, по-видимому, и достаточно.

 Подобный широкий произвол несколько обесценивает понятие «энергия», однако в его защиту можно сказать то, что есть некие достаточно очевидные завершенности, которые при рассмотрении того или иного действия как бы «сами просятся на ум» — так, что оттесняют все прочие завершенности. Относительно этих очевидных завершенностей обычно и принимается решение о том, является ли данное действие энергией или нет. Кроме того, возможны действия, для которых есть только одна завершенность, главная, и притом такая, что она достигается в ходе этого действия. В самом деле: какая завершенность и цель может быть у процесса смотрения, как не «видеть»?

С худеющим, однако, дело обстоит сложнее. Действительно, обычно худеют, чтобы похудеть и поэтому для худеющего с этой целью процесс похудения не есть цель и завершенность и, следовательно, не есть энергия. Однако что будет, если какой-то исследователь задастся целью изучить длительное влияние скудной диеты, не восполняющей затраты организма на жизнедеятельность, на обмен веществ и поставит на себе эксперимент по похудению? Для него ведь главное — не похудеть, а длительное время находиться в процессе похудения (то есть, голодания) и, следовательно, для него же пребывать в процессе похудения — это и есть главная завершенность и цель и, следовательно, энергия.

Наконец, скажем еще о цели и завершенности. Когда человек создает часы или робота (даже с искусственным интеллектом), то в строгом смысле он не задает для них никаких целей, не ставит перед ними никаких целей и в принципе не может этого сделать — ибо это вещи неразумные, без воли и целеполагания и даже неодушевленные.  Человек лишь предусматривает для этих вещей определенное состояние завершенности, в котором они пребывают и которое они поддерживают, будучи работоспособны.  Можно сказать, что устроение этого состояния завершенности для данных вещей есть цель их человека-создателя; но, повторим, пребывание в состоянии этой завершенности и его поддержание в строгом смысле не есть цель часов или робота. Говорить о целеполагании и целях часов и робота можно лишь в нестрогом смысле, неправомерно очеловечивая их.

 

Как видим, разумное существо, обладающее волей и целеполаганием, может «вкладывать» в окружающие его вещи  различные завершенности их действий и цели их действий, «навязывать» все это этим вещам, делая тем самым то или иное действие энергией или же не энергией. Но что можно сказать о неразумных и вообще неодушевленных вещах самих по себе и системах подобных вещей самих по себе? Во-первых, можно сказать, что сама вещь, чем бы она не была, будучи тем, что она есть, поддерживая себя в своем существовании тем, что она есть, осуществляет некоторое пребывание в состоянии завершенности, то есть энергию. В этом смысле с точки зрения того же бросаемого камня и лежать на земле, и падать для него — это просто «быть тем, чем он есть, поддерживать себя в своем бытии тем, чем он есть» и, следовательно, и падение на землю, и лежание на земле для него суть одинаково энергии. Во-вторых, это же самое можно сказать и для систем вещей — даже очень сложных систем вроде растений или бактерий или даже всей солнечной системы. Вот это вот дерево, пребывая тем, чем оно есть, поддерживая себя в своем бытии тем, что оно есть (сохраняя свою сущность, «чтойность»), в частности, осуществляя процесс обмена веществ, осуществляет энергию. Планета Земля в целом (мы имеем в виду не только землю и воду, но и атмосферу, но и множество растений и животных и так далее…), все ее стихии, все части ее стихий, образуют единое целое, основывающееся на противодействии и содействии его элементов. Это единое целое пребывает в относительной гармонии, которую если не образована, то поддерживается в устойчивом существовании действиями составляющих целое элементов и которая основана на, так сказать, «договоре о разграничении сфер влияния элементов и их совместном действии и противодействии».  О такой «планете Земля в целом» вряд ли можно говорить как об определенном «что?» в том смысле, в каком говорят о дереве или животном, но, определенно, это некая система, некое единое целое, которое «поддерживает себя в своем бытии тем, что оно есть» (с некоторыми колебаниями относительно «точки равновесия»). В-третьих, то же, что и о «Земле в целом», можно сказать и о Космосе. В общем, пока нечто, отдельная ли это вещь или система вещей, образующих единое целое, «поддерживает себя в своем бытии тем, что оно есть», это нечто осуществляет энергию.

 

Здесь мы дали самые примитивные представления о том, что есть такое аристотелевский термин «энергия», не затрагивая по сути при этом термина «энтелехия»; мы даже не вникали в этимологию этих слов. Но для целей нашей работы сказанного хватит даже с избытком. Читателю данной работы достаточно (совеем грубо!) считать, что энергия и энтелехия суть просто альтернативные имена для термина «действие» — и это нисколько не повредит пониманию того, о чем будет идти речь.

Наконец, подчеркнем, что в данной работе, если это особо не оговаривается, термины «энергия» и «энтелехия» всегда имеют аристотелевское значение, а не скажем, то значение, которое придало термину «энергия» православное богословие (сила или действие второй аристотелевской сущности «Категорий») или же современная наука (физическая величина, характеризующая способность совершить работу).

 

6.3. Первоматерия Платона и Аристотеля: ничто, нечто бестелесное или нечто телесное с очень малой качественностью?

 

Образование материальных, чувственно-воспринимаемых, вещей Платон представляет как результат проставления отпечатка с идеи (эйдоса, формы) на материи. Идея при этом выступает в роли вечного и неизменного нематериального, воспринимаемого лишь умом посредством умозрения, образца, шаблона, эталона, первообраза (и модели в этих же смыслах); это первое начало для материальной, чувственно-воспринимаемой вещи. Вторым же её началом выступает материя или, иначе говоря, материал, на котором проставляется отпечаток. На различные «порции» материи может быть проставлено множество таких отпечатков и эта возможность объясняет наличие множества материальных, чувственно-воспринимаемых, вещей одного и того же вида: они суть разные оттиски одной и той же печати, разные слепки с одной и той же фигуры.

Легко понять, что такое материя, то есть материал, когда мы говорим о таких вещах, как кирпичи, изготовленные из глины, скульптуры, изготовленные из мрамора, и так далее; здесь материал — это глина (некая фракция земной стихии) и мрамор (тоже некая фракция земной стихии); но как получился сам материал — вот этот вот кусок глины, вот эта вот глыба мрамора? Ответ такой: был некий материал и для всего этого — такой, что  и вот этот вот кусок глины, и вот эта вот глыба мрамора — и не только они одни, но и вообще вся глина и весь мрамор получились через проставление отпечатков с соответствующих идей — идеи глины и идеи мрамора. Что же это за материал? Может быть, эта некая «предельно-общая земля», не встречаемая, пожалуй, в чистом виде, из которой подобным образом получают не только мрамор и глину, но и, например, все металлы, а также всё прочее, что относится к стихии земли? Но как тогда получилась эта «предельно-общая земля»?

Подобные рассуждения можно продолжить до бесконечности. В результате рассуждающий решит, что, пожалуй, где-то надо остановиться. И он остановится на некоей материи (материале), которая сама по себе лишена всяких отпечатков (то есть непричастна никакой идее), но при этом она такова, что путём проставления различных отпечатков из неё можно получить всё многообразие материй (материалов). Такая материя, лежащая в основе всех прочих материй (материалов), материя, полностью лишённая отпечатков с идей, называется первоматерией.

Платон называет первоматерию, кормилицей и восприемнией всякого рождения, а также воспринимающим началом. Слова «воспринимающее начало» (англ. receptacle) следует понимать в том смысле, что материя воспринимает идеи (формы) в смысле проставления на себе отпечатков с этих форм. В смысле восприятия (воспринимания) идей первоматерию можно уподобить матери и материнской утробе, а идею (форму) — семени.

Итак, из первого — идеи и второго — материи производится, рождается третье — материальная, чувственно-воспринимаемая, вещь; и эти трое — идея, материя, а также матеральная вещь как отпечаток идеи в материи суть главнейшие принципы устройства мироздания.

Но что такое полностью лишённая форм материя? Если логически попытаться мыслить такую материю, то мы придём к чему-то не имеющему формы (в смысле фигуры, очертаний, внешнего вида и внутренней структуры, а не в смысле прчастности платоновской идее или же в смысле соединения с аристотелевской первой формой «Метафизики»), к чему-то не имеющему никаких качеств; нельзя будет говорить ни о частях этого нечто (ведь деление на части означает наличие некоторой качественности), ни о его движении (ведь движение — это движение чего-то в чём-то, что подразумевает некоторую качественность движущегося в смысле отличия от среды, в которой оно двигается); это невозможно ни увидеть, не потрогать. В результате мы приходим к тому, что до конца так домысленная первоматерия есть ничто, ибо она необнаружима: ведь как может существовать нечто материальное необнаружимое, если по самой своей сути материальное есть то, что воспринимается органами чувств (непосредственно или опосредованно) — хотя бы принципиально? Если же всё-таки допустить, что такая первоматерия существует, то тогда придётся придти к тому, что она есть нечто бестелесное, то есть нематериальное! Такое представление о материи совсем не соответствует тому, как мыслили о материи, скажем, материалисты XIX в.

Часто толкователи Платона и Аристотеля допускают ту ошибку, что первоматерию они представляют именно таким образом, а именно как то, что лишено всякой формы и всякой качественности в буквальном смысле и потому как то, что бестелесно. Однако это неверно. Неверность такого представления легко заметить из следующего.

Во-первых, даже чтобы только существовать, первоматерия должна обладать какими-то каузальными свойствами и силами и совершать хоть какие-то действия: невозможно существовать никак не действуя; что не действует, то и не существует.

Во-вторых. Поскольку материя, в том числе перовоматерия, как признавал Аристотель, обладает стремлением к форме, «жаждой» формы, то в (при) ней должны быть какое-то каузальное свойство, какая-то сила, и какое-то действие, стоящие за этой жаждой и стремлением; по-видимому, здесь речь идёт об активной силе.

В-третьих, поскольку материя соединяется с формой (сейчас мы говорим о концепциях Аристотеля — о первой сущности «Метафизики»), у неё должны быть какое-то каузальное свойство, какая-то сила и какое-то действие, стоящие за восприемлением материей формы; и это должны быть пассивные сила и действие. Что касается Платона, то у него первоматерия тоже должна обладать всем этим, чтобы на неё можно было «проставить отпечаток» идеи.

В-четвёртых, первоматерия при соединении с формой (у Аристотеля) или же при «проставлении оттиска» с идеи на неё (у Платона) выполняет «размытие», «искажение», «изменение» «изображения, имеющегося непосредственно на самой печати», в результате чего и получается множество отдельных, единичных вещей. Следовательно, за подобное «размытие» должны быть ответственны ещё какие-то каузальные свойства, силы и действия первоматерии.

Итак, если говорить строго, то из одного только вышеперечисленного видно, что в действительности первоматерия есть не ничто, а, так сказать, «почти ничто», которое всё-таки есть некое нечто, обладающее качественностью, пусть и очень малой. При этом, подчеркнём, эта качественность (каузальные свойства, силы и действия) присущи самой первоматерии как таковой: они от неё неотделимы и не обусловлены соединением этой первоматерии с какой-либо аристотелевской формой или же причастностью этой первоматерии к какой-либо платоновской идее.

Получается, что помимо чувственно-воспринимаемого космоса (то есть созданного Демиургом нашего мира) и умозрительного космоса (мира идей), есть ещё некая «действительность первоматерии». Эту действительность тоже можно назвать своего рода «космосом»: ведь она, эта первоматерия, хоть минимально, но «украшена» если не формами в смысле аристотелевских или платоновских эйдосов, то очень малой, может быть, даже самой минимальной качественностью, присущей ей помимо обладания какой-либо формой и помимо причастности к какой-либо идее; а слово «космос» по происхождению и означает нечто украшенное и красивое.

Но насколько мала качественность первоматерии?

Прежде чем, ответить на этот вопрос, приведём длинную цитату из платоновского «Тимея», в которой ведётся рассуждение о том, как следует мыслить первоматерию ([PlatoR, т. 3, Тимей, 48e – 51b, cc. 451‑454]):

<нц>

Начало же наших новых речей о Вселенной подвергнется на сей раз более полному, чем прежде, различению, ибо тогда мы обособляли два вида, а теперь придется выделить ещё и третий. Прежде достаточно было говорить о двух вещах: во-первых, об основополагающем первообразе, который обладает мыслимым и тождественным бытием, а во-вторых, о подражании этому первообразу, которое имеет рождение и зримо. В то время мы не выделяли третьего вида, найдя, что достанет двух; однако теперь мне сдастся, что сам ход наших рассуждений принуждает нас попытаться пролить свет на тот вид, который тёмен и труден для понимания. Какую же силу и какую природу припишем мы ему? Прежде всего вот какую: это – восприемница и как бы кормилица всякого рождения. Сколь ни верны, однако, эти слова, нужно определить предмет с большей ясностью, а это весьма затруднительно по разным причинам, и особенно потому, что ради этого необходимо наперед разрешить сомнение относительно огня и всего того, что стоит с ним в одном ряду. Нелегко сказать о каждом из них, чтó в самом деле лучше назвать водой, чем огнем, и но правильнее ли к чему-то одному приложить какое-нибудь из наименований, чем все наименования, вместе взятые, к каждому, ведь надо употреблять слова в их надежном и достоверном смысле. Что, собственно, желаем мы этим сказать, чем вызваны и оправданы наши недоумения? Но возьмем для начала хотя бы то, что мы теперь называем водой: когда она сгущается, мы полагаем, что видим рождение камней и земли, когда же она растекается и разрежается, соответственно рождаются ветер и воздух, а последний, возгораясь, становится огнём; затем начинается обратный путь, так что огонь, сгустившись и угаснув, снова приходит к виду воздуха, а воздух опять собирается и сгущается в облака и тучи, из которых при дальнейшем уплотнении изливается вода, чтобы в свой черед дать начало земле и камням. Так рождаются они, переходя по кругу одно в другое. Если, стало быть, ни одно вещество не предстает всякий раз одним и тем же, отважимся ли мы, не испытывая стыда перед самими собой, настойчиво утверждать, что какое-либо из них именно это, а не иное? Конечно, нет, и куда безопаснее будет выражаться так: когда мы видим, как нечто — хотя бы огонь — постоянно являет себя то одним, то другим, надо говорить не об «этом», но о «таком» огне и также воду именовать не «этой», но «такой», да и вообще не надо приписывать всем подобным вещам устойчивости, выражаемой словами «то» и «это», посредством которых мы обозначаем нечто определенное. Не дожидаясь, покуда мы успеем приложить к ним слова «то», «это», «нечто» или любое другое речение, описывающее их как пребывающие на одном и том же месте сущности, они от нас ускользают. Значит, таких слов мы и употреблять не будем, а станем описывать вещи словом «такой», одинаково приложимым ко всем им вместе и к каждой порознь, — говоря, например, об огне как о вечно «таком» и соответственно обо всех вещах, которые имеют рождение. Только сущность, внутри которой они получают рождение и в которую возвращаются, погибая, мы назовем «то» и «это»; но любые качества, будь то теплота, белизна или то, что им противоположно либо из них слагается, ни в коем случае не заслуживают такого наименования.

Надо, однако, постараться сказать о том же самом еще яснее. Положим, некто, отлив из золота всевозможные фигуры, без конца бросает их в переливку, превращая каждую во все остальные; если указать на одну из фигур и спросить, что же это такое, то будет куда осмотрительнее и ближе к истине, если он ответит «золото» и не станет говорить о треугольнике и прочих рождающихся фигурах как о чем-то сущем, ибо в то мгновение, когда их именуют, они уже готовы перейти во что-то иное, и надо быть довольным, если хотя бы с некоторой долей уверенности можно допустить выражение «такое». Вот так обстоит дело и с той природой, которая приемлет все тела. Ее следует всегда именовать тождественной, ибо она никогда не выходит за пределы своих возможностей; всегда воспринимая всё, она никогда и никоим образом не усваивает никакой формы, которая была бы подобна формам входящих в нее вещей. Природа эта по сути своей такова, что принимает любые оттиски, находясь в движении и меняя формы под действием того, что в нее входит, и потому кажется, будто она в разное время бывает разной; а входящие в неё и выходящие из неё вещи — это подражания вечносущему, отпечатки по его образцам, снятые удивительным и неизъяснимым способом, к которому мы ещё вернёмся.

Теперь же нам следует мысленно обособить три рода: то, что рождается, то, внутри чего совершается рождение, и то, по образцу чего возрастает рождающееся. Воспринимающее начало можно уподобить матери, образец — отцу, а промежуточную природу — ребёнку. Помыслим при этом, что, если отпечаток должен явить взору пестрейшее разнообразие, тогда то, что его приемлет, окажется лучше всего подготовленным к своему делу в случае, если оно будет чуждо всех форм, которые ему предстоит воспринять, ведь если бы оно было подобно чему-либо привходящему, то всякий раз, когда на него накладывалась бы противоположная или совершенно иная природа, оно давало бы искаженный отпечаток, через который проглядывали бы собственные черты этой природы. Начало, которому предстояло вобрать в себя все роды вещей, само должно было быть лишено каких-либо форм, как при выделывании благовонных притираний прежде всего заботятся о том, чтобы жидкость, в которой должны растворяться благовония, по возможности не имела своего запаха. Или это можно сравнить с тем, как при вычерчивании фигур на каких-либо мягких поверхностях не допускают, чтобы на них уже заранее виднелась та или иная фигура, но для начала делают все возможно более гладким. Подобно этому и начало, назначение которого состоит в том, чтобы во всем своем объеме хорошо воспринимать отпечатки всех вечно сущих вещей, само должно быть по природе своей чуждо каким бы то ни было формам. А потому мы не скажем, будто мать и восприемница всего, что рождено видимым и вообще чувственным, — это земля, воздух, огонь, вода или какой-либо другой [вид], который родился из этих четырех [стихий] либо из которого сами они родились. Напротив, обозначив его как незримый, бесформенный и всевосприемлющий вид, чрезвычайно странным путём участвующий в мыслимом и до крайности неуловимый, мы не очень ошибемся. Если только предыдущие наши рассуждения помогают нам напасть на след этой природы, справедливее всего было бы, пожалуй, сказать о ней так: огнем всякий раз является ее воспламеняющаяся часть, водой — её увлажняющаяся часть, землей же и воздухом — те её части, которые подражают этим [стихиям].

<кц>

<кп2>

Особо обратим внимание на следующие слова: «Если только предыдущие наши рассуждения помогают нам напасть на след этой природы, справедливее всего было бы, пожалуй, сказать о ней так: огнем всякий раз является ее воспламеняющаяся часть, водой — её увлажняющаяся часть, землей же и воздухом — те её части, которые подражают этим [стихиям]». Что значит «если только предыдущие наши рассуждения помогают нам напасть на след этой природы», то есть этой первоматерии, обладающей описанной выше природой? Они означают, что представление о первоматерии как о том, что полностью лишено всяких качеств, бесформенно в смысле отсутствия фигуры и очертаний, а также структуры, недвижимо, невоспринимаемо чувствами и так далее есть лишь первое приближение, «помогающее напасть на след» того, что есть это первоматерия, то есть составить о ней очень примитивное и несколько смутное представление. Каково же второе приближение? Оно таково: «огнем всякий раз является ее воспламеняющаяся часть, водой — её увлажняющаяся часть, землей же и воздухом — те её части, которые подражают этим [стихиям]». Следовательно, говоря точнее, платоновская первоматерия имеет несколько частей или, вернее говоря, фракций, а именно четыре стихии: землю, воду, воздух и огонь. Следовательно, первоматерия делима на части; и не только на четыре стихии, ибо и сами эти стихии делятся на части; как увидим далее, эти части даже находятся в движении друг относительно друга. Согласно Платону же эти четыре фракции взаимно переходят друг в друга; а это подразумевает наличие, по крайней мере, у некоторых из этих фракций, некоей сложной структуры (что подразумевает составность) перестройка которой обеспечивает такой переход. Итак, первоматерия сама по себе, безо всяких форм, поскольку она делится на фракции в виде четырех стихий, подразумевает то, что ей присуща, пожалуй не некоторая самая минимальная качественность, но и качественность достаточно богатая; она, первоматерия, вовсе не есть в действительности нечто бестелесное и неуловимое чувствами.

Следует заметить, что те четыре фракции-стихии первоматерии, взаимно переходящие друг в друга, о которых сейчас идёт речь — это, скорее, некие протостихии (протоземля, протовода, протовоздух и протоогонь), гораздо более примитивные, нежели известные нам представители стандартных четырёх стихий вроде, намеример, различных металлов или газов, ибо эти четыре протостихии полностью лишены форм, тогда как различные известные нам металлы — это уже нечто оформленное. Это ясно из того, что говорится Платоном несколько далее ([PlatoR, т. 3, Тимей, 52d – 53b, c. 456]):

<нц>

А о Кормилице рождения скажем вот что: поскольку она и растекается влагой, и пламенеет огнем, и принимает формы земли и воздуха, и претерпевает всю чреду подобных состояний,eявляя многообразный лик, и поскольку наполнявшие ее силы не были ни взаимно подобны, ни взаимно уравновешены и сама она ни в одной своей части не имела равновесия, она повсюду была неравномерно сотрясаема и колеблема этими силами и в свою очередь сама колебала их своим движением. То, что приводилось в движение, все время дробилось, и образовавшиеся части неслись в различных направлениях точно так, как это бывает при провеивании зерна и отсеивании мякины: плотное и тяжелое ложится в одном месте, рыхлое и легкое отлетает в сторону и находит для себя иное пристанище. Вот наподобие этого и четыре упомянутых рода [стихии] были тогда колеблемы Восприемницей, которая в движении своем являла собой как бы сито: то, что наименее сходно между собой, она разбрасывала дальше всего друг от друга, а то, что более всего сходно, просеивала ближе всего друг к другу; таким образом, четыре рода обособились в пространстве еще до того, как пришло время рождаться устрояемой из них Вселенной. Ранее в них не было ни разума, ни меры: хотя огонь и вода, земля и воздух являли кое-какие приметы присущей им своеобычности, однако они пребывали всецело в таком состоянии, в котором свойственно находиться всему, чего еще не коснулся бог. Поэтому последний, приступая к построению космоса, начал с того, что упорядочил эти четыре рода с помощью образов и чисел.

<кц>

<кп2>

Что отсюда можно заключить? То, что изначально была некая первоматерия, ещё более первичная, чем четыре её фракции-протостихии, которые также называются первоматерией — и все вместе собирательно, и каждая по отдельности; но эта «истинная» первоматерия была нестабильна: в ней были заключены во множестве силы, раздиравшие её и колебавшие её, отчего она разделилась и разложилась на четыре упомянутые фракции-протостихии, которые, как и она сама, тоже были лишены какой-либо причастности формам в смысле лишенности отпечатков идей. Сперва эти получившиеся из «истинной» первоматерии фракции-протостихий были раздроблены на мелкие части и перемешаны друг с другом; при этом они находились в постоянном движении и постоянном столкновении друг с дургом; а затем в результате движений и потрясений произошло разделение, сепарация, этих четырёх фракций-протостихий в соответствии с их тяжестью: протоземля заняла место внизу, над ней расположилась вода, над той — воздух, а над тем — огонь. Напомним ещё раз, что хотя и возникла некоторая упорядоченность, но всё это ещё было лишено каких-либо отпечатков идей, то есть было лишено причастности идеям. И именно из такой материи Демиург, по Платону, и сотворил чувственно-воспринимаемый космос.

Конечно, первоматерию в состоянии непосредственно до творения можно представлять и несколько отлично от того, как это делал Платон: можно, например, допустить, что четырё фракции-протостихии были раздроблены и хаотично перемешаны друг с другом и при этом не было никакого их движения (например, оно было принесено извне Демиургом и лишь затем из-за этого внесения движения произошла сепарация фракций-протостихий), но, тем не менее, как видим, первоматерию всё равно надо представлять в некоторой степени окачествленной и помимо причастности каким-либо формам или идеям, а также делимой на части, причём окачествленной настолько, что её части способны взаимодействовать друг с другом и с чем-то внешним.

Ещё раз отметим, что платоновская первоматерия настолько окачествленна, что хотя эта окачествленность и мала, эту материю даже трудно назвать «почти ничем». В связи с этим встаёт вопрос: если качественность может быть присуща материи самой по себе и безо всякой причастности идеям и формам, то зачем вводить эти идеи и формы? Может быть, вся качественность в материи — от неё самой и при этом более сложно окачествленные вещи возникли из менее сложно окачествленных в результате движения материи, которое также присуще ей самой по себе, без какой-либо причастности к платоновским идеям или аристотелевским формам? (Такое мнение, подчеркнём, не противоречит существованию богов, если их рассматривать как то, что зародилось каким-то образом в космосе; именно такого мнения придерживается, например, гесиодовская «Теогония».)

Необходимо также сказать несколько слов и о том, как Платон и Аристотель называли первоматерию.

Платон для именования первоматерии использовал слово «хо́ра» — «ἡ χώρα» (именно так, через «», а не через «o»). Однако, несмотря на такое написание, это слово созвучно с «ὁ χορός», причём в обоих случаях одинаково звучит корень.

Наиболее логичный перевод слова «ἡ χώρα» в рассматриваемом контексте — это «пространство, местоположение (в котором нечто размещается или может быть размещено)», то есть по сути «пустое место», «пустое пространство», в котором нечто может находиться.

Перевод же слова «ὁ χορός» — это: «хор», «хоровод», «хороводная пляска с пением», а также «место (площадка) для хора»; последнее значение, кстати, сильно перекликается со значением слова «ἡ χώρα».

Как ясно, слово «ὁ χορός» лучше бы подошло для обозначения платоновской первоматерии: ведь в действительности он есть множество различных по качествам частиц, которые перемешаны друг с другом и находятся друг относительно друга в постоянном беспорядочном движении. Однако вспомним, что такое представление о платоновской первоматерии, согласно «Тимею» — это второе, более точное, приближение; первое же приближение — это представление о первоматерии как о чём-то полностью (вернее, конечно, — почти полностью) бескачественном. Но что может быть приведено в качестве лучшего примера чего-то полностью бескачественного, как не пустота, то есть пустое пространство, которое есть ничто, но в которое можно поместить что угодно окачествленное? Но такое пустое пространство и называется словом «ἡ χώρα».

Таким образом, Платон, называя первоматерию словом «ἡ χώρα» забавляется игрой слов. С одной стороны название «ἡ χώρα» — это указание на то, что в первом приближении первоматерия бескачественна, как пустота и может принять любую форму по подобию того, как в пустое пространство можно поместить вещь, имеющие какие угодно качества; с другой стороны, слово «ἡ χώρα» делает намёк на слово «ὁ χορός» и тем самым указывает на то, что во втором приближении первоматерия есть множество различных по качествам частиц, которые (в естественном состоянии, до того, как началось творение) перемешаны друг с другом и находятся друг относительно друга в постоянном беспорядочном движении.

Как видим, название платоновской первоматерии, «ἡ χώρα», естественным образом делает отсылку к понятию пустоты, пустого пространства.  Но Аристотель отвергал то, что существует такая пустота. И поэтому он использовал для обозначения первоматерии и материи вообще другое слово — «ἡ ὕλη» («у́лэ»).

В рассматриваемом контексте перевод слова «ἡ ὕλη» — это: «древесина (вроде: дрова, строевой лес, лесомаетриалы и так далее) для изготовления из неё различных вещей», то есть «материал для изготовления различных вещей».

Слово «ἡ ὕλη», по крайней мере, когда речь идёт о трудах Аристотеля, в философском смысле можно переводить не только как «материя», но и как «материал» — и, может быть, так будет даже правильнее и яснее.

 

Литература

 

[Мкртчян2015]        Рубен Мкртчян. Понятие «бестелесное» и концепции общей и частной природ в античной философии и христианской патристике VVI вв. 27 aug. 2015

URL: https://bogoslov.ru , accessed 05 Feb. 2016

 

[Craig2000A] William Lane Craig. The Tensed Theory of Time: A Critical Examination. Springer-Science and Business Media, B.V, 2000

 

[Craig2000B] William Lane Craig. The Tenseless Theory of Time: A Critical Examination. Springer-Science and Business Media, B.V, 2000

 

[Craig2001]   William Lane Craig. God, Time, and Eternity: The Coherence of Theism II: Eternity. Springer-Science and Business Media, B.V, 2001

 

[Craig2002]   William Lane Craig. God, Time and Eternity. Report at Oxbridge Conference, 23 Jul. 2002

URL: https://www.reasonablefaith.org/writings/popular-writings/existence-nature-of-god/god-time-and-eternity1/ , accessed 8 Dec. 2018

 

[Gale1966]     Richard M. Gale. McTaggart’s Analysis of Time. In “American Philosophical Quarterly”, vol. III, No. 2 (Apr., 1966), pp. 145‑152

 

[Heil2004]                  John Heil. “Properties and Powers”, in Dean W. Zimmerman (ed.), Oxford Studies in Metaphysics, vol. 1, Oxford University Press, 2004, pp. 223‑254.

 

[HalesJohnson2003] S. D. Hales, T. A. Johnson. 2003. Endurantism, Perdurantism and Special Relativity. In “The Philosophical Quarterly”, vol. LIII, No. 213 (Oct., 2003), pp. 524‑539.

 

[Ingthorsson2016]    R. D. Ingthorsson. McTaggart’s Paradox. New York, London: Routledge, 2016

 

[Lewis1986]   D. Lewis. On the Plurality of Worlds. Oxford: Blackwell, 1986

 

[McTaggart1908]     J. McT. E. McTaggart. The Unreality of Time. In “Mind: a Quarterly Review of Psychology and Philosophy”, vol. XVII, Issue 4 (1 Jan. 1908), pp457‑474

 

[McTaggart1921]     J. McT. E. McTaggart. The Nature of Existence. In 2 vols. Cambridge: Cambridge University Press, 1921‑1927

Vol. I: Sections 1‑293 , 1921;

Vol. II: Sections 294‑913, 1927;

 

[PlatoR] ([Платон1990])     Платон. Собрание сочинений в четырёх томах. В 4 т. — М.: Мысль, 1990‑1994

ISBN 5-244-00385-2

T.1: 1990 г.; ISBN 5-244-00451-4

T.2: 1993 г.; ISBN 5-244-00471-9

T.3: Тимей, Государство и др.; 1994 г.; ISBN 5-244-00577-4

Т.4: Послезаконие и др.; 1994 г.; ISBN 5-244-00633-9

 

[Rea2003]      Michael C. Rea. Four‑Dimensionalism. In Michael J. Loux’s (ed.) and Dean W. Zimmerman’s (ed.) “The Oxford Handbook of Metaphysics”, Oxford: Oxford University Press, 2003, pp. 246‑247

 

[Sider1997]    Theodore Sider. Four‑Dimensionalism. In “The Philosophical Review”, vol. CVI, No. 2 (Apr., 1997), pp. 197‑231

 

[Sider2002]    Theodore Sider. Four-Dimensionalism: An Ontology of Persistence and Time. Oxford: Oxford University Press, 2002

 

[Stuchlik2003]           Joshua M. Stuchlik. Not All Worlds Are Stages. In “Philosophical Studies”, vol. CXVI, Issue 3 (Dec., 2003), pp. 309‑321

temptator: (Default)

 

Основы теорий вечности и времени (продолжение)

 

Свободное распространение приветствуется

Автор: Лорин Патрик МакКевин (Lorin Patrick McKevin) ;

Версия: 1.0 от 08.04(Apr).2019

temptator@protonmail.com ;

samlib.ru/t/temptator ; temptator.dreamwidth.org ;

 

 

 

2.3. A‑последовательности и B‑последовательности; теории времени на их основе (A‑этернализм и B‑этернализм) и их критика McTaggart’ом; парадокс McTaggart’а

 

Впервые c определением A‑последовательности и B‑последовательности и с критикой теорий времени, основывающихся на этих последовательностях, выступил английский философ John МсTaggart Ellis McTaggart (1866 – 1925) в своей в журнальной статье «The Unreality of Time» («Нереальность времени») ([McTaggart1908]), в 1908 г. В более полном и продуманном виде соответствующие идеи, касающиеся природы времени и его нереальности, изложены в другом произведении McTaggart’а, а именно в двухтомнике «The Nature of Existence» («Природа существования») ([McTaggart1921]); первый том вышел в 1921 г, а второй — в 1927 г.; интересующие нас рассуждения про время находятся во втором томе, в XXXIII главе, которая называется «Time» («Время»). Мы будем вести изложение интересующих нас вопросов, касающихся времени, согласно [МсTaggart1921].

Значительно позже, в 1966 г., Richard M. Gale в журнальной  статье «МсTaggarts analysis of Time» («McTaggart’овский анализ времени») ([Gale1966]) ввёл в оборот понятия «A‑теория времени» и «B‑теория времени». A‑теория времени основывается на A‑последовательности McTaggart’а, а B‑теория времени — на B‑последовательности McTaggart’а. Поскольку же обе эти теории суть ничто иное, как разновидности этернализма, то в настоящей работе мы говорим соответственно об A‑этернализме и B‑этернализме.

Обсуждение идей МсTaggart’а, касающихся времени, необходимо начать с определений того, что есть A‑последовательность и B‑последовательность. Внимательно прочитайте нижеследующие цитаты вместе со всеми примечаниями, как самого автора, так и нашими.

[McTaggart1921, vol. II, ch. XXXIII, Time, pp. 9‑10, sect. 305]:

<нц>

Sect. 305. Positions in time, as time appears to us primâ facie, are distinguished in two ways. Each position is Earlier than some and Later than some of the other positions. To constitute such a series there is required a transitive asymmetrical relation, and a collection of terms such that, of any two of them, either the first is in this relation to the second, or the second is in this relation to the first. We may take here either the relation of “earlier than”; or the relation of “later than”; both of which, of course, are transitive and asymmetrical. If we take the first, then the terms have to be such that, of any two of them, either the first is earlier than the second, or the second is earlier than the first.

In the second place, each position is either Past, Present, or Future. The distinctions of the former class are permanent, while those of the latter are not. If M is ever earlier than N, it is always earlier. But an event, which is now present, was future, and will be past.

Секц. 305.Местоположения (позиции) во времени, применительно к тому, как время является нам primâ facie1, различаются двумя способами. Каждая позиция есть «Более ранняя, чем» некоторые другие позиции и «Более поздняя, чем» некоторые другие позиции. Чтобы учредить такую последовательность позиций, требуется транзитивное2 асимметричное3 отношение, а также такое множество, члены которого такие, что для любых двух членов этого множества истинно, что либо первый член находится в данном отношении ко второму члену, либо второй член находится в данном отношении к первому члену. [В качестве такого транзитивного асимметричного отношения] мы здесь можем взять либо отношение «более ранний, чем», либо отношение «более поздний, чем»; оба таких отношения, разумеется, суть транзитивные и ассиметричные4. Если мы возьмём первое отношение, тогда упомянутые члены множества должны быть таковы, что для любых двух членов множества истинно, что либо первый член есть более ранний, чем второй член, либо второй член есть более ранний, чем первый член.

При втором способе различения позиций каждая позиция есть либо Прошлая, либо Настоящая, либо Будущая позиция5. Различия [, присущие позициям,] при использовании предшествующего класса [отношений] суть постоянные различия, тогда как различия последнего [класса отношений] суть изменяющиеся различия. Если событие M есть когда-либо более раннее, чем событие N, то оно всегда есть событие более ранее, чем событие N. Но событие, которое есть настоящее событие сейчас, было будущим событием и будет прошлым событием.

<кц>

1. Когда говорят о явлении нам чего-то (и, соответственно, о восприятии нами этого чего-то) «primâ facie», то имеют в виду явление нам и восприятие нами этого чего-то в таком виде, в каком оно является нам и воспринимается нами «по умолчанию», «не задумываясь», «на первый взгляд»; при этом, что важно, в первую очередь предполагается, что то, что мы увидели, восприняли, поняли, умозаключили касательно явления и так далее, так сказать, «при первом взгляде на него» и есть истина, если не доказано обратное. Из этого «если не доказано обратное» следует, что данное выражение также предполагает, что у нас имеются некие предрасположенности (предубеждения, особенности восприятия, предположения, недостаток информации, ведущий к неправильному пониманию, и так далее), связанные с данным явлением, влияющее на наше понимание, восприятие, и контекстуальную интерпретация явления, на наше отношение к нему; поэтому это выражение предполагает также (но — уже во вторую очередь!),  что мы можем ошибаться и что, следовательно, наше восприятие явления может быть и неправильным, то есть не таким, каким это явление есть в действительности. Эти ошибки, например, могут быть выявлены, например, путём логических рассуждений, предоставления добавления информации касательно явления, более тщательного исследования явления и так далее.

2. Дано множество. Если для любых трёх его членов A, B, C верно утверждение «если A состоит в отношении x с B, а B — с C, то при этом A состоит в отношении x с C», то данное отношение транзитивно; иначе данное отношение нетранзитивно.

Примеры транзитивных отношений: «больше», «меньше», «равно».

Пример нетранзитивного отношения: отношение средневекового европейского вассалитета по принципу «вассал моего вассала — не мой вассал». Барон присягает герцогу, присягнувшему королю, но не самому королю; при восстании герцога против короля барон может поддержать герцога, не вступая в противоречие с законом и общепринятой общественной моралью: ведь барон не давал клятвы верности королю.

3. Дано множество. Если для любых двух его членов A, B верно утверждение «если A состоит в отношении x с B, то и B состоит в этом же отношении с A», то данное отношение асимметрично; иначе данное отношение асимметрично.

Примеры симметричных отношений: «равно», «эквивалентно».

Примеры асимметричных отношений: «больше», «меньше».

4. Здесь, похоже, McTaggart несколько путается с тем, что есть отношение как таковое и что есть свойства-отношения как его аспекты или части. Собственно (бинарное) отношение — это то, что между двумя, а не у одного (то, что при двух, а не при одном), это «более ранний, чем – более поздний, чем» («более ранний – более поздний»): члены множества Y и Z находятся друг с другом именно в этом отношении; и это отношение порождает в каждом из этих двух членов как сторон, в нём участвующих, по одному свойству-отношению: в члене Y свойство-отношение «есть более ранний (член), чем Z», а в члене Z свойство-отношение «есть более поздний (член), чем Y». Эти свойства-отношения, повторим, суть аспекты и части отношения; можно считать, что отношение декомпозируется на эти два свойства-отношения, но, тем не менее, всегда надо помнить, что «одного без другого не бывает»: не может быть так, что Y «есть более ранний (член), чем Z», а Z не «есть более поздний (член), чем Y». Следовательно, когда «член Y „есть более ранний (член), чем Z‟» истинно и есть действительность, всегда истинно и есть действительность также и то, что «член Z „есть более поздний (член), чем Y‟».

Словом, строго говоря, нет таких отношений — «есть более ранний, чем» и «есть более поздний, чем», ибо это суть неразрывные свойства-отношения, аспекты и части одного и того же отношения «более ранний – более поздний» (оно же — «более поздний – более ранний»); и их, эти свойства-отношения, нельзя брать поодиночке, как это делает здесь McTaggart, ибо одного не бывает без другого.

5. McTaggart более явно вводит отношения «прошлости», «настоящести» и «будущести», в которых состоит каждый член последовательности, далее, в других секциях.

<кп2>

([McTaggart1921, vol. II, ch. XXXIII, Time, pp. 10‑11, sect. 306]):

<нц>

Sect. 306. For the sake of brevity I shall give the name of the A series to that series of positions which runs from the far past through the near past to the present, and then from the present through the near future to the far future, or conversely. The series of positions which runs from earlier to later, or conversely, I shall call the B series. The contents of any position in time form an event. The varied simultaneous contents of a single position are, of course, a plurality of events. But, like any other substance, they form a group, and this group is a compound substance. And a compound substance consisting of simultaneous events may properly be spoken of as itself an eventII.

<кц>

II. It is very usual to contemplate time by the help of a metaphor of spatial movement. But spatial movement in which direction? The movement of time consists in the fact that later and later terms pass into the present — or which is the same fact expressed in another way — that presentness passes to later and later terms. If we take it the first way, we are taking the B series as sliding along a fixed A series. If we take it the second way, we are taking the A series as sliding along a fixed B series. In the first case time presents itself as a movement from future to past. In the second case it presents itself as a movement from earlier to later. And this explains why we say that events come out of the future, while we say that we ourselves move towards the future. For each man identifies himself especially with his present state, as against his future or his past, since it is the only one which he is directly perceiving. And this leads him to say that he is moving with the present towards later events. And as those events are now future, he says that he is moving towards the future.

Thus the question as to the movement of time is ambiguous. But if we ask what is the movement of either series, the question is not ambiguous. The movement of the A series along the B series is from earlier to later. The movement of the B series along the A series is from future to past.

<кп>

Секц. 306. Ради краткости я дам имя A-последовательности такой последовательности «местоположений [во времени]» (позиций), которая «бежит» из отдалённого прошлого к настоящему чрез близкое прошлое, а затем — из настоящего к отдалённому будущему чрез близкое будущее1, 2 или наоборот. Последовательность же «местоположений [во времени]» (позиций), которая «бежит» из более раннего к более позднему или наоборот, я назову B-последовательностью3, 4, 5. Содержание каждого «местоположения во времени» (позиции во времени) образует (формирует) событие6. Различные одновременные содержания одного и того же «местоположения» (позиции) суть, разумеется, ничто иное, как множество событий. Но, подобно всякой другой сущности7, они образуют группу, и эта группа есть ничто иное, как составная сущность. А о составной сущности, состоящей из одновременных событий, можно говорить как о том, что само по себе есть событиеII.

<кц>

II. Общепринято умосозерцать время с помощью метафоры движения в пространстве. Но, спрашивается: движения в пространстве в каком именно направлении? Движение времени состоит в том факте, что всё более и более поздние члены последовательности перемещаются в настоящее — или, что есть тот же самый факт, выраженный другим способом, — в том, что настоящесть перемещается во всё более и более поздние члены последовательности. Если мы рассматриваем движение времени первым способом, то мы представляем B‑последовательность как то, что «скользит» вдоль неподвижной A‑последовательности. А если мы рассматриваем движением времени вторым способом, то мы представляем A‑последовательность как то, что скользит вдоль неподвижной B‑последовательности. В первом случае время представляется как движение из будущего в прошлое. Во втором же случае время представляется как движение из более раннего в более позднее. И это объясняет то, почему мы говорим о событиях как о том, что приходит из будущего, тогда как о самих себе мы говорим как о тех, которые двигаются по направлению в будущее. Ибо всякий человек идентифицирует себя самого главным образом со своим собственным настоящим состоянием, которое при этом противопоставляется собственному будущему или собственному прошлому состоянию, ибо настоящее состояние есть то единственное состояние, которое человек воспринимает непосредственно. И это подталкивает человека говорить, что он движется вместе с настоящим по направлению к более поздним событиями. И так как те события в «сейчас» суть будущее, человек говорит, что он движется по направлению в будущее.

Таким образом, данный вопрос в отношении движения времени является затруднительным. Но если мы спросим о том, что есть движение той или иной последовательности, то ответ на этот вопрос не вызывает затруднения. Движение A‑последовательности вдоль B‑последовательности есть движение из более раннего в более позднее. Движение же B‑последовательности вдоль A‑последовательности есть движение из будущего в прошлое.

<кп1>

1. Другими словами: А‑последовательность «местоположений во времени» (позиций во времени) есть такая их последовательность, в которой они упорядочены таким образом: во-первых, через отношения «настоящая позиция — будущая позиция», «настоящая позиция — прошлая позиция», и, во-вторых, через отношения степеней удалённости от настоящей позиции, благодаря чему можно говорить, например, об «отдалённом прошлом» и «близком прошлом», а также об «отдалённом будущем» и «близком будущем». При этом встаёт вопрос: что лежит в основе таких отношений? Можно предположить, что есть три обычных, внутренних (intrinsic) качества или, иначе говоря, свойства: «прошлость», «настоящесть» и «будущесть» и при этом события, находящиеся в соответствующих позициях, обладают ими так, что при этом порождаются упомянутые отношения; однако можно предположить, что в основе этих отношений лежат другие отношения, а именно отношения или отношение каждого члена последовательности с чем-то, находящимся вне A‑последовательности и, следовательно, вне её времени; в этом случае «прошлость», «настоящесть» и «будущесть» суть не обычные, то есть внутренние (intrinsic), качества или свойства, а свойства-отношения или, иначе говоря, просто отношения, которые, как ясно, носят внешний (extrinsic) характер. McTaggart полагает именно так; правда, он, утверждая о наличии упомянутого «чего-то вне A‑последовательности и вне её времени», с которым находятся в отношениях члены А-последовательности, не говорит более конкретно, что это «чего-то» есть такое и даёт ему туманные названия вроде «вещь», «член».

2. В A‑последовательности есть одна привилегированная позиция, а именно настоящая позиция, относительно которой и говорится о прошлых или же будущих позициях. Если A‑последовательность есть физическая реальность (то есть: если физическое время есть A‑последовательность позиций, содержащих соответствующие действия, которые, будучи в определённых позициях, образуют, формируют события), то прошлые физические позиции учреждают в физическом времени как его часть физическое прошлое время, настоящие — настоящее время, а будущие — будущее время. Соответственно, эти три физических времени (three times) в уме и сознании, то есть в языке и в мышлении, имеющем языковую форму (осуществляющемся посредством языка), отражаются в виде трёх основных грамматических времён (three tenses) — то есть настоящего, прошлого и будущего времени в смысле грамматических, лингвистических явлений и понятий.

3. Другими словами: B‑последовательность «местоположений во времени» (позиций во времени) есть такая их последовательность, в которой они упорядочены через отношение «более поздняя позиция — более ранняя позиция», которая создаёт как свои части или аспекты в сторонах-участниках этого отношения, а именно в членах последовательности Y и Z, свойства-отношения: в Y свойство-отношение «есть более ранний (член), чем Z», а в Z свойство-отношение «есть более поздний (член), чем Y».

4. В B‑последовательности нет привилегированных позиций: все они равноправны; и та позиция, которая выступает как более поздняя относительно предшествующей, более ранней, также выступает и сама как более ранняя относительно последующей, более поздней.

5. При наличии (создании) A‑последовательности B‑последовательность из тех же членов имеется (получается в уже готовом виде) автоматически. Приведём аналогию: если упорядочить вещи, созданные из одного и того же материала (например, меди) по весу, то при этом мы автоматически получим упорядочивание и по объёму; также: могут быть такие живые существа одного и того же вида, что упорядочивание особей по возрасту приведёт и к их упорядочиванию по весу или по росту. Однако при наличии (создании) B‑последовательности A‑последовательность из тех же членов не имеется (не создаётся) автоматически — хотя бы потому, что, как сказано, B‑последовательность не имеет привилегированного члена.

6. Как объем пространства есть местоположение для физического тела, так и некая длительность времени есть местоположение для действия, совершаемого физическим телом над другим физическим телом или над собой. Когда это действие «привязывается» к определённой длительности времени на временно́й шкале, то есть помещается в определённое «временно́е местоположение» («местоположение во времени»), то это действие становится событием. Таким образом, содержание позиции — это действие; и, поскольку это действие помещено в конкретную позицию, постольку данное действие есть событие.

Напомним, что действие существует в (при) действующем и когда мы говорим о действии, то мы говорим о действующем, пребывающем в состоянии совершения этого действия. Поэтому, строго говоря, «позиция во времени» — это проекция «позиции в пространственно-временном континууме» на время; действующий вместе со своим действием находится именно в ней, в данной «позиции в пространственно-временном континууме».

Поскольку течение потока времени есть действие, то можно говорить об A‑последовательностях и B‑последовательностях, в которых позиции содержат такие события, как протекания соответствующих моментов времени. В этих случаях также отдельно говорится об A‑последовательностях и B‑последовательности моментов времени.

Здесь, правда, есть трудность: спрашивается: в каком времени, относительно какого времени, мы рассматриваем вышеупомянутое течение времени? Тоже ли это время, из которого ведётся рассмотрение или иное? Чтобы не утомлять себя подобными трудностями можно поступить проще. Можно сказать: как нет какого-то пространства, в котором располагается наше пространство наподобие вещи, расположенной в пространстве, так нет и каких-то «позиций», в котором располагается время со своими моментами: эти моменты и есть ничто иное, как сами позиции. То есть: последовательность позиций во времени — это и есть последовательность моментов времени, как A‑последовательность, так и B‑последовательность.

Упомянем ещё об одной трудности: МсТаggart принимает, как и подавляющее большинство, что момент времени (например, «сейчас») имеет нулевую длительность, то есть то, что момент есть «точка времени» (и, таким образом, получается, что ненулевые длительности образуются из множества нулевых длительностей, ибо такая «точка времени» берётся за примитив, за исходный элемент времени); но ведь в точке времени нет места для процесса, то есть для протекания чего-то, нет места для движения.

7. Как ясно, McTaggart называет событие сущностью в широком смысле этого слова — когда, например, и свойство (в том числе отношение), и силу, и материальное тело можно назвать «сущностью».

<кп2>

Далее отметим то, что McTaggart рассматривает время как то, что подобно не внутреннему (intrinsic) свойству (вроде «быть круглым», «меть такую-то кристаллическую решётку»), но свойству-отношению (вроде «находиться между двух деревьев»), которое по определению есть внешнее (extrinsic) свойство.

Отметим также, что МсTaggart выдвигает следующее важное положение: «если B‑последовательность может учреждать время сама по себе, без A‑последовательности, то изменение должно быть возможным без существования какой-либо A‑последовательности». Действительно: время, течение времени невозможны без движения и изменения; и если мы говорим о времени, то подразумеваем, что имеет место движение и изменение, то есть объективно, вне ума и сознания и независимо от них сущее движение и изменение.

Внимательно прочитайте нижеследующую цитату вместе с примечаниями ([McTaggart1921, vol. II, ch. XXXIII, Time, pp. 11‑12, sect. 309]):

<нц>

Sect. 309. It would, I suppose, be universally admitted that time involves change. In ordinary language, indeed, we say that some thing can remain unchanged through time. But there could be no time if nothing changed. And if anything changes, then all other things change with it. For its change must change some of their relations to it, and so their relational qualities. The fall of a sand-castle on the English coast changes the nature of the Great Pyramid.

If, then, a B series without an A series can constitute time, change must be possible without an A series. Let us suppose that the distinctions of past, present, and future do not apply to reality. In that case, can change apply to reality?

Секц. 309. Общепризнанным мнением, как я полагаю, следовало бы считать то мнение, что наличие времени подразумевает наличие изменения. Действительно: в повседневном языке мы говорим, что нечто может оставаться неизменным во времени. Но не может быть никакого времени, если ничто не изменятся. А если что-либо изменяется, то все прочие вещи изменяются вместе с этим изменяющимся. Ибо изменения изменяющегося должны изменять некоторые из отношений прочих вещей к этой изменяющейся вещи и, таким образом, изменять свойства-отношения (реляционные качества) эти прочих вещей. Разрушение песочного замка на английском берегу изменяет природу Великой Пирамиды в Египте1.

Следовательно, если B‑последовательность может учреждать время сама по себе, без A‑последовательности, то изменение должно быть возможным без существования какой-либо A‑последовательности. Давайте предположим, что различия прошлого, настоящего и будущего неприменимы к действительности. В таком случае встаёт вопрос: может ли само изменение быть применимо к действительности?

<кц>

1. По-видимому, слова об изменении природы пирамиды в данном случае следует понимать в следующем смысле. Если бы во всей вселенной была только лишь недвижимая, «замороженная», пирамида, то не было бы времени — ибо не было бы никакого движения или, иначе говоря, изменения; но как только появляется ещё и песчаный замок, могущий разрушаться, то есть изменяться, так вместе с ним, а, точнее, с его изменением, во вселенной появляется и время: сначала пирамида существует как сосуществующая с целым замком, потом как сосуществующая с замком, разрушенным на 1%, потом как сосуществующая с замком, разрушенным на 2% и так далее. При таком подходе получается, что время не есть нечто внутренне (intrinsic) присущее пирамиде как таковой, но оно возникает тогда, когда пирамида вступает в некие отношения с тем, что вне её, а именно с песочным замком; то есть: время для пирамиды есть нечто внешнее (extrinsic), нечто подобное не внутренним (intrinsic) свойствам, но свойствам-отношениям, которые суть по определению внешние (extrinsic) свойства.

<кп2>

Далее, анализируя B‑последовательность, МсTaggart приходит к выводу, что сама по себе, без A‑последовательности, B‑последовательность не может учреждать время, ибо одной B‑последовательности недостаточно для того, чтобы объективно, вне ума и сознания и независимо от них, существовало движение и изменение, без которых невозможно существование времени ([McTaggart1921, vol. II, ch. XXXIII, Time, p. 12, sect. 310]):

<нц>

Sect. 310. What, on this supposition, could it be that changes? Can we say that, in a time which formed a B series but not an A series, the change consisted in the fact that the event ceased to be an event, while another event began to be an event? If this were the case, we should certainly have got a change.

But this is impossible. If N is ever earlier than and later than M, it will always be, and has always been, earlier than and later than M, since the relations of earlier and later are permanent. N will thus always be in a B series. And as, by our present hypothesis, a B series by itself constitutes time, N will always have a position in a time-series, and always has had one. That is, it always has been an event, and always will be one, and cannot begin or cease to be an event.

Or shall we say that one event M merges itself into another event N, while still preserving a certain identity by means of an unchanged element, so that it can be said, not merely that M has ceased and N begun, but that it is M which has become N? Still the same difficulty recurs. M and N may have a common element, but they are not the same event, or there would be no change. If, therefore, M changed into N at a certain moment, then at that moment, M would have ceased to be M, and N would have begun to be N. This involves that, at that moment, M would have ceased to be an event, and N would have begun to be an event. And we saw, in the last paragraph, that, on our present hypothesis, this is impossible.

Nor can such change be looked for in the different moments of absolute time, even if such moments should exist. For the same argument will apply here. Each such moment will have its own place in the B series, since each would be earlier or later than each of the others. And, as the B series depends on permanent relations, no moment could ever cease to be, nor could it become another moment.

Секц. 310. Что же, при принятии данного предположения, может быть тем, что изменяется? Можем ли мы сказать, что применительно к такому времени, которое формирует B‑последовательность, но не A‑последовательность, изменение заключается в том факте, что определённое событие перестаёт быть событием, тогда как другое событие начинает быть событием? Если бы дело обстояло именно таким образом, мы, несомненно, должны бы были иметь изменение.

Но это невозможно. Если когда-либо событие N есть более раннее и, вместе с тем, более позднее событие, чем событие M [, так как началось раньше начала М и окончилось позже окончания М], то это событие N всегда будет и всегда было таким событием, то есть более ранним и, вместе с тем, более поздним событием, чем событие M, ибо отношения «есть более раннее, чем» и «и есть более позднее, чем» постоянны. Событие N, таким образом, всегда будет присутствовать в B‑последовательности. И поскольку, согласно используемой сейчас гипотезе, B‑последовательность сама по себе учреждает время, событие N всегда будет занимать соответствующее положение во временно́й последовательности событий и всегда занимало это положение. То есть: оно всегда было событием и всегда будет событием и оно не может ни начать быть событием, ни прекратить быть событием [в соответствующей B‑последовательности].

Или мы должны предположить, что одно событие, событие M, сливается с другим событием, событием N, погружается в него, поглощается им — однако же так, что при этом можно сказать не только то, что событие М перестало быть, а событие N начало быть, но и то, что этим событием N стало ничто иное, как событие M? В этом случае заново возникает та же самая трудность. Да, события M и N могут иметь общий элемент, но они не суть одно и то же событие — ибо в противном случае не было бы никакого изменения. Следовательно, если событие M изменилось в событие N в определённый момент, то в этот самый момент событие M должно прекратить быть событием M, а событие N в этот же момент должно начать быть событием N. Это подразумевает, что в тот момент событие M прекратило быть событием [в соответствующей B‑последовательности], а событие N начало быть событием [в этой B‑последовательности]. Но в предшествующем параграфе мы видели, что при используемой сейчас гипотезе это невозможно.

<кц>

<кп2>

Проводя анализ далее, McTaggart приходит к выводу, что для учреждения времени члены B‑последовательности должна существовать как то, что попутно образуется A‑последовательностью (сравни: если упорядочить фигурки из меди по весу, то одновременно произойдёт и их упорядочивание по объёму), ибо без A‑последовательности не может быть никакого времени. Соответственно, если нет A‑последовательности, то не может быть и B‑последовательности, ибо последняя есть всего лишь «попутный, побочный продукт» первой.

[McTaggart1921, vol. II, ch. XXXIII, Time, p. 13, sect. 311]):

<нц>

Sect. 311. Change, then, cannot arise from an event ceasing to be an event, nor from one event changing into another. In what other way can it arise ? If the characteristics of an event change, then there is certainly change. But what characteristics of an event can change? It seems to me that there is only one class of such characteristics. And that class consists of the determinations of the event in question by the terms of the A series.

Take any event the — death of Queen Anne, for example — and consider what changes can take place in its characteristics. That it is a death, that it is the death of Anne Stuart, that it has such causes, that it has such effects — every characteristic of this sort never changes. “Before the stars saw one another plain,” the event in question was the death of a Queen. At the last moment of time — if time has a last moment — it will still be the death of a Queen. And in every respect but one, it is equally devoid of change. But in one respect it does change. It was once an event in the far future. It became every moment an event in the nearer future. At last it was present. Then it became past, and will always remain past, though every moment it becomes further and further pastI.

Such characteristics as these are the only characteristics which can change. And, therefore, if there is any change, it must be looked for in the A series, and in the A series alone. If there is no real A series, there is no real change. The B series, therefore, is not by itself sufficient to constitute time, since time involves change.

<кц>

I. The past, therefore, is always changing, if the A series is real at all, since at each moment a past event is further in the past than it was before. This result follows from the reality of the A series, and is independent of the truth of our view that all change depends exclusively on the A series. It is worth while to notice this, since most people combine the view that the A series is real with the view that the past cannot change a combination which is inconsistent.

<кп>

Секц. 311. Изменение, следовательно, не может возникнуть ни из-за того, что некое событие прекращает быть событием, ни из-за того, что одно событие изменяется в другое. Каким же иным способом может возникнуть изменение? Если характеристики некоего события изменяются, то, несомненно, в этом случае имеется изменение. Но какие именно характеристики события могут изменяться? Как мне кажется, есть лишь один класс таких характеристик. И этот класс состоит из свойств-отношений рассматриваемого события, определяющих его принадлежность к прошлому, настоящему и будущему согласно понятиям, подразумеваемых A‑последовательностью.

Возьмём для примера какое-либо событие — скажем, смерть королевы Анны — и рассмотрим, какие изменения имеют место применительно к характеристикам этого события. То, что это событие есть смерть, то, что оно есть смерть Анны Стюарт, то, что оно имеет такие-то причины, то, что оно имеет такие-то последствия — всё это, каждая из характеристик подобного вида, никогда не изменяется. «Прежде, чем звёзды узрели одна другую ясно», данное рассматриваемое событие было той самой смертью, смертью королевы. И даже в последний момент времени — если, конечно, у времени есть последний момент — данное событие по-прежнему всё ещё будет той же самой смертью королевы. И во всех отношения, кроме одного, это событие равным образом будет чуждым изменения. Но в одном отношении данное событие, действительно, претерпит перемену. Однажды это событие было тем, что находится в отдалённом будущем. Затем с наступлением каждого нового момента времени это событие становилось всё более и более близким будущим событием. Наконец, некогда это событие было настоящим событием. А после этого оно стало прошлым событием и всегда оставалось таковым, хотя при этом с каждым новым моментом времени оно становится всё более и более отдалённым прошлым событиемI.

Такие изменяющиеся характеристики, как те, о которых здесь сказано, суть единственные характеристики, которые могут претерпевать изменения. И, следовательно, если существует какое-либо изменение, то его следует искать в A‑последовательности и только лишь в A‑последовательности. И если A‑последовательность не существует в действительности, то в действительности не существует и никакого изменения. Следовательно, B‑последовательности самой по себе ещё недостаточно, чтобы учредить время, ибо время подразумевает изменение.

<кц>

I. Прошлое, следовательно, есть всегда изменяющееся прошлое — если, конечно, A‑последовательность вообще существует в действительности, — ибо с каждым новым моментом всякое прошлое событие становится событием более отдалённого прошлого, нежели прежде. Этот вывод следует из предположения о том, что A‑последовательность существует в действительности и при этом он не зависит от достоверности нашего мнения о том, что всякое изменение требует наличия A-последовательности. Данный факт имеет смысл заметить здесь попутно по той причине, что большинство людей соединяет мнение о существовании A‑последовательности в действительности с мнением о том, что прошлое не может изменяться; такая комбинация, как видим, непоследовательна и противоречива.

<кп1>

<кп2>

[McTaggart1921, vol. II, ch. XXXIII, Time, p. 13, sect. 312]:

<нц>

Sect. 312. The B series, however, cannot exist except as temporal, since earlier and later, which are the relations which connect its terms, are clearly time-relations. So it follows that there can be no B series when there is no A series, since without an A series there is no time.

Секц. 312. B‑последовательность, однако, не может существовать, кроме как будучи темпоральной1, ибо отношения «более ранний» и «более поздний», соединяющие члены последовательности в единое целое, суть явные временны́е отношения2. Таким образом, отсюда следует, что не может быть никакой B‑последовательности, когда нет A‑последовательности, ибо без A‑последовательности не может быть никакого времени3, 4.

<кц>

1. То есть такой, что её члены также параллельно являются членами A‑последовательности, причём с сохранением того же порядка следования друг за другом.

2. Несколько запутанная фраза. Временны́е отношения здесь понимаются по определению как то, что подразумевает наличие изменений: нет изменений — нет и времени. А изменения возможны только при наличии A‑последовательности, учреждающей время с настоящим, прошлым и будущим. Таким образом, смысл слов такой: поскольку отношения «более ранний» и «более поздний» между членами B‑последовательности подразумевают наличие объективно-сущих изменений во времени, которые возможны только при наличии А‑последовательности, то члены B‑последовательности должны быть и членами А-последовательности, расположенными в том же самом порядке.

3. И, следовательно, никого изменения — так как изменение происходит исключительно во времени.

Таким образом: признание того, что в действительности существуют как B‑последовательность, так и изменения, а, значит, и время, с необходимостью ведёт к признанию действительности существования A‑последовательности, параллельно формируемой B‑последовательностью. А сторонники действительного существования B‑последовательности, отвергающие существование в действительности A‑последовательности, вместе с этим должны отвергнуть и существование в действительности изменений, а, значит, и времени; если же они этого не делают, то поступают нелогично и их теории времени из-за этого несут в себе противоречие.

<кп2>

Выяснив роль A‑последовательности и B‑последовательности в учреждении времени, а также их взаимосвязь при учреждении времени (сейчас мы пока ещё полагаем, что время и изменения существуют в действительности), McTaggart начинает более пристальное исследование А‑последовательности. В частности, его интересует вопрос: что именно делает тот или иной член этой последовательности прошлым членом, настоящим членом или будущем членом, то есть членом, относящимся соответственно к прошлому, настоящему или будущему времени.

[McTaggart1921, vol. II, ch. XXXIII, Time, p. 19, sect. 326]:

<нц>

Sect. 326. Past, present, and future are characteristics which we ascribe to events, and also to moments of time, if these are taken as separate realities. What do we mean by past, present, and future? In the first place, are they relations or qualities? It seems quite clear to me that they are not qualities but relations, though, of course, like other relations, they will generate relational qualities in each of their termsI. But even if this view should be wrong, and they should in reality be qualities and not relations, it will not affect the result which we shall reach. For the reasons for rejecting the reality of past, present, and future, which we are about to consider, would apply to qualities as much as to relations.

<кц>

I. It is true, no doubt, that my anticipation of an experience M, the experience itself, and the memory of the experience, are three states which have different original qualities. But it is not the future M, the present M, and the past M, which have these three different qualities. The qualities are possessed by three different events — the anticipation of M, M itself, and the memory of M — each of which in its turn is future, present, and past. Thus this gives no support to the view that the changes of the A series are changes of original qualities.

<кп>

Ceкц. 326. «Прошлое», «настоящее» и «будущее» суть характеристики, которые мы приписываем событиям, а также моментам времени, если мы рассматриваем последние как отдельные действительности. Но что мы понимаем под этими характеристиками? На первом месте здесь стоит вопрос: суть ли они отношения или же обычные свойства (качества)? Для меня вполне ясно, что они суть не обычные свойства, но свойства-отношения — хотя, конечно же, подобно прочим отношениям, они порождают свойства-отношения в каждой из сторон, участвующей в отношенииI, 1. Но даже если такой взгляд на существо дела окажется неверным, то есть если окажется, что в действительности рассматриваемые характеристики суть обычные свойства (качества), а не отношения, то и в этом случае тот вывод, к которому мы придём, будет верен. Ибо те доводы в пользу отвержения того, что прошлое, настоящее и будущее суть действительно-сущие, к рассмотрению которых мы подошли, применимы как для случая отношений, так и для случая обычных свойств (качеств).

<кц>

I. Это, несомненно, верно, что моё предвосхищение опыта события M, сам опыт его, а также воспоминание об этом опыте суть три состояния, имеющих различные исходные свойства (качества). Но при этом неверно то, что будущее событие M, настоящее событие M, а также прошлое событие M суть те события, которые обладают этими тремя различными свойствами (качествами). Этими свойствами (качествами) обладают три следующих различных события: предвосхищение события M, само событие M, а также воспоминание о событии M; и при этом каждое из данных событий, в свою очередь, есть будущее событие, есть настоящее событие и есть прошлое событие. Таким образом, здесь мы не имеем чего-либо в поддержку того мнения, что изменения в A‑последовательности суть изменения исходных свойств (качеств).

<кп1>

1. Смысл терминологии, употребляемой здесь McTaggart’ом такой. Когда мы говорим, что между Петром и Иоанном имеется отношение «отец – сын» (первый есть отец второму, второй есть сын первому), то мы говорим собственно об отношении, в котором Пётр и Иоанн выступают в качестве сторон. Это «собственно отношение», о котором говорится просто как об отношении, в каждой из своих сторон (то есть вступающих в него сторон) порождает по свойству-отношению: в Петре — «есть отец Иоанна», а в Иоанне — «есть сын Петра». Отношение («собственно отношение») McTaggart называет «relation», а свойство-отношение — «relative quality» («относительное качество», «реляционное качество»). При этом «relative quality» следует отличать от просто «quality», то есть обычного свойства (качества): первое есть внешнее (extrinsic) свойство, а второе — внутреннее (intrinsic). Следует также отметить, что упоминающиеся здесь отношения между членами A‑последовательности и «чем-то» таковы, что это «что-то», согласно McTaggart’у, вообще находится вне этой последовательности и вне её времени; о том, что же это есть такое, McTaggart подробно не говорит.

Отметим также: можно считать, что отношение («собственно отношение») порождает два свойства-отношения в том смысле, что оно полностью декомпозируется на эти два свойства-отношения; поэтому можно также говорить и обратное: два свойства-отношения порождают, составляют отношение («собственно отношение»), они суть его аспекты. Однако, по-видимому, просто отношения также часто называются свойствами-отношениями, а свойства-отношения — просто отношениями; это может привести к путанице.

<кп2>

[McTaggart1921, vol. II, ch. XXXIII, Time, pp. 19‑20, sect. 327]:

<нц>

Sect. 327. If, then, anything is to be rightly called past, present, or future, it must be because it is in relation to something else. And this something else to which it is in relation must be some thing outside the time-series. For the relations of the A series are changing relations, and no relations which are exclusively between members of the time-series can ever change. Two events are exactly in the same places in the time-series, relatively to one another, a million years before they take place, while each of them is taking place, and when they are a million years in the past. The same is true of the relation of moments to one another, if moments are taken as separate realities. And the same would be true of the relations of events to moments. The changing relation must be to something which is not in the time-series.

Past, present, and future, then, are relations in which events stand to something outside the time-series. Are these relations simple, or can they be defined? I think that they are clearly simple and indefinable. But, on the other hand, I do not think that they are isolated and independent. It does not seem that we can know, for example, the meaning of pastness, if we do not know the meaning of presentness or of futurity.

Секц. 327. Если, следовательно, что-либо по справедливости называется прошлым, настоящим или будущим, то оно должно быть таковым потому, что находится в соответствующим отношении с чем-то другим. И это «что-то другое», с которым это «что-либо» состоит в отношении, должно быть некоей вещью, находящейся вне временной последовательности. Ибо отношения, свойственные A‑последовательности суть изменяющиеся отношения, и при этом нет никаких отношений, которые существовали бы исключительно между членами временно́й последовательности, таких (отношений), что они когда-либо могли измениться. Два события, будучи рассматриваемы относительно друг друга, всегда находятся в точности в тех же самых местах временной последовательности — и за миллион лет до того, как они произошли, и тогда, когда происходило каждое из них, и миллион лет после того, как они произошли, и существовали после этого уже как прошлые события. Это же можно сказать и об отношении одного момента времени к другому моменту времени — если рассматривать моменты времени как отдельные действительности. И это же можно сказать и об отношениях между событиями и моментами. Изменяющееся отношение должно быть отношением с чем-то, что существует не во временно́й последовательности.

Прошлое, настоящее и будущее, следовательно, суть отношения, в которых события находятся с чем-то, что существует вне временно́й последовательности. Спрашивается: это отношения суть простые отношения или же им можно дать определения1? Я думаю, что они суть чисто простые отношения, которым нельзя дать определений. Но, с другой стороны, я не думаю, что они изолированы и независимы. Не кажется, что мы знаем, например, значение прошлости, если мы не знаем значение настоящести или будущести.

<кц>

1. МсTaggart рассматривает отношения прошлости, настоящести и будущести как то, что отражается самыми примитивными, самыми исходными, самыми общими, то есть предельно‑общими, базовыми, несводимыми друг к другу понятиями, которым нельзя дать определения в привычном смысле, но можно лишь дать такие о них представления, в которых они выступают как нечто интуитивно-понятное и при этом «определеяющееся» в словесной форме друг через друга. Таковы, например, все предельно-общие философские понятия, подпадающие под это определение.

<кп2>

[McTaggart1921, vol. II, ch. XXXIII, Time, p. 20, sect. 328]

<нц>

Sect. 328. We must begin with the A series, rather than with past, present, and future, as separate terms. And we must say that a series is an A series when each of its terms has, to an entity X outside the series, one, and only one, of three indefinable relations, pastness, presentness, and futurity, which are such that all the terms which have the relation of presentness to X fall between all the terms which have the relation of pastness to X, on the one hand, and all the terms which have the relation of futurity to X, on the other hand.

We have come to the conclusion that an A series depends on relations to a term outside the A series. This term, then, could not itself be in time, and yet must be such that different relations to it determine the other terms of those relations, as being past, present, or future. To find such a term would not be easy, and yet such a term must be found, if the A series is to be real. But there is a more positive difficulty in the way of the reality of the A series.

Секц. 328. Мы должны начать с рассмотрения A‑последовательности как таковой, а не с рассмотрения прошлого, настоящего и будущего как отдельных понятий. И мы должны сказать, что последовательность есть A‑последовательность тогда, когда каждый из её членов имеет по отношению к некоей сущности X, находящейся вне последовательности, одно и только одно из трёх неопределимых отношений, а именно прошлости, настоящести и будущести, которые таковы, что все члены последовательности, имеющие отношение настоящести с сущностью X, находятся в таком промежутке последовательности, что по одну сторону этого промежутка располагаются все члены последовательности, находящиеся с сущностью X в отношениях прошлости, а по другую сторону этого промежутка располагаются все члены последовательности, находящиеся с сущностью X в отношениях будущести.

Мы пришли к заключению, что A‑последовательность базируется на отношениях её членов к некоему члену, находящемуся вне этой A‑последовательности. Этот член, следовательно, не может сам по себе находиться во времени и при этом ещё он должен быть таким, чтобы различные отношения с ним определяли другие члены, состоящие в этих отношениях, либо как прошлые члены, либо как настоящие члены, либо как будущие члены. Найти такой  член может оказаться непростой задачей; и, помимо этого, такой член [как элемент действительности] может быть найден, лишь если A‑последовательность существует в действительности. Однако имеется более позитивная [в смысле её разрешения] трудность, встающая на пути признания того, что A‑последовательность существует в действительности1 [, нежели трудность, связанная с вопросом о существовании в действительности упомянутого члена].

<кц>

1. Если удастся доказать, что A‑последовательность не существует в действительности из-за своей противоречивости так, что при этом не будет привлекаться вопрос о том, чем бы мог быть упомянутый член, находящийся вне этой последовательности, то этот последний вопрос отпадёт сам собой как переставший быть существенным для доказательства того, что A‑последовательности существует в действительности.

<кп2>

Наконец, МсTaggart переходит к центральному месту своих размышлений о времени — к выводу того, что определение A‑последовательности несёт в себе противоречие и что A‑последовательность не существует в действительности (а отсюда следует то, что и B‑последовательность не существует в действительности).

[McTaggart1921, vol. II, ch. XXXIII, Time, p. 20, sect. 329]:

<нц>

Sect. 329. Past, present, and future are incompatible determinations. Every event must be one or the other, but no event can be more than one. If I say that any event is past, that implies that it is neither present nor future, and so with the others. And this exclusiveness is essential to change, and therefore to time. For the only change we can get is from future to present, and from present to past.

The characteristics, therefore, are incompatible. But every event has them allI. If M is past, it has been present and future. If it is future, it will be present and past. If it is present, it has

been future and will be past. Thus all the three characteristics belong to each event. How is this consistent with their being incompatible?

<кц>

I. If the time-series has a first term, that term will never be future, and if it has a last term, that term will never be past. But the first term, in that case, will be present and past, and the last term will be future and present. And the possession of two incompatible characteristics raises the same difficulty as the possession of three. Cp. p. 26.

<кп>

Секц. 329. Прошлое, настоящее и будущее суть несовместимые свойства-отношения, определяющие важнейшие характеристики членов последовательности. Всякое событие может быть тем или иным, но никакое событие не может быть более чем одним событием. Если я говорю, что некое событие есть прошлое событие, то это подразумевает, что оно не есть ни настоящее, ни будущее событие; подобное можно сказать и применительно к другим событиям [, а именно к событиям, которые есть настоящие события и к событиям, которые есть будущие события]. И эта исключительность является существенной для существования изменения и, следовательно, для существования времени. Ибо то единственное изменение, которое мы можем «ухватить» — это изменение будущего в настоящее и изменение настоящего в прошлое.

Эти характеристики, следовательно, несовместимы. Но всякое событие обладает всеми имиI. Если событие M есть прошлое событие, то оно было и настоящим, и будущим событием. Если оно есть будущее событие, то оно будет и настоящим, и прошлым событием. Если оно есть настоящее событие, то оно было будущим событием и будет прошлым событием. Таким образом, все эти три характеристики принадлежат каждому событию. Спрашивается: как это согласуется с тем, что эти три характеристики несовместимы?

<кц>

I. Если временна́я последовательность имеет первый член, то этот член никогда не будет будущим членом; и если она имеет последний член, то этот член никогда не будет прошлым членом. Но в этом случае первый член будет и настоящим членом, и прошлым членом, а последний член будет и будущим членом, и настоящим членом. При этом обладание двумя несовместимыми характеристиками вызывает то же самое затруднение, что и обладание тремя. Сравни: с. 26.

<кп1>

<кп2>

[McTaggart1921, vol. II, ch. XXXIII, Time, p. 21, sect. 330]:

<нц>

Sect. 330. It may seem that this can easily be explained. Indeed, it has been impossible to state the difficulty without almost giving the explanation, since our language has verb-forms for the past, present, and future, but no form that is common to all three. It is never true, the answer will run, that M is present, past, and future. It is present, will be past, and has been future. Or it is past, and has been future and present, or again is future, and will be present and past. The characteristics are only incompatible when they are simultaneous, and there is no contradiction to this in the fact that each term has all of them successively.

Sect. 330. Как может показаться, это легко может быть объяснено. Действительно, было невозможным утверждать о наличии затруднения, без того, чтобы почти не дать объяснения, ибо наш язык имеет глагольные формы для прошлого, будущего и настоящего, но не имеет [глагольных] форм, которые являлись бы общими для всех трёх времён. Никогда не является истиной — так продолжится далее речь о разрешении затруднения, — то, что событие M есть настоящее, прошлое и будущее событие. Оно есть настоящее событие, будет прошлым событием и было будущим событием. Или: оно есть прошлое событие и было будущим событием, а также настоящим событием; или, опять же: оно есть будущее событие и будет настоящим событием, а также прошлым событием. Характеристики несовместимы лишь тогда, когда они одновременны и нет никакого противоречия в том, что все эти три характеристики принадлежат одному и тому же событию, если принять во внимание тот факт, что каждый член последовательности обладает всеми этими тремя характеристиками последовательно.

<кц>

<кп2>

[McTaggart1921, vol. II, ch. XXXIII, Time, p. 21, sect. 331]:

<нц>

Sect. 331. But what is meant by “has been” and “will be”? And what is meant by “is,” when, as here, it is used with a temporal meaning and not simply for predication? When we say that X has been Y, we are asserting X to be Y at a moment of past time. When we say that X will be Y, we are asserting X to be Y at a moment of future time. When we say that X is Y (in the temporal sense of “is”), we are asserting X to be Y at a moment of present time.

Thus our first statement about M — that it is present, will be past, and has been future—means that M is present at a moment of present time, past at some moment of future time, and future at some moment of past time. But every moment, like every event, is both past, present, and future. And so a similar difficulty arises. If M is present, there is no moment of past time at which it is past. But the moments of future time, in which it is past, are equally moments of past time, in which it cannot be past. Again, that M is future and will be present and past means that M is future at a moment of present time, and present and past at different moments of future time. In that case it cannot be present or past at any moment of past time. But all the moments of future time, in which M will be present or past, are equally moments of past time

Секц. 331. Но что имеется в виду под «был» и «будет»? И что имеется в виду под «есть», когда, как в данном случае, «был», «есть» и «будет» используются во временно́м смысле, а не просто для составления высказываний? Когда мы говорим, что X было Y, то мы утверждаем, что X есть Y в некоторый момент прошлого времени. Когда же мы говорим, что X будет Y, то мы утверждаем, что X есть Y в некоторый момент будущего времени. А когда мы говорим, что X есть Y (используя «есть» во временно́м смысле), то мы утверждаем, что X есть Y в некий момент настоящего времени.

Таким образом, наше первое утверждение о событии M — утверждение о том, что событие M есть настоящее событие, будет прошлым событием и было будущим событием — имеет в виду, что событие M есть настоящее событие в некоторый момент настоящего времени, есть прошлое событие в некоторый момент будущего времени и есть будущее событие в некоторый момент прошлого времени. Но каждый момент подобно каждому событию есть и прошлый, и настоящий, и будущий момент. И, таким образом, здесь возникает подобное затруднение. Если событие M есть настоящее событие, то нет никакого момента в прошлом времени, в который событие M есть прошлое событие. Но ведь те моменты будущего времени, в которые событие M есть прошлое событие, равным образом суть и моменты прошлого времени1, [то есть они суть те моменты,] в которые событие M не может быть прошлым событием2. И снова: то, что событие M есть будущее событие и будет настоящим, а также прошлым событием означает, что событие M есть будущее событие в некоторый момент настоящего времени и есть настоящее и прошлое событие в различные моменты будущего времени. В таком случае событие M не может быть настоящим или прошлым событием в какой-либо момент прошлого времени. Но ведь все те моменты будущего времени, в которые событие M будет настоящим или прошлым событием, суть равным образом [также и] моменты прошлого времени3, 4, 5.

<кц>

1. Моменты менее отдалённого будущего, в которые событие М есть прошлое событие, сами есть моменты прошлого в моменты более отдалённого будущего. Подобное рассуждение, как ясно, можно провести для любого конечно-удалённого момента будущего, в котором событие М есть прошлое событие. Поскольку же такой момент будущего оказывается равным образом и моментом прошлого, то и все менее удалённые в будущее моменты должны оказаться также и моментами прошлого — включая момент, в который происходит событие M.

(Таким образом, событие М есть равным образом и настоящее, и прошлое событие, ибо один и тот же самый момент, а именно момент события M, есть и прошлый, и настоящий момент.)

2. Скажем несколько подробнее: получается, что не только сам настоящий момент, в который имеет место настоящее событие М, но также и моменты будущего равным образом суть также и моменты прошлого; и, следовательно, не только само событие М из-за этого следует приписать также и прошлому («событие М есть также и прошлое событие, а не только настоящее, ибо момент, в который оно происходит, принадлежит и настоящему, и прошлому»), но вместе с ним (событием М) также и моменты будущего («моменты будущего есть также и моменты прошлого»). Но ведь ранее мы решили, что в прошлом не может быть прошлого момента, который есть момент события М, ибо в этом случае настоящее событие M, происходящее в настоящий момент, есть также и прошлое событие как происходящее в прошлый момент. Следовательно, встаёт вопрос: как согласовать то, что момент, в который происходит событие M, есть и настоящий момент, и прошлый момент? А также: как согласовать то, что всякий момент будущего есть и момент прошлого? Ведь свойства-отношения «прошлость», «настоящесть» и «будущесть» попарно несовместимы.

3. Таким образом, имеем: момент, в который происходит событие M, есть и будущий, и прошлый момент; каждый будущий момент есть также и прошлый момент.

4. Рассмотрение третьего случая нам ничего не даст по сравнению со вторым, однако мы для большей ясности приведём те рассуждения, которые будут иметь при этом место:

То, что событие М есть прошлое событие и было настоящим, а также будущим событием означает, что событие M есть прошлое событие в некоторый момент настоящего времени и есть настоящее и будущее событие в различные моменты прошлого времени. В таком случае событие M не может быть настоящим или будущим событием в какой-либо момент будущего времени. Но ведь все те моменты прошлого времени, в которые событие M было настоящим или будущим событием, суть равным образом также и моменты будущего времени.

Действительно: моменты менее отдалённого прошлого, в которые событие М есть будущее событие, сами есть моменты будущего в моменты более отдалённого прошлого. Подобное рассуждение, как ясно, можно провести для любого конечно-удалённого момента прошлого, в котором событие М есть будущее событие. Поскольку же такой момент прошлого оказывается равным образом и моментом будущего, то и все менее удалённые в прошлое моменты, включая момент, в который происходит событие М, тоже должны оказаться также и моментами будущего.

(Поскольку момент, в который происходит событие M, есть и прошлый момент, и будущий момент, постольку и само это событие M есть и прошлое событие, и будущее событие.)

Таким образом, имеем: момент, в который происходит событие M, есть и прошлый, и будущий момент; каждый прошлый момент есть также и будущий момент.

5. Соединяя вывод из первого случая («момент, в который происходит событие M, есть и момент настоящего, и момент прошлого») с выводом из второго случая («момент, в который происходит событие M, есть и момент прошлого, и момент будущего»), получаем, что данный момент есть и прошлый момент, и настоящий момент, и будущий момент. Но ведь этот момент, как и само событие M, в него происходящее, суть произвольные момент и событие; значит, наши рассуждения верны для любого момента и для любого события, в этот момент происходящего. Следовательно, всякий момент есть и момент прошлого, и момент настоящего, и момент будущего.

Итак, применительно к моментам времени мы пришли к тому же самому затруднению, к которому пришли ранее применительно к событиями. И, разрешая это затруднение, нам не остаётся ничего иного, как провозгласить, как и при ранее встретившемся затруднении с событиями, то, что каждый момент времени, действительно, есть и прошлый момент, и настоящий момент, и будущий момент, но не параллельно, а последовательно, то есть… в разные моменты времени. Однако, как уже видно, этот путь, по меньшей мере, приводит к «порочной бесконечности».

<кп2>

[McTaggart1921, vol. II, ch. XXXIII, Time, p. 21‑22, sect. 332]

<нц>

Sect. 332. And thus again we get a contradiction, since the moments at which M has any one of the three determinations of the A series are also moments at which it cannot have that determination. If we try to avoid this by saying of these moments what had been previously said of M itself — that some moment, for example, is future, and will be present and past — then “is” and “will be” have the same meaning as before. Our statement, then, means that the moment in question is future at a present moment, and will be present and past at different moments of future time. This, of course, is the same difficulty over again. And so on infinitely.

Such an infinity is vicious. The attribution of the characteristics past, present and future to the terms of any series leads to a contradiction, unless it is specified that they have them successively. This means, as we have seen, that they have them in relation to terms specified as past, present, and future. These again, to avoid a like contradiction, must in turn be specified as past, present, and future. And, since this continues infinitely, the first set of terms never escapes from contradiction at all.

The contradiction, it will be seen, would arise in the same way supposing that pastness, presentness, and futurity were original qualities, and not, as we have decided that they are, relations. For it would still be the case that they were characteristics which were incompatible with one another, and that whichever had one of them would also have the other. And it is from this that the contradiction arises.

Секц. 332. И, таким образом, мы снова получаем противоречие, ибо те моменты, в которые событие M обладает каким-нибудь одним из этих трёх свойств-отношений, учреждающих А-последовательность, суть также и моменты, в которые событие M не может обладать этим самым свойством-отношением. Если мы попытаемся избежать этого противоречия, сказав касательно этих моментов то же самое, что уже было сказано ранее о самом событии M, — то есть то, что некоторый момент, например, есть будущий момент и будет настоящим моментом, а также прошлым моментом, — тогда «есть» и «будет» при этом имеют то же самое значение, что и прежде. А в таком случае наше утверждение имеет в виду, что тот момент, который мы рассматриваем, есть будущий момент в настоящий момент и будет настоящим моментом, а также прошлым моментом в различные моменты будущего времени. Это, конечно же, означает, что мы встретились с тем же самым затруднением снова. И так придётся продолжать бесконечно.

Такая бесконечность есть порочная бесконечность. Приписывание свойств-отношений «есть прошлый член», «есть настоящий член» и «есть будущий член» членам всякой последовательности [позиций, в которых могут располагаться как события, так и моменты времени,] ведёт к противоречию, если не принять предположение, что эти члены обладают данными свойствами-отношениями последовательно. А это, как мы уже видели, означает, что члены последовательности обладают свойствами-отношениями не в абсолютном смысле, а постольку, поскольку они, эти члены, находятся в определённом отношении к членам некой последовательности, которым [тоже] приписываются свойства-отношения «есть прошлый член», «есть настоящий член» и «есть будущий член». Этим последним членам, чтобы избежать подобного противоречия, снова, в свою очередь, до́лжно приписать свойства-отношения «есть прошлый член», «есть настоящий член» и «есть будущий член». И поскольку это придётся продолжать бесконечно, самое первое множество членов последовательности вообще никогда не сможет стать свободным от противоречия.

Данное противоречие, как это будет видно, возникло бы подобным же образом и в том случае, если бы было принято предположение о том, что «прошлость», «настоящесть» и «будущесть» суть первоначальные (исходные) обычные свойства (качества), а не, как это мы решили, свойства-отношения. Ибо и в данном случае обстоятельства были бы таковы, что, с одной стороны, эти качества несовместимы друг с другом, а, с другой стороны, всякий член последовательности, обладающий одним из этих качеств, обладает и каким-то другим. И именно наличие этой самой «другой стороны» и приводило бы к противоречию.

<кп2>

Выявив противоречивость и порочность A‑последовательности в смысле её определения, МсTaggart делает заключение о том, что предположение о существовании этой последовательности в действительности влечёт наличие противоречия и порочности в самой действительности: ведь мышление отражает действительность и если мы, правильно мысля, приходим к противоречию, то нам ничего не остаётся, как либо предположить, что мы мыслим, используя неправильные «отправные точки», либо же предположить, что противоречие имеется в самой действительности; но, спрашивается: что такое «противоречивая действительность» и как она может существовать? «Противоречивую действительность» отвергает подавляющее большинство философов и большинство людей, пользующихся не философией, а «здравым смыслом».

[McTaggart1921, vol. II, ch. XXXIII, Time, p. 22‑23, sect. 333]:

<нц>

Sect. 333. The reality of the A series, then, leads to a contradiction, and must be rejected. And, since we have seen that change and time require the A series, the reality of change and time must be rejected. And so must the reality of the B series, since that requires time. Nothing is really present, past, or future. Nothing is really earlier or later than anything else or temporally simultaneous with it. Nothing really changes. And nothing is really in time. Whenever we perceive anything in time — which is the only way in which, in our present experience, we do perceive things — we are perceiving it more or less as it really is notII. The problems connected with this illusory perception will be considered in Book VI.

<кц>

II. Even on the hypothesis that judgments are real it would be necessary to regard ourselves as perceiving things in time, and so perceiving them erroneously. (Cp. Chap. XLIV, p. 196.) And we shall see later that all cognition is perception, and that, therefore, all error is erroneous perception.

<кп>

Секц. 333. Предположение о том, что А‑последовательность существует в действительности ведёт к тому, что имеется противоречие [не только в рассуждениях, но и] в самой действительности и поэтому до́лжно отвергнуть то, что А‑последовательность существует в действительности. И, так как мы уже видели, что изменение и время требуют наличия А‑последовательности, до́лжно отвергнуть также действительное существование изменения и времени. И, таким образом, до́лжно отвергнуть и действительность существования B‑последовательности, ибо она требует наличия времени1. В действительности ничто не есть ни сущее в настоящем, ни сущее в прошлом, ни сущее в будущем. В действительности ничто не есть раньше или позже, чем что-либо другое; равно, в действительности ничто не существует во временно́м смысле2 одновременно с чем-либо другим. В действительности ничто не изменяется. И ничто в действительности не существует во времени. Всякий раз, когда мы воспринимаем что-либо сущим во времени — что есть тот единственный способ, с помощью которого мы в действительности и воспринимаем вещи в нашем опыте настоящего, — мы воспринимаем это что-либо в большей или меньшей степени как то, чего в действительности нетII. Эти проблемы, связанные с данным иллюзорным восприятием, будут рассмотрены в Книге VI.

<кц>

II. Даже если принять ту гипотезу, что суждения3 существуют в действительности, будет необходимо рассматривать нас самих как осуществляющих восприятие вещей во времени, и, таким образом, воспринимающих эти вещи ошибочно. (Сравни: Гл. XLIV, с. 196.) И позже мы увидим, что всякое познание есть ничто иное, как восприятие и что, следовательно, всякая ошибка есть ничто иное, как ошибочное восприятие.

<кп>

1. Если мы считаем, что B‑последовательности существуют объективно, то есть вне ума и сознания и вне зависимости от них, и что в мире объективно же существует движение и изменение, в том числе течение потока времени, то тогда B‑последовательности существуют на основе А‑последовательностей в том смысле, что упорядочивание членов в А‑последовательность (А‑упорядочивание) автоматически производит и упорядочивание этих же членов в B‑последовательность (производит B‑упорядочивание); следовательно, в данном случае не может быть B‑последовательности без А‑последовательности.

2. «Существование во временно́м смысле» для McТaggart’а — это объективное, то есть вне ума и сознания и вне зависимости от них, существование чего-то в «физическом» времени, имеющем «физические» настоящее, прошлое и будущее (то есть существование чего-то в «физическом» настоящем времени, «физическом» прошлом времени и «физическом» будущем времени); то есть здесь McTaggart не имеет в виду наше восприятие, то есть некое отражение, этого, сущее в уме и сознании, в частности, не имеет в виду наше восприятие этого, отражённое в языковой форме (такой, что при этом отражении язык имеет настоящее, прошлое и будущее «грамматические», «лингвистические» времена). Для МсТaggart’а противоречие, о котором он говорит в данном контексте, то есть контексте существования во временно́м смысле, означает прежде всего противоречие в самой действительности, а не только лишь в нашем языке и мышлении (уме и сознании) как отражение этого первого противоречия; как ясно, МсTaggart отрицает возможность наличия противоречия в самой действительности.

3. Наши суждения — это то, что имеет дискурсивный характер в силу дискурсивности нашего мышления; то есть: суждения протекают во времени, а не мгновенны, они имеют много последовательных стадий, в каждой из которых имеется своё собственное, особое состояние ума; попросту говоря, конструирование суждения — это временной процесс; аналогично, восприятие суждения — тоже временной процесс.

<кп2>

 

Вернёмся к секциям 331‑й ([McTaggart1921, vol. II, ch. XXXIII, Time, p. 21, sect. 331]) и 332‑й ([McTaggart1921, vol. II, ch. XXXIII, Time, p. 21‑22, sect. 332]). Здесь, пытаясь понять, каким образом один и тот же момент может быть и прошлым моментом, и настоящим моментом, и будущим моментом при том, что свойства‑отношения «прошлость», «настоящесть» и «будущесть» попарно несовместны, МсTaggart выдвинул предположение, что этот момент, назовём его моментом t1, обладает всеми этими свойствами‑отношениями не параллельно, не вместе, а последовательно, поочерёдно — то есть в разные моменты времени: пусть, например, момент t1 есть прошлый момент в момент времени Т3, есть настоящий момент в момент времени T2 и есть будущий момент в момент времени T1 (эти моменты располагаются от прошлого к будущему в последовательности T1  — T2Т3). Спрашивается: к какому именно времени принадлежит момент t и к какому именно времени принадлежат моменты T1, T2 и Т3?

МсTaggart обходит этот вопрос, как видим, стороной, но должно быть ясно, что если ответить на него, сказав «к одному и тому же», то получится, что один и тот же момент времени будет тождественен трём разным моментам времени, что конечно, невозможно, ибо здесь будет иметься противоречие. Следовательно, необходимо заключить, что, дабы избегнуть подобного противоречия, мы должны рассматривать момент t1 как принадлежащий к одному времени, а моменты T1, T2 и Т3 — как принадлежащие к другому времени!

Следует признать, что такое возможно, если только время, к которому принадлежит момент t1, а именно одномерное время, внедрено, погружено, во время большей размерности, к которому и принадлежат моменты T1, T2 и Т3 — например, погружено в двумерное время. В этом случае, поскольку мы сейчас рассматриваем одномерное время как состоящее из таких примитивов, как «точки времени» (имеющие по определению нулевую длительность), соответствующее двумерное время будет состоять из таких примитивов, как «прямые времени» нулевой «толщины» (то есть длительности в направлении одной из временны́х осей); отметим, что сейчас для простоты мы используем декартовы координаты. При этом, как ясно, в двумерном времени координаты каждого члена A‑последовательности одномерного времени будут задаваться двумя числами — T и t, то есть парой (T, t); при этом первое число, T, будет указывать на двумерный момент времени (на конкретную «прямую линию»), а второе число, t, будет указывать на одномерный момент в этом двумерном моменте (на конкретную «точку времени» в этой конкретной «прямой линии»).

Но применительно к рассматриваемому примеру это означает ничто иное, как то, что наш мир с тремя пространственными и одним временны́м измерением существует, будучи погружён в мир большей размерности, то есть в гипермир, а именно в мир с тремя пространственными и двумя временны́ми измерениями; соответственно, как этот мир большей размерности есть гипермир для нашего мира, так и время с большей размерностью, текущее в гипермире, есть гипервремя для одномерного времени нашего мира.

Далее. Поскольку мы сейчас, вместе с McTaggart’ом, пытаемся понять время, движение и изменение в рамках A‑теории времени, а, говоря конкретнее, в рамках A‑этернализма, мы должны считать, что в гипермире тоже есть A‑последовательность, то есть своя собственная, этого самого гипермира, A‑последовательность, которую мы будем называть A‑гиперпоследовательностью.

Представим все события нашего мира как A‑последовательность. Подобные A‑последовательности мы будем называть «низовым». Тогда все события гипермира представятся нам в виде другой A‑последовательности, позиции в которой занимают низовые A‑последовательности, такие, что каждая из них соответствует своему собственному, отличному от прочих, моменту гипервремени. Эту «другую A‑последовательность», то есть A‑последовательность, состоящую из A‑последовательностей, мы выше и назвали A‑гиперпоследовательностью.

Ни в одной из «низовых» A‑последовательностей, входящих в качестве челнов в A‑гиперпоследовательность, нет «продвижения настоящего вперёд» в рамках собственного одномерного времени этой A‑последовательности; в рамках же двумерного гипервремени его настоящее «продвигается вперёд» и это продвижение заключается в том, что бывшей настоящей низовая A‑последовательность становится прошлой, а ближайшая к ней со стороны будущего низовая A‑последовательность перестает быть прошлой и становится настоящей. При этом данные две низовые последовательности, то есть ушедшая из настоящего в прошлое и пришедшая из будущего в настоящее, отличаются друг от друга только тем, что в рамках их одномерных времён в более поздней низовой A‑последовательности, «настоящее сдвинуто на шаг (то есть на одну позицию) вперёд в направлении будущего» по сравнению с ближайшей к ней более ранней низовой A‑последовательностью.

Как уже говорилось в двумерном времени координаты каждого члена каждой низовой A‑последовательности одномерного времени будут задаваться двумя числами — T и t, то есть парой (T, t); этом первое число, T, будет указывать на двумерный момент времени (на конкретную «прямую линию» времени), а второе число, t, будет указывать на одномерный момент в этом двумерном моменте (на конкретную «точку времени» в этой конкретной «прямой линии»). Теперь ясно, что первое число, T, указывает ни на что иное, как на конкретную низовую A‑последовательность гипермира, соответствующую моменту двумерного гипервремени T; второе же число, естественно, указывает ни на что иное, как на конкретный член этой низовой A‑последовательности, а именно на тот, который соответствует моменту t, одномерного времени, связанного с данной низовой A‑последовательностью.

В чём, следовательно, говоря более конкретнее, заключается та «порочная бесконечность», о которой говорит McTaggart? Пытаясь непротиворечиво и согласованно описать физическое время, оставаясь всецело в рамках A‑теории времени (A‑этернализма), мы будем вынуждены до бесконечности выполнять погружение исходного мира (или гипермира) и исходного времени (или гипервремени) в гипермир для этого мира (гипермира) и гипервремя для этого времени (гипервремени), получая на каждом шаге гипермир и гипервремя всё большей размерности; при этом, аналогично, от исходной «низовой» A‑последовательности мы сначала перейдём к A‑гиперпоследовательности (первого уровня) из этих «низовых» последовательностей, затем от этой A‑гиперпоследовательности первого уровня к A‑гиперпоследовательности второго уровня (A‑гипергиперпоследовательности) из A‑гиперпоследовательностей первого уровня и так далее до бесконечости. Словом, повторим, мы никогда не сможем остановиться, пытаясь непротиворечиво и согласованно построить теорию физического времени, основываясь исключительно на A‑последовательности, то есть оставаясь исключительно оставаясь в рамках A‑теорий времени.

Такая невозможность останова, сущая в уме и в мышлении, должна отражать невозможность существования физического времени, основывающегося на A‑последовательности, в самой действительности.

Сам McTaggart не проводит подобных рассуждений, но эти рассуждения про вложенные друг в друга миры, времена и A‑последовательности достаточно ясно и достаточно логично следует из сказанного McТaggart’ом.

 

Отметим, что, как ясно из сказанного, McTaggart пришёл к парадоксу, ставящему под сомнение реальность существования времени (а вместе с ним также всякого движения и изменения) и подробно описал его; Этот парадокс мы здесь кратко изложим таким образом:

С одной стороны, в рамках этернализма физическое время может быть только тем, в основании чего лежит А‑последовательность позиций, в которых располагаются моменты времени и действия, образующие A‑последовательность событий и A‑последовательность моментов времени; но, с другой стороны, определение A‑последовательности несогласованно и противоречиво, что, в случае верности этернализма, при допущении существования её в действительности ведёт к наличию противоречия в самой действительности.

Этот парадокс называется «парадоксом McTaggart’а».

Строго говоря, собственно для самого McTaggart’а, это, конечно, был вовсе не парадокс (затруднение), а самое настоящее доказательство того, что время (а также всякое движение и изменение) не существует в действительности.

 

Еще раз подчеркнём: A‑последовательность и B‑последовательность есть то, что используется применительно к этернализму, есть то, что может быть использовано применительно к промежуточным между этернализмом и презентизмом теориям времени при соответствующей модификации, но не есть то, что может быть использовано применительно к презентизму: в презентистских теориях времени по определению не может быть этих последовательностей, ибо их наличие (или наличие их аналогов применительно к промежуточным теориям) предполагает существование в действительности не только настоящего, но также прошлого и будущего (применительно к промежуточным теориям — хотя бы прошлого или хотя бы будущего). Соответственно, критика McTaggart’ом этернализма может быть перенесена на промежуточные теории времени (при соответствующей адаптации), но не может быть перенесена на презентизм.

Если для вас неясно, о чём сейчас идёт речь, то подумайте вот о чём.

Существующие в действительности отношения «прошлости», «настоящести» и «будущести» члена A‑последовательности к некоей вещи, находящейся вне этой последовательности и вне времени, очевидно, возможны лишь тогда, года этот член последовательности существует в действительности же. Но с точки зрения презентизма существует только то, что существует в «сейчас», то есть в настоящем, и, значит, согласно презентизму, никаких прошлых и будущих членов A‑последовательность иметь не может в принципе — в ней может быть только одни член, «ответственный» за настоящее; но тогда это уже вовсе и не есть A‑последовательность; но даже и этому единственном члену, «ответственному» за настоящее, нет необходимости находиться в каких-то отношениях с чем-то вне себя, чтобы быть членом, относящимся к настоящему, — ведь он единственный и потому может быть относящимся к настоящему «по определению».

Аналогично, существующие в действительности отношения «более ранний –  более поздний» между членами B‑последовательности, очевидно, возможны лишь тогда, когда эти члены последовательности существует в действительности. Но с точки зрения презентизма, опять же, существует только то, что существует в «сейчас», то есть в настоящем. Следовательно, согласно презентизму, никаких иных членов B‑последовательности, кроме как единственного члена, «ответственного» за «сейчас», за настоящее, быть не может; но ведь в B‑последовательности даже нет привилегированного члена, который единственно и мог бы «отвечать» за «сейчас»! Но даже если бы он и был, то ему, этому единственному члену, не к чему было бо относиться как к «более раннему» или «более позднему» — в смысле: как к существующему в действительности «более раннему» или «более позднему».

Итак, в рамках презентизма нельзя говорить о самом существовании как A‑последовательности, так и B‑последовательности: мир-в-будущем-состоянии есть то, чего нет в действительности, есть то, что в «сейчас» дано как сущее в возможности; мир-в-прошлом-состоянии также есть то, чего нет в действительности, но, в отличие от мира-в-будущем-состоянии, его в «сейчас», в настоящем, нет даже в возможности. Словом, будущего мира ещё нет, а прошлого мира уже нет.

Снова повторим для ясности уже сказанное прежде. Спросим: если МсTaggart не критиковал презентизм, то почему же он решил, что в действительности нет ни времени, ни изменения? Дело в том, что философские взгляды МсTaggarta были таковы, что он мог говорить о возможном существовании в действительности времени и изменения только лишь в рамках этернализма; McTaggart задавался вопросом «Прав ли этернализм?», но вопрос «Прав ли презентизм?» для него даже не вставал: он по умолчанию предполагал, что презентизм неверен.

И снова повторим: естественно, что как сторонники A‑этернализма, так и некоторые сторонники B‑этернализма, в отличиё от McTaggart’а, не отрицают объективное, то есть вне ума и сознания и вне зависимости от них, существование времени и изменения (движения) в мире, а пытаются как-то ответить на возражения McTaggart’а против всего этого.

Упомянем для желающих более подробно ознакомиться с мнениями McTaggart’а о нереальности времени и с сопутствующими вопросами, касающихся различных теорий времени, книгу «McTaggarts Paradox» («Парадокс McTaggart’а») Ingthorsson’а [Ingthorsson2016].

Наконец, упомянем для жилающих более подробно ознакомиться с A‑теориями времени и B‑теориями времени книга Willam Lane Craig’а [Craig2000A] и [Craig200B].

 

2.4. Этернализм: трёхчастное время (tense time) и безчастное время (tenseless time); трёхчастная последовательность (tense series) и безчастная последовательность (tenseless series); факты трёхчастного времени (tense facts) и факты безчастного времени (tenseless facts)

 

Физическое время как единое целое мы отличаем от прошлого, настоящего и будущего физических времён как его, этого единого целого, частей; соответственно, о прошлом, настоящем и будущем физических временах мы будем говорить как о частных физических временах. Итак, физическое время как единое целое трёхчастно.

В английском языке для обозначения времени как грамматического (лингвистического) явления (а, значит, предмета мышления — ведь мышление осуществляется в языковой форме) используется слово «tense»; при этом есть три основных «tense» — прошедшее (прошлое) грамматическое время, настоящее грамматическое время и будущее грамматическое время; для обозначения же физического времени, то есть сущего вне ума и сознания и независимо от них, объективно, в английском языке используется слово «time». Спрашивается: как применительно к физическому времени (time) соотносятся язык и мышление с одной стороны и физическая реальность с другой — в смысле: соответствует ли каждой из грамматических реальностей (прошлому, настоящему и будущему грамматическим временам, tenses) своя отдельная физическая реальность в виде соответствующих частных физических времён (times)? И, наконец, спрашивается: соответствует ли всем этим грамматическим временам (tenses) вообще хоть какое-то физическое время (time)?

Итак: «грамматическое время», феномен языка и мышления, — это «tense»; «физическое время», объективно-сущее, физический феномен — это «time».

(Строго говоря, «настоящее время», «будущее время» и «прошлое время» в английском языке — это не одно время, а группы времён.)

Если A‑последовательность существует в действительности, то, очевидно, прошлое, настоящее и будущее физические времена (times) как части физического времени (time) тоже есть действительность: каждой такой части соответствует свой участок A‑последовательности, все члены которого находятся в особом отношении («прошлости», «настоящести» или «будущести») с некоей вещью вне последовательности, а именно таком отношении, что оно, это отношение, своё, особое, для каждого из этих участков. В этом случае каждому основному tense (прошлому, настоящему и будущему) соответствует своё особое частное time (прошлое, настоящее и будущее соответственно). Итак, каждому грамматическому времени соответствует своя особая физическая реальность в виде особого частного физического времени (особой части физического времени). Поэтому данное физическое время (из трёх частей, то есть их трёх разны частных времён) называют «tense time».

Смысл выражения «tense time» (буквально что-то вроде: «выражаемое грамматическими временами физическое время») такой: «физическое время (как единое целое), отображаемое в языке и мышлении многими грамматическими временами, такое, что за каждым из этих грамматических времён в действительности стоит своя особая физическая реальность в виде соответствующего частного физического времени (как части единого физического времени)».

Если в действительности существует B‑последовательность, но не A‑последовательность, то, очевидно, прошлого, настоящего и будущего физических времён (times) как частей физического времени (time) не существует; однако это ещё не значит, что при этом нет физического времени (time): ведь, может быть, возможно какое-то физическое время без настоящего, прошлого и будущих частных физических времён как своих частей?

Вернёмся к цитате из [McTaggart1921], а именно к следующему месту ([McTaggart1921, vol. II, ch. XXXIII, Time, p. 13, sect. 312]): «Секц. 312. B‑последовательность, однако, не может существовать, кроме как будучи темпоральной (temporal), ибо отношения «более ранний» и «более поздний», соединяющие члены последовательности в единое целое, суть явные временны́е отношения (time-relations). Таким образом, отсюда следует, что не может быть никакой B‑последовательности, когда нет A‑последовательности, ибо без A‑последовательности не может быть никакого времени».

С точки зрения McTaggarta, как видим, отношение «более ранний — более поздний», порождающее свойства-отношения в каждой из сторон, в нём состоящих, а именно свойство отношение «более ранний, чем» в одной стороне (члене B‑последовательности) и отношение «более поздний, чем» в другой стороне (члене B‑последовательности) суть темпоральные, то есть временны́е, отношения — то есть они подразумевают наличие, а не отсутствие времени, а вместе с наличием времени также и наличие движения и изменения в мире, в котором существует B‑последовательность. Но, с другой стороны, как тоже видим, для McTaggart’а существование времени, а, вместе с ним также движения и изменения, невозможно, если B‑последовательность не есть побочный, попутный продукт, порождаемый A‑последовательностью. Это значит, что McTaggart не видит никакой другой возможности для существования времени, в котором осуществляется движение и изменение, кроме как такого физического времени (в смысле единого целого), у которого есть части в виде физических прошлого, настоящего и будущих времён. Но для других философов эта «другая сторона» может быть не столь очевидной или даже отсутствовать вовсе: такие философы могут считать, что в мире есть B‑последовательность, но не A‑последовательность и, вместе с тем, считать (мягко говоря, не очень логично с точки зрения McTaggart’а), что в мире есть время, есть движение и есть изменение — хотя, конечно, при этом не может быть вышеупомянутых частных физических времён. Наконец, третьи философы могут считать, что B‑последовательность без A‑последовательности тоже учреждает время, но это время такое, что его поток не течёт, и такое, что в нём нет ни движения, ни изменения; согласно таким философом наблюдаемые во времени движение и изменение суть иллюзия и в действительности не существуют.

Что же получается в этом случае, то есть когда мы имеем дело со вторыми или третьими философами? Такие философы по сути рассматривает B‑последовательность тоже как временну́ю (темпоральную); однако, учитывая особенность B‑последовательности, а именно ту её особенность, что в ней нет привилегированного члена и что в ней все члены равнозначны, все имеют одинаковый ранг, следует признать, что время в B‑последовательности совершенно особое: в нём нет ни прошлого, ни будущего, ни настоящего — ведь всё эти части физического времени возможны лишь при наличии A‑последовательности; следовательно, время B‑последовательности (в случае отсутствия соответствующей A‑последовательности, её попутно порождающей) не имеет частей: это физическое время как единое целое без частных физических времён. Соответственно, многие грамматические времена при этом не отражают физической реальности: да, физическое время (time) есть, но грамматические времена (tenses) таковы, что не отражают каждая свою особую физическую реальность в этом едином физическом времени в виде соответствующих частных физических времён (прошлого, настоящего и будущего) — их попросту не существует в действительности. Такое физическое время называют «tenseless time».

Смысл выражения «tenseless time» (буквально что-то вроде: «не выражаемое грамматическими временами физическое время» или «физическое время, для которого нет грамматических времён») такой: «физическое время (как единое целое), не отображаемое в языке и мышлении многими грамматическими временами, такое, что за каждым из этих грамматических времён в действительности не стоит своя особая физическая реальность в виде соответствующего частного физического времени (как части единого физического времени)».

Иногда вместо «tenseless time» также говорят: «timeless time» (буквально что-то вроде: «(единое) физическое время без частных физических времён (настоящего, прошлого и будущего)», то есть: «единое физическое время, которое не делится на частные физические времена (настоящее, прошлое, и будущее), так как не имеет их».

Вместо «tenseless time», помимо «timeless time», также говорят: «atemporal time».

Для краткости мы будем называть tense time трёхчастным временем (то есть имеющим три части — прошлое, будущее и настоящее), а tenseless time — безчастным временем (то есть не имеющим частей).

Как ясно из сказанного выше, следует различать безчастное время (tenseless time) такое, в котором имеется движение и изменение, с одной стороны, и безчастное время, в котором в действительности движения и изменения нет, а наблюдаемые движение и изменение являются лишь иллюзиями, объясняемыми ошибками восприятия.

Как видно из процитированного фрагмента McTaggart’а, для него немыслимо существование какого-либо физического времени без движения и изменения: то есть, по его мнению, если какой-то философ утверждает, что в действительности время основано только лишь на B‑последовательности, то этот философ всё равно должен держаться того, что в мире объективно, вне ума и сознания и независимо от них, должно существовать движение и изменение.

Безчастное время (timeless time) третьих философов, то есть безчастное время, в котором нет движения и изменения, этим отсутствием движения и изменения походит на вечность; однако есть и различия. Хотя вечность и называется «безвременьем», однако же в том смысле, что в вечности нет ни прошлого, ни будущего, а есть только настоящее; при этом настоящее понимается как некое единственное элементарное «сейчас», учреждающее это настоящее; иначе говоря, вечность не имеет частей, она тождественна своему единственному элементу, этому элементарному «сейчас». Но в рассматриваемом сейчас безчастном времени, в котором нет движения и изменения, в отличие от вечности, нет не только прошлого и будущего, но и самого настоящего в строгом смысле этого слова; кроме того, такое безчастное время, в отличие от вечности, состоит не из одного, а из множества элементов.

Впрочем, к безчастному времени можно подойти и таким образом: все его элементы обладают одним и тем же способом существования, все они одноранговые и равноценные; можно предположить, что все они вместе и составляют некое «сейчас» безчастного времени. Ведь возможно представление о «сейчас» как о том, что имеет ненулевую длительность; почему же не принять, что такое «сейчас» растянуто по всей временно́й оси? Но «сейчас» вечности состоит из всего одного элемента, это элементарное, «атомарное» сейчас, для которого, притом, сам вопрос о том, какова его длительность не имеет смысла.

 В самом деле: если спросить: «вечность Бога» — она нулевой длительности или ненулевой и если ненулевой, то конечной или бесконечной, то логично ответить вопросом на вопрос: длительности чего? Чтобы в собственном смысле пытаться измерять вечность Бога длительностью времени за необходимое условие надо принять то, что не только вечность, но и время суть внутренние (intrinsic) для Бога. Но у Бога (согласно нашим предположениям) нет внутренне присущего Ему времени. Можно только лишь сказать, что у Бога есть настоящее, которое учреждает единственное «сейчас», которые (настоящее и сейчас) мыслятся на основе и по образу настоящего и «сейчас» нашего времени. Но если в нашем «сейчас» есть течение времени, то в «сейчас» Бога нет никого движения вообще (разумеется, мы не имеем в виду движения времени, ибо, как сказано, у Бога нет внутренне присущего ему времени).

Аналогично можно сказать и применительно к любой другой вечности (например, тварной).

Таким образом, сам вопрос о том, какова длительность «сейчас» вечности не имеет смысла: ведь то, что  «живёт» в вечности, не живёт во времени и наоборот, а для того, чтобы измерять вечность временем, необходимо, чтобы одно и то же «жило» и там, и там, то есть, чтобы и то, и то было для него внутренне-присущим.

Безчастное время, в котором нет движения во времени и изменения во времени, в смысле временно́го измерения более всех времён подобно пространственному измерению: в нём нет движения и изменения в том смысле, в каком, например, нет движения и изменения в статической картине или в группе статуй; однако при этом, конечно же, как различные части картины отличаются друг от друга, как статуи, стоящие в разных местах, отличаются друг от друга, так и различные члены B‑последовательности, учреждающей это время, отличаются друг от друга; другими словами, здесь изменение не есть собственно изменение во времени, но оно есть то же, что и различие в содержимом  разных объёмов пространства. При таком подходе ко времени, как ясно, стирается или почти стирается грань между пространственным и временным измерением и мир, существующий во времени, более всего подходит на некий статичный четырёхмерный блок.

По аналогии с tense time и tenseless time вводят названия tense series (tense-последовательности) и tenseless series (tenseless-последовательности). Как ясно, tense-последовательность — это ничто иное, как A‑последовательность, a tenseless-последовательность — это ничто иное, как B‑последовательность; мы будем говорить о трёхчастной последовательности и безчастной последовательности соответственно. Первую также называют темпоральной (temporal) последовательнсотью, а вторую — атемпоральной (atemporal) последовательностью.

Соответственно, A‑теорию времени (A‑этернализм) назвают tense теорией времени как основанную на A‑последовательности, то есть на tense series, а B‑теорию времени (B‑этернализм) называют tenseless теорией времени как основанную на B‑последовательности, то есть на tenseless series.

Наконец, упомянем, о tense-фактах (то есть фактах трёхчастного времени) и tenseless-фактах (то есть фактах безчастного времени). Должно быть ясно, что когда мы говорим применительно к безчастному времени, мы не можем сказать: «Сегодня десятое сентября», «Два дня назад (относительно сегодня или сейчас) я ходил туда-то», «Через год (относительно сегодня или сейчас) я буду делать то-то» и тому подобное — ибо в безчастном времени нет ни настоящего (то есть «сейчас»), ни прошлого, ни будущего; все подобного рода утверждения суть утверждения о фактыах трёхчастного времени. Вместо этого надо говорить что-то вроде: «Десятого сентября есть десятое сентября», «Двумя днями ранее относительно десятого сентября, то есть восьмого сентября, я ходил туда-то», «Годом позднее десятого сентября я буду делать то-то». Подобные утверждения суть  утверждения о фактах безчастного времени.

 

2.5. A‑последовательность и B‑последовательность McTaggart’а и темпоральные части объектов (вещей)

 

Пусть все события мира выстроены в цепочку в виде A‑последовательности. Как уже говорилось, мир, как и всякая вещь, существует в четырёхмерном пространстве-времени и A‑последовательность событий есть проекция того, что происходит в мире в целом и с вещами мира в отдельности, то есть действий вещей и мира, на время (временную координату). То есть: каждому члену A‑последовательности соответствует мир-в-действии в определённый момент своего бытия, то есть со всеми своими действиями в этот момент (в обычном понимании этих слов). В этом смысле можно сказать, что данный «временно́й мгновенный срез» мира вместе со всеми действиями, которые в нём совершаются, — в обычном, повседневном, интуитивно-ясном понимании этих слов  — есть временна́я (или темпоральная) часть (temporal part) мира и что вся «жизнь мира», его эволюция (разёртывание) во времени — опять же, подчеркнём, в обычном, повседневном, интуитивно-ясном понимании этих слов! — состоит из таких временны́х (или темпоральных) частей.

Понятие «временна́я (темпоральная) часть» ясно интуитивно: подобно тому, как вещь имеет части пространстве, она же имеет части и во времени. Говоря более строго, но всё же недостаточно строго, темпоральная часть мира — это некий мир-в-действии, соответствующий отедельному члену A‑последовательности событий.

Но что из себя представляет эта темпоральная часть, если углубиться в её исследование? Ведь сейчас, как это не раз уже подчёркнуто, мы использовали обычные, повседневные, интуитивно понятные слова, давая ей определение. Но что она есть в действительности? Может быть, всё гораздо сложнее?

Вернёмся туда, откуда мы начали. Пусть все события мира выстроены в цепочку в виде A‑последовательности. Сказанное можно понимать в двух смыслах:

(i) Существует множество отдельных полноценных миров, неким образом родственных друг другу, таких, что каждый из них соответствует определённому, «своему собственному», члену A‑последовательности; все действия, совершаемые таким отдельным, полноценным миром, привязанные к конкретному моменту времени, и есть то событие в собирательном смысле, которое тождественно данному члену A‑последовательности; каждый из этих многих миров-в-действии мы и называем «темпоральной частью» одного единого мира в обычном понимании этого слова. Итак, получается, что в действительности единый мир не существует; следовательно, в этом случае даже само название «темпоральная часть» может ввести в заблуждение: ведь часть — это часть целого, а его-то и нет. Однако термин «темпоральная часть» здесь, очевидно, понимается в смысле элемента множества отдельных полноценных миров.

(ii) Существует один-единственный полноценный мир как единое целое, разделённый на темпоральные части; при этом темпоральная часть не есть некий отдельный, особый, полноценный мир-в-действии, один из многих, но есть часть одного-единственного полноценного мира-в-действии; при этом каждая из темпоральных частей соответствует «своему собственному» члену A‑последовательности; все действия, совершаемые такой темпоральной частью, привязанные к конкретному моменту времени, и есть то событие в собирательном смысле, которое тождественно данному члену A‑последовательности.

 В первом случае продвижение настоящего вперёд, в направлении будущего, означает не просто переход от одних событий к другим, но и переход от одного отдельного, полноценного мира к другому; во втором случае такое продвижение означает всего лишь переход от одной темпоральной части мира к другой его темпоральной части, совершаемый в рамках одного и того же мира как единого целого. В первом случае, подчеркнём и повторим, такое единое целое попросту отсутствует.

Аналогичным образом можно трактовать существование не только мира в целом, но и каждой отдельной вещи.

Итак, во втором случае (ii) мы агрегируем, «собираем» вещь или мир (в обыденном понимании этих слов) в единое целое на основе таких их элементов, как временны́е части и утверждаем, что это единое целое существует на протяжении всей A‑последовательности (соответствующей миру или вещи в обычном понимании); во втором случае мы отказываемся от подобной агрегации и «сборки» вещи или мира (в обыденном понимании этих слов) в единое целое, и утверждаем, что мира или вещи (в обыденном понимании этих слов) как единого целого на протяжении всей A‑последовательности (мира или вещи в обычном понимании), не существует, но что вместо этого в действительности существует множество отдельных, полноценных (то есть равнозначных, одноранговых) миров или вещей, таких, что каждому члену A‑последовательности соответствует свой особый мир или своя особая вещь.

Аналогично можно сказать и применительно к B‑последовательности — разумеется, с поправкой на то, что сторонники B‑теорий времени, то есть B‑этернализма, считают, что A‑последовательность не существует в действительности и поэтому, по меньшей мере, в строгом смысле, применительно к B‑теориям времени нельзя говорить ни о прошлом, ни о настоящем, ни о будущем. (Попросту в вышеприведённых словах замените «A‑последовательность» на «B‑последовательность» и уберите слова, в которых говорится про настоящее, прошлое и будущее.)

 

2.6. Эндурантизм, пердурантизм и эксдурантизм; темпоральные части (temporal parts), сцены (stages) и пространственно-временны́е черви (space-time worms)

 

От теорий времени перейдём к теориям существования объектов (вещей).

Глаголы «to endurе» и «to perdurе» в английском языке имеют значение «длительно существовать» с различными оттенками. При этом, вообще говоря, «to perdure» — это существовать более длительное время и даже значительно более длительное, чем «to endure»: «to perdure» — это существовать всегда, вечно или же существовать до самого конца (например, смерти); «to endure» же — это, как сказано, существовать более краткое время, которое, как правило, указывается более конкретно заданием временны́х сроков. То есть «любовь до смерти» — она perdures, а возможность получить льготный кредит в течение следующих десяти месяцев — она endures.

Есть ещё другие глаголы в значнии «существовать» с различными оттенками смысла: «to subsist» — стремиться выжить, выживать — в особенности, имея ограниченные (минимальные) денежные средства или запасы пищи — и «to persist» — существовать, испытывая препятствия (трудности) и пытаясь преодолеть их. Как ясно, если кто-то хочет сделать акцент на том, что его стремление будет существовать, преодолевая все многочисленные трудности, а не на том, что оно будет существовать до самой смерти — хотя это и так, — то он скажет не «to perdure», а «to persist».

Несмотря на эти различные оттенки смыслов, когда далее говорится об эндурировании и пердурировании как способах существования, а также об энудрантизме и пердурантизме как теориях существования вещей во времени, во всех случаях речь, по-видимому, идёт просто о длительном существовании, а разные слова выбраны лишь для того, чтобы различать эти теории и способы по названию: ведь речь идёт о существовании одних и тех же вещей. Впрочем, поскольку, вообще говоря, «to perdure» долгосрочнее, чем «to endure», выбор названий можно объяснить так: если объект есть только сейчас, в настоящем, есть в нём всецело, то он эндурирует; а если объект есть не только сейчас, в настоящем, но также каким-то образом и в прошлом, и в будущем, то он пердурирует. Против этого, однако, то что длительность «сейчас» — это не есть нечто долгосрочное, это самая минимальная из физически возможных длительностей времени.

D. Lewis так определяет, что такое эндурирование и пердурирование в смысле способов существования объектов ([Lewis1986, p. 202]):

<нц>

Let us say that something persists iff, somehow or other, it exists at various times; this is the neutral word. Something perdures iff it persists by having different temporal parts, or stages, at different times, though no part of it is wholly present at more than one time; whereas it endures iff it persists by being wholly present at more than one time.

Будем говорить, что нечто персистирует (persists) тогда и только тогда, когда, так или иначе, оно существует в различные времена; это слово является нейтральным. Нечто пердурирует (perdures) тогда и только тогда, когда оно персистирует так, что имеет различные временны́е части (temporal parts) или, иначе говоря, сцены (stages) в различные времена, однако при этом никакая часть этого нечто не есть всецело настоящая (всецело в настоящем) более, чем в одно время; в противоположность этому, нечто эндурирует тогда и только тогда, когда оно персистирует так, что пребывает всецело настоящим (всецело в настоящем) в более чем одно время.

<кц>

<кп2>

Чтобы двинуться далее, необходимо сделать одно очень важное замечание. Здесь Lewis называет пердурированием то, что некоторые называют эксудрированием; эксудрирование в таком случае можно рассматривать как частный случай пердурирования. Именно так мы и будем поступать.

Когда у нас будем идти речь о пердурировании без оговорок, то речь будет идти о пердурировании, из которого исключено эксдурирование; о эксдурировании же мы будем говорить отдельно, но всегда следует помнить, что эксдурирование — частный случай пердурирования. Таким образом, говоря об персистировании, мы будем считать для простоты, что он имеет не две главных разновидности, а три: эндурирование, пердурирование и эксудирование.

То, что в вышеприведённом фрагменте Lewis говорит о пердурировании в смысле эксдурирования видно из того, что он отождествляет понятие «временна́я часть» и понятие «сцена». Но в предрурировании и эксдурирование «временна́я часть» — это нечто разное, о чём будет говориться далее; «сцена» — это понятие, используемая применительно к эксдурированию, но не к пердурированию.

Тем не менее, если убрать отождествление временно́й части со сценой, то определение Lewis’а вполне подходит для наших целей: оно годно и для пердурирования, и для эксдурирования, то есть для «пердурирования в широком смысле», которое состоит из того, что мы договорились (в узком смысле) называть пердурированием и того, что мы называем эксдурированием.

Для простоты понимания можете заменить в вышеприведённой цитате «время» на «момент времени»; однако следует помнить, что, строго говоря, здесь под «временем, в которое существует объект» понимается не только лишь «момент времени» (то есть то, что имеет нулевую длительность), но некий период существования объекта, имеющий минимальную, элементарную длительность; в зависимости от того, какая теория (времени или существования вещи во времени) используется, таким периодом может быть не только период нулевой длительности.

Как видно из сказанного, персистирование — это общее нейтральное название для эндурирования, пердурирования и эксдурирования; то есть, то что персистирует — оно либо эндурирует, либо пердурирует, либо эксдурирует.

Глагол «эксдурировать» («to exdure») — искусственно выдуманное слово; оно сконструировано по аналогии с «эндурировать» («to endure») и «пердурировать» («to perdure»).

Взяв за основу эти определения эндурирования и пердурирования, S. D. Hales и T. A. Johnson так определяют, что есть такое эндурантизм и пердурантизм (в широком смысле, включая эксдурантизм) как теории существования вещей во времени и, соответственно, теории самого времени ([HalesJonson2003, pp. 524‑525]):

<нц>

Endurantism, then, is the view that objects have three spatial dimensions and move through time. Persistence in three dimensions means that an object is at one time, then the next time, then the next time, and so on; things are wholly present at each time at which they exist. An object that is here now is entirely here now, and only here now. Nothing that is a part of an object now is somehow still around in the past, or waiting for us in the future. The second approach, perdurantism, is the denial of endurantism: objects are not wholly present at each time at which they exist. This may be positively characterized as the view that objects are composed of so-called temporal parts. When we see an object here and now, we are seeing the parts of it that are now — but there are other parts of it at other times that we might have encountered or might yet encounter.

Эндурантизм, следовательно, есть такой взгляд, согласно которому объекты имеют три пространственных измерения и двигаются во времени. Существование в трёх измерениях означает, что объект существует сначала в одно время, затем в следующее время, затем в следующее за этим время и так далее; при этом вещи существуют как всецело настоящие (всецело в настоящем) в каждое время, в которое они существуют. Объект, который существует здесь и сейчас, существует здесь и сейчас и только лишь здесь и сейчас целиком. Ничто из того, что в «сейчас» есть часть объекта, не существует каким-либо образом по-прежнему где-то в прошлом или и не ожидает нас в будущем. Второй подход, пердурантизм, есть отвержение эндурантизма: объекты1 не суть всецело настоящие (всецело в настоящем) в каждое время, в которое они существуют. Этот подход может быть положительно охарактеризовано как такой взгляд, согласно которому объекты составлены из так называемых «временных частей». Когда мы видим объект здесь и сейчас, мы видим те части его, которые присутствуют сейчас — но в другие времена существуют другие части объекта, такие, что мы их уже, возможно, видели или, возможно, ещё увидим.

<кц>

1. В эксдурантизме объект (вещь) в привычном смысле — это в действительности множество отдельных, независимых, целостных вещей (а именно вещей-«двойников»), связанных между собой определёнными отношениями, делающих их некоторым образом родственными друг другу; каждая такая вещь из упомянутого множества и есть темпоральная часть вещи, то есть вещи в обычном смысле этого слова. В пердурантизме в узком смысле (без эксдурантизма) объект (вещь) в привычном смысле — это в действительности нечто само по себе единое и единственное, независимое, целостное, а не множество таковых объектов; темпоральные части такой вещи есть временны́е «срезы», временные «куски» одной и той же вещи, они не суть сами по себе отдельные, независимые, целостные вещи как в предыдущем случае.

 <кп2>

Как видно из этих определений, Hales и Jonson считают, что применительно к пердурантизму мы имеем как данность параллельное существование объекта (различными своими временны́ми частями; речь идёт об объекте (вещи), по крайней мере, в обычном, повседневном понимании этого слова) в трёх частных временах сразу, в  настоящем, в прошлом, и в будущем («Когда мы видим объект здесь и сейчас, мы видим те части его, которые присутствуют сейчас — но в другие времена существуют другие части объекта, такие, что мы их уже, возможно, видели или, возможно, ещё увидим»). Но взятое ими за основу определение пердурирования таково, что допускает параллельное существование объекта (различными своими временны́ми частями) и только в прошлом и в настоящем, но не в будущем, а также и только в настоящем и в будущем, но не в прошлом!

Давайте для простоты считать, что когда мы говорим о пердурантизме в собственном смысле, то речь идёт о параллельном существовании объектов (различными своими временны́ми частями) сразу во всех трёх частных физических временах (в прошлом, в настоящем, и в будущем), но не только лишь в двух частных физических временах.

Ясно, что эндурантизм в своём представлении о времени стоит на позициях презентизма; пердурантизм же (пердурантизм в широком смысле, включая эксдурантизм), в своём представлении о времени стоит на позициях этернализма; при этом возможен как A‑пердурантизм (основанный на A‑последовательности), так и B‑пердурнатизм (основанный на B‑последовательности).

Чем различаются такие виды пердурантизма в широком смысле, как пердурантизм в узком смысле и эксдурантизм?

В эксдурантизме объект (вещь) в привычном смысле — это в действительности множество отдельных, независимых, целостных вещей (а именно вещей-«двойников», counterparts), связанных между собой определёнными отношениями, делающих их некоторым образом родственными друг другу; каждая такая вещь из упомянутого множества и есть темпоральная часть вещи, то есть вещи в обычном смысле этого слова.

В пердурантизме в узком смысле (без эксдурантизма) объект (вещь) в привычном смысле — это в действительности нечто само по себе единое и единственное, независимое, целостное, а не множество таковых объектов; темпоральные части такой вещи есть временны́е «срезы», временные «куски» одной и той же вещи, они не суть сами по себе отдельные, независимые, целостные вещи как в предыдущем случае.

В эксдурантизме каждый объект-в-действии из множества таких объектов, называемый «временно́й частью, также называется «сценой» (stage); из-за этого эксдурантизм ещё называют «теорией сцен» («stage theory»).

В пердурантизме (в узком смысле) единый целостный объект, существующий в действительности, имеющий множество временны́х частей, таковыми объектами самими по себе не являющимися, называют «пространственно-временным червём» («space-time worm») или просто «червём» («worm»); из-за этого пердурантизм (в узком смысле) также называют «теорией червя» или «теорией червей» («worm theory»).

Смысл названия «теория червя» такой: как червь в плоде (или в земле) протягивается, простирается в своей червоточине, то есть простирается в пространстве своими пространственными частями, так и вещь протягивается, простирается в пространственно-временном континууме не только через пространство, но и через само время своими временны́ми частями: вещь — это не только пространственный, но и временно́й «червь».

Отметим также, что некоторых в некоторых «теориях сцен» сцены называются словом «counterparts» — «дубликаты», «двойники», «копии», «аналоги»; то есть по отношению к некоторой сцене всякая другая сцена есть её «counterpart» — дубликат, двойник, копия, аналог. Эта выражение, однако, здесь не подразумевает какой-то вторичности или неполноценности: если сцена A есть counterpart сцены B, то  сама эта сцена B в равной степени есть counterpart сцены A. Слово «counterpart» здесь также подчёркивает то, что каждая сцена есть отдельное полноценное самодостаточное целое; это отсылает к представлению о том, что сцены-counterparts не агрегируются, не составляют единого целого, состоящего из них как из своих частей в том смысле, в каком пространственные части вещи составляют эту единую вещь. Слово «counterpart» также подразумевает наличие некоторого родства, то есть родственных отношений между сценами-counterparts; именно из-за этого родства сцены-элементы множества, которые суть отдельные, целостные вещи-в-действии, воспринимаются человеком как одна-единственная вещь, существующая во времени.

 

2.7. Четырёхдименционализм и трёхдименционализм

 

Хотя и говорят, что мы живём в четырёхмерном пространстве-времени (пространственно-временном континууме), однако при этом, как правило, подчёркивают, что временно́е измерение существенно отличается от пространственных.

Во-первых, время однонаправлено, то естьвсегда движется «вперёд», в направлении будущего; во времени невозможно двигаться назад, то есть в прошлое, а в каждом из пространственных направлений возможно движение в обе стороны, и вперёд и назад; да и сами эти названия «вперёд» и «назад», в отличие от времени, чисто условны и поэтому лучше говорить не «вперёд и назад», а «в обе стороны».

Во-вторых, большинство людей стихийно, интуитивно, в соответствии со «здравым смыслом» придерживается презентизма; при этом многие также считают, что «сейчас», то есть настоящее, имеет нулевую временную длительность, то есть математически оно отображается точкой, «точкой времени» на временной шкале. Следовательно, если обычные предметы существуют так, что их пространственные протяженности во всех измерениях ненулевые, то временна́я длительность предмета (аналог пространственной протяженности), согласно таким представлениям, у предмета нулевая.

Ввиду таких различий у временного и пространственного измерений часто более строго говорят, что наш мир не четырёхмерный, а такой, что имеет три пространственных измерения и одно временно́е; в самом деле: речь о том, что мир четырёхмерен наводит на мысль о том, что временно́е  измерение — то же самое, что и каждое из пространственных измерений.

Как бы то ни было, как бы ни были различны время и пространство в действительности, чем бы они ни были в действительности, но при описании нашего мира вообще и для описания его пространственно-временного континуума в частности используются четырёхмерные математические (геометрические) модели; а когда хотят привести простые и ясные примеры того, как устроен мир, убирают одно или два пространственных измерения — для того, что получившийся двухмерный или трёхмерный мир легко можно было геометрически изобразить на плоскости (на листе бумаги) или в пространстве (в некоем объеме пространства) соответственно. Но при этом, естественно, встаёт вопрос: а что же стоит за пространственными измерениями и за временным измерением в действительности?

Если есть только «сейчас» и это «сейчас» есть «точка времени» нулевой длительности, то получается, что в действительности нет того, что стоит за временны́м измерением в наших геометрических (математических) моделях мира (пребывающего в процессе своего существования) и его, этого мира, пространственно-временного континуума: ведь, например, нельзя говорить о кубе с нулевой высотой — можно говорить лишь о квадрате и о его длине и ширине.

Если же по-прежнему есть только «сейчас», но это «сейчас» есть некая ненулевая элементарная длительность времени, пусть и очень малая, то в этом случае при построении геометрической (математической) модели можно пренебречь этой ненулевой длительностью и всё равно упрощённом считать, что «сейчас» имеет нулевую длительность.

Итак, «по-серьёзному» (то есть тогда, когда оно учитывается в математических моделях) говорить о наличии временно́го измерения, по-видимому, можно только тогда, когда помимо «сейчас» малой (в том числе и нулевой) длительности существует множество других периодов времени параллельно с этим «сейчас», то есть периодов времени прошлого и (/или) будущего.

Из сказанного следует, что при описании действительности с точки зрения физики в рамках презентизма лучше говорить о трёхмерном мире (мире с тремя пространственными измерениями), существующем (развёртывающемся) во времени, а в рамках этернализма — о четырёхмерном мире с тремя пространственными измерениями и одним временны́м: ведь в последнем случае, как следует полагать, за временны́м измерением стоит некая физическая реальность, подобная той, которая стоит за каждым из пространственных измерений.

В описанном выше смысле говорят, что презентизм стоит на позициях трёхдименционализма.

Говоря так, мы, конечно, вовсе не имеем в виду, что, согласно презентизму, за временем не стоит никакой физической реальности: мы говорим лишь о том, что в рамках презентизма вряд ли следует думать, что за временем стоит физическая реальность, подобная той, что стоит за пространственными измерениями.

Тем не менее, в любом случае, как сказано, бытие мира отображается четырёхмерными математическими моделями.

Итак, в случае верности этернализма можно ожидать, что за временны́м измерением наших четырёхмерных моделей мира (вернее, бытия мира, то есть мира-в-действии) в действительности, то есть в физической реальности, стоит нечто подобное, то есть нечто похожее на физическую реальность, стоящую за пространственными измерениями наших моделей. Как правило, так и считают.

Теория о том, что в действительности физический мир (а не наша математическая модель его!) четырёхмерный и, притом, такой, что временное измерение подобно или похоже на пространственные измерения, носит название четырёхдименционализма (fourdimensionalism, сокращённо 4Dism).

Как ясно, в такой предельно-общей формулировке четырёхдименционализм стоит на позициях этернализма (как «A», так и «B» типа) либо промежуточных теорий времени, а также совместим и с пердурантизмом (как «A», так и «B» типа) в узком смысле, и с эксдурантизмом (тоже как «A», так и «B» типа). Ввиду этого  четырёхдименционализм, понимаемый как теория существования мира, можно трактовать как синоним пердурантизма в широком смысле (то есть, включая эксдурантзим), если договориться, что при таком отождествлении мы не рассматриваем промежуточные между презентизмом и этернализмом теории времени и теории существования вещей и мира, основанныё на них.

Michael С. Rea в [Rea2003] понимает четырёхдименционализм как то, что противопоставлено презентизму, то есть как то, что стоит либо на позициях этернализма, либо на позициях промежуточных между презентизмом и этернализмом теорий времени ([Rea2003, p. 246]): «Presentists say that only present objects exist. There are no dinosaurs, though there were such things; there are no cities on Mars, though perhaps there will be such things. Four-dimensionalists, on the other hand, say that there are past or future objects (or both); and in saying this, they mean to put such things ontologically on a par with present objects. According to the four-dimensionalist, non-present objects are like spatially distant objects: they exist, just not here, where we are» — «Презентисты говорят, что существуют лишь настоящие объекты. Нет динозавров, хотя такие животные были; нет городов на Марсе, хотя, возможно, такие вещи будут. Четырёхдименционалисты, с другой стороны, говорят, что существуют также прошлые или будущие объекты (или и те, и другие); и, говоря так, они имеют намерение придать этим вещам онтологический статус, равный со статусом настоящих объектов. Согласно четырёхдименционалистам, объекты, не существующие в настоящем, подобны пространственно удалённым объектам: они существуют, только не здесь, то есть не там, где существуем мы».

Theodore Sider в [Sider1997], если дать краткую сумму того, что он написал в первой главе этого труда [Sider1997, pp. 198‑208], понимал четырёхдименционализм как разновидность A‑пердурантзима (в узком смысле), то есть как «теорию червя», основанную на A‑последовательности; при этом темпоральные части в этой теории у Sider’а соответствуют мгновениям времени («точкам времени» нулевой длительности). Смотри также его книгу «Four-Dimensionalism: An Ontology of Persistence and Time» («Четырёхдименционализм: онтология существования (персистирования) и времени») ([Sider2002]).

Ввиду такой неоднозначности термина «четырёхдименционализм» необходимо отслеживать по контексту, что именно имеется в виду в конкретном случае.

 

2.8. Gunk-объекты (бесконечно-делимые неатомарные объекты); gunky-пространство и gunky-время как примеры непрерывных gunk-объектов

 

Всем нам знакомы математические одномерное, двухмерное и трёхмерное пространства, элементами, примитивами которых являются точки; протяжённость точки во всех измерениях — нулевая. В двумерном математическом пространстве точки могут составлять линию или отрезок, то есть объект нулевой толщины, но ненулевой протяженности, обладающий нулевым объёмом, а в трёхмерном математическом пространстве точки могут составлять плоскости или части плоскостей нулевой толщины, но ненулевой площади, которые (плоскости) имеют нулевой объём. Точка в одномерном пространстве, прямая в двумерном или плоскость в трёхмерном — всё это так называемые «множества (в данном случае — точек) меры нуль»: в первом случае точка имеет нулевую протяжённость, во втором случае прямая имеет нулевую площадь, а в третьем случае плоскость имеет нулевой объём.

Итак, с одной стороны, математические множества меры нуль, как ясно из названия, имеют нулевую меру, а, с другой стороны, они являются частью математического пространства той размерности, в котором они имеют нулевую меру: ведь точка есть часть прямой, прямая есть часть плоскости, плоскость есть часть объема и так далее. Спрашивается: соответствуют ли что-то точкам и, вообще говоря, множествам меры нуль математического пространства физические точки, то есть точки физического пространства как эго элементы и примитивы, из которых оно состоит и которые имеют нулевую протяжённость?

Ноль яблок — это отсутствие яблок. Назовём яблоко, которого нет, нуль-яблоком. Можно ли конечным или бесконечным количеством нуль-яблок кого-либо накормить? Можно ли из конечного или бесконечного количества нуль яблок составить какую-то часть действительно существующего яблока, пусть очень малую, пусть бесконечно-малую, но ненулевую (скажем, по весу или объёму) его часть? Я думаю, вы ответите «нет».

Пойдём дальше. Часть кирпича нулевого объёма — это отсутствие какой-либо части кирпича и кирпича целиком, то есть существующего в действительности кирпича и существующей в действительности части кирпича. По-видимому, вы с этим тоже согласитесь.

Пойдём дальше. Часть физического пространства нулевого объёма — это отсутствие какой-либо части действительно-существующего физического пространства и действительно-существующего пространства целиком, в том числе отсутствие каких-либо элементов, примитивов этого пространства, из которых оно состоит.

Что означает это утверждение? Возьмём гипотетическое одномерное физическое пространство. В этом случае данное утверждение означает, что никаких «физических точек», то есть объектов нулевой протяжённости, у этого пространства нет. То есть: физические протяжённости состоят не из «физических точек», а из протяжённостей; эти протяжённости можно бесконечно делить на ненулевые протяжённости любым способом, в том числе и так, что с каждым новым делением максимальная протяжённость, полученная в результате деления, стремится к нулю; при этом, как ясно, мы никогда не «доделимся» до «физической точки», которая, с одной стороны имеет меру нуль, а, с другой стороны, есть нечто сущее, а не не-сущее, ибо её, этой «физической точки» попросту не существует. Элементами, примитивами пространства в данном случае меньшие протяжённости, но всё-таки ненулевые, а не «физические точки». Аналогично можно сказать и в случае гипотетического двумерного физического пространства, и в случае действительно-сущего трёхмерного пространства: элементы, примитивы двумерного пространства — это бесконечно-делимые, но ненулевые площади (части плоскости), а примитивы, элементы трёхмерного пространство — это бесконечно-делимые, но ненулевые объёмы: прямая состоит из ненулевых протяжённостей, плоскость — из ненулевых площадей, трёхмерное пространство — из ненулевых объёмов; множество меры нуль как элементов, примитивов в любом случае нет.

Аналогичные рассуждения можно привести не только применительно пространству, но и применительно ко времени — только в этом случае вместо пространственных протяжённостей следует говорить о временны́х длительностях (иногда, впрочем, может быть, не совсем правильно, говорят и о временны́х протяжённостях). Аналогом точки, то есть «физической точки» физического пространства при этом будет мгновение, то есть «точка времени», — «физическая точка» физического времени. И эти рассуждения приводят к тому, что «точки времени», то есть мгновения в буквальном смысле как того, что имеет нулевую временну́ю длительность не существует.

Таким образом, согласно подобным рассуждениям выходит, что «точка пространства» и «точка времени» (мгновение) — это математические абстракции, которым в физической реальности не соответствует никаких объёктов, имеющих нулевую пространственную протяжённость или же нулевую временную длительность соответственно.

Подчёркнём, что и пространство, и время мы сейчас рассматриваем как непрерывные, а не как каким-либо образом дискретные (атомарные, квантованные).

Описанные сейчас физическое пространство и физическое время есть так называемые gunk-объекты.

«Gunk-объект» — это термин, используемый в мериологии.

Объект, рассматриваемый как единое целое, называют gunk-объектом, если он не имеет частей нулевой меры и делится на части ненулевой меры такие, что эти части, в свою очередь, тоже делятся на части ненулевой меры и так далее до бесконечности — однако, таким образом, что при этом мера самой большой части стремится к нулю, всегда оставаясь ненулевой. Легко заметить, что всякая часть gunk-объекта, рассматриваемая как единое целое, тоже есть gunk-объект.

Подчеркнём, что такое определение не подразумевает непрерывности gunk-объекта; тем не менее, в нашем частном случае мы рассматриваем пространство и время как непрерывные gunk-объекты.

Итак, делением мы никогда не получим неких дискретных (атомарных, квантованных) частей этого объекта ненулевой меры — потому, что всякую часть gunk-объекта можно, в свою очередь, тоже разделить на части, представляющие из себя gunk-объекты. А каких-либо дискретных частей нулевой меры (меры нуль) у gunk-объекта по определению нет.  Это означает что, у gunk-объекта нет никаких дискретных частей.

Существительное «gunk», обозначает вонючее или грязное (пачкающее) вещество — например, обычную грязь. Коснёмся рукой куска грязи; мы запачкаемся; теперь если кто-то коснётся рукой нашей руки, то его рука тоже запачкается; а если кто-то третий коснётся рукой его руки, то тоже запачкается; если так может продолжаться бесконечно, то эта грязь будет gunk-объектом. По-видимому, из-за подобной аналогии gunk-объекты и получили своё название.

«Gunky» — это прилагательное от «gunk».

Вышеописанное пространство называется gunky-пространством, а вышеописанное время — gunky-временем.

Математическое трёхмерное пространство, являющееся моделью трёхмерного физического пространства, как ясно, не является gunky-объектом: ведь хотя оно по определению и непрерывно, и бесконечно делимо любым способом на части ненулевой меры, однако при этом оно всё же рассматривается как состоящее на самом нижнем уровне из таких элементов, примитивов как точки; а точка — это атомарный (квантующийся) математический (геометрический) объект.

Подчеркнём важную деталь: как кажется, то, что непрерывно, не может быть дискретным; однако математическое трёхмерное пространство, состоящее из точек, как видим, и непрерывно, и дискретно: так сказать, «на верхнем уровне» оно непрерывно, а на «нижнем уровне» — дискретно. При этом, правда, производя деление на части ненулевой меры, до этого «нижнего уровня» принципиально невозможно добраться. Сам факт того, что таким делением невозможно добраться до «атомарных» частей ставит под сомнение само существование таких «атомарных» частей, а также корректность определения пространства как того, что состоит из таких частей. В связи с этим отметим, что существует безточечная геометрия (point-free geometry), основные положения которой впервые были сформулированы Alfred North Whitehead’ом в начале XX в.

 Тем не менее, большинство считает, что «точка пространства» и «точка времени» (мгновение) как физические реальности существуют; таковые не разделяют мнения, что физическое пространство и физическое время суть gunk-объекты. Отметим, что ещё сам Аристотель понимал «сейчас» как мгновение, то есть как «точку времени», имеющую нулевую длительность.

Gunk-объекты мы также будем называть непрерывными бесконечно-делимыми неатомарными объектами.

Если время есть gunk-объект, то «сейчас», учреждающее настоящее, обладает ненулевой длительностью. Чтобы осознать, какое это странное «сейчас», давайте представим, что это «сейчас» занимает целую минуту. Пусть за минуту вы проходите 60 метров. В таком «сейчас» существуют: вы, проходящий первый метр в первую секунду, вы же, проходящий второй метр во вторую секунду и так далее; это «сейчас» делиться на множество «микросейчас» ненулевой длительности, те, в свою очередь, тоже делятся — на «ещё более мелкие сейчас» и так далее до бесконечности… При этом, по-видимому, вы должны себя ощущать как сущего сразу во всех «микросейчас» параллельно.

Не знаю, что бы было, если бы «сейчас» было столь длительным; но поскольку в действительности (если, конечно, верно, что время есть gunk-объект) «сейчас» обладает весьма малой длительность, мы не ощущаем себя (вернее — не замечаем себя!) существующими сразу во многих местах и многих периодах «сейчас»; нам кажется — только лишь кажется! — что, когда мы двигаемся, мы существуем «сейчас» только лишь в одном месте, понимая это «сейчас» как «точку времени».

 

2.9. «Теория сцен» и «теория червя» применительно к gunky-времени и к «атомарному» (квантующемуся) времени

 

Напомним, что мгновение — это «точка времени», имеющая нулевую длительность, это примитив, минимальный элемент времени, из которого, как многие полагают, составляются все промежутки времени, то есть временные длительности — в том числе и ненулевые. При этом всякая ненулевая длительность представляется как бесконечно делимая на ненулевые части любым способом — в том числе так, что при этом длительность самой большой части стремится к нулю; однако же, несмотря на это стремление, при таком делении никогда невозможно «доделиться до точки времени», то есть получить в результате часть времени нулевой длительности.

При таком представлении о времени, хотя время и бесконечно делимо указанным выше образом, то есть таким, с помощь которого нельзя заполучить в распоряжение примитив, минимальный элемент времени, что само по себе ставит под вопрос его  (примитива) существование, но, тем не менее, по определению такой элемент существует: это и есть та самая «точка времени». И в этом смысле, в смысле наличия этой «точки времени», примитива, минимального элемента времени, можно говорить о том, что время имеет не только непрерывный, но и дискретный характер, ибо оно имеет некий квант времени, атом времени, в роли которого выступает эта самая «точка времени», то есть мгновение.

Наличие этой «точки времени», мгновения, приводит к тому, что она, как дискретный элемент времени, его элементарная часть, примитив, есть наиболее походящий кандидат на роль того, чему должна соответствовать (своя для каждого момента) сцена: сколько моментов, столько и сцен; для каждого момента — своя отдельная, особая сцена. Но что если имеет место gunky-время? Тогда мгновений времени нет и, соответственно, встаёт вопрос о том, возможно ли в этом случае, а именно в случае отсутствия дискретности (атомарности) у времени само существование сцен, а также вопрос о том, каким временны́м длительностям должны соответствовать эти сцены в случае их существования.

Если предположить, что сцены существуют и в случае gunky-времени, то наиболее логично будет сопоставить каждому «сейчас» свою сцену (теперь «сейчас», подчеркнём, имеет некую ненулевую длительность). И здесь нас ждёт затруднение. Возьмём две неперекрывающиеся во времени ближайшие друг к другу сцены. Пусть длительность «сейчас» есть 1 минута; возьмём две соседних минуты и рассмотрим две сцены, им соответствующие. Сцены — это темпоральные части; две рассматриваемых сцены как темпоральные части не имеют общих для обоих сцен частей (то есть частей темпоральных частей). Но если сцены перекрываются во времени (например, пусть вторая сцена начинается на полминуты раньше, чем было оговорено), то у сцен как темпоральных частей  есть общие  части (части темпоральных частей): получается, что вторая сцена наполовину состоит из частей первой сцены!

Итак, в рассматриваемом случае темпоральные части делятся на части, то есть сцены сами делятся на сцены (будем называть их микросценами) и эти темпоральные части «нижнего» уровня могут одновременно участвовать во многих сценах. Пусть теперь вторая сцена начинается спустя 15 сек. после первой, третья — спустя 30 сек., четвёртая — спустя 45 сек., пятая — спустя 60 сек. Получается, что вторая сцена на 75% состоит из частей (микросцен) первой, третья — на 50% из частей (микросцен) первой, четвёртая — на 25% из частей (микросцен) первой; и только пятая не содержит ни одной части  (микросцены) первой сцены; соответственно, третья сцена состоит не только на 50% из микросцен первой сцены, но и на 75% из микросцен второй сцены, четвёртая сцена состоит на 25% из микросцен первой сцены, на 50% из микросцен второй сцены и на 75% из микросцен третьей сцены и так далее. Эти сцены мы назвали «первой», «второй» и так далее чисто условно; мы могли бы дать им буквенные обозначения; в действительности сцена идёт за сценой не дискретно, а непрерывно; таким образом, первая сцена плавно перетекает во вторую через бесконечное число промежуточных сцен и все эти сцены имеют общие части; вторая сцена так же плавно перетекает в третью, третья — в четвёртую, а четвёртая — в пятую. Что это значит применительно к мирам или вещам, словом, counterparts, соответствующим каждой сцене? Это значит, что и сами эти миры или вещи, counterparts, плавно перетекают из одного в другую, имея при этом общие части. Но тогда логично заключить, что вовсе нет никакого множества отдельных, целостных миров, а есть единственный целостный мир, а именно тот мир, который имеет в виду «теория червя»: мир есть пространственно-временной червь, непрерывный, а не множество сцен, существующих отдельно друг от друга; и каждая вещь, сущая в мире, также есть пространственно-временной червь, а не множество сцен.

Следовательно, gunky-время не поддерживает «теорию сцен»: сцены при таком времени попросту невозможны. Другими словами можно сказать, что «теория сцен» при gunky-времени превращается в «теорию червя».

Как ясно, в случае непрерывного времени, у которого есть такие дискретные части,  как «точки времени», то есть мгновения, сцены возможны именно благодаря наличию таких дискретных (атомарных) частей. Но сцены возможны не только в таком случае — они возможны и в других случаях, когда время имеет дискретный (атомарный, квантующийся) характер; более того: внутри одного «атома» (кванта) время может быть непрерывным — в том числе и таким, что оно будет gunky-временем (это будет, так сказать, локальное, то есть «внутриатомное», внутриквантовое, время). В этом локальном времени, если оно поддерживает «точки времени» даже можно попытаться ввести микросцены! Например: «атом» (квант) времени соответствует одному «сейчас», внутри «атома» время непрерывно и имеет «точки времени» и с каждой такой точкой локального времени связана своя микросцена. Вы можете даже искривить время в этом кванте так, чтобы закольцевать его, это локальное время.

Подробнее о несовместимости «теории сцен» (эксдурантизма) с gunky-временем и о том, что «теория сцен» подразумевает «атомарность» времени смотри статью Joshua M. Stuchlik’а «Not All Worlds Are Stages» («Не все миры суть сцены») ([Stuchlik2003]).

 

2.10. Промежуточные теории времени

 

Промежуточные между презентизмом и этернализмом теории времени либо таковы, что признают существование настоящего и прошлого в том смысле, в каком это признаёт этернализм, но отрицают существование будущего в том смысле, в каком это отрицает презентизм, либо же таковы, что признают существование настоящего и будущего в том смысле, в каком это признаёт этернализм, но отрицают существование прошлого в том смысле, в каком это отрицает презентизм.

Пример теорий первого типа — это «теория вселенной из нарастающих блоков» (growing block universe theory).

В коралловом рифе поверх умерших кораллов растут живые кораллы; когда последние умирают, поверх них нарастают новые живые кораллы и так далее; постепенно коралловый риф увеличивается за счёт уже умерших кораллов; при этом на границе рифа с водой находится тонкий слой живых кораллов, благодаря котором и происходит рост рифа. Вселенная из нарастающих блоков (которые суть ничто иное, как уже знакомые нам темпоральные части) подобна такому рифу: «умершее» настоящее, то есть прошедшие «сейчас» присоединяются к прошлому, которое постоянно «растёт» из-за этого, и при этом во вселенной постоянно образуется новое настоящее, новое «сейчас». В рассматриваемой теории «сейчас», то есть настоящее имеет, ненулевую длительность.

Если в теориях времени первого типа вселенную можно уподобить коралловому рифу, то в теориях времени второго типа вселенную можно уподобить сгорающему шнуру: горящий участок — это настоящее; «по мере горения» «шнура» будущее становится настоящим, и «сгорает», то есть уничтожается.

Продолжение следует....

temptator: (Default)

 

Основы теорий вечности и времени

 

Свободное распространение приветствуется

Автор: Лорин Патрик МакКевин (Lorin Patrick McKevin) ;

Версия: 1.0 от 08.04(Apr).2019

temptator@protonmail.com ;

samlib.ru/t/temptator ; temptator.dreamwidth.org ;

 

Abstract. Рассматриваются основы различных теорий вечности и времени; речь идёт как о современных «светских», чисто научных теориях, так и об их применении к иудейской и христианской теологии, согласной которой Бог существует в «парменидовско-платоновской вечности», в котрой есть только «сейчас» настоящего. В частности, рассматривается вопрос о том, как творение Богом мира выглядит со стороны времени мира и со стороны вечности Бога. Разбирается пассивное эманирование (рождение) в вечности как ответ на соответствующее активное эманирование, а также активное творение в вечности и пассивное творение во времени как ответ на него; разбираются концепции времени, согласно которым время может быть как внутренне-присущим вещам, так и внешне-присущим. Рассмотрены А‑ и B‑последовательности McTaggart’а и парадокс McTaggarta, а также связанная со всем этим критика ряда существующих теорий времени, основанных на данных последовательностях. Работа предназначена для начального ознакомления со упомянутыми выше и некоторым другим вопросами и, соответственно, носит вводный характер.

 

***

 

Содержание

 

1. Общие представления о теориях времени и вечности и два демонстрационных примера теорий времени

1.1. Разновидности времени; вечность как особая разновидность времени; Парменид и Платон как основатели учения о вечности

1.2. Внешне-присущее (extrinsic) время и внутренне-присущее (intrinsic) время; свойства-отношения и время; время как некий аналог внутренних (intrinsic) свойств

1.3. Подробнее о неподчинённости Бога времени мира

1.4. Библейское творение во времени и «небиблейское» (бесконечно-удалённое) творение во времени

1.5. Взгляд из «вечности Бога» на мир: теория вечности и времени со сценами и объективно-сущим движением в смысле презентизма со вложенным в него аналогом A‑этернализма; теория вечности и времени без сцен и с объективно-сущим движением в смысле «чистого» презентизма

1.6. Начало мира и конец мира с точки зрения теорий времени и вечности

1.7. Понимание творения Богом мира как активного действия в собирательном смысле

1.8. Активное действие творения, совершаемое Богом в вечности, согласно более простому пониманию; следствия из такого понимания для теорий времени и вечности

1.9. Послесловие к разбору теорий времени и вечности с объективно-сущим движением

1.10. Тварная вечность

1.11. Время первоматерии

 

2. Современные теории времени и существования объектов (вещей) во времени

2.1. О рассматриваемых далее теориях

2.2. Презентизм, этернализм и промежуточные теории времени

2.3. A‑последовательности и B‑последовательности; теории времени на их основе (A‑этернализм и B‑этернализм) и их критика McTaggart’ом; парадокс McTaggart’а

2.4. Этернализм: трёхчастное время (tense time) и безчастное время (tenseless time); трёхчастная последовательность (tense series) и безчастная последовательность (tenseless series); факты трёхчастного времени (tense facts) и факты безчастного времени (tenseless facts)

2.5. A‑последовательность и B‑последовательность McTaggart’а и темпоральные части объектов (вещей)

2.6. Эндурантизм, пердурантизм и эксдурантизм; темпоральные части (temporal parts), сцены (stages) и пространственно-временны́е черви (space-time worms)

2.7. Четырёхдименционализм и трёхдименционализм

2.8. Gunk-объекты (бесконечно-делимые неатомарные объекты); gunky-пространство и gunky-время как примеры непрерывных gunk-объектов

2.9. «Теория сцен» и «теория червя» применительно к gunky-времени и к «атомарному» (квантующемуся) времени

2.10. Промежуточные теории времени

 

3. Вечность: полностью совершенное бытие и бытие‑становление; пассивное рождение (эманация, создание) в вечности и пассивное творение во времени

 

4. Подробнее о том, в каком смысле время и пространство могут быть чем-то внутренне-присущим вещи; пространственно-временной континуум, существующий отдельно от вещей, и пространственно-временной континуум,  «порождаемый» вещами

 

5. О более простом понимании слов Библии, в которых говорится о неизменности Бога

 

6. Приложения

6.1. Модели вещи. Основа и приосно́вное

6.2. Аристотелевские термины «энергия» и «энтелехия»

6.3. Первоматерия Платона и Аристотеля: ничто, нечто бестелесное или нечто телесное с очень малой качественностью?

 

Литература

 

***

 

1. Общие представления о теориях времени и вечности и два демонстрационных примера теорий времени

 

1.1. Разновидности времени; вечность как особая разновидность времени; Парменид и Платон как основатели учения о вечности

 

 

Внимание! Для понимания используемых терминов и концепций вам необходимо сначала прочитать Приложения 6.1 и 6.2.

Вечность понимается как особая разновидность времени. Когда говорится о вечности и о времени и при этом одно противопоставляется другому, то, естественно, из того, что обозначается словом «время» исключают вечность.

Основателями учения о вечности являются Парменид и Платон.

Учение о вечности Платона (429‑427  – 347 гг. до н.э.)

Платон различает две разновидности времени: время нашего мира, космоса, и время мира идей. Последнее время он и называет вечностью.

Чем будущее отличается от «сейчас»? Тем, что в будущем что-то будет иным, чем «сейчас». Но если бытие-в-будущем — то же самое, что и бытие-сейчас, то разве «сейчас» — это уже не будущее? Аналогично: чем прошлое отличается от «сейчас»? Тем, что в прошлом что-то было иным, чем «сейчас». Но если бытие-в-прошлом — то же самое, что и бытие-сейчас, то разве «сейчас» — это не все еще прошлое? И тогда, при отсутствии разницы в бытии, живя «сейчас», разве не живёт человек, вместе с тем, и в прошлом, и в будущем?

Можно сказать, что слова «то же самое» могут не означать тождественность (одинаковость во всех сторонах бытия), а означать одинаковость только лишь в определенных сторонах бытия. Ведь мы говорим, что Петр — то же самое, что и Иван, например, в том случае, когда они оба одинаково ловкие стрелки или когда они одинаково реагируют в схожих ситуациях. При этом, однако, мы точно знаем, что Петр не тождественен Ивану — это разные люди. Следовательно, кто-то может возразить: да, бытие-завтра может быть то же самое, что и бытие-сейчас за исключением того, что завтра время будет другое, более позднее! А, следовательно, бытие-завтра никогда не будет тождественно бытию-сейчас — оно только будет похоже, оно будет тем же самым, за исключением временного аспекта. Такой ответ предполагает ньютоновскую концепцию времени: «абсолютное» время течет независимо от пространства и находящихся в нем вещей, течет даже тогда, когда «ничего не происходит» — то есть, когда вещи в пространстве «заморожены». Однако теория относительности показала тесную связь движения и массы объектов с одной стороны и течения времени с другой. По-видимому, даже вопрос о том, может ли существовать само пространство и само время без существования материальных объектов, находящихся в пространственно-временном континууме — вовсе не праздный. Время теснейшим образом связано с движением, с изменением — то есть с движущимися и с изменяющимися объектами. И предположение о том, что отсутствие движения и изменения означает «заморозку» времени или отсутствие времени (существование без времени) — не такой уж нелепый.

Да, время связано с движением и изменением, но, скорее всего, не столь «прямолинейно»; тем не менее, повторим, предположение о том, что отсутствие движения и изменения означает заморозку времени, отсутствие времени, существование без или вне времени или что-то подобное — не такой уж нелепый.

У Платона идеи в мире идей и сам мир идей существует вечно и неизменно; все в нем всегда тождественно самому себе. В нем все находится «на пике совершенства»; изменение в этом мире означает скатывание с этого пика — то есть потерю совершенства, сдвиг к несовершенству, деградацию. Если «спроектировать» бытие идеи в наш мир мы получим бытие проекции идеи, неизменное во всех отношениях — за исключением того, что эта проекция перемещается во времени от прошлого к будущему.

Руководствуясь вышеприведенными или похожими рассуждениями о тождественности «сейчас» прошлому и будущему при отсутствии изменений и движения, Платон считает, что в мире идей нет ни прошлого, ни будущего, а есть только настоящее, есть только «сейчас», в котором всё существует «на пике совершенства», вечно и неизменно.

Для описания существования идей в «сейчас» Платон использует термин «вечность». Платоновская вечность, подчеркнем и повторим, — это не мера времени, а именно не бесконечно длящийся его промежуток, а разновидность, тип времени. В нашем чувственно-воспринимаемом мире время одного типа — с прошлым, настоящим и будущим, а в мире идей — другого — время, именуемое «вечность»; оно без прошлого и будущего, а только лишь с настоящим. Будучи «погружены» в эту вечность, идеи пребывают неизменными, всегда тождественными самим себе.

Рассуждения, приведшие Платона к идее вечности достаточно прозрачны — как и отправные точки этих рассуждений. Однако одно дело — выдвинуть гипотезу, будучи увлеченным идеей, а другое дело — обосновать эту гипотезу хотя бы разработкой непротиворечивой и согласованной математической модели «вечности» и времени вообще.

Позже учение Платона о вечности заимствуют иудейские философы, увлекающиеся греческой философией, — прежде всего сейчас речь идёт о Филоне Александрийском — и, вместе с ними, христиане. Именно так, в платоновской «вечности», они будут мыслить бытие Бога. Они возведут платоновскую «вечность» чуть ли не в догмат, но не озаботятся построением математической модели этой самой «вечности». Да и вряд ли такая модель могла появится до Лобачевского, Лоренца, Пуанкаре и Эйнштейна с Минковским — хоть у языческих философов, хоть у христиан.

Но что касается Платона — то как бы ни был уверен он в своей правоте, как бы ни говорил он в «пророческом стиле» — Платон всегда оставался философом, слово которого по определению всегда может оспорить другой философ.

Предшественником Платона в изобретении вечности был Парменид.

Учение о вечности (безвременьи) Парменида (ок. 540 или ок. 515 – ок. 470 гг. до н.э.)

Учение Парменида основывается на двух положениях: «бытие есть, а небытия нет» и: «возникновение возможно только из небытия, уничтожение возможно только через уход в небытие». Первое положение Парменид рассматривает как полученное умом и, следовательно, по его мнению, как достовернейшее. По-видимому, это же следует сказать и о втором положении.

Соединяя первое положение со вторым, получаем, что в действительности в бытии  (то есть во всём сущем) нет ни возникновения, не исчезновения, а то, что мы так называем — лишь кажимость и заблуждение. Отсутствие же возникновения и исчезновения означает отсутствие всякого изменения а, значит, и движения.

Далее. Парменид утверждает, что сущее может рассматриваться как нечто многое, то есть состоящее из множества вещей или частей, лишь тогда, когда эти вещи или части отделены друг от друга небытием. Но ведь небытия нет! Значит, в действительности в мире нет множественности вещей, а то, что мы так называем — лишь кажимость и заблуждение.

Подчеркнем, что отсутствие изменения означает неизменность как во времени, так и в пространстве. То есть бытие, мир, согласно Пармениду, есть нечто в абсолютно однородное. Отсюда можно попытаться вывести следующее: разделение времени на прошлое, настоящее и будущее, по-видимому, тоже можно рассматривать как неоднородность, а, значит, разделения на прошлое, настоящее и будущее в действительности нет. И Парменид считает, что, действительно, нет ни прошлого, ни будущего (ни настоящего, как того, что противопоставлено прошлому и будущему), а есть только настоящее, не противопоставленное ни прошлому, ни будущему, есть только (вечное и неизменное) «сейчас».

Такую разновидность времени, в которой есть только настоящее, но нет ни прошлого, ни будущего, Парменид называет «безвременьем». Платоновская вечность есть аналог «безвременья» Парменида;  таким образом, Парменид был предшественником Платона в изобретении вечности.

Скорее всего, Парменид пришёл к идее безвременья не из соображений однородности времени, а основываясь на том, что время тесно связано с движением и изменением: поскольку в мире Парменида нет движения и изменения, то Парменид мог заключить, что это означает отсутствие времени в смысле отсутствия прошлого и будущего.

Итак, согласно Пармениду бытие, мир, есть нечто единое и абсолютно однородное, в котором нет ни множественности вещей, ни движения, ни изменения; он, мир, есть нечто всегда тождественное самому себе, нечто однородное как во времени, так и в пространстве — а, значит, и лишенное всякого количественного и качественного разнообразия. Мир погружён в «безвременье», в котором нет ни прошлого, ни будущего, а есть только лишь настоящее, есть только «сейчас».

Поскольку наши чувства говорят иное, Парменид разрешает противоречие таким образом: он считает, что чувства могут обманывать, но мнения, полученные на основе применения разума суть мнения достовернейшие и поэтому необходимо следовать разуму несмотря на то, что выводы разума противоречат чувствам.

Таким образом, Парменид выказывал высочайшее недоверие к знанию, к опыту, полученному с помощью чувств; только ум с помощью рассуждений, по его мнению, может составить истинное представление о бытии, о его действительной сути, преодолев «наваждение» чувственного восприятия.

Перейдем к собственно обсуждению времени и вечности.

Итак, обычно выделяют две разновидности времени:

(i) обычное, то есть с настоящим, прошлым и будущим, которое (время) неразрывно связано с движением и изменением в нём (времени) происходящем — в том числе и течение потока времени; такое время часто именуют просто «временем»; это то время, по которому живёт видимый космос;

(ii) время, именуемое «вечность» — время без прошлого и будущего только лишь с единственным «сейчас», которое учреждает и составляет настоящее, в котором всё пребывает неизменным и недвижимым;

Таким образом, в таком понимании (то есть в смысле разновидности времени) вечность — это вовсе не бесконечно длящееся обычное время;

Подчеркнём и повторим: если у обычного времени с настоящим, прошлым и будущим много «сейчас», одно из которых учреждает и составляет настоящее, а другие относятся к прошлому либо к будущему.

Часто принимают, что Бог или некое высшее начало (или начала) пребывает (живёт) в вечности, тогда как мир пребывает во времени, то есть в обычном времени. При этом даже если мир не рассматривается как творение Бога или высшего начала (начал) всё равно встаёт вопрос о воздействии Бога или высшего начала (начал) на мир, то есть вопрос о том, как область бытия, в которой «царит» вечность, взаимодействует с другой областью бытия, в которой «царит» время. Этот вопрос, в свою очередь, подразумевает другой вопрос — вопрос о том, каким образом «сейчас» вечности отображается, проецируется на множество «сейчас» времени и наоборот; или, другими словами, вопрос о том, каким образом единственное «сейчас» вечности ставится в соответствие множеству «сейчас» времени.

Кроме указанных двух разновидностей времени далее мы будем говорить ещё об одной, третьей, разновидности времени, которое условно можно назвать «временем первоматерии»

Далее. Представьте двумерное математическое (геометрическое) пространство, погруженное в трёхмерное математическое (геометрическое) пространство; для простоты можете представить квадрат на плоскости как часть куба в объеме — хотя, конечно, ни квадрат, ни куб не есть пространство в математическом смысле. Пусть одно измерение двумерного пространства отображает одномерные временные длительности, а другое — одномерные пространственные протяженности; пусть также одно измерение трёхмерного пространства тоже отображает одномерные пространственные протяженности, а два других — двумерные временные длительности. Здесь мы предполагаем, что время может быть не одномерным, а многомерным наподобие того, как многомерно физическое пространство; эта многомерность соответствующим образом может быть отображена математически (геометрически) многими измерениями некоего математического (геометрического) пространства.

Строго говоря, в первом случае мы имеем пространство-время (то есть пространственно-временной континуум) с одним пространственным измерением и одним временны́м измерением, а во втором случае — пространство-время с одним пространственным и двумя временны́ми измерениями.

Пусть эти два разных математических пространства-времени моделируют два разных физических пространства-времени. Первое математическое пространство-время погружено во второе, большей размерности; подчеркнём: «погружено» означает, что оно, первое пространство-время, входит во второе как его часть. Если считать, что наши математические модели верно отражают действительность, то можно заключить, что одно физическое пространство погружено в другое физическое пространство. Поскольку же такое погружение возможно, то мы можем предположить, что один мир может быть погружён в другой: то есть мир, «живущий» в пространстве-времени меньшей размерности, может быть погружён в мир, «живущий» в пространстве-времени большей размерности.

Тот мир, в который погружён другой мир с пространством-временем меньшей размерности, называется по отношению к этому погружённому миру гипермиром.

В нашем случае можно также сказать, что время мира с меньшей размерностью, а именно одномерное время, погружено во время мира с большей размерностью, а именно в двумерное время.

То время, в которое погружено другое время меньшей размерности, называется по отношению к этому погружённому времени гипервременем.

Далее. Представьте, что есть две области бытия, непересекающихся, но таких, что из первой можно наблюдать за второй по подобию того, как с одного берега реки можно наблюдать за тем, что происходит на другом её берегу. Пусть в этих областях различны физические законы и различны свойства пространства и свойства времени, однако же «математически» в первой области есть одно пространственное измерение и два временных измерения, а во второй — одно пространственное и одно временное. В данном случае, хотя нет погружения одного физического пространства-времени в другое и поэтому нельзя сказать, что вторая область бытия погружена в первую, а, значит, является частью первой, время области с бо́льшим количеством временны́х измерений мы тоже будем называть гипервременем по отношению ко времени области с меньшим количеством временны́х измерений — потому, что из первой области можно наблюдать в динамике за событиями, происходящими во второй области, то есть потому, что возможно сопоставлять множество «сейчас» одного мира множеству «сейчас» другого мира.

Приведём геометрический пример: каждой точке оси абсцисс одной декартовой системы координат можно сопоставить свою перпендикулярную к оси абсцисс на другой декартовой системы координат прямую; в этом примере точка, которой сопоставляют прямую, — это «сейчас» одномерного времени, а сопоставляемая прямая — это «сейчас» двумерного времени; как ясно, возможно и обратное сопоставление; это обратное сопоставление и есть то, что нас интересует: это аналог того, как «сейчас» двумерного гипервремени сопоставляется «сейчас» одномерного времени.

Если считать, что вечность есть некое высшее время (то есть разновидность времени) по сравнению с прочими разновидностями времени, то, по-видимому, если из вечности можно наблюдать за тем, что происходит во времени, эту вечность тоже можно назвать гипервременем по отношению ко времени мира, за которым (миром) ведётся наблюдение. Ясно, что в этом случае не может быть никакого погружения времени в вечность: ведь погружение подразумевает, что время должно́ входить в вечность, быть частью вечности; но время не может быть частью вечности и наоборот — хотя бы потому, что время (поток времени) течёт, а вечность недвижима и неизменна и, притом, принципиально, абсолютно; если время можно уподобить текущей реке, то вечность — это пруд со стоячей, то есть недвижимой, водой, в который ничто не втекает и из которого ничто не вытекает.

Наш пространственно-временной континуум — это трёхмерное пространство с одномерным временем (всего четыре измерения); следовательно, гипермир с гипервременем, имеющий наименьшую размерность, в который наш мир может быть погружён — это мир, «живущий» в пятимерном пространстве, имеющем три пространственных и два временных измерения.

Если же наш мир погружён в гипермир с четырьмя пространственными измерениями и двумя временными, то, как ясно, по аналогии с гипервременем, мы можем говорить и о гиперпространстве по отношению к нашему пространству — надеюсь, смысл того, в каком смысле здесь говорится о гиперпространстве, достаточно прозрачен и никто не спутает это гиперпространство с «научно-фантастическим гиперпространством», хотя путешествия через него и сильно напоминают о путешествиях через «червячные переходы», а вхождение в «научно-фантастическое гиперпространство» — создание этого перехода, то есть искривление нашего пространства. Путешествуя через «червячный переход», мы не покидаем нашего пространства, мы путешествуем по нему же, но сильно искривлённому; то есть при этом путешествии мы не выходим ни в какое гиперпространство в употребляемом здесь смысле!

 Можно предположить, что время, как и пространство, может быть искривлено: представьте гипермир для нашего мира, о котором (гипермире) говорилось выше. Для нас, вроде бы, в первом приближении, время «выглядит как прямая линия» в смысле вида математической (геометрической) модели времени. Но что если наше одномерное время, если смотреть на него из гипермира с его двумерным гипервременем, искривлено и, притом, так, что закольцовано? То есть, может быть, время в действительности безгранично, но не бесконечно наподобие того, как безгранична, но не бесконечна поверхность шара? Двигаясь по поверхности шар, а мы не встретим границы; но при этом, покрывая поверхность шара клетками в ходе движения по определённому алгоритму, мы можем «учесть» всю безграничную площадь шара и, таким образом, понять, что поверхность шара небесконечна и, следовательно, искривлена.

Возможно, вы встречались с предположением о том, что пространство нашего мира искривлено так, что если пустить световой луч, то он вернётся к вам с противоположной стороны? Возможно, вы замечали, что если двигаться строго прямо по поверхности шара, то придёшь туда, откуда вышел? Примерно так же, возможно, обстоят дела и с нашим миром; потому, вполне возможно, что высказавшие упомянутое предположение, правы. И если время искривлено и закольцовано (зациклено), то мир будет вынужден из цикла в цикл переживать одно и то же. Возможно, что кривизну времени даже можно измерить, находясь внутри мира с искривлённым временем — наподобие того, как может быть измерена кривизна пространства.

И напоследок. Вы, наверное, знаете, что такое «червячные переходы». Но когда о них говорят, то, как правило, подразумевают, что время одномерно и не имеет петель (циклов); при этом рассказывают о том, как благодаря этим переходам можно быстро переместиться из одного места пространства в другое место. Но что если одномерное время, погружённое в двумерное гипервремя, искривлено так, что в нём возможны «червячные переходы» в будущее и в прошлое? Внимательно прочитайте то, что далее говорится об «учебной» «теории вечности и времени со сценами и объективно-сущим движением в смысле презентизма со вложенным в него подобием A‑этернализма», затем задумайтесь над вопросом, который упоминается после изложения этой теории, а именно над вопросом «Могут ли в мире со сценами быть привилегированными сразу несколько сцен, притом отстоящих далеко друг от друга, например, на сотни лет?» и вернитесь к обдумыванию только что заданного вопроса.

 

1.2. Внешне-присущее (extrinsic) время и внутренне-присущее (intrinsic) время; свойства-отношения и время; время как некий аналог внутренних (intrinsic) свойств

 

Движение тесно связано со временем: так, мы измеряем время, используя движение; а современная физика выявила, что время зависит от движения. Отсюда возникает вопрос: если «уничтожить движение» — например, если «заморозить» мир — то что будет со временем? Прекратиться ли при этом течение потока времени? И если да, то что мы получим? Не получим ли мы неизменную вечность с её единственным «сейчас»?

Перед тем, как двинуться далее, надо подчеркнуть одну очень важную вещь: отрицание движения включает в себя отрицание не только движения в пространстве во времени, но и отрицание течения самого потока времени; при этом даже если предположить, что движение вещей (в самом широком смысле) и течение потока времени связаны, из этого ещё не следует, что при «заморозке» мира — например, при прекращении всякого пространственного движения в чувственно-воспринимаемом мире — вместе с этим в нём прекратиться и течение потока времени.

Продолжим.

Некоторые считают, что для такого «замороженного» мира в целом и для всякой «замороженной» вещи этого мира в отдельности течение потока времени создаётся чем-то внешним тогда, когда возникает отношение между чем-то «замороженным» и чем-то «незамороженным», которое уже «живёт» во времени с настоящим, прошлым и будущим. Приведём грубый пример: если в центре мира с неизменными границами недвижимо стоит «замороженная» планета и больше в этом мире ничего нет и кроме этого мира тоже больше ничего нет, то в этом случае на планете и в мире вообще времени нет; но если у этой планеты появляется луна и начинает вращаться вокруг этой планеты (которая по-прежнему пребывает «замороженной»), то время с настоящим, прошлым и будущим появляется: ведь планета сначала становится «сущей на первом витке луны», затем «сущей на втором витке луны» и так далее. По-видимому, такие люди ту разновидность времени, которая существовала в этом мире до появления у планеты луны, принимают за вечность. Craig в своём докладе [Craig2002] и, более развёрнуто, в своей книге [Craig2001] именно так и объясняет существование в вечности Бога «логически до» творения мира и начало Его существования при появлении времени в результате сотворения мира: Бог подобен миру и планете до появления у неё луны, а появление вращающейся вокруг планеты луны — это есть подобие творения. При этом, по мысли Craig’а, при сотворении мира Бог «умалился» наподобие того, как Он «умалился» при воплощении: при воплощении Бог снизошёл на землю в образе раба, простого человека, а при творении мира Бог «снизошёл» из вечности во время с настоящим, прошлым и будущим. (В действительности для объяснения своей теории времени в [Craig2002] Craig приводит примеры, отличные от приведённого нами, но суть их та же.)

Однако, как кажется, надо исходить из того, что время (той или иной разновидности), в котором и по которому «живёт» объект, есть нечто неразрывно связанное с самим этим объектом; то есть: время и «жизнь» в нём есть нечто прежде всего, главным образом, внутренне (intrinsically) присущее самом этому объекту вне зависимости от его отношений с другими объектами — в особенности же если речь идёт об объектах, живущих по времени другой разновидности. Здесь, говоря о том, что время (некоторой разновидности) внутреннее (intrinsically) присуще некоей вещи, мы имеем в виду то, что это время присуще вещи наподобие её внутренних (intrinsic) свойств, а не внешних (extrinsic) свойств, то есть свойств-отношений. Так, например, «быть круглым», «иметь такую-то структуру кристаллической решётки», «весить один килограмм» (например, в смысле инертной массы) — суть внутренние (intrinsic) свойства, а «находиться между вот этими вот двумя деревьями», «быть ода́ренным таким-то человеком», «быть в дружбе с таким-то» — суть внешние (extrinsic) свойства. Для Craig’а, как ясно, применительно к Богу, «жить в вечности» — это не внутреннее свойство, а внешнее: ведь вечность Бога «уничтожается», то есть становится временем, с сотворением мира: о Боге, живущем в вечности, можно говорить лишь постольку, поскольку нет мира, а не постольку, поскольку Он живёт в вечности Сам по Себе, безотносительно мира.

Столь легкое «превращение» вечности во время, как у Craiga, подталкивает к тому, чтобы отказаться от понимания как времени (с настоящим, прошлым и будущим), так и вечности (а также времени любой другой разновидности) в том смысле, что время суть нечто внешне (extrinsically) присущее объекту.

(Когда в чувственно-воспринимаемом мире движение находится внутри самого объекта, например, в виде колебаний атомов в кристаллической решётке, то при этом, несомненно, движение присуще объекту в целом также и внутренне; но для Бога, согласно теории Craig’а, жизнь во времени с настоящим, прошлым и будущим есть нечто внешнее, есть то, что возникает единственно из отношений с чем-то иным.)

Когда мы говорим, что та или иная разновидность времени есть нечто внутренне присущее вещи, то при этом подразумевается: если речь идёт о времени с настоящим, прошлым и будущим, то, например, применительно к чувственно-воспринимаемому космосу это означает: даже если мир будет «заморожен», даже если прекратиться всякое движение в этом мире, поток времени в нём всё равно будет течь из прошлого в будущее через настоящее.

Вернёмся к разбиравшемуся выше примеру с планетой и луной. Если время есть нечто внутренне присущее вещи, то есть если это intrinsic-время, а не extrinsic-время, то из того, что при наличии луны поток времени течёт («будущее становится настоящим, а затем прошлым») следует, что этот же поток времени тёк бы и без вращающейся луны в «замороженном» мире; и, следовательно, в таком «замороженном» мире без вращающейся луны не было бы никакой вечности: в этом мире не было бы пространственного движения, но движение во времени сохранилось бы, то есть сохранилось бы течение потока времени, а, значит, этом мир продолжал бы двигаться во времени из прошлого в будущее через настоящее.

Из сказанного должно быть ясно, что когда говорят, что в мире нет движения, что он «заморожен», то всегда следует уточнять: в каком смысле? То есть: подразумевает ли отсутствие движения, о котором говорится, также и отсутствие течения потока времени или же нет?

Ещё раз подчеркнём: отрицание движения включает в себя отрицание не только движения в пространстве во времени, но и отрицание течения самого потока времени.

 

1.3. Подробнее о неподчинённости Бога времени мира

 

Действие творения Богом мира, совершаемое в вечности, понимается как то, что происходит всегда также и во времени: то есть мир всегда, во всё множество «сейчас» своего существования испытывает на себе это активное действие и реагирует на него в виде соответствующего пассивного действия. Таким образом, можно сказать: «Бог творил мир в прошлом часу, творит в этом часу, в том числе в данном «сейчас», а также будет творить мир в следующем часу».

Но, спросим: если мы говорим: «Бог творил мир в прошлом часу, творит в этом часу, а также будет творить в следующем часу» и тому подобное, то не значит ли это, что всё-таки Бог стал «жить» каким-то образом также и во времени тварного мира? То есть: не значит ли это, что внешние свойства, то есть отношения с тварным миром, всё-таки, постольку, поскольку Бог вступает в определённые отношения с миром, «низводят» Бога до того, что Ему становится присуща также и жизнь в тварном времени, означающая своего рода подчинённость тварному времени?

Согласно используемой концепции времени, утверждение «Та или иная разновидность времени есть нечто внутреннее присущее объекту аналогично intrinsic-свойствам и при этом объекту не может быть присуще несколько разновидностей времени сразу» есть аксиома. Другая аксиома — «Объекты, которым присущи (каждому — своё) времена разных разновидностей, могут взаимодействовать». Говорить о том, что Бог живёт в тварном времени можно, если принять что оно внутренне присуще Ему наподобие Его intrinsic-свойств. Но тогда в соответствии с первой аксиомой получается, что Бог не живёт в вечности. Поэтому давайте лучше будем мыслить Бога как живущего в вечности.

Далее. Представьте две разных области бытия, не пересекающихся, но взаимодействующих друг с другом через свои границы (которые принадлежат каждая к своей области бытия и тоже не пересекаются (границы)), — наподобие двух соударяющихся камней: в первом нет ни одной части второго, а во втором — ни одной части первого. Пусть также в каждой из этих областей бытия свои, отличные друг от друга, физические законы и своё время — в каждой области особой разновидности. Спрашивается: как объект из первой области может подчиняться законам и времени второй области, если он не есть часть этой области и в этой второй области не находится, но суть элемент, то есть часть, первой области и находится в ней? Аналогично можно сказать и про всю первую область в целом.

В нашем случае Бог (первая область) живёт в вечности и совершает там, в этой области со временем типа «вечность», одностороннее активное действие — творение мира. Мир (вторая область) живёт во времени и реагирует на это действие односторонним пассивным действием, которое совершается во времени. Вместе эти два действия образуют двустороннее действие, в котором активная часть совершается в вечности, а пассивная часть — во времени. Активная часть, как совершающаяся в вечности, неизменна; но поскольку мир живёт во времени и, притом, так, что подвергается изменениям — даже не только в виде течения потока времени, но и, например, в виде движения в пространстве его, мира, частей, пассивная часть двустороннего действия тоже изменяется во времени. В результате это двустороннее действие тоже изменяется как целое.

Итак, если под творением понимать одностороннее активное действие, то оно пребывает неизменным как совершающееся в вечности; а если под творением понимать двусторонне действие, то как целое оно изменяется — ибо изменяется его одностороннее пассивное действие, совершаемое во времени.

Однако всё несколько сложнее. Принимается, что Бог пребывает повсюду в мире, и что, в то же время, Бог не есть часть мира, а части мира не входят как части ни в Бога, ни во что-либо, во что как часть входил бы и Бог. В приведённом примере аналогия неполная, ибо там области бытия непересекающиеся: первая область никакой частью (в том числе границей) не пребывает в первой, а первая — во второй. Тем не менее, в остальном аналогия сохраняется. И, поскольку ни Бог не есть часть мира, ни мир не есть часть Бога, Бог не ограничен и не подчинён ни времени этого мира, ни пространству, ни физическим законам. Следовательно, время этого мира не есть то время, по которому живёт Бог, а именно не есть вечность; время этого мира, повторим, не есть нечто внутреннее присущее Богу наподобие его внутренних свойств. А что касается воздействия на мир через границу, то, поскольку Бог повсюду, то весь мир и есть та граница, на которую воздействует Бог: всё в мире есть то, в чём присутствует Бог и, в то же время, как сказано, ни Бог не есть часть мира, ни мир не есть часть Бога.

Далее. Поскольку активное действие творения существует лишь в вечности, то его в тварном мире c его временем нет. В мире и его времени есть только соответствующее пассивное действие. А поскольку «сейчас» вечности ставится в соответствие каждому «сейчас» времени (в прошлом, настоящем и будущем), поскольку, говоря иными словами, «сейчас» вечности «проецируется» на каждое «сейчас» времени, то в каждом «сейчас» времени появляется «своё», то есть соответствующее этому «сейчас», пассивное действие мира, совершаемое в ответ на активное действие творения. Это пассивное действие лишь создает иллюзию того, что ему соответствует активное действие творения, совершаемое в каждом «сейчас» времени, тогда как в действительности оно совершается в единственное «сейчас» вечности; и эта иллюзия доходит до того, что кажется, будто бы это активное действие даже совершается в области бытия мира, тогда как оно, как сказано, совершается в области бытия Бога. (Говоря так, следует помнить, что, как сказано, Бог пребывает повсюду в мире, и, в то же время, Бог не есть часть мира, а части мира не входят как части ни в Бога, ни во что-либо, во что как часть входил бы и Бог.)

 

1.4. Библейское творение во времени и «небиблейское» (бесконечно-удалённое) творение во времени

 

Библейское творение мира во времени подразумевает, что оно происходило некую конечную длительность времени назад; при этом, по крайней мере, уже в христианские времена оно понималось как творение из ничего (а не из материи как второго начала наряду с Богом). Это подразумевает, что, вернувшись на некую конечную длительность времени назад относительно «сейчас», то есть настоящего, мы попадём в самое первое «сейчас» мира, ныне находящееся в прошлом. Если бы мы попытались двинуться ещё дальше в прошлое, то не смогли бы: мы «упёрлись бы в границу времени» и не смогли бы выйти, так сказать, «вне, за пределы» времени. В смысле творения во времени (подчеркнём: речь идёт о библейском творении) некое множество, процессов происходивших в этом самом первом «сейчас», и было творением мира в строгом смысле. В нестрогом же смысле творение мира в библейском смысле — это то, что происходило в самые первые «сейчас» времени — те «сейчас», которые соответствуют тем первым шести дням бытия мира, о которых повествуется в «шестодневе» первой главы книги «Бытие».

Здесь, однако следует заметить, что Филон Александрийский, например, считал, что при творении мир возник сразу в готовом виде, а не усовершенствовался постепенно и, таким образом, для него, для Филона, «шестоднев» был лишь иносказанием. Для Филона творение во времени — это то, что связано только лишь с самым первым «сейчас». И если «сейчас» понимать как имеющем ненулевую длительность, то даже в этом самом первом «сейчас» для Филона мир всегда существовал уже в готовом, то есть завершённом виде. Отметим, что Филон принимал первоматерию за второе начало, существующее совместно с Богом, и, таким образом, он вовсе не учил, что мир сотворён из ничего; тем не менее, учение о сотворении мира из ничего, по-видимому, действительно, было выведено христианами из произведений Филона — а именно, из тех мест этих произведений, в которых Филон выражался достаточно тёмно по поводу того, из чего был сотворён мир.

 Как ясно, до, прежде, самого первого «сейчас» времени с настоящим, прошлым и будущим, никаких других «сейчас» в этом времени не было.

Подводя итог, скажем: согласно библейской концепции творения во времени время бесконечно лишь в направлении будущего, но не прошлого, ибо мир был сотворён во времени и вместе со временем некую конечную длительность времени назад относительно настоящего.

С другой стороны, многие языческие философы считали, что время бесконечно не только в направлении будущего, но и в направлении прошлого; сотворение мира во времени такие философы мыслили как соединение форм (в смысле аристотелевских форм) с первоматерией или же как создание причастности первоматерии идеям (в смысле платоновских идей). Из таких представлений следует, что нельзя достичь самого первого «сейчас» мира, вернувшись назад во времени на некую конечную длительность времени; из таких представлений также следует , что каждому «сейчас» времени предшествует другое «сейчас».

Если при библейском творении в первый день создаются небо и земля с такими её стихиями, как вода и воздух, а также свет, во второй — твердь небесная, в третий — суша и растения и так далее, то для языческих философов это повествование предстало бы примерно так: сначала с первоматерией соединяются формы, ответственные за такие стихии, как вода, воздух и огонь, затем — с уже оформленной первоматерией, то есть с материей, а именно с водой, соединяется форма, ответственная за твердь — и получается небосвод; далее с водой соединяется форма, ответственная за землю — и появляется суша; потом с землёй (сушей) соединяются формы, ответственные за растения — и появляются растения и так далее. Языческие философы, уча о творении мира, как кажется, под творением мира должны были понимать какой-то длительный процесс, похожий на описанный — процесс постепенного соединения форм с материй, разворачивающийся во времени, такой процесс, при протекании которого состояние мира в корне различалось бы с тем состоянием мира, в котором он находится сейчас. Однако, как ясно, этот процесс у тех, кто считает, что время бесконечно в направлении прошлого, по сути, вообще вынесен за рамки истории: ведь всё это, как сказано, нельзя наблюдать, вернувшись назад во времени на конечную его длительность, всё это находится где-то в бесконечно удалённом прошлом. Такое состояние дел, пожалуй, даже может навести на мысль, что вообще бессмысленно говорить о творении во времени — раз до него нельзя «добраться»: может быть, существовавшее во времени — это лишь то, до чего можно добраться, возвращаясь во времени на конечную длительность?

При таком подходе получается, что, так сказать, «небиблейское» творение, по сути, рассматривается как то, «логически до» чего первоматерия и формы рассматриваются в уме как нечто несоединённое друг с другом при том, что в действительности, в историческом процессе, первоматерия и формы никогда не существовали отдельно друг от друга. Если же принять, что такое «небиблейское» творение происходило из ничего (языческие философы так не считали) — в том, подчеркнём, смысле, что не только первоматерия, но и эйдосы (формы, идеи) материальных вещей были созданы из ничего — то такое творение рассматривается как то, «логически до» чего Бог существовал один, без этих эйдосов и без первоматерии.

Скажем несколько слов о творении применительно к взглядам Аристотеля.

Можно сказать, что Перводвигатель Аристотеля творит мир, вращая небосвод, который, в свою очередь, сообщает движение всему остальному материальному; помимо этого, по-видимому, следует принять, что должны быть какие-то высшие боги, понимаемые как чистые формы, воздействующие на материю, а также низшие боги, понимаемые как обычные формы, которые также воздействуют на материю; этим низшим богам нужны тела, которые тоже творятся из материи. Все эти боги или, по крайней мере, некоторые из них, есть демиурги наряду с Перводвигателем; но если Перводвигатель сообщает всему миру движение, своего рода основу для творения, то эти демиурги создают вещи в обыденном смысле. Например, согласно мифам, Прометей и Афина создали человека: Прометей — тело из материи, а Афина — душу. По Аристотелю душа человека есть форма и, следовательно, есть нечто несозданное и вечное; поэтому последователи Аристотеля должны отвергнуть творение души; однако они вполне могут принять то, что тело первого человека было создано Прометеем из материи, а также то, что Афина лишь соединила душу человека, то есть форму, с телом, а не создала её. В принципе, этих младших демиургов тоже можно рассматривать как тех, кто сообщает движение миру или отдельным его элементам, но при этом Перводвигатель надо рассматривать как то, что сообщает движение миру главным, основным способом, сообщает это движение мира по преимуществу.

Тем не менее, современное состояние мира (например, в рамках тысячи лет), по-видимому, применительно к концепциями Аристотеля, нужно мыслить как длящееся вечно во времени, которое бесконечно не только в направлении будущего, но и прошлого, то есть если говорить о творении в рамках философии Аристотеля, то это должно быть описанное выше «небиблейское» творение; с этим, однако, плохо согласуются, например, такие мифы, как упомянутый миф о сотворении человека: ведь очевидно, что и применительно к греческим мифам человек рассматривался как сотворённый богами в прошлом некую конечную длительность времени назад.

Интересно, что Филон, хотя и держался библейской концепции творения, но считал, что, как сказано, мир возник завершённым сразу; и потому у Филона материя тоже никогда не существовала в виде первоматерии, лишённой форм; формы же у Филона — тварные; и они, как ясно, никогда не существовали сами по себе, без соединения с материей.

 

1.5. Взгляд из «вечности Бога» на мир: теория вечности и времени со сценами и объективно-сущим движением в смысле презентизма со вложенным в него аналогом A‑этернализма; теория вечности и времени без сцен и с объективно-сущим движением в смысле «чистого» презентизма

 

Выше мы описали, как выглядит изнутри мира одностороннее активное воздействие на него Бога, а именно творение этого мира. Давайте посмотрим на предмет обсуждения с другой стороны. Спросим: а как выглядит для Бога творимый им мир, то есть как выглядит этот мир, если смотреть на него из вечности, подчиняясь этой вечности?

Единственное «сейчас» вечности, как сказано, проектируется на каждое «сейчас» времени, ставится в соответствие каждому «сейчас» времени; при этом логично заключить, что для Бога, живущего в «сейчас» вечности, нет привилегированного «сейчас» времени: ведь наблюдение за движением «сейчас» вперёд, в будущее, в буквальном смысле подразумевает, что это динамическое наблюдение, то есть наблюдение через смену состояний ума; но в вечности нет движения и изменения. Таким образом, Бог видит из вечности все «сейчас» мира одновременно, параллельно, в единственном «сейчас» вечности и при этом может воздействовать на мир в каждом из его «сейчас» из этого единственного «сейчас» вечности.

Что это означает?

Предположим, что действие «не опирается на пустоту», то есть воздействующий действует на то, что есть, а не на то, чего нет. Это мы будем толковать следующим образом: если Бог в вечности (из вечности) видит какое-либо «сейчас» времени и совершает активное одностороннее действие, направленное на мир, соответствующий этому «сейчас», то мир-в-этом-«сейчас» должен существовать в мире со временем, даже если в этом мире, если смотреть на него изнутри, починяясь его времени, настоящее учреждается другим «сейчас».

Тогда если Бог воздействует из «сейчас» вечности на мир в его будущем «сейчас», мир-в-будущем-«сейчас» (будущем относительно текущего «сейчас») уже существует сейчас; аналогично, если Бог воздействует из «сейчас» вечности на мир в его прошлом «сейчас», этот мир-в-прошлом-«сейчас» продолжает существовать и сейчас! Таким образом, в этом смысле можно сказать, что существует не один мир (как это нам кажется), а множество миров: для каждого «сейчас» времени есть свой мир; и каждый из этих миров творится Богом в единственном «сейчас» вечности.

Итак, получается, что для Бога с Его временем, то есть вечностью, все «нечто в привычном смысле», сущие в мире в различные «сейчас» своего прошлого, настоящего и будущего, существуют равноправно как множество нечто в «сейчас» вечности. А из этого при принятых допущениях следует, что в строгом смысле в мире существует не одно «нечто в привычном смысле» «сейчас», а целое множество «нечто в строгом смысле» для каждого из «сейчас», принадлежащих к времени существования «нечто в привычном смысле». И все эти «нечто в строгом смысле» продолжают существовать в мире и в его времени несмотря на течение времени: множество «деревьев в строгом смысле», соответствующих «дереву в привычном смысле», не исчезает и ни во что не превращается, а продолжает расти (в прошлом), несмотря на то, что «дерево в привычном смысле» было давно спилено, превращено в дрова и сожжено.

Основываясь на подобных размышлениях, образно можно сказать, что вся история, вся жизнь мира (и отдельного человека) для Бога — это что-то вроде развёрнутой на столе киноплёнки с фильмом, всё множество кадров на которой Бог созерцает «сейчас», то есть в «сейчас» вечности, воспринимая при этом все кадры сразу, а не один за другим, как мы, когда мы принимаем сменяющиеся кинокадры за нашу жизнь. При этом, правда, не кадры движутся перед нами, а, скорее, мы сами перемещаемся из кадра в кадр.

Основываясь на таком образе, можно предположить, что когда мы говорим о сотворении мира Богом в вечности (из вечности), то говорим о сотворении именно такой «киноплёнки» с кадрами, то есть, по сути, о сотворении множества миров, каждый из которых соответствует своему «сейчас». Каждый мир, соответствующий своему «сейчас» и есть кадр «киноплёнки».

Творение этих миров в вечности, понимаемое как одностороннее активное действие Бога, разумеется, совершается, как сущее в вечности, без прекращения и без всякого изменения. Если во времени действие длится множество «сейчас» и результат появляется постепенно, то в вечности и действующий, и действие, и результат действия, причём полностью завершённый, существуют в единственном «сейчас».

То, что Бог творит мир в вечности (из вечности) ещё не означает, что этот мир сам существует в вечности. Выше мы привели концепцию, согласно которой тварный мир не принадлежит к вечности, но существует во времени. Пока при обсуждениях мы находимся в рамках именно этой концепции. То есть: образно говоря, «киноплёнка» существует не в вечности, а во времени и в этом-то времени и происходит «переход от кадра к кадру», то есть движение в будущее. Более того: как будет говориться далее, каждый «кадр», понимаемый как отдельный мир, существует в своём особом времени, то есть в каждом «кадре» самом по себе есть движение; другими словами, наша «киноплёнка» такова, что в ней, образно говоря, «кадр» сам по себе есть «киноплёнка». Как сказано, в каждом «кадре» присутствует движение —  по меньшей мере, течение потока времени, хотя «разбиение на „кадры‟», как казалось бы, должно было «уничтожить» движение в смысле сведения движения к совокупности состояний покоя. Но мы, однако, так не поступаем: ведь каждый «кадр» соответствует определённому «сейчас», а, как мы считаем, «сейчас» — это не «точка времени», то есть не временной промежуток нулевой длительности, а, наоборот, промежуток ненулевой длительности, хоть и весьма малой, а именно минимально возможной (но, повторим, ненулевой). И в этом смысле можно сказать, что «сейчас» — это квант, «атом» времени.

 Здесь возникает трудность. Если в каждом «кадре» есть движение (по крайней мере, течение потока времени) или, другими словами, если каждый «кадр» есть нечто движущееся, то, спрашивается: как Бог может видеть, воспринимать, это движение? Ведь мы, например, отображаем в уме движение посредством движения образов, то есть путём изменения состояний ума; но у Бога нет никакого изменения.

Спросим: как в одном «сейчас» мы можем воспринять движение, длящееся множество «сейчас» — например, падение камня с высокой башни? (Пусть сейчас речь идёт о психическом, то есть субъективно-воспринимаемом, «сейчас») Мы (или кто-то другой) можем построить график зависимости высоты камня от времени, посмотреть на этот график и «уловить суть»; и, как ясно, в графике, начертанном на листе бумаге, ничего не движется в обычном смысле; да и сам лист неподвижно лежит перед нами. Логично предположить, что именно так Бог и воспринимает движение, сущее в мире. Каждый «кадр» для Бога в вечности виден наподобие упомянутого графика движения, то есть так, что Бог не видит и не воспринимает движения посредством движения образов в Своём уме, то есть посредством изменения состояний ума; Бог только лишь  «смотрит на график», на котором ничего не движется, смотрит в «сейчас» вечности. Как ясно, при таком подходе Бог не может видеть движения не только на отдельном «кадре», но и на их совокупности, то есть на «киноплёнке» в целом: Бог не замечает перехода от «кадра» к «кадру».

Итак, для Бога в вечности все «кадры» равноправны и ни в одном из них Он не видит движения — как во всей «киноплёнке» в целом; и поэтому для Него нет настоящего («сейчас» настоящего), движущегося из прошлого в будущее. Но если для Бога в Его «сейчас» вечности все «кадры» равноправны, то для нас с нашим «сейчас» это не так; для нас «сейчас» — это некий привилегированный, текущий, «кадр», который учреждает и составляет настоящее; «кадры» же, сущие до него, — это то, что учреждает и составляет прошлое, а кадры, сущие после него, — это то, что учреждает и составляет будущее.

 Легко понять, что при рассматриваемой сейчас теории времени под сотворением мира (в привычном смысле, то есть под сотворением мира во времени) мы понимаем совсем не то, что Бог: для Него сотворение мира — это непрекращающееся односейчасное, параллельное сотворение в «сейчас» вечности всего множества миров-«кадров» «киноплёнки»; при этом если речь идёт о чём-то вроде библейского творения мира, когда длительность существования мира конечна в направлении прошлого и бесконечна в направлении будущего, эта «киноплёнка»  не имеет граничного «кадра» лишь с одной стороны, а именно со стороны будущего; если же речь идёт о «небиблейском» творении, то есть о таком творении, при котором длительность существования мира бесконечна в обоих временных направлениях, то «киноплёнка» не имеет граничных «кадров» как со стороны будущего, так и со стороны прошлого.

Заметим: если то, что мы сейчас говорим о творении в вечности — правда, то получается, что, говоря о творении в обычном смысле, то есть во времени, мы даже не осознаём, что упомянутые самые первые «кадры» «киноплёнки» — это в действительности не один мир, а несколько миров — и, притом, миров, отличных от текущего. Как будет разъяснено далее, эти «кадры», понимаемые как отдельные, так сказать, «локальные во времени» миры, суть разные временны́е части того, что мы понимаем под «миром» в обычном, всем привычном значении этого слова; таким образом, получается, что обычный мир в действительности есть множество подобных «кадров», то есть множество миров, каждый из которых соответствует своему периоду времени.

Строго говоря, то что мы сейчас рассмотрели называется той теорией времени, которой придерживается A‑эксдурантизм (то есть эксдурантизм, основывающийся на A‑последовательности). Здесь следует заметить, что собственно эксдурантизм — это не теория времени как таковая, а теория существования вещей во времени; то есть мы сейчас рассматриваем A‑эксдурантизм в том его аспекте, который касается теории времени. При этом то, что мы называем здесь «кадрами» плёнки, то есть миры-в-действии, в эксдурантизме называются сценами (stages).

Разумеется, сказанное выше можно применить не только к миру в целом, но и к каждому отдельному человеку, к каждой отдельной вещи, сущей в мире: человек в обычном понимании этого слова в действительности есть множество «локальных во времени» людей, каждый из которых находится на соответствующей сцене (и сцен столько же, сколько этих «локальных во времени» людей); вещь в обычном понимании этого слова в действительности есть множество «локальных во времени» вещей, каждая из которых находится на соответствующей ей особой сцене.

Это же самое можно интерпретировать и несколько иначе. Можно предположить, что у одного и того же тела как единого целого есть не только пространственные части (как, например, рука или нога у человека), но и временны́е части в ином смысле: то есть можно, например, сказать, что один человек в привычном смысле этих слов и в действительности есть один человек как единое целое, то есть что он не есть множество отдельных, самостоятельных людей, таких что каждый из них соответствует своему периоду времени; тогда вышеописанные кадры надо понимать как различные временны́е части одного и того же человека. Аналогично можно сказать и о каждой отдельной вещи, и о мире в целом.

То, о чём сейчас идёт речь, строго говоря, называется той теорией времени, которой придерживается A‑эндурантизм (то есть эндурантизм, основывающийся на A‑последовательности). Здесь, опять же, следует заметить, что собственно эндурантизм — это не теория времени как таковая, а теория существования вещей во времени; то есть мы сейчас рассматриваем A‑эндуратнтизм в том его аспекте, который касается теории времени. При этом то единое целое, временными частями которого являются «кадры» плёнки, то есть части-в-дейстии единого мира-в-действии, в эндуратнизме называется (единое целое) «пространственно-временным червём» (space-time worm).

 

Двинемся далее.

Предположим, мы из мира без петель времени смотрим на мир с петлёй времени и видим, как там кто-то сбрасываем шары с высокой башни; мы видим, что шар, пролетев полпути, исчезает, а затем снова начинает падение. И так бесконечно: время в наблюдаемом мире «зациклено». В рассматриваемом случае петля времени состоит из многих «сейчас»; представьте мир, в котором есть петля времени, состоящая всего из одного «сейчас». В таком мире с зацикленным временем, безусловно, поток времени течёт; в то же время, в этом мире есть и движение: ведь, например, в «сейчас» времени (а это «сейчас», подчеркнём, ненулевой длительности)  шар, сбрасываемый с башни, существует как движущийся, а не как неподвижный. Можно допустить (предположить), что сцена и есть подобный мир-в-действии с закольцованным «сейчас».

Итак, в каждой сцене есть одномерное время и оно закольцовано, а, значит искривлено. Поскольку же таких сцен множество и они упорядочены во времени, а именно в каком-то другом времени, времени большей размерности, то логично предположить, что все эти закольцованные одномерные времена погружены в двумерное время: думайте об этих закольцованных временах как о расположенных в ряд кругах, нарисованных на листе бумаги, который будет аналогом двумерного времени.

Получается, что каждое из рассмотренных закольцованных одномерных времён погружено в одно и то же двумерное время; такое время большей размерности, в которое погружено другое время с меньшей размерностью, как мы уже говорили, называется гипервременем. Этим же именем «гипервремя», как тоже уже говорилось, можно назвать время большей размерности или в некотором смысле высшее, более совершенное время, из которого ведётся наблюдение за миром с низшим, менее совершенным временем; при этом вовсе не обязательно погружение одного времени в другое. В этом смысле в разбираемом примере вечность Бога — это гипервремя и для упомянутых зациклённых одномерных времён сцен, и для двумерного времени, в которое эти одномерные времена погружены.

Течение потока времени и иные виды движения и изменения есть не только в закольцованных одномерных временах, но и в двумерном времени, причём эти течение и движение не сводимы к течениям и движениям, имеющихся в сценах самих по себе. Эти движение и изменение в двумерном времени прежде всего заключаются в том, что по мере течения потока двумерного времени в направлении от более ранних сцен к более поздним, каждая из этих сцен в своё время, в соответствии со своим местом в ряду, становится привилегированной «текущей», то есть той, которая учреждает настоящее; при этом прежняя «текущая» сцена начинает учреждать (наряду с другими сценами) прошлое; как ясно, до того, как «текущая» сцена стала учреждать настоящее, она учреждала будущее.

Подчеркнём снова, что сейчас мы говорим о такой теории времени, в котором мир существует во времени, а не в вечности; а это значит, что движение в мире, по крайней мере, в виде течения потока времени, существует объективно, вне ума и сознания и вне зависимости от них. Таким образом, изменение статусов, а именно статусов «сцена, учреждающая будущее», «сцена, учреждающая настоящее», «сцена, учреждающая будущее», совершается объективно и такое изменение есть ничто иное, как движение; каждый из эти статусов подразумевает свой особый режим или способ существования сцены, то есть свой особый образ или режим действия сцены; и смена статусов у сцены связана с течением потока двумерного времени, то есть гипервремени; эта смена происходит по мере течения потока двумерного времени и по причине этого течения.

Двинемся далее. Рассмотрим человеческую жизнь применительно к данной теории времени. Сам человек-в-действии, согласно ней, как и всякая вещь, и мир в целом, есть множество сцен, то есть представляется как состоящий из множества временны́х частей, из которых в настоящем находится только одна; она, эта «текущая» сцена, и учреждает настоящее. Все душевные процессы также имеют подобные временны́е части — в том числе и течение «потока сознания и самосознания», смена состояний ума. Эти течение и смена глобально осуществляются за счет смены статусов, то есть режимов существования сцен, которые происходят, как сказано, по мере течения потока двумерного времени и про причине этого течения; а на локальном уровне, то есть на уровне отдельной сцены, напомним, тоже имеется движение, в том числе и движение времени, а именно движение в закольцованном «сейчас».

Вспомним, что «сейчас» у нас ненулевой длительности. Поэтому возникает вопрос: может быть, сцены тоже состоят из сцен? Ведь такое «сейчас» можно разбивать бесконечно на ненулевые по длительности части и, притом, так, что длительность самой большой части будет стремится к нулю, его, однако, никогда не достигая. Такие сцены мы будем называть микросценами.

Как будет ясно из дальнейшего, сцены возможны только применительно к такой теории времени, согласно которой время есть так называемый gunk-объект. Применительно ко времени это означает, что время не имеет «атомов» или «квантов», то есть не дискретно ни в каком смысле; то есть, чтобы иметь сцены, в том числе и микросцены, время не должно быть непрерывным и притом не иметь «точек времени», имеющих нулевую длительность, то есть мгновений, в качестве своих элементарных частей и примитивов. Поэтому можно считать, что интересующее нас время имеет мгновения, то есть не есть gunk-объект, и, соответственно ввести микросцены; а можно считать, что это время есть gunk-объект; тогда микросцен мы ввести не сможем.

Совершая творение сцены, Бог знает, что творит и свойства сотворенного, а также физические законы, царящие в сцене; поэтому Он может рассчитать каждую сцену так, чтобы всё сущее в ней и всё движение в ней существовало и происходило, разворачивалось во времени тварного мира «так, как надо», то есть так, как задумал Бог. Отметим снова, что Бог в вечности не видит движения в сцене, ибо видит сцену не в движении, а по подобию того, как выглядит график движения на листе При этом, отметим, действие Бога при творении сцены неизменно, ибо совершается в вечности, хотя и направлено на тварный мир, живущий во времени.

Как воспринимается это действие в таком тварном мире, как сцена с её закольцованным временем? Мы уже разбирали подобный случай. Одностороннее активное действие творения неизменно как сущее в вечности; поэтому в мире оно воспринимается тоже как неизменное, но уже во времени;  однако одностороннее пассивное действие мира, являющееся реакцией на это активное действие, изменяется во времени потому, что мир пребывает в движении — в том числе и во времени; в результате соответствующее двустороннее действие, состоящее из этих двух односторонних действий, тоже меняется из-за изменений в его пассивной части. Однако из-за того, что длительность сцены очень мала, изменения в ней тоже очень малы; грубо говоря, в ней, в сцене, почти ничего не изменятся и потому приближенно её можно считать неизменной, «замерзшей» (за исключением того, что в ней течёт закольцованный поток времени). Эта сцена приближённо выглядит примерно так, как если бы Бог творил неподвижную, «замерзшую» сцену, в которой течёт только поток времени; а движение в ней — всего лишь небольшие колебания относительно состояния такой неподвижной, «замерзшей» сцены.

Далее. Поскольку в двумерном гипервремени есть течение потока времени и есть такое изменение, как изменение статуса сцен (движение «сейчас» из прошлого в будущее); в этом же гипервремени есть множество двумерных «сейчас» — в прошлом, будущем и настоящем; так, например, ясно, что каждому «сейчас» закольцованного одномерного времени должно соответствовать своё особое «сейчас» двумерного гипервремени, а именно то, в котором «сейчас» закольцованного времени пребывает привилегированным. Ясно, к чему это ведёт: необходимо вводить, так, сказать, гиперсцены и гипергипервремя (надеюсь, смысл того, о чём идёт речь вполне ясен их этих названий) — то есть, гипервремя для двумерного гипервремени. Отсюда уже видно, что таким образом мы ничего не добьёмся, ибо действовать по этому образцу придётся бесконечно. (Сейчас мы столкнулись с той самой «порочной бесконечностью», о которой далее мы будем говорить подробнее, обсуждая критику теорий времени McTaggart’ом и парадокс McTaggart’а.) Но необходимость действовать по этому образцу бесконечно означает, что рассматриваемая сейчас теория времени неверна. Следовательно, и в этом случае придётся вовремя остановиться. Поэтому примем, что гиперсцен и гипергипервремни нет.

Итак, что мы получаем? Есть некий мир который существует как пятимерное пространство-время (три пространственных измерения и два временны́х) и, притом, не как сцена, то есть он не имеет временны́х частей; для этого мира есть лишь единственное «сейчас», учреждающее настоящее этого мира, в котором этот мир существует целиком, а «сейчас», относящихся к прошлому и будущему не существуют. В этот мир погружено множество сцен с закольцованным одномерным временем; каждая такая сцена есть четырёхмерное пространство-время (три пространственных измерения и одно временно́е). Движение в этом мире складывается из движения потоков закольцованного времени в сценах  и соответствующих этим движениям прочих изменений в этих сценах (это локальные движении) и движения потока двумерного гипервремени в гипермире и соответствующих этому движению прочих изменений, которые, в частности, выражаются в смене статуса сцен, благодаря которому получается наблюдаемое нами движение во времени в том, что мы называем нашим миром с четырёхмерным пространством-временем, который в действительности состоит, как и мы сами, из четырёхмерных временны́х частей, то есть сцен, наблюдать которые можно из гипервремени или говоря точнее, из пятимерного мира с двумя временными измерениями, в который погружены все сцены.

Сделаем вывод: если мы хотим сохранить в мире объективно-сущее движение, в том числе и течение потока времени, и одновременно хотим рассматривать мир как имеющий временны́е части, то есть, например, как состоящий из множества сцен (или как представляющий из себя пространственно-временно́го червя), мы должны рассматривать такой мир как погруженный в мир большей размерности, то есть в гипермир, в котором, по меньшей мере, имеется больше временны́х измерений. При этом, если ограничиться лишь одним гипермиром, такой гипермир не должен иметь временны́х частей, то есть не должен состоять из множества сцен и не должен быть пространственно-временны́м червём, но он должен целиком существовать в настоящем; если же выполнять многократное погружение, то таким должен быть, по меньшей мере, «самый внешний» гипермир.

Далее для простоты мы не будем упоминать о возможности многократного погружения и будем считать, что есть лишь один гипермир, а никаких гипермиров для гипермиров нет.

 

Итак, имеем гипермир без сцен, то есть не имеющий временны́х частей, с двумерным неискривлённым (примем для простоты также и это положение) временем, в котором есть настоящее, прошлое и будущее. И, следовательно, когда Бог воздействует на этот гипермир в вечности (из вечности), к действиям Бога неприменим принцип «действие „не опирается на пустоту‟», ибо этот принцип действует, как ясно из говорившегося выше, только тогда, когда имеются сцены или, говоря вообще, временны́е части у того, на что действуют из вечности.

Следовательно, если мы хотим сохранить в мире объективно-сущее движение, мы должны отказаться от данного принципа и принять, что «действие может опираться „опирается на пустоту‟»:

Одностороннее активное действие, совершаемое Богом в вечности и направленное на мир, может «опираться на пустоту»; при этом мир или «самый внешний» гипермир не имеет временны́х частей, но существует всецело лишь в том «сейчас», которое и учреждает для него настоящее.

(О мире, всецело пребывающем в «сейчас», не говорят как о временно́й части: эти термин по определению подразумевают, что должно быть много временных частей, то есть сцен.)

Разъясним сказанное подробнее. Бог видит в вечности (из вечности) все «сейчас» мира сразу, но в мире в действительности существует только одно «сейчас» — учреждающее настоящее, движущееся во времени от прошлого к будущему; поэтому это ви́дение есть ничто иное, как знание, основанное на точном и полном расчёте, или же, как вариант, непонятно как действующее всеведение. При этом, как уже говорилось, Бог не видит движения, сущего в мире, но видит мир наподобие графика движения на листе бумаги: динамика представлена статикой. Аналогично, Бог воздействует на мир, наподобие того, как если бы мгновенно строился график воздействия чего-то на что-то в зависимости от времени — такой график, что как только на нём будет отмечен временной интервал воздействия во времени мира, так это воздействие мир и ощутит на себе, когда будет «проходить» этот временной интервал своего существования.

Должно быть понятно, что если есть два «интервала воздействия на графике», непересекающихся во времени, то речь идёт о двух действиях — по меньшей мере, в смысле двустороннего действия. Однако при этом одностороннее активное действие Бога на мир при этом может быть одно: ведь логически возможны многосторонние активные действия, у которых есть лишь одна активная составляющая и более одной пассивной. И если в материальном мире многосторонние активные действия не могут быть таковы, что их пассивные части могут быть разнесены во времени (например, на сотни лет), то когда речь идёт о воздействии Бога на мир из вечности, такое, по-видимому, следует допустить.

Итак, действие Бога на мир в вечности (из вечности) не динамично, а статично – статично наподобие графика воздействия в зависимости от времени, который создаётся сразу весь целиком в вечности; при этом кривая на этом графике может иметь довольно причудливый характер — то есть это, вообще говоря, не прямая, параллельная оси абсцисс. В этом смысле динамичное действие Бог направляет на мир из вечности статически. Бог, образно говоря, измышляет в уме статический график воздействия на мир, изволяет, чтобы он стал действительностью в мире — и в своё время, когда мир дойдёт во времени до пребывания в соответствующем интервале времени, отмеченном на графике, он начнёт ощущать на себе одностороннее активное действие Бога, совершаемое в «сейчас» вечности; а когда мир покинет этот временной интервал, он, мир, перестаёт ощущать на себе это действие.

Чтобы было понятнее сказанное выше, поясним: Бог не только строит в «уме график воздействия», вообще говоря, сложной формы, и не только изволяет, чтобы этот план стал действительностью, но ещё и совершает в вечности некое одностороннее активное действие, которое обеспечивает получение миром запланированного воздействия в динамике, то есть во времени. Поскольку же это активное действие совершается в вечности и существует там как нечто неизменное, безо всякой динамики, то есть движения, то о нём следует мыслить не по подобию изменяющегося действия тела, а по подобию неподвижного во времени тела некоторой сложной формы (фигуры, очертаний), у которого его форма содержит информацию о том, как должно разворачиваться действие во времени; при этом это тело ещё и способно непосредственно и осуществить подобное разворачивание действия во времени, то есть подачу воздействия, в описанном ниже смысле. Подобным телом, например, является грампластинка. Пусть действие Бога в вечности — это такая грампластинка, но не вращающаяся и не двигающаяся, а покоящаяся. Мир же можно уподобить игле, которую двигает по борозде пластинки поток времени; и, двигаясь по борозде с заданной потоком времени скоростью, эта игла получает от грампластинки запланированное активное воздействие.

Итак, мы завершили общие наброски теории вечности и времени, которую условно, используя термины, смысл которых будет разъясняться далее, можно назвать «теория вечности и времени со сценами и объективно-сущим движением в тварном мире в смысле презентизма со вложенным в него аналогом A‑эксдурантизма». Подчеркнём, что это именно презентисткая теория, а не эксдурантисткая — здесь в презентизм вложен не эксдурантизм, а его аналог, ибо презентизм и эксдурантизм несовместны друг с другом. Поэтому, строго говоря, то, что мы выше называли сценами есть лишь аналог сцен.

 

Итак, оказалось, что, вроде бы, возможен тварный мир с объективно-сущим в нём движением и со сценами, у которого время более-менее сопрягается с вечностью Бога; при этом оказалось, однако, что мир, понимаемый как множество сцен, должен быть погружён в (тварный) гипермир со временем, в котором (времени) есть объективно-сущее «сейчас», причём такой (гипермир), у которого сцен нет, в презентисткий гипермир. Но, спрашивается: раз уж в гипермире есть объективно-сущее движение, в том числе течение потока времени, обуславливающее перемену сцен, то почему не предположить, что гипермира нет, а есть просто мир с его объективно-сущим движением, у которого (мира) тоже нет сцен — как и у гипотетического гипермира? Не будет ли так проще? Для чего вводить сцены, или, вернее, аналоги сцен, требующие гипермира, — ради них самих?! Отсюда мы приходим к «теории вечности и времени без сцен и с объективно-сущим движением в тварном мире в смысле презентизма», суть которой ясна из названия и из сказанного выше о гипермире.

Ещё раз подчеркнём, что в разрабатываемой сейчас модели времени Бог не видит движения, сущего в мире, и воздействует на мир, не зная в каком именно состоянии он находится (в смысле: где его «сейчас» на шкале времени в том графике, который созерцает Бог?). Бог планирует, рассчитывает, мир и создаёт мир, образно говоря, строя статичные графики движения и изволяя, чтобы эти графики стали действительностью; Бог, например, видит (рассчитывает или «всеведает») в вечности, что на шестой день творения надо создать зверей и, образно говоря, «отмечает на графике» в вечности, что в шестой день туда-то на то-то подаётся такое-то воздействие; но Бог не знает, какой именно день сейчас в сотворённом им мире! Хотя, несмотря на это, запланированное воздействие будет воспринято миром в запланированный срок.

Конечно, пример с грампластинкой и иглой — это всего лишь аналогия с множеством допущений и неясностей. Мы сейчас оговорили лишь те свойства, которыми должно обладать одностороннее активное действие Бога на мир, совершаемое в вечности, но, конечно, трудно, если не невозможно понять, чем оно может быть таким и возможно ли оно вообще.

Отметим, что выше под творением мы пока понимали одно-единственное одностороннее активное действие или же многостороннее действие с единственной активной частью (аспектом), на которое сейчас в мире уже нет односторонних пассивных действий как реакций, ибо ныне творение — это дело давнего прошлого. Образно говоря, если считать, что все дела Бога по отношению к миру записаны на большой грампластинке, то получается, что творение — это уже проигранный трек; этот трек уже не воздействует на иглу при её движении, но продолжает существовать. То есть: Бог продолжает совершать это действие в вечности, но, образно говоря, «игла уже давно не считывает этот трек», то есть: мир уже давно не воспринимает это действие, это действие, совершаемое в вечности, «опирается на пустоту» во времени.

 

1.6. Начало мира и конец мира с точки зрения теорий времени и вечности

 

Предположим, что Бог создал мир так, что для него имеется лишь конечная длительность существования во времени, то есть мир имеет начало (творение) и конец (уничтожение). Предположим также, что движение, в том числе течение времени, в этом мире существует объективно, то есть вне ума и сознания и независимо от них.

При данных условиях с точки зрения теории времени, использующей сцены, то есть временны́е части мира и вещей, сущих в нём; это означает, что сцены будут продолжать существовать и после конца мира, просто ни одна из них не будет привилегированной, то есть в этом мире будет прекращено создание «сейчас», настоящего; это же при данных условиях можно сказать и тогда когда мир есть пространственно-временной червь. А с точки же зрения теории времени, когда есть только лишь то, что пребывает в настоящем, в «сейчас», начало и конец мира означают начало и конец в буквальном смысле: если считать, что мир сотворён из ничего в начале, то в конце он обратиться в ничто; если же считать, что мир возник через соединение форм и первоматерии как самостоятельного нетварного начала, то конец мира будет означать не обращение в ничто, а полное разъединение первоматерии и форм.

Рассмотрим подробнее первый вариант (со сценами). После конца мира привилегированных сцен больше нет, они все имеют статус «сцена, относящаяся к прошлому». Как уже говорилось, Бог, сущий в вечности, не знает какое «сейчас» в мире есть привилегированное «сейчас», то есть не знает, какое «сейчас» учреждает настоящее, когда мир существует. Но из сказанного только что следует, что в случае мира, имеющего конец, Бог даже не знает — существует ли ещё мир или уже нет! Ведь последняя сцена логически мыслиться как то, «логически после» пребывания в привилегированном состоянии чего наступает конец мира в смысле выхода вовне относительно времени бытия мира. Также: если мир имеет начало, то Бог не знает: существует ли уже мир или ещё нет потому, что у него все сейчас ещё не побывали привилегированными! Ведь первая сцена логически мыслится как то, что ещё не побывало привилегированным «логически до» того, как она стала привилегированной», то есть «логически до» творения мира; это «логическое до» понимается в смысле выхода вовне относительно времени бытия мира, только «с другого конца» этого времени. Это поистине удивительно.

Интуитивные представления о сотворении мира Богом, как кажется, ведут к тому, что описанное выше положение дел, когда Бог не знает, существует ли мир или нет (если он существует конечный период времени) представляется ненормальным: если Бог сотворил мир, то Он, Бог, по меньшей мере, должен быть уверен, что мир существует. Из этих соображений следует, что мир должен быть бесконечен во времени — по крайней мере, в направлении будущего: после создания плана устройства и разворачивания во времени мира и «подачи» в вечности одностороннего активного действия, творящего мир, на этот мир направленного, Бог, по крайней мере, уверен, что мир существует и будет двигаться во времени бесконечно: если было начало во времени (некую конечную длительность времени тому назад), то с этого начала, а если начала во времени у мира  некую конечную длительность времени назад не было — каким-то образом из бесконечности со стороны прошлого.

Здесь, конечно, можно предположить, что сцены закольцованы, то есть, что гипервремя гипермира (у которого сцен нет) искривлено в виде круга и все временные части (сцены) мира, в этот гипермир погруженные, будут повторяться в бесконечном цикле по мере течения гипервермени. Такое предположение позволит избегнуть трудностей с пониманием того, как время может быть бесконечным в направлении прошлого.

Итак, в рассматриваемой теории времени (со сценами и объективным движением) есть две, по меньшей мере, наиболее разумные возможности:

(i) Мир существует так, что имеет начало во времени, бывшее некую конечную длительность времени назад; это начало отождествляется с творением мира; таким образом, в данном случае можно говорить о творении мира в вечности как о творении всего множества сцен, а также о творении мира как процессе, происходившем в первой сцене или первых сценах некую конечную длительность времени назад, который (процесс) можно увидеть, если вернуться в прошлое на  конечную длительность времени.

(ii) Мир не имеет начала во времени, бывшего некую конечную длительность времени назад; однако же, если этот мир рассматривается как сотворённый Богом или богами или какими-то высшим началом или началами, а не сущий сам по себе, то, имея в виду это творение, о нём говорят как о начале. Такое начало (творение), как ясно, принципиально нельзя наблюдать, если вернуться в прошлое на любую конечную длительность времени. Применительно ко времени такое начало мыслится как произошедшее каким-то непонятным образом в бесконечно удалённом прошлом; а если такой подход кажется сомнительным или вообще неверным, то это начало можно мыслить как то, что совершается исключительно вне, за пределами, времени мира; разумеется, в этом случае о начале (творении) тоже можно мыслить в смысле совершающегося в вечности в смысле творения всего множества сцен;

И мнение (i), и мнение (ii) имеют слабые стороны.

Для Бога все сцены равноправны; и поэтому, спрашивается: почему должна быть сцена, не имеющая сцены до неё? Чем она так выделяется, что Бог сотворил её именно такой? Не логичнее ли предположить, что все сцены имеют предшествующую сцену? Эти соображения могут привести к отвержению мнения (i). С другой стороны, очень трудно понять и принять, что время бесконечно в сторону прошлого; кроме того: если считать, что имело место творение, то при мнении (ii) его, как сказано, либо принципиально нельзя наблюдать, вернувшись в прошлое на любую конечную длительность времени, либо же вообще следует отказаться от мнения, что это творение совершается внутри, а не вне времени мира. В любом случае получается, что исторически творения как резкого качественного изменения творения не было, но оно лишь мыслиться как то, что было «логически до» наблюдаемого состояния мира (и, строго говоря, всякого любого другого состояния, бывшего в истории). А всё это может навести на мысль, что творения как резкого качественного перехода под воздействием Бога вообще не было и что мир сосуществует вместе с Богом как второе независимое начало.

Скажем то же самое несколько иначе: раз «двигаясь назад во времени, нельзя упереться в границу времени со стороны прошлого», то достаточно логичным выглядит мнение, что начала (творения) мира вообще не было и отвергнуть то, что Бог творит мир в вечности; вместо этого следует принять, что мир и Бог существуют сами по себе и мир не нуждается в Боге для своего существования.

Разумеется, для тех, кому Библия служит авторитетом, утверждение о том, что мир имел начало во времени некую конечную длительность времени назад есть прежде всего не результат размышлений, а богооткровенная истина; и поэтому понятно, какую сторону займёт в споре тот, кто основывается на Библии как высшем арбитре. Так, Филон Александрийский, например, в споре с языческими философами, грубо говоря, держался мнения (i), а те, соответственно, тоже грубо говоря, мнения (ii).

Забегая впёред, скажем, что теории времени, которых держались и Филон, и его языческие оппоненты, — это по своей сути разновидности того, что понимает под временем A‑эксдурантизм (это подразумевает наличие привилегированной сцены, учреждающей настоящее); однако древние философы не «погружали эксдурантизм в презентизм», как мы, ибо они, по-видимому, не осознавали, что сохранение темпоральных частей, например, сцен, а, вернее, даже не темпоральных частей как таковых, а только лишь их неких аналогов, требует погружения этерналисткого мира с темпоральными частями в «презентистский» гипермир. Кроме того, как данное, следует признать, что все эти философы рассматривали «сейчас» как то, что имеет нулевую длительность во времени; этого же мнения держался и Аристотель.

Что касается другой теории времени, рассмотренной выше, чисто презентистской, в которой нет никаких временны́х частей, то и здесь имеются те же самые две возможности, а именно:

(i) Мир существует так, что имеет начало во времени, бывшее некую конечную длительность времени назад; это начало отождествляется с творением мира; таким образом, в данном случае можно говорить и о творении мира в вечности, так и о творении мира как процессе, происходившем в мире и его времени некую конечную длительность времени назад, который (процесс) можно увидеть, если вернуться в прошлое на эту конечную длительность времени.

(ii) Мир не имеет начала во времени, бывшего некую конечную длительность времени назад; однако же, если этот мир рассматривается как сотворённый Богом или богами или каким-то высшим началом или началами, а не сущий сам по себе, то, имея в виду это творение, о нём говорят как о начале. Такое начало (творение), как ясно, принципиально нельзя наблюдать, если вернуться в прошлое на любую конечную длительность времени. Применительно ко времени такое начало мыслится как произошедшее каким-то непонятным образом в бесконечно удалённом прошлом; а если такой подход кажется сомнительным или вообще неверным, то это начало можно мыслить как то, что совершается исключительно вне, за пределами, времени мира;

Применительно к данной теории времени эти мнения имеют аналогичные слабые стороны.

Если ранее, в предшествующей теории, для Бога все сцены выглядели равноправными, то теперь можно предположить, что для Него все «сейчас» времени презентистского мира, мира без временны́х частей, тоже равноправны; и, следовательно, спрашивается: почему должно быть «сейчас», для которого в прошлом не было «сейчас»? Чем «сейчас», не имеющее прошлого «сейчас» так выделяется, что Бог сотворил его именно таким? Не логичнее ли предположить, что все «сейчас» имеют предшествующее «сейчас»? Эти соображения могут привести к отвержению мнения (i). С другой стороны, повторим уже сказанное применительно к предшествующей теории времени, очень трудно понять и принять, что время бесконечно в сторону прошлого; кроме того: если считать, что имело место творение, то при мнении (ii) его либо принципиально нельзя наблюдать, вернувшись в прошлое на любую конечную длительность времени, либо же вообще следует отказаться от мнения, что это творение совершается внутри, а не вне времени мира. И получается, что исторически как резкого качественного изменения творения не было, но оно лишь мыслиться как то, что было «логически до» наблюдаемого состояния мира (и, строго говоря, всякого любого другого состояния, бывшего в истории). 

Всё это, опять же, может навести на мысль, что творения как резкого качественного перехода под воздействием Бога вообще не было и что мир сосуществует вместе с Богом как второе независимое начало. То есть: раз «двигаясь назад во времени, нельзя упереться в границу времени со стороны прошлого», то логично заключить, что начала (творения) мира вообще не было и отвергнуть то, что Бог творит мир в вечности; вместо этого можно попытаться предположить, что мир и Бог в действительности существуют сами по себе и что мир не нуждается в Боге для своего существования.

 

1.7. Понимание творения Богом мира как активного действия в собирательном смысле

 

Выше под творением в смысле одностороннего действия для простоты мы понимали одно-единственное одностороннее активное действие; причём мы разработали (разумеется, в набросках, а не досконально) такую теорию времени, согласно которой это действие таково, что, хотя оно и совершается в вечности, но в некотором смысле можно сказать, что интенсивность его воздействия на мир меняется в зависимости от времени мира, что также подразумевает: и в зависимости от конкретной сцены — если, разумеется, мы используем теорию времени со сценами. Разумеется, это действие может совершаться в вечности так, что по аналогии (в смысле воздействия на мир) будут меняться и какие-то другие параметры этого действия, совершаемого в вечности.

Кроме того, мы допустили, что существуют гипотетические многосторонние действия, у которых одна активная часть, но пассивных частей — более одной.

Всё это, так или иначе, предназначено для того, чтобы объяснить: почему то же самое вроде бы действие приводит в разное время жизни мира к разному результату, а не к тому же самому.

Однако всё это кажется не очень убедительными. В самом деле — спросим: по какому признаку мы определяем, что имеют место действия разных типов, а не одного типа? По результату действия: кардинальное различие в результатах двух действий заставляет нас думать о том, что имеют место действия двух разных типов. Спросим далее: почему мы считаем, что было два действия, а не одно? Потому, что они разнесены по времени. Таким образом, если мы видим два пассивных действия разных типов, разнесённых во времени, то логично предположить, что имеет место два соответствующих им активных действия разных же типов, то есть имеет место два двухсторонних действия, а не одно многостороннее действие. И действительно: согласно Библии стихии из ничего и звери из стихий, например, были сотворены в разные дни и, что наиболее логично заключить, для этого должны были быть совершены действия разных видов (типов), что видно по большой разнице в результате действий и по разнесённости этих действий во времени. При таком подходе получается, что действие творения носит собирательный характер.

Однако признать то, что действие творения фактически носит собирательный характер довольно трудно, если вообще возможно — при принятых допущениях. Действительно: при допущении, что Бог есть простая связка сил, состоящая всего из одного одностороннего активного действия, никакого множества активных действий Бога не может быть в соответствии с законами логики. Тем не менее, философы древности вполне могли вопреки логике считать, что каждое из активных действий Бога, отличных от действия Его существования (или мышления или жизни — словом, того действия, которое неким первичным образом отождествляется с сущностью Бога) тождественно ему и что, в то же время, эти действия нетождественны друг другу, нарушая при этом свойство транзитивности отношения тождественности. Ведь, в конце концов, христианские философы именно так и поступили: в Троице Отец, Сын и Святой Дух суть особые свойства, каждое из которых тождественно сущности Бога (здесь работает утверждение «В Боге кроме сущности ничего нет»), и, в тоже время, Они различны между собой и причём объективно, а не только лишь в уме.

 

1.8. Активное действие творения, совершаемое Богом в вечности, согласно более простому пониманию; следствия из такого понимания для теорий времени и вечности

 

Концепция активного действия творения, совершаемого Богом в вечности, разработанная выше, достаточно сложна: она такая, что это действие, понимаемое как единственное действие не в собирательном смысле, может в некотором смысле переменно во времени воздействовать на тварный мир. Напомним, что, хотя одна из наших теорий времени такова, что в ней у мира есть сцены, то есть временны́е части, но они существуют погруженными в презентистский гипермир (без сцен); поэтому данная концепция — общая как для такой теории времени, так и для чисто презентисткой теории.

Многие философы мыслили бы проще — они приняли бы такое положение: как совершаемое в вечности, где всё неизменно, активное воздействие Бога, воспринимаемое тварным миром, должно восприниматься им как неизменное. Такое состояние дел они, вероятно, рассматривали бы как некое отражение неизменной вечности на время, некую проекцию её на время.

Принятие такого положения не означало бы того, что в мире не должно быть движения и изменения: так, и в нашей теории со сценами, погруженными в презентистский гипермир (без сцен), и в нашей чисто презентистской теории такое воздействие означало бы по сути то, что Бог творит мир, в котором есть движение и изменение, в некотором «усреднённом состоянии», а движение, присущее миру, лишь создаёт во времени колебания вокруг этого усреднённого состояния, в частности — циклические колебания или некие их аналоги. В качестве таких колебаний или похожих на них действий могут рассматриваться: смена дня и ночи, смена времён года, а также, например, смена поколений у живых существ, когда последующие поколения повторяют в основных чертах жизнь предыдущих поколений — хотя, строго говоря, это не повторение одного и того же одним и тем же. Естественно, все эти циклические колебания и их аналоги рассматривались древними философами как вечно, то есть бесконечно во времени, длящиеся; и в этой вечности, то есть бесконечности во времени, подобных колебаний древние философы видели то, о чём уже сказано: отражение вечности во времени, проекцию вечности во время, то есть подобие времени мира вечности и подобие жизни мира жизни того, что обитает в вечности.

Теории времени и вечности у древних философов, повторим, несколько отличались от наших. Что касается презентистской теории (без сцен), то тут всё то же самое; однако, что касается теории, стоящей на позициях A‑эксдурантизма, то, как уже было замечено, древние философы, по-видимому, не осознавали, что для построения непротиворечивой и согласованной теории времени мир с временны́ми частями, например, со сценами, необходимо погружать в презентисткий гипермир (без сцен) с его гипервременем и что такое погружение по сути означает отказ от A‑эксдурантизма (и вообще от этернализма). Кроме того, повторим, как данное, следует признать, что все эти философы рассматривали «сейчас» как то, что имеет нулевую длительность во времени, как «точку времени»; этого же мнения, как сказано, держался и Аристотель.

Кроме того, при более простом понимании активного действия Бога возникает вопрос: почему все сцены разные — такие, что при их смене наблюдается движение — например, в смысле движения в пространстве? Ведь они творятся одним и тем же самым односторонним активным действием Бога! Даже если в них есть движение в смысле движения в закольцованном времени сцены, то всё равно сцены должны быть одинаковыми и поэтому в них должно наблюдаться одно и то же «локальное», то есть внутрисценовое, движение; следовательно, при перемене сцены мы придём к тому же самому «локальному» движению другого экземпляра того же самого, а не к другому движению чего-то иного, что не было бы экземпляром, копией того же самого. Впрочем, поскольку древние философы считали, что «сейчас» — это «точка времени», то нечто нулевой длительности, то они не могли бы прийти к идее закольцованного внутрисценового времени.

 Подчеркнём, что сейчас речь не идёт о том парадоксе Зенона, согласно которому движение складывается из состояний покоя во множестве «точек времени», имеющих нулевую длительность (парадокс «летящая стрела»); в этом парадоксе в последующей «точке времени» пространственное положение стрелы иное, чем в предшествующей, но в разбираемом случае речь идёт о том, что в каждой «точке времени» нулевой длительности положение стрелы должно быть одинаковым, ибо мир творится в каждой «точке времени», то есть сцене, одним и тем же односторонним активным действием (для определённости скажем: в рамках многостороннего действия). Иначе говоря: каждая отдельная сцена творится одинаковым образом, а результат получается разный; это как если бы на автоматизированном конвейере патроны получались разного, самого разнообразного калибра вместо одного и того же.

Древние философы, державшиеся теории времени со сценами или, говоря вообще, с темпоральными частями, по-видимому, не обращали внимания на данное затруднение, возникающее в случае более простого понимания активного действия творения, совершаемого в вечности.

Отметим, что наша теория времени со сценами или, вернее, с аналогом сцен, обходит или, по крайней мере, пытается обойти упомянутое затруднение погруженем мира со сценами в презентистский гипермир, у которого сцен нет; поэтому можно сказать (вернее, попытаться сказать), что этот гипермир творится Богом как единое целое наподобие творения одной-единственной сцены.

Наконец, на всякий случай напомним здесь, что мир не может активно воздействовать на Бога, но может только лишь пассивно воспринимать активное воздействие Бога; поэтому можно говорить лишь о действии (воздействии) Бога на мир, но не о взаимодействии Бога и мира.

 

1.9. Послесловие к разбору теорий времени и вечности с объективно-сущим движением

 

Как уже не раз говорилось, Бог в Своей вечности, согласно разработанным сейчас двум теориям времени и вечности, согласно которым движение в мире существует объективно, не видит никакого движения, сущего в мире с его временем; так, например, в теории со сценами (в которой A‑эксдурантизм погружён в презентизм) Бог не видит движения ни на глобальном уровне (в рамках двумерного гипервремени и множества сцен), ни на локальном (в рамках одной отдельно взятой сцены с её одномерным закольцованным временем). Говоря более строго, Бог не знает tensed-фактов, то есть фактов трёхчастного времени (tense time) — об этих терминах далее будет говориться подробнее. И это, естественно, есть серьёзный недостаток данных теорий, если в качестве Бога принять всеведущего библейского Бога: ведь приходится признать, что в некотором смысле Бог, строго говоря, не всеведущий.

Может быть, для верующего в библейского Бога лучше признать, что «Бог видит мир правильно» и что поэтому в действительности в мире никакого движения (в том числе и течения потока времени) нет — то есть, может быть, для такого верующего лучше пойти по пути Парменида? Следует, однако, заметить, что подавляющее большинство философов древности вряд ли сомневалось в том, что движение в мире, то есть чувственно-воспринимаемом космосе, существует объективно.

Зададим также вопрос, не проводя его обсуждения — ради интереса: может ли в мире со сценами или, говоря вообще, со временны́ми частями, быть привилегированными (то есть учреждающими настоящее) сразу несколько сцен (сразу несколько частей), причём далеко — скажем, на сотни или даже тысячи лет — разнесёнными от друга? Могут ли быть привилегированными все сцены в рамках жизни одного человека или хотя бы в рамках одного дня жизни этого человека? Что тогда будет? В частности, спросим: как будет себя осознавать при этом человек?

Если допустить такую возможность, то поучается, что в принципе сознание человека может воспринимать множество сцен и даже всю жизнь целиком как настоящее; получается также, что в «обычном режиме» сознание можно рассматривать как суженное.

Наконец, отметим, что две подробно разбиравшиеся нами здесь теории времени — первая, в которой A‑эксдурантизм погружён в презентизм, и вторая — чисто презентисткая (собственно, по сути тут никакой особой презентистской теории и нет, а есть только одни общие положения презентизма), носят чисто учебный и демонстрационный характер. Теоретики времени наработали уже столько всего, что из результатов их работы можно собирать различные теории времени также, как из одних и тех же деталей конструктора можно собирать различные игрушки, устройство которых достаточно очевидно.

 

1.10. Тварная вечность

 

Следует сказано ещё об одной теории времени, а именно теории тварной вечности. Тварная вечность аналогична нетварной, то есть вечности Бога, — исключая, конечно, то, что она тварная, а та — нетварная. Как и должно быть у вечности, тварная вечность имеет одно-единственное «сейчас» и в этом «сейчас» нет никакого движения и изменения. Естественно, Бог в своей вечности видит мир с этой вечностью так, что её единственное «сейчас» отображается, проецируется на единственное «сейчас» вечности Бога и наоборот.

Филон Александрийский вводит помимо чувственно-воспринимаемого космоса ещё и умопостигаемый космос — аналог мира идей Платона. В этом умопостигаемом космосе существуют «филоновские эйдосы»; при этом там существуют не только эйдосы младших, наименее общих, «крайних», видов, но и старших, а также родов, как младших, так и старших; таким образом, «филоновские эйдосы» в этом отношении походят на идеи Платона, а не на формы Аристотеля (в ранних трудах, а именно в «Категориях» Аристотель был достаточно осторожен: он лишь ставил вопрос об объективном, вне ума и вне сознания и вне зависимости от них, существовании видов и родов, а в завершающем труде, сборнике трактатов, ныне известном как «Метафизика», он утверждал, что объективно существует лишь самый младший вид). Кроме того, как сказано, «филоновские эйдосы» существуют не в этом же мире, чувственно-воспринимаемом космосе, как его незримая часть, а в особом умопостигаемом мире; и в этом тоже, как ясно, «филоновские эйдосы» больше походят на платоновские идеи, а не на аристотелевские формы.

Сказанное о «филоновском эйдосе» заставляет выдвинуть предположение о том, что умопостигаемый мир Филона живёт в вечности — как и мир идей Платона. Однако, с другой стороны, Филон утверждает, что его эйдосы продолжают твориться Богом во времени и по завершении шестого дня творения; то есть здесь речь не идёт о параллельном творении в вечности всех темпоральных частей умопостигаемого космоса, а речь идёт именно о последовательном творении во времени.

Таким образом, в филоновском умопостигаемом космосе всё-таки царствует время, а не вечность. Тем не менее, вполне возможно представить философскую систему, в которой имеется тварный умпостигаемый космос, «населённый» эйдосами, в котором царит вечность, а именно тварная вечность.

 

1.11. Время первоматерии

 

Первоматерия в понимании древнегреческих филосовоф, главным побразом Платона и Аристотеля, — это вовсе не ничто и не нечто бестелесное из-за лишённости причастности аристотелевским формам или платоновским идеям (как об этом нередко заключают современные философы), а нечто с вполне определённой качественностью, пусть и очень малой качественностью. Первоматерия обладает этой качественностью сама по себе, безо всякой упомянутой выше причастности формам или идеям.

Подробное описание того, что есть первоматерия, можно найти в диалоге Платона «Тимей»; там Платон описывает первоматерию именно как нечто обладающее малой качественностью, в том числе и внутренней структурой; эта первоматерия порождает четыре протостихии (земли, воды, воздуха и огня), которые, по-видимому, ныне не встречаются в чистом виде. Эта первоматерия делима на части различного веса и эти части могут существовать отдельно друг от друга; такое деление не есть только возможность — первоматерия действительно разделена на множество частей и эти части находятся в движении друг относительно друга. Первоматерия, согласно описанию Палтона, путём перестройки своей внутренней структуры может превращаться из одной протостихии в другую. Но даже первоматерия в виде четырёх протостихий — это уже не собственно первоматерия — ибо была «более первичная» первоматерия, предшествовавшая четырём протостихиям; она была внутренне нестабильна, раздираема противоположным силами, в результате чего и превратилась в эти четыре протостихии. Когда Платон говорит о первоматерии, то он понимает под ней не только «самую первичную» первоматерию, но и первоматерию в виде четырёх упомянутых протосихий, из которых были образованы привычные нам стихии.

Согласно Платону, эта первоматерия в виде четырёх протостихий, мелкие части которых изначально были перемешаны друг с другом и пребывали в хаотическом движении, даже неким естественным обаразом (согасно весу частей-частиц) подверглась сепарации: протоземля заняла самое нижнее место, над ней расположилась протовода, над ней — протовоздух, а над ним — протоогонь; и, таким обаразом, «мир первоматерии» обрёл определённую стройность и упорядоченность даже помимо какой-либо причатсности идеям, безо всякого вмешательства Демиурга. Лишь после этого Демиург начал творить мир, то есть оформлять его, используя в качестве образцов и эталонов идеи.

 Подчеркнём и повторим: как превоматерия, предшествовавшая четырём протостихиями, так и первоматерия в виде четырёх этих первостихий, полностью лишена соединения с аристотелевскими формами или же причастности к платоновским идеям; всякая качественность присущая ей самой по себе, а не в связи с тем, что она соединена с формой или причастна идее.

В ходе творения из протоземли получилсь, например, различные металлы и минералы, из протоводы — различные жидкости и так далее.

Следовательно, получается, что помимо действительностей Бога, чувственно-воспринимаемого космоса как творения, имеющего началами материю и эйдосы, и умозрительного космоса (у Филона — как творения же), есть ещё некая «действительность первоматерии»; именно она предшествовала действительности чувственно-воспринимаемого космоса. Эту действительность первоматерии тоже можно назвать своего рода «космосом»: ведь она, эта первоматерия, как сказано, хоть в малой степени, но всё-таки «украшена» — если не формами, то некоей малой качественность и некоей упорядоченночтью; а слово «космос» по происхождению означает нечто упорядоченное, украшенное и красивое.

Если первоматерия есть некая особая действительность в описанном выше смысле, то, спрашивается: какое время ей присуще самой по себе, в каком времени она существует? Мы, напомним, договорились, что время объекта, в том числе космоса, — это нечто внутреннее (intrinsic), а не внешнее (extrinsic), то есть нечто присущие объекту наподобие того, как вещи присущи её внутренние свойства.

Филон считал, что мир создан из первоматерии в ходе творческого акта Бога, которым Бог внёс упорядоченность в чувственно-воспринимаемый космос путём соединения форм (может быть, точнее можно сказать так: «филоновских эйдосов») с материей; при внесении такой упорядоченности и возникло обычное время с прошлым, настоящим и будущим; космос возник в этом времени и вместе с ним.

Филон следуя Платону, считал, что время в космосе возникло с сотворением светил; однако Филон, вместе с тем, считал, что творение было мгновенным актом и что, соответственно, Писание, говоря о шести днях творения, лишь приспосабливалось к человеческому восприятию, требовавшему постепенности или, лучше сказать, ориентированном на постепенность. Поэтому, как ясно, согласно Филону, о сотворении времени вместе с сотворением светил после чего-то иного или до чего-то иного можно говорить лишь в логическом смысле, а не в историческом.

Согласно сказанному, логично предположить, что собственное время первоматерии есть нечто, лишённое почти всякой упорядоченности (то есть всё-таки имеющее некую упорядоченность, хоть и очень малую), и поэтому, вероятно, нет оснований полагать, будто бы в этом времени есть прошлое, настоящее и будущее — по крайней мере, в привычном нам смысле. Аналогично, можно предположить, что собственное время первоматерии не есть и некая вечность только лишь с настоящим, ибо вечность понимается как некая высшая по сравнению с обычным временем его разновидность. Собственное время первоматерии — это какое-то предельно-вырожденное время, время с минимальной упорядоченностью, которое «почти и не время вовсе» по сравнению с прочими разновидностями времени.

Поскольку в собственном времени первоматерии нет прошлого, а также настоящего и будущего (по крайней мере, в привычном смысле), а есть нечто, что трудно, если не невозможно, понять и описать, то бессмысленно спрашивать: что было ранее сотворения чувственно-воспринимаемого космоса? — ибо «логически до» его сотворения в его «зародыше», которым и была действительность первоматерии, не было «раньше». Можно сказать только лишь, что логически действительность первоматерии предшествовала действительности чувственно-воспринимаемого космоса.

Возможно, кто-то предположит, что действительность первоматерии вообще лишена всякого времени; но как можно представить себе бытие вообще без какого бы то ни было времени? А первоматерия есть бытие, хоть и до предела вырожденное, а не небытие.

 

2. Современные теории времени и существования объектов (вещей) во времени

 

2.1. О рассматриваемых далее теориях

 

Мы будем говорить о «теориях времени» и «теориях существования объектов (вещей)».

«Теории времени» задаются вопросами вроде: «Что есть время?», «На что оно похоже?», «Какие его разновидности существуют?».

«Теории существования объектов» задаются вопросами вроде: «Что есть существующий объект?» «Как (каким способом) он существует во времени?» «Как при этом он сохраняет свою идентичность в смысле тожесамости?».

Здесь мы говорим именно о тожесамости (более слабом), а не о тождественности (более сильном). Поясним: мы говорим, что Иоанн-вчера тот же самый, что и Иоанн-сегодня, но не говорим, что Иоанн-вчера тождественен Иоанну-сегодня — например, потому, что вчера он был здоров, а сегодня он болен.

Разумеется, поскольку и первые теории, и вторые, говоря о времени, в этом пересекаются, они имеют много общего — и притом существенного общего; однако же это теории разных разновидностей, их нельзя отождествлять.

Среди основных разновидностей теорий времени можно выделить: презентизм, этернализм и, условно говоря, промежуточные (между ними теории). Всё это — общие названия, то есть названия целого множества теорий, принимающих некоторый набор общих для них положений. Далее, в свою очередь, среди этернализма можно выделить так называемые «A‑теории времени» («A‑этернализм») и «B‑теории времени» («B‑этернализм»); при этом весь этернализм не исчерпывается этими двумя своими разновидностями.

Среди основных разновидностей теорий существования объектов можно выделить: эндуратнизм, пердурантизм (она же — «теория (пространственно-временного) червя») и эксдурантизм (она же — «теория сцен»).

 

2.2. Презентизм, этернализм и промежуточные теории времени

 

Два основных подхода к построению теорий времени — это (i) подход, основанный на допущении, что в действительности существует исключительно настоящее, а прошлое и будущее и прошлое при этом в действительности не существуют «параллельно» с настоящим («прошлого уже нет, а будущего ещё нет, есть только настоящее, то есть „сейчас‟») и (ii) подход, основанный на допущении, что в действительности «параллельно» существуют как настоящее, так и прошлое с будущим («прошлое и будущее тоже всегда есть „сейчас‟, как и настоящее»).

Естественно, при втором подходе приходится так или иначе объяснять, почему мы можем воспринимать только лишь настоящее.

Итак, согласно второму подходу, всё, что ещё не произошло в привычном смысле этих слов, всё равно существует в действительности, так сказать «уже существует», а всё, что уже произошло в привычном смысле этих слов, тоже всё равно существует в действительности, так сказать «всё ещё продолжает существовать»: все события, произошедшие, происходящие или будущие происходить (в обычном смысле этих слов) существуют в действительности параллельно, в каждое «сейчас» настоящего — в привычном для нашего опыта понимании слова «сейчас».

Всякую теорию времени, основанную на втором подходе, то есть на вышеупомянутых положениях, называют «этернализмом» (от «eternity» — вечность); «этернализм» — это общее родовое понятие для множества теорий времени.

Подчеркнём: название «этернализм» произведено не от «вечности Бога» или какой-то другой «невременно́й вечности», ей подобной, а от временно́й вечности, понимаемой как бесконечно длящееся время.

Согласно первому подходу всё, что существует в действительности, существует исключительно в настоящем, «сейчас» (в «сейчас»); поэтому всякую теорию времени, основанную на первом подходе, принято называть «презентизмом» (от «present» — настоящий); «презентизм» — это тоже общее родовое понятие для множества теорий времени.

Помимо презентизма и этернализма существуют, условно говоря, промежуточные (между презентизмом и этернализмом) теории времени, которые отрицают существование в действительности либо будущего, либо прошлого.

Итак, есть две основных теории времени в смысле наиболее общих родовых понятий: презентизм, этернализм, а также ряд теорий времени, которые условно можно отнести к разновидности промежуточных между презентизмом и этернализмом теорий.

 

В рамках этернализма можно выделить A‑этернализм и B‑этернализм: первый основывается на A‑последовательности (позиций, событий и моментов времени) McTaggart’а, а второй — на так называемой B‑последовательности (позиций, событий и моментов времени) МсТaggarta. МсTaggart не был приверженцем этернализма и вообще отвергал реальность существования времени; эти последовательности он ввёл для того, чтобы показать противоречивость ряда теорий времени и отсюда вывести то, что в действительности время не существует.

МсТаggart считал, что время, если оно существует, должно быть неразрывно связано с движением и изменением; следовательно, если нет движения и изменения, то нет и времени и наоборот: если нет времени, то нет движения и измения. Наблюдаемое же движение и изменение, как и наличие и течение самого времени, он считал ошибкой восприятия, иллюзией.

Введённые McTaggart’ом последовательности, а также его анализ теорий времени, основанный на этих последовательностях,  оказались столь удачны, что сейчас всё это используются повсеместно — в частности, и сторонниками A‑этернализма, и сторонниками B‑этернализма (в том числе для критики друг друга).

Чтобы двинуться далее, необходимо ознакомиться с A‑последовательностью и B‑последовательностью McTaggarta, а также с его критикой того, что здесь мы называем A‑этернализмом и B‑этернализмом.

Как будет ясно, что A‑последовательность и B‑последовательность есть в собственном смысле то, что используется применительно лишь к этернализму; при модификации эти последовательности (то есть модифицированные последовательности) можно использовать применительно к промежуточным теориям времени; но ни собственно эти последовательности, ни их упомянутые модификации не могут быть применены к презентизму, ибо в презентистких теориях времени отвергается существование прошлого и будущего в действительности параллельно с настоящим, а, следовательно, отвергается сама возможность существования упомянутых последовательностей. Соответственно, критика McTaggart’ом того, что здесь мы называем A‑этернализмом и B‑этернализмом, может быть перенесена на промежуточные теории времени (при соответствующей модификации и адаптации), но не может быть перенесена на презентизм.

Может возникнуть вопрос: если МсTaggart не критиковал презентизм, то почему же он решил, что в действительности нет не времени, ни изменения? Дело в том, что философские взгляды МсTaggarta были таковы, что он мог говорить о возможном существовании в действительности времени и изменения только лишь в рамках этернализма; то есть, грубо говоря, он задавался вопросом «Прав ли этернализм?», но вопрос «Прав ли презентизм?» для него даже не вставал: он по умолчанию предполагал, что презентизм неверен.

Сторонники A‑этернализма, а также некоторые сторонники B‑этернализма, в отличиё от McTaggart’а, не отрицают объективное, то есть вне ума и сознания и вне зависимости от них, существование времени и изменения (движения) в мире; при этом они пытаются как-то ответить на возражения, выдвинутые McTaggart’ом.

 

 

Продолжение следует...

Profile

temptator: (Default)
temptator

January 2025

S M T W T F S
   1234
5 67891011
12131415161718
19202122232425
262728 293031 

Syndicate

RSS Atom

Most Popular Tags

Page Summary

Style Credit

Expand Cut Tags

No cut tags
Page generated Apr. 23rd, 2025 05:05 pm
Powered by Dreamwidth Studios